Текст книги "Привет, любимая (СИ)"
Автор книги: Елена Квашнина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
– Все сама знаю, Сашенька. А что делать? У меня вон вес, какой! Вся распухла.
– Ничего. Мы роды простимулируем. Пузырь проколем. Я понятно объясняюсь? Все будет в лучшем виде, – пообещал он, снимая с вбитого в стену гвоздя вафельное полотенце. Мишка вот точно так же отвратительно долго и тщательно вытирал руки.
– Сами до родильного отделения дойдете? Или на каталке?
– Дойду.
Он вызвал медсестру.
Меня отвели в душевую. Клизма. Душ. Короткая, выше колен больничная рубашка. Жесткие, заскорузлые тапочки. Велики, между прочим. Ой, мамочка! Больно как! А надо пройти этот длинный, унылый коридор. Ничего. Скоро все закончится. Потерплю.
Я вошла в предродовую палату улыбаясь. Пыталась улыбкой заглушить в душе острое ощущение тревожной неизвестности. Никого. Неужели я первая? Восемь коек. Без настоящих одеял, с коротенькими пеленками. Ладно, на дворе – июнь месяц, не замерзну. Ой, мамочка! У-у ... Которая из коек моя? На стене, напротив большого окна – часы. Восемь тридцать вечера. Сегодня или завтра я рожу. Лучше, конечно, чтоб сегодня. Начнется совсем другая жизнь. Да. Другая. А какая? Боль снова туго охватила поясницу и живот. Скоро, уже скоро ... Я опять улыбнулась.
– Чему вы все время улыбаетесь? – удивился Саша, неожиданно появляясь из-за ширмы со шприцем в руке.
– Как чему? Я рожать собираюсь!
Он неопределенно хмыкнул. Подождал, пока я выберу койку. Сделал укол.
– Дышите глубже, – посоветовал, подмигнув. И вышел.
Эта ночь оказалась одним большим кошмаром. Дождь за окном хлестал не переставая. Почти так же, как тогда, восемь лет назад ... Нет, не восемь. Скоро уже девять. Да что это я? Раскаты грома были оглушительны. Сверкали молнии. Синие. И от того еще более страшные. Схватки мучили меня каждые три минуты. Боль нестерпимая. Но я старалась не кричать. Кусала губы. Сама себе по памяти читала Лорку. Мишка любил этого испанца. Всегда просил меня почитать ему:
Любовь моя – цвет зеленый,
Зеленого ветра всплески ...
Не буду кричать! Не буду! Акушерка матерится на кричащих. Я ей такого удовольствия не доставлю. Без меня кричащих достаточно.
В течение нескольких часов предродовая заполнилась. Кто кричал, кто стонал, кто плакал. Саша через равные промежутки времени подходил ко мне со шприцем. Улыбался и шутил, но задерживался не более минуты. Наплыв рожениц случился огромным. Одних уводили в родилку. Других приводили на опустевшие места.
К трем часам ночи я устала. От слабости стала засыпать между схватками. В коротких снах мне мерещился Рыжий. На мотоцикле. И с венком из васильков на светлых кудрях. Боль новой схватки прогоняла эти мутные видения. А я старалась уцепиться за них, не отпустить. Без них боль возвращалась, с ними – отступала, становилась несущественной.
Наконец на рассвете Саша подошел ко мне с длинной стальной спицей в руках.
– Сейчас я вам пузырь проколю. Не бойтесь, Аля, это не страшно.
– А я и не боюсь. Только скорей бы. Уже устала, – сделала слабую попытку улыбнуться.
Он сделал свое дело хорошо. Мне почти не было больно. Почти? Вот именно. Пеленка подо мной пропиталась жидкостью. Воды отошли. Начались потуги.
– Саша! – позвала я. Никто не откликнулся. Даже акушерка, которую я испугалась с самого начала, едва увидев. Она напоминала мясника из детских книжек. Уж не говоря о том, что она ругалась похлеще любого грузчика.
– Саша! – закричала я.
Безрезультатно. И тогда я заплакала. Вдруг рожу прямо здесь? На койке? Не сумею справиться, и ребенок погибнет? Я плакала от бессилия. Но не долго. Справлюсь. Обязательно справлюсь. Вцепилась зубами в пеленку. Ткань трещала, рвалась... Однако рожать не получалось. Потуги мучили. Конечно, не так, как схватки. Терпеть можно. И я терпела. Еще часа три терпела, изредка поглядывала на часы. Терпела, пока не поняла: родить не могу. Тут меня проняло. Я покрепче вцепилась в металлические прутья койки. Мысленно перекрестилась. И матюгнулась. Впервые в жизни. Выматерилась сочно и выразительно. Саша возник рядом почти сразу же.
– У-у ... Пора ... Идемте.
Повел меня в родилку. И смех, и грех. Кое-как, без посторонней помощи я взгромоздилась на блестящее стальное сооружение. Ни креслом его не назвать, ни столом. Самой пришлось враскорячку надевать себе сшитые из странных лоскутов чулки. Для чего они? Чтобы ноги не скользили?
Акушерка, которую я раньше не видела, грозно скомандовала:
– Тужьтесь!
Я расхохоталась. Да я тужусь уже больше трех часов. И ничего ... Она правильно истолковала мой смех. Осмотрела меня. И помчалась в предродовую с истеричным кудахтаньем:
– Александр Борисович! Александр Борисович! Ее резать надо!
Вот какое у него отчество – Борисович. И впрямь, как я могла забыть?
Он же – Крутицкий Александр Борисович. Мама его – известная в городе портниха. Крутицкая Мариэтта Львовна. Мне костюм выходной шила. Бесплатно. Из-за Рыжего.
– Что тут у вас? – появляясь в дверях, недовольно буркнул Саша. Но, осмотрев меня, сам заволновался:
– Ирина Ивановна! Готовьте инструменты, капельницу. Скажите анестезиологу: пусть бросает свой чай и бежит сюда. Да скорее там.
Я испугалась. Резать-то зачем? Я и так рожу.
Пока они суетились, из угла незаметно подошла маленькая пожилая женщина в белом халате. Осмотрела меня и тихо сказала:
– Не суетитесь, Саша. Капельницу пусть принесут. А остальное – не надо. Можно обойтись без кесарева ...
– А как же ... – начал, заикаясь, Саша. Испугался?
– Раньше подобное делали. Не безопасно, правда. Ну, да возьму грех на душу ...
Она быстро натянула перчатки, взяла в руки странные ножницы и чик, чик, чик, чик ... Я и сообразить-то толком ничего не успела.
– Теперь больше не надо тужиться, – сказала мне. – Лежите спокойно и глубоко дышите.
Я последовала ее совету. Вздохнула глубоко. Только один раз и вздохнула. Саша рванулся ко мне, успев поймать ребенка на лету.
Фу-у-у ... Слава богу! Все!
– Дайте на дочку посмотреть, – попросила я, услыхав тоненький визг.
– Сын! Сын у вас, Алечка! – засветился Саша, перерезая пуповину ребенку. – Везет же Мишелю!
– Не может быть! – отчаянно отозвалась я. – А вы не ошиблись?
Саша громко расхохотался. Ну, все, все, как хотел Рыжий. Что же это за невезение? Почему у него должен быть сын? Почему не дочь? Я мельком взглянула на стенные часы. Восемь тридцать утра. Саша за ноги, вниз головой держал перед моим лицом ребенка. Мальчик. Весь сине-красный. И визжит отчаянно. Почему? Почему не девочка?
– Как назовете?
– Ванькой, – свредничала я. Ну не все ли равно, как его назвать?
– Ну, пошли, Иван Михайлович, процедуры принимать, – сказала акушерка, которую Саша посылал за анестезиологом. Вынесла моего сына из родилки. C ума сойти. Иван Михайлович! Она что, тоже знала Рыжего? Его все, что ли знают?
Я проводила ее взглядом. И стала медленно отключаться. Последнее, что видела – мне к руке пристраивали капельницу. Мелькнули где-то далеко в сознании рыжеватые кудри и васильки ...
* * *
Какое это было сумасшедшее время – первый год. Моя способность спать где угодно и как угодно давно стала поговоркой в семье. Но тут я превзошла саму себя. Спала, даже когда кормила Ванечку. Он обычно сосал долго, жадно, крепко обхватывая сосок беззубым ртом. Больно упирался в грудь кулачками.
– Весь в отца пошел, – вздыхала тетя Нина. – Такой же решительный!
Я морщилась. Ванечка действительно пошел в отца. И не только характером. Я напрасно постоянно всматривалась в сына, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь свое. Только расстраивалась.
– И волосики у него рыженькие, – умилялась тетка. – И глазки голубые.
– Еще двадцать раз все переменится, – сопротивлялась я. – За редким исключением все дети рождаются с голубыми глазами, как котята.
– Не ... – смеялась тетя Нина. – У нашего они такими и будут.
Вот этого не надо! Постоянно видеть перед собой уменьшенную копию Рыжего? Злей насмешки не придумаешь.
Кормежки, купанья, пеленки, прогулки так замотали меня, что я ходила буквально по стенке. Первые полгода вообще ни о чем не могла думать. Только одно страстное желание было – спать! Швы плохо заживали, гноились. Держалась небольшая температура. Я раздражалась по пустякам. Казалось, никаких материнских чувств к сыну не испытываю. Усталость. Раздражение. Постоянное беспокойство. И чувство, что должна сделать что-то еще, но так и не сделала. Потом постепенно пришла в себя. Стала радоваться беззубой улыбке сына.
Олег с Таней приезжали помогать. И заодно приглядывались. Им скоро предстояло то же самое. Быстро как они! Не то, что мы с Рыжим. Помогали и папа с Евгенией. Они души в Ванечке не чаяли. Я боялась, что близкие его избалуют. А он был требовательным и настырным.
В деревню мы не поехали. И Ванечку еще рано было туда таскать, и пересудов избежать хотелось. Торчали в городе. Лето промчалось, мы и не заметили. Тетю Нину появление в доме ребенка лечило быстрее всех лекарств. Она ожила. Загремела. Смысл в жизни появился – так надо понимать. По ночам она вскакивала к Ванечке быстрее, чем я. И голова при этом у нее не болела.
Нам обоим не терпелось. Скорее бы Ванечка сел. Только бы побыстрей встал. Первые зубки были встречены неслыханным ликованием, несмотря на то, что именно они достались нам ой-ой-ой как. Мы не ждали, пока он начнет ходить. Невмоготу оказалось ждать. Учили его сами. Ставили в центре комнат, под люстрой. Отходили на несколько шагов и звали его к себе, приманивали руками. Он делал один-два неуверенных шажка и падал, заливаясь тоненьким смехом, пуская пузыри из слюней. Не плакал – смеялся. Смешно переваливаясь, неуклюже поднимался. Сам. И снова делал попытку добраться до нас. Характер проявлял бойцовский. В парке на прогулке он важно сидел в коляске. Внимательно оглядывался и по-командирски что-то погукивал. Ну, копия – Мишка.
От Рыжего не было ни слуху, ни духу. Вот уже полтора года. Как в воду канул. Я вздрагивала от каждого звонка в дверь, по телефону. На прогулках с Ванечкой судорожно оглядывалась по сторонам, забывая любоваться парком, который очень любила. Потом постепенно перестала. Время шло, а он все не возвращался. К чему себя мучить? Разве не все ясно? Если не появляется, значит, я ему не нужна. Он неожиданно ворвался в мою жизнь. И так же неожиданно ушел из нее. Разлюбил. Надеяться не на что. Надо привыкать жить без Мишки. Не думать. Не вспоминать. Но как же это было больно! Как больно! Ванечка все больше походил на него. Что-то неуловимо похожее проглядывало даже в неловких пока движениях. Иногда я вздрагивала, в очередной раз нечаянно замечая сходство. Душа сжималась в маленький комочек, насквозь прохваченный болью. Только усталость и спасала. Да еще Ванечка. Появилось оно все же – это самое материнское чувство. Он ел отменно. Спал хорошо. Почти не капризничал. Не болел.
– Какой здоровый малыш! – говорили соседи. Они деликатно не обсуждали вопрос, на кого похож этот здоровый малыш.
В десять месяцев он протянул к тетке ручонки и с трудом произнес:
– Ба ...
Я разревелась. Почему не «ма»? На следующий день он, сидя у меня на коленях, потерся об мою щеку и скрипуче сказал:
– Ма-ма ...
С минуту я сидела растерявшись. Потом схватила сына в охапку и с диким воплем закружилась с ним по комнате. Тетя Нина бегала за мной по комнате, пытаясь перехватить, и тоже дико кричала:
– Осторожней, чумовая! Ребенка угробишь!
И тут вдруг раздался звонок в дверь. Длинный и резкий. Мы обе застыли, как вкопанные. Ванечка громко расплакался. Он любил кружиться.
– Кто это? – спросила у меня тетка.
Я пожала плечами. Таня в роддоме. Олег шляется под окнами вышеупомянутого заведения, и все новости сообщает нам по телефону. С работы сначала звонят по телефону. Отец с Евгенией всегда дают в дверь два звонка. А больше, вроде, и некому ...
– Сама открою, – ворчливо сказала тетка. У нее что, надежда на дополнительную пенсию? Хотя, было бы неплохо. Теткина пенсия по инвалидности и мое пособие – это слишком мало на троих.
Тетя Нина отправилась к двери. Я с Ванечкой на руках пошла за ней. Интересно же, в самом деле.
На пороге стоял мужчина. До того похожий на Рыжего, что я чуть с ума не сошла. Только через секунду поняла – это не Мишка. Ниже ростом, уже в плечах и груди, плотнее в талии и бедрах. И, вообще... Ну, ни капельки не похож. Разве, что волосы с рыжинкой, голубые глаза и веснушки ...
– Здравствуйте, – недружелюбно сказал мужчина и без приглашения шагнул в прихожую.
– Здравствуйте, – в один голос растеряно проговорили мы с теткой и переглянулись. Он заметил наше недоумение. По-хозяйски закрыл за собой дверь, холодно отрекомендовался:
– Кузнецов. Роман Анатольевич.
Я смотрела на него во все глаза. Роман. Родной Мишкин брат. Мы никогда раньше не встречались. Вот он какой! Высокий. Не такой, как Мишка, но высокий. И, пожалуй, красивый. Чисто выбрит. Светлые волосы тщательно уложены. Взгляд – холодный. А одет как! Есть же мужчины, которые понимают толк в хорошем пошиве. Хотя, что это я? Он же в МИДе работает. Мишка говорил. Положение обязывает ... Не легковато ли одет для апреля? Но до чего все-таки похож! И не похож одновременно. Выражение лица, глаз – не то ... И веснушки слишком яркие ...
– Вы, я так полагаю, Александра?
Я взглянула ему прямо в глаза. Что там? Презрение? Брезгливость? С налету не поймешь – целый букет. И поведение соответствующее. Ишь ты! Без предварительного звонка, без договоренности. За людей нас не посчитал. Незваным гостем. А разговаривает, как прокурор с подследственным. У себя в МИДе научился? Или с молоком мамочки всосал? Сейчас я тебе, голубчик, устрою финскую баню. Роман он, видите ли, Анатольевич.
– Кузнецова Александра Владимировна.
Щелчок по носу был оценен. Роман Анатольевич приподнял брови. Не ждал. И напрасно. Я передала Ванечку тете Нине. Незаметно поправила халат.
– Чему обязана? – тон мой был еще ледянее, чем у незваного гостя.
– Это, надо думать, мой племянник? – Роман Анатольевич глазами указал на Ванечку. Ванечка давно уже перестал хныкать и теперь таращил глазенки на незнакомого дядьку.
– Вы не ответили мне, – сухо напомнила я.
– Я, собственно, по делу ...
Этот надменный человек начал потихоньку съезжать со своего номенклатурного тона. Так тебе и надо. Знай наших! Что это на него так подействовало только, интересно знать? Недоброжелательный прием? Или явление племянника дяде? Как бы то ни было, Мишкин брат мне очень не понравился. И я всем своим видом демонстрировала это.
– Ну, я вас слушаю.
– Разрешите раздеться? Это разговор не на одну минуту.
Да? А мне сначала показалось, что он не собирается у нас задерживаться. Переменил решение? Ну-ну ...
– Пожалуйста. Вешалка вот. Прошу меня извинить. Я тогда переоденусь.
Дверца шкафа скрыла меня от этого наглеца. Я скинула затрапезный халат. Что же надеть? После родов габариты мои увеличились, и теперь на меня ничего не налезало. Пришлось с трудом втиснуться в старый рабочий костюм, самый свободный из моих шмоток. Волосы были тщательно расчесаны, высоко подняты и заколоты шпильками. Быстрый взгляд в зеркало – все отлично! Я вышла из-за дверки.
Роман Анатольевич топтался у входа в комнату. Посмотрел на меня и замер.
На что это он так вытаращился? У меня что, костюм грязный?
Он продолжал топтаться и молчал, словно язык себе откусил. Растерялся? Или смутился? Скорее, последнее. Хотя ... Не очень-то он похож на человека, способного смущаться. Тем не менее, кажется, смущен.
– Проходите на кухню, – вежливо, но неприветливо предложила я. – Здесь разговаривать неудобно. У нас всего одна комната.
Да, всего одна комната. Вся завалена: куча неглаженных пеленок и ползунков на столе, игрушки, кроватка, горшок, в углу – коляска. Не хватало, чтобы этот человек внимательно разглядывал нашу нищету.
Роман Анатольевич кивнул, соглашаясь, и пошел на кухню. Я отправилась за ним, жестом успокаивая тетю Нину, которая оставалась в комнате с Ванечкой.
– Мама скоро придет, Ванечка, – уговаривала тетка сына, который тянулся ко мне.
– Значит, моего племянника зовут Иваном? – поинтересовался Роман Анатольевич, без приглашения устроившись на угловой табуретке. Меня передернуло. Что это он, как у себя дома?! Родней нас возомнил?!
– С чего вы взяли, что это ваш племянник?
Я внимательно разглядывала Мишкиного брата. Нельзя же по первому впечатлению в прихожей составить окончательное мнение. Или можно? По глазам видно, не дурак. Благополучен. Умеет держаться. Красивый мужчина. Наверняка, имеет у женщин успех. Но слишком надменный. И этим производит крайне неприятное впечатление. Нет, не симпатичен. Мне ровесник, а выглядит лет на десять старше.
Он язвительно улыбнулся.
– Только не придумывайте, что он от соседа. Мальчик – вылитый Михаил. Это видно невооруженным глазом.
Кем он там мне приходится? Деверем? Или шурином? Кажется, все-таки деверем.
– Очевидно, вы думаете, что сказали мне приятное?
Я перестала откровенно и беспардонно разглядывать его. Подошла к плите. Пристроила чайник на конфорку. Кинула через плечо быстрый взгляд. Как мой деверь среагирует? Осталась довольна. Он действительно растерялся.
– Чай? Кофе? – спросила я его насмешливо.
– Кофе ... если можно ... – он хлопал длинными ресницами.
– Можно. Почему нет?
Он молчал. Рассматривал меня с видом перепуганной курицы. Чего бы он от меня не ждал, не дождется.
Молчание затянулось. Но начинать первой, проявлять любопытство? Увольте. Я варила кофе и ждала: что дальше?
– Аля!
Ого! Уже Аля?! Быстро он!
– Объясните, почему вы никому ничего не сказали?
Я сразу поняла, он говорит о Ванечке. Хм, это его так заело?
– Очень просто. Я не хочу иметь никаких дел с вашим семейством.
Его глаза вылезли из орбит. Видимо, думал, раз я не шантажировала их своим ребенком, значит, ударюсь в другую крайность – буду отрицать Мишкино отцовство. Я же не дура. Глупо отрицать очевидное. Ванечка – точная копия Рыжего. Почему бы мне попросту не сказать правду?
– Но у вас, наверное, крайне плохо с деньгами?
Ишь ты! Материальное положение мое его озаботило.
– Это мои трудности. В подачках с барского стола не нуждаюсь.
Он полез в карман пиджака. Вытащил носовой платок и вытер им лицо. Что он там вытирал? Не пойму. Пота даже на лбу у него не было ни капли. Вообще, в нашей квартире жары не случалось и в самое знойное лето.
– Но ведь ребенку нужны фрукты, натуральное молоко ...
– У моего сына есть все необходимое.
Он склонился над чашкой, в которую я мстительно плесканула горячий кофе, в тайной надежде, как бы ненароком, облить этого мерзавца.
– Мать с ума сойдет от радости. Как же! Первый внук! – сказал Роман Анатольевич, адресуясь к самому себе.
Он еще целую минуту бормотал на завлекательную тему. Пришел мой черед вытаращить глаза.
Я встала прямо перед ним. Подбоченилась, как торговка, и в первый раз за много лет высказала представителю этой семейки, что я о них думаю. Они надеются, я позволю им уродовать Ванечку, как они изуродовали его отца??? Может, моя бывшая свекровь и сойдет с ума от радости. Судить не берусь. Я ее практически не знаю. Только она – бывшая свекровь, и мне здесь не нужна. Ни ей, ни ее мужу Ванечку не видать, как своих ушей. Хватит с меня Кузнецовых.
– А теперь говорите, зачем пришли, и убирайтесь, – закончила я свой монолог. Мне уже надоело разыгрывать из себя светскую даму. Да и спесь с этого господина была давно сбита. Можно и расстаться, наконец.
– Ух ... У Вас действительно ... характер ... того ...
– Пусть вас мой характер не заботит. Вам со мной детей не крестить!
– Допустим, – он отхлебнул остывший кофе. – М-м-м... Неплохо.
Я насмешливо присела в книксене. Он поморщился.
– Я вам ничего плохого не делал. Будьте повежливей!
Резонно! Мне уже было немного стыдно за свою проповедь. Ладно, буду вежливей, если ему так хочется. Переломлю на десять минут свой исключительно мягкий характер. Но не больше, чем на десять минут. Нечего испытывать мое терпение.
– Давайте решим ваши проблемы, – предложила я более миролюбиво. – И расстанемся друзьями. Что вы хотите?
– Берете быка за рога? – он усмехнулся. – Не терпится меня выставить? Хм ... Хорошо. Отдайте папки с документами, и я уйду.
У меня из прически выбилась вьющаяся прядка и упала на щеку. Поправлять было лень. Уж не на локон ли мой он так заглядывается?
– Какие папки? Все документы я ему в чемодан положила.
– Вы не поняли, – ответил мне мой деверь, с заискивающей улыбочкой протягивая пустую чашку.
Еще кофе? Однако ... Я опять налила ему кофе. Теперь уже без фокусов.
– Три красные папки, – пояснил он, с любопытством глядя на меня. – Там записи, истории болезней, рентгеновские снимки. Ну, все такое ... Михаил оставил их здесь.
Теперь я поняла о чем речь. Эти папки валялись на шкафу. Сама их туда зашвырнула. На них, наверное, пылищи ...
– А что же он сам за ними не зайдет?
Сказала и внутренне сжалась. К чему, спрашивается, ляпнула? Сейчас получу в ответ, что меня видеть не хотят.
– А он не может. Он в Африке. Их туда надо переслать.
Боже, подумать только, куда он от меня спрятался. Ближе места не нашел?
– Как он в Африке-то оказался? С клубом кинопутешественников?
– Вы напрасно иронизируете, – нахмурился деверь. – Он там по контракту. На три года. Стажируется, если можно так сказать. В тяжелых, между прочим, условиях. Достойно представляет ...Союз нерушимый...
Хорошо, что ему не взбрело в голову в Афган рвануть. Африка – это еще по-божески. Там не стреляют. Но слушать о Рыжем невыносимо.
– Ладно, – я встала. – Сейчас принесу вам эти папки.
Он поднялся вместе со мной. И пошел следом. Как телок на привязи.
Ха! Пыли на этих папках действительно было невпроворот. Роман Анатольевич дождался, когда я их вытру мокрой тряпкой. Взял и сразу пошел в прихожую. Молодец! Понял абсолютно все, что хотели ему объяснить.
Он неторопливо надел роскошный плащ. Небрежно накинул на шею шелковое кашне. Уже в дверях повернулся ко мне.
– Аля! Возьмите мою визитку. Мало ли что понадобится? Только домой не звоните. Жена у меня ... Ну, вы понимаете ... Звоните на работу.
Ага! Разбежалась. Завтра же и позвоню. Держи карман шире! Но визитку взяла. Никогда в жизни визитных карточек не видала. Только читала в книгах. Хоть в руках подержу.
– До свидания, – он церемонно кивнул. – Вы очень интересная женщина, Александра Владимировна. Теперь я понимаю брата намного лучше. И больше не осуждаю. Жаль, раньше у нас не было случая познакомиться.
Вот дурак! Я захлопнула за ним дверь. Уф-ф-ф... Ну и визит! Обалдеть. И пошла в комнату. Делиться с тетей Ниной.
* * *
– Это что такое? – сердито сказала я тетке.
– А что? – невинно спросила она, сияя глазами. – Ты о чем?
– Вот об этом! – я показала рукой на кухонный стол. На нем красовались две бутылки: водка и шампанское.
– Это Олег принес, – расплылась в улыбке тетя Нина. – Таня родила.
– Ох, – всплеснула я руками. – Кого?
– Девочку. Три шестьсот. Пятьдесят два сантиметра.
– А где же он сам?
– В магазин побежал. У нас хлеба не оказалось.
– Ты могла мне раньше сказать, что хлеба нет? – возмутилась я, раздевая в комнате сына. – Когда мы с Ванечкой гулять пошли?
– Я и сама забыла, что хлеба нет.
Как можно забыть про отсутствие хлеба? Ведь едим в основном хлеб. Масла не достанешь. Сыр и колбаса – не по карману. Ими в доме давно не пахнет. На столе каждый день хлеб и рыба, как у древних греков. Жить становится все труднее. Кругом километровые очереди. Денег нет. Но и тетя Нина, и отец настаивали, чтобы я досидела с ребенком положенный год. Я злилась, ругалась. Тем не менее, отдавать Ванечку в ясли не поднималась рука. Правда, кое-какой выход нашелся. Договорилась в ЖЭК-е и теперь по вечерам за восемьдесят рублей в месяц я мыла два соседних подъезда в нашем доме. Быстро начала худеть. Необходимость покупать новую одежду отпала сама собой. Уже и старые вещи болтались на мне, как на вешалке. Отец с Евгенией помогали нам, чем могли. Да у них и самих доходы не бог весть какие. Иногда мне очень хотелось разреветься. Чем дальше, тем труднее приходилось. Ванечке была нужна шубка, валенки, много чего еще. Я просто выбивалась из сил. Оставалось только, сцепив зубы, не замечая, что жизнь отвратительна, продолжать тянуть свой воз. Когда хотелось плакать, я заставляла себя смеяться. Календари больше не существовали. Отсчет времени велся мной по событиям, выпадавшим из рядовых будней.
– Привет, – сказал Олег, появляясь в прихожей с огромной теткиной сумкой в руках. Из сумки торчали свертки.
– Олежка! – я бросилась к нему. – Поздравляю! Вы такие молодцы!
– Позвони отцу, – скомандовал он, передавая мне сумку. – Пусть они с Евгенией заберут Ваньку. Я взял отгул. Ух, напьемся!
Я счастливо засмеялась. У нас так давно не было никаких настоящих праздников.
* * *
Девочку назвали Александрой. В мою честь. И я от гордости пол года задирала нос. Они летом крестили дочку. Это наводило на мысль, а не крестить ли и нам Ванечку? Ему шел второй год. Тетя Нина был «за» обеими руками. Меня мучили сомнения. Я не так давно вышла на работу. Что там скажут, если узнают? Например, Валька Прохоров, наш профсоюзный деятель, способен пронюхать об этом моментально. Конечно, крещение сына может сойти с рук. На дворе не семьдесят четвертый год, а восемьдесят четвертый. В последнее время многое людям сходит с рук. Но кто его знает? Я никак не могла сориентироваться. На работе происходили изменения, видные невооруженным глазом. Все вдруг увлеклись политикой. В курилках и коридорах громко обсуждались такие вещи, о которых раньше и подумать было страшно. Гуляли анекдоты – один хлеще другого. Все вдруг увлеклись политикой, кроме разных тетех вроде меня. Никогда не интересовалась ничем подобным. Величайшее событие последних лет, – смерть Брежнева, – прошло мимо моего сознания. Голова была забита совсем другими проблемами. В памяти от того времени осталось только одно: удивление при виде того, как страшно отец и тетя Нина паниковали – умер Брежнев! Ну и что? Умер и умер. Не вечно же человеку жить. И так всем давно надоел. Про Андропова я могла и не узнать, если бы тетя Нина, вернувшись однажды из магазина, не рассказала про облаву в универсаме. Черненко же совсем не стоил моего внимания. Однажды я видела по телевизору, как он вручал награды в Георгиевском зале. Этот божий одуванчик шатался от дряхлости. И без всякого ветра. Не сегодня, завтра покинет сей бренный мир. Нам с тетей Ниной от этого ни тепло, ни холодно. Зарплату все равно не повысят. Сослуживцы мои были иного мнения. Они яростно спорили при первом удобном случае. В разговорах проскакивала сногсшибательная информация. О некоторых вещах я раньше даже не подозревала. Начала прислушиваться к этим спорам. Иногда спрашивали и мое мнение. Вдруг стало ясно, насколько сильно я отстала от жизни. Ничего не понимаю. Ничего не знаю. Не о чем с людьми поговорить. Деревня деревней. Всегда считала, что главное – добросовестно работать, остальное – не моего ума дело. Теперь до меня доходило, что это не так. Пора собой всерьез заняться. Окончательно я это поняла, когда тетя Нина в декабре отмечала свой день рождения. Никогда не отмечала, а тут... Пятьдесят лет, как-никак.
Были отец с Евгенией, Олег с Таней и дочкой, да бабка Серафима притащилась из деревни.
Посидели мы хорошо. Тихо, по-семейному. Жаль, что отец с Евгенией уехали рано. Мачеха боялась ходить по улицам в сумерки. На прощание Евгения шутливо посоветовала:
– Вы бы детей сейчас помолвили. И так живете, как одна семья. Увидите, они сами вопрос решат, если вы вовремя не подсуетитесь.
– А что? Это идея! – громко воскликнул Олег и тут же пугливо обернулся на бабку Серафиму. Серафима Степановна давно уже похрапывала на теткином диване. Зря пугался, между прочим. Ее теперь и пожарная сирена не разбудит.
– За такую мысль надо выпить! – громким шепотом заявил Олег.
Я печально развела руками и подняла с пола пустую бутылку из-под «Рислинга». Он огорченно вздохнул. Татьяна настораживающего эпизода не видела. Она сидела на полу, рядом с детьми. Но и детей она не видела тоже. Взахлеб читала «Литературную газету», какую-то статью про Сталина. Ванечка играл в новый ярко-красный паровозик. Шурочка, которую так звали, чтоб не путать со мной, пыталась этот паровозик отнять и, стоя на четвереньках, капризно хныкала. Матери ее до детской обиды не было никакого дела.
Тетя Нина полезла за шкаф и вытянула оттуда пыльную бутылку вина. У нее всегда кстати обнаруживались винно-водочные заначки.
– Танюша, – позвала она, – иди к столу.
И, обтерев бутылку полотенцем, передала Олегу. Тот поколдовал над пробкой, торжественно разлил вино по бокалам.
– Татьяна! – возмутилась я. – Хватит просвещаться. Иди к столу. Выпьем за детей!
– А? Да ... сейчас ... – рассеянно отозвалась Таня, не отрываясь от газеты.
– Татьяна! – повысила я голос.
Она отложила газету на кушетку. Встала и прошла на свое место.
– Не понимаю, что ты шумишь, Аля? – добродушно спросила она.
– Да потому и шумлю, что кое-кто людей на газеты променял. Не ты газеты читаешь, а они тебя.
Она не торопясь села. Положила себе на тарелку заливной рыбы. Взяла в руки бокал.
– А ты сама газеты читаешь? Хоть иногда? – усмехнулась грустно.
– Ой, Тань, давай, не будем! – взмолилась я, чувствуя под ногами зыбкую почву. Книги читала. Даже много. В основном, по ночам. Но до газет руки совсем не доходили.
– Нет, почему? – Олег придвинулся ближе, отставив свой бокал в сторону. – Тема интересная. Главное, вовремя поднята.
