Текст книги "Четыре Ступени (СИ)"

Автор книги: Елена Квашнина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

– Светка – мой друг, не девушка. И я ей не пастух. Провожай. Но помни! Обидишь – костей не соберёшь.

Ухмыльнулся, смягчая слова. А кулак к носу Овсянникова всё ж таки сунул. Во! Здоровенный такой кулачище. Овсянников нарываться не стал. По глазам было видно, что хотел и передумал. Слишком разными при одинаковом росте были у них с Дроном комплекции. Подхватил Светлану под руку и повлёк в сторону метро, нечто завлекательное жужжа в ухо. Светлана ни слова сперва не слышала. Обалдела от свалившегося на неё двойного счастья. Просто послушно семенила рядом с Алексеем, автоматически пытаясь подстроиться под его широкий шаг. Странно, вот когда она шла рядом с Дроном, то Юрка под её шаг подстраивался.

Сначала Светлана думала о своём первом, таком долгожданном счастии. Дрон назвал её другом. Впервые в жизни её кто-то так назвал. От невероятного события на душе быстро теплело. Стало действительно тепло и солнечно. И она кому-то нужна. Потом её мысли плавно сместились в сторону Овсянникова. То, что Алексей идёт рядом, туманило мозги, не давало сосредоточиться на его словах. Он её провожает! Нет, нет, только до метро. Чисто по-дружески. На большее она права не имеет. На большее она не претендует. А как хотелось, чтобы сам догадался и проводил до дома.

На улице стоял март. Неприветливый, холодный, со злыми позёмками. Светлана мёрзла даже в новом пальто. Однако, готова была мёрзнуть ещё несколько часов, лишь бы дорога до метро не кончалась. Тлела в душе надежда, что Алексей проводит её до дома, тлела. Не проводил. Продержал у входа в метро с четверть часа, грел в руках её замёрзшие ладошки, дышал на них, овевая своим теплом. Болтал разные ласковые глупости. Голова у Светланы поплыла и от такого мизера. Она забыла обо всём на свете. Очнулась от дурацких грёз лишь через несколько дней, увидев после занятий предмет своего обожания с хорошим синяком на скуле. Подлетела к Овсянникову. Не обращая внимания на присутствующих, выпалила требовательно:

– Алёша, кто?

Присутствующие, всё та же его неизменная свита, удивлённо переглянулись. Заухмылялись понимающе, гаденько.

– Дрон твой ненаглядный. Охранничек, мать твою… – Алексей осторожно дотронулся до распухшей щеки, скривился.

Светлана понеслась искать Дрона, но тот как сквозь землю провалился. И несколько дней не объявлялся в институте. Скворцов на расспросы отвечал неприязненно, маловразумительно. Бухтел, дескать, вечно Дрон за друзей страдает, поскольку у него душа добрая.

– А какой ты ему друг, Кравцова? Какой ты ему друг? – Скворцов с ненавистью буравил Светлану штопорным взглядом.

Светлана больше к Лёхе не подходила. Он и всегда-то её недолюбливал, теперь вовсе окрысился. Зачем же лишний раз на скворцовские выпады нарываться? Ах, как она жалела, что не додумалась раньше запастись номером домашнего телефона Дрона. Ни к чему было. Вообще, что она про Дрона знала, кроме того, что учится вместе с ним на одном курсе пятый год? Ещё радовалась, Юрка её другом назвал. Может, прав Скворцов? Никакой из Светланы друг?

В разгар у Светланы внутренней неурядицы появилась в институте Малькова. С ворохом бумаг и бумажек подмышкой стояла она у деканата и о чём-то сосредоточенно размышляла, уйдя в себя. Сама на себя непохожая. Строгая, серьёзная. В незнакомом, явно очень дорогом деловом костюме. Светлана оторопела на миг. А потом с восторженным верещанием бросилась Наталье на шею. Тормошила её, закидывала вопросами. Уже не холодная и колючая, как раньше, но какая-то чужеватая, Малькова натянуто улыбалась. Сказала, вот закончит дела и подождёт Светлану внизу, на улице.

– Натка, – запротестовала Светлана, немного смущённая сдержанностью подруги, – ты скажи, когда освободишься. Я с какой пары нужно, с такой и уйду.

– Зачем же прогуливать? – усмехнулась Малькова. – Конец года на носу. Госы, диплом. Ты не беспокойся. Я тебя дождусь. Всё равно хотела с тобой повидаться. Пойдём на наше место. Посидим, поболтаем.

Светлана вздохнула горестно. Наталья стала на себя непохожа. Вон как речь изменилась. И места их больше не было – вечно полупустого зальчика кафе. Вернее, кафе стояло на прежнем месте. Только уединиться там не было никакой возможности. Да и обслуживать некоторых лиц там теперь не очень стремились.

Наталья выслушала молча. Подумала, шевеля подкрашенными коричневым карандашом бровками. В глазах её мелькнули весёлые искры. Мелькнули и тотчас пропали. Однако, и краткого этого мига хватило, чтобы понять: здесь, здесь прежняя Малькова, никуда не делась, только спряталась поглубже в новом облике. Ну, пусть. Пусть, если ей так хочется. Главное, совсем не исчезла.

– Что-нибудь придумаем, – сказала Наталья. – Есть у меня на примете парочка баров. Далековато отсюда, конечно. Ничего, доскачем.

– Ага, – согласилась Светлана.

– Ты иди, на пару опоздаешь, – подтолкнула её Малькова и вздрогнула. Прямо над ухом громко, дребезжаще запел звонок.

Вся переполненная спокойной радостью, Светлана отправилась на занятия. Но заниматься в тот день уже не могла. От каждого преподавателя умудрилась схлопотать по несколько замечаний. Подумаешь! Чего стоят замечания, если скоро они с Мальковой будут сидеть за столиком. Вдвоём, как прежде. Всё-всё надо из Натки вытрясти. Сколько нужно ей рассказать! Светлана не замечала, что улыбается своим мыслям. Тепло улыбается, солнечно. Рассеяно озарила улыбкой Королёва и Катина. Те онемели. Поделилась улыбкой со Скворцовым. Лёха растерялся. Осветила всю группу. Народ смотрел на неё озадаченно, заинтересованно. Светлана и не подозревала, до чего красила, преображала её эта задержавшаяся на лице рассеянная улыбка, насколько в одночасье переменила она устоявшееся за годы отношение однокурсников. Не заметила и того, какими глазами смотрел на неё Овсянников. Взгляд его был тяжёл и жаден.

Она лихо увернулась от ни с того, ни с сего полезших к ней вдруг с разговорами ребят и девчонок. Никого при том не обидела. Сама удивилась своей ловкости. Раньше вот не получалось. Но мысли быстро переключились на встречу с Мальковой. Радостное оживление постепенно сменилось тревогой. Что, если Наталья уехала, не стала дожидаться? Бывали же случаи, когда Натка не дожидалась. Менялось её настроение, тут же менялись и планы. Чем дальше отходила Светлана от здания института, тем сильней её охватывали сомнения. К счастью не оправдавшиеся. Малькова ждала у метро. Подхватила под руку, пробормотала торопливо:

– Пойдём скорее, а то я замёрзла.

Повела незнакомыми улицами и переулками. Вот так вот. Проучился человек в институте почти пять лет, а окрестности его, оказывается, не знал на самом деле. Пару улиц Светлана знала, несколько дворов, любимую забегаловку, дорогу до метро и ничего кроме. Ненадолго накатил стыд. Потом девушка нашла себе веское оправдание. Москву только экскурсоводы могут знать хорошо. И то один центр. В пределах Садового кольца. Слишком уж город огромный. Два-три района ещё куда ни шло, можно освоить, а большее дано любителям-краеведам и таксистам в силу их работы. И нечего было тратить драгоценные минуты общения с Мальковой на глупые угрызения совести.

Бар оказался почти совсем пустым. Это радовало. Никто не помешает. Наталья угощала, расплачиваясь долларами и немецкими марками. Кроме кофе заказала бутерброды и по двойной порции мартини, но не с привычным апельсиновым соком, а с “Боржоми”.

– Апельсиновый сок вкус уничтожает. А “Боржоми” подчёркивает, делает пикантным, – безапелляционно заявила она.

Светлане неожиданно вспомнилось, что раньше Малькова предпочитала “Кровавую Мэри”. Делала её сама, отдельно заказывая водку и томатный сок. Специально для любимого коктейля всегда имела при себе белейший, свежайший батистовый носовой платок. “Мэри” у неё получалась чётко разделённой на несколько слоёв. Теперь, выходит, Наталья перешла к мартини. Мальчик-бармен вытянул шею, насторожил по-собачьи уши, прислушиваясь к словам Мальковой. Интересно, если бы Наталья не была упакована в добротное, откровенно заграничного происхождения кашемировое пальто, если бы в её шикарном, натуральной мягкой кожи портмоне только родные деревянные рублики наблюдались, встал бы бармен в охотничью стойку? Едва ли.

Они сидели долго, накачиваясь мартини и закусывая не слишком аппетитными, зато страшно дорогими бутербродами. Кофе давно остыл. К нему не притронулись. О делах Светланы не говорили, обсуждали мальковские. Наталья выходила замуж. За немца. Уезжала с ним в Германию, где у будущего мужа имелся свой собственный вполне доходный бизнес. В институте Малькова появилась зачистить “хвосты” и добиться досрочной сдачи “госов”. Дело казалось невероятно трудным, почти невыполнимым. Но с мальковской пробивной энергией, с мальковской напористостью можно и горы своротить.

– Куда ты торопишься, Натка? Учиться осталось совсем ничего. Окончила бы институт спокойно. А уж потом езжай себе куда вздумается. Что, твой Ганс или Фриц, или Иоганн, кто он там, подождать не может? Как его, кстати, зовут?

– Аксель. Аксель Мюллер. Только не смейся, – Наталья предупреждающе-строго взглянула на Светлану. Вовремя взглянула. Та действительно хотела вслух вспомнить какой-нибудь глупый анекдот про Штирлица или о прыжке в фигурном катании. Успела сдержаться.

– Значит, теперь ты будешь фрау Мюллер. И когда?

– На следующей неделе. Извини, в свидетельницы не зову. Не могу.

– На следующей неделе, – Светлана притворилась задумчивой, дабы не показать обиду. – Уж больно твой Мюллер торопится.

– Это не он торопится. Это я его тороплю. Хочу побыстрее уехать.

– Хочешь уехать? – Светлана растерялась. – Зачем? Почему?

Мысль о том, что Малькова уедет из страны навсегда, бросит её, Светлану, одну, без возможности пусть изредка прибегать к дружеской поддержке, была непереносимой.

– Ты посмотри, что в стране творится! – Наталья сделала изрядный глоток мартини. – Мне пацаны с истфака популярно объяснили. ППНК – период первоначального накопления капитала. Передел собственности, если проще и применительно к нашей стране. Какие-то крыши, наезды, братки с утюгами, стрелки, разборки. Там стреляют, там взрывают, там ларьки громят. Новые русские эти с беэмвухами, с цепями в кулак толщиной на шее. Мы для них и не люди вовсе. Это что, жизнь? А цены? А работа? Куда после института идти? На рынок, торговать? Или в челноки податься, чтоб себе нормальный уровень обеспечить? Или на панель? Так я там уже побывала. Спасибо, больше не хочется.

– Как? Как побывала? – потрясённо замерла Светлана. – Когда?

– Так и побывала, – Наталья вылила в себя остатки мартини и сделала бармену жест “повтори”. – Осенью. В конце сентября и октябре, когда с Дроном полаялась. Назло ему туда пошла. Показалось, что терять уже нечего, так хоть деньги заработаю. На счастье, через три недели меня Аксель снял. И началась у меня, Ветка корявая, совсем другая жизнь.

Подошёл бармен. Принёс ещё два бокала с мартини и бутылку минералки. Малькова замолчала. Ждала, пока бармен отойдёт. Потом продолжила:

– Опыт у меня куцый, с гулькин нос. Но и его за глаза хватило. Так куда же нам, девочкам, подаваться прикажешь? Ой, только не говори мне про совместные предприятия. Я уже и там поболталась. Обстановку представляю. Нет, пока этот грёбанный ППНК не закончится, в нашей стране делать нечего. Минувшей осенью, когда Белый дом штурмовали, я на Тверской ошивалась. Ты когда-нибудь видела остервеневших бабок с автоматами? Нет? Я до сих пор забыть не могу. В этот раз до гражданской войны не скатились. А в следующий? Через полгода, через год?

Светлана, пришибленная мальковскими новостями, помолчала задумчиво. Ответила, вдохновлённая неожиданно всплывшими в памяти обрывками из курса школьного обществознания:

– Натка, этот ППНК может длиться очень долго. Знаешь, сколько он в Англии длился? А в Америке?

– Да мне плевать, – непримиримо отозвалась Малькова. – Я жить хочу. Понимаешь? Хочу нормально жить. Без всего этого дерьма. Чтоб никаких братков, перестрелок. Чтоб чисто вокруг было, ухожено. Дорогие вещи хочу покупать. Собственный дом хочу иметь. И знать, что никто его у меня не отнимет: ни бандиты, ни государство. У нас ведь жить надо сегодняшним днём, неизвестно каким завтрашний окажется. Скинут завтра коммунисты Ельцина, поставят демократов к стенке и что? Опять переворот? Или того хуже, гражданская война? Нет, Ветка, не переубедишь.

Возразить Светлане было нечего. Она никогда не пыталась заглянуть в завтрашний день, никогда не интересовалась политикой, социалкой. Жила, словно в очерченном круге, за который не проникала жизнь других. И думала, что Малькова такая же. Умом сейчас Светлана понимала: частично Наталья права. Но до конца согласиться с ней не могла. Она же умудрялась как-то жить, не пересекаясь с братками в малиновых пиджаках, не попадая в разборки. Никто не наезжал на неё, на её родителей и знакомых. Телевизор смотрела, газеты читала, соседи иной раз кое-что при ней обсуждали. Только всё это шло в стороне от Светланы. Разве мама периодически, возвращаясь с недавно появившегося в их районе оптового продуктового рынка, сообщала трагическим голосом, на какую немыслимую сумму подорожала бутылка постного масла или килограмм риса. Разве вот материальное положение её семьи постепенно ухудшалось. Да ведь не хлебом единым… Денег на приличную жизнь не хватало – это правда. Но не будет же бедственная ситуация продолжаться вечно? Сейчас плохо жилось большинству, тем, кто не хотел рвать, хапать, давить окружающих. И потом, что называть приличной жизнью? У каждого своё представление.

– Получается, ты своего немца не любишь, – констатировала Светлана. – Ты по расчёту замуж идёшь. Тогда почему не за итальянца, француза, американца?

– Ой, я тебя умоляю! – простонала Малькова. – Я тебе что, та самая интердевочка из кино, которой хоть бы и за финна, лишь бы из родной страны? Французы, между прочим, жадные до ужаса. Они, Ветка, свою скупость обаянием прикрывают, поскольку больше нечем. Итальянцы чересчур темпераментные. Настрогает мне макаронник десять детей, и буду я в пелёнках ковыряться. Спасибочки. Америкашки на работе зациклены, на успехе, на судебных процессах. Чуть что не так – судиться бегут. Оно мне надо?

– Немцы, говорят, тоже очень расчетливы, – вздохнула Светлана.

– Расчетливы, но не скупы, – Малькова хмыкнула. – Откуда, думаешь, у меня дорогие шмотки, деньги в кошельке? Они просто не транжиры. Зато солидны, надёжны. У них везде чистота, порядок, уважение к труду. Всё основательно, качественно. Считаешь, не смогу приспособиться? Уже приспособилась.

– Ну, хорошо, а как же Дрон? – в последней, отчаянной надежде, затаив дыхание, спросила Светлана.

– А что Дрон? – боевой задор слетел с Натальи моментально. Голос стих. Глаза перестали яростно блестеть. – Девки сказали, он с тобой роман крутит. Вот и вся его любовь. Быстренько кончилась…

– Ты что?!! – Светлана аж задохнулась от возмущения. – Да он со мной только из-за тебя общается. Я для него – живое напоминание. Знаешь, что он мне один раз сказал? Знаешь?

Малькова отвела глаза в сторону. На подругу не смотрела. Молчала. Лицо закаменело.

– Что сейчас готов жениться на тебе в десять минут! – выпалила Светлана, совершенно не обманувшаяся показным безразличием Натки.

– Что-то новенькое, – глухо отозвалась Наталья, всё ещё смотря в сторону. Достала из пачки длинную и тонкую коричневую сигарету с ментолом. Закурила, красиво выпуская дым из ноздрей – изящными струйками. – Свежо предание, но верится с трудом. Мне он совсем другое пел. Зачем, мол, жениться, когда и так хорошо? Ещё говорил, что на таких, как я, не женятся. Такие в любовницы годятся, не в жёны. Ещё говорил…

– Это он сдуру, Натка! – перебила Светлана. – Он же не думал, что может тебя потерять. Ему, знаешь, как плохо без тебя?!

– Ему и со мной плохо было.

– Нет, – отрезала Светлана. – С тобой ему было хорошо, а без тебя плохо. И ведь ещё не поздно. Я вас помирю, хочешь?

Ответа пришлось ждать долго. Малькова курила, сосредоточившись на своих мыслях. Глаза её потихоньку наполнялись влагой. Казалось, совсем немного, совсем чуть-чуть и прольётся солёная влага на тронутые румянами щёки растаявшим градом. Светлана вздохнуть боялась. Вдруг спугнёт Натку, и та что-нибудь не то, что-нибудь неправильное надумает. Плачущую Малькову она никогда до сей поры не видела. И нынче видеть не хотела. Осторожно перевела взгляд на барную стойку, на полки за ней, где под яркой электрической подсветкой переливались бутылки с разноцветными жидкостями. Сплошь ликёры. Светлане ликёры не нравились, и мода на ликёры не нравилась. Оставалось надеяться на недолговечность ликёрного поветрия.

– Ветка корявая, какая же ты глупая! – голос Мальковой еле слышно дрогнул. Светлана опять посмотрела на подругу. Та быстро хлопала густо накрашенными ресницами, промаргивая слёзы.

– Нельзя нам вместе. Сопьёмся мы, – голос Натальи сейчас был глуховато-хрипловат, но больше не дрожал. – Дрон первым и сопьётся.

– Ну, да… – усмехнулась Светлана, несколько снисходительно усмехнулась. – Он, если хочешь знать, не пьёт давно. Бросил. У него и пивное его брюшко исчезло. Ты не в курсе просто.

– Это ты не в курсе. Так и раньше было. Когда мы с ним разбегались недельки на две, на месяц, он в завязку уходил. А когда сходились, по новой начиналось. Нет, вместе мы с ним оба сопьёмся. И он первый.

Спорить не приходилось. Надо же, они, оказывается, не один раз расставались. Светлана не знала. Со стороны незаметно было, а Наталья никогда ей не жаловалась, не рассказывала ничего толком. Получается, между Мальковой и Дроном постоянно трения происходили, а никому невдомёк.

– Ну, ты хоть встреться с ним, объяснись. Попрощайся. Как я ему скажу, что ты появлялась и не захотела его видеть? Уезжаешь навсегда? Так и скажи ему об этом сама, чтоб не ждал. Чтоб не надеялся на чудо.

– Может, ты и права, – задумчиво проговорила Малькова. – Всё равно я думала перед отъездом проставиться. Тебя позвать, нашу компанию старую. Распрощаться с прежней жизнью и с чистой совестью поехать в новую.

– Только без Мюллера твоего.

– Ему не понравится, если без него.

– Ничего, потерпит. При Мюллере ребята любую пакость учудить могут. И потом, что делать солидному немецкому бизнесмену на пьянке российских студентов? Экзотики поднабраться?

– Ладно, обмозгую, – Наталья стрельнула в Светлану колким взглядом, щёлкнула пальцами, подзывая бармена. – Рассчитайте нас, юноша.

“Юноша”! Светлана хихикнула. Малькова в привычном репертуаре. Не может, как сама же и говорит, не приколоться. Бармен по виду абсолютный их ровесник. Ко всему прочему, он не подойдёт за деньгами. Не принято. Надо им к барной стойке идти. Как бы не так! Попирая все принятые в последние годы нормы и правила, бармен возник подле Мальковой на счёт раз.

Расставались девушки совсем в ином настроении, чем встретились. Светлана – изрядно опустошённая, без начальной радости. Наталья – потеплевшая, подобревшая, погрустневшая, но с проскакивающими иногда прежними задорными искорками в глазах.

Дрон возник в институте на следующий же день. Сразу отвёл Светлану в сторонку. Спросил прямо, без предварительных заходов:

– Скворцов сказал, Натаха объявилась?

Светлане и в голову не пришло утаивать от него свою встречу с Мальковой. Да и Наталья не просила её молчать. Дрон слушал, не проронив ни слова, морщил лоб. По лицу было видно, что ему тяжело, что он старательно загоняет боль внутрь. На все рассуждения Светланы одно только и бросил с досадой:

– Да пошла она! Пусть катится в свою Германию. Не заплачем.

Убеждать его, уговаривать не имело смысла. Надо дать человеку время, чтоб остыл, перестал себя накручивать. Никогда раньше не понимавшая подобных вещей, сейчас Светлана чувствовала это ясно и определённо. Наталью она видела несколько раз. Та неожиданно появлялась, пролетала метеором и стремительно исчезала, оставляя за собой сноп искр. По курсу поползли слухи, что ей удалось выбить “досрочку”. Однажды недалеко от метро Светлана увидела Малькову с Дроном. Они стояли рядышком, так сказать, нос к носу, и, опустив головы, что-то по очереди говорили друг другу. “Что, Иванушка, не весел? Что ты голову повесил?” – вспомнилось девушке из давно забытой детской сказки. Похоже, ребята выясняли отношения. Светлана не решилась подойти. И никогда впоследствии у неё не повернулся язык спросить у обоих, до чего же они тогда договорились.

Светлана считала, что никогда больше не увидит Наталью, ведь Малькова уезжала навсегда, возвращаться не собиралась ни под каким предлогом. Нужно было приучаться жить без неё. Собственные дела тоже требовали внимания. Близилась весенняя сессия, за ней – госэкзамены.

В двадцатых числах апреля Светлана ездила в центральное институтское здание на Малой Пироговке, сдавала в библиотеку кое-какие книги. На обратном пути у станции метро “Фрунзенская” столкнулась с Овсянниковым. Он словно специально её ждал. Обрадовался. Схватил за руку. Повлёк в метро. У Светланы появилось ощущение, что они давно не виделись. Действительно, за переживаниями, связанными с отъездом Натальи, с рассыпающейся на глазах любовью друзей, она в последние недели не замечала никого и ничего. Ходила под впечатлением последнего совместного сабантуя, организованного Мальковой в честь отъезда в Германию. Сама Наталья последний междусобойчик обозвала “отходной”. Ни в какой кабак она друзей не повела. Накрыла “поляну” у себя дома. Ей казалось, что друзья-приятели налижутся до неприличия и по обыкновению примутся дебоширить, изобретать разные непристойные шутки. Зря надеялась. Нализался до поросячьего визга один Дрон. Остальные вели себя чинно, сдержанно, словно посторонние. Никто не додумался напомнить славные, канувшие в прошлое денёчки:

– А помнишь, Натаха, как мы…

Осталось неясным, поняла ли Наталья, что для ребят она успела стать чужой, полностью отрезанным ломтём. Светлана же почувствовала это чётко, изо всех сил стараясь сгладить некоторую царившую за щедро накрытым столом натянутость. Пыталась веселиться сама и веселить остальных. Получалось у неё плохо. Ждала поддержки от Дрона, уже привыкла её получать при необходимости. Не дождалась. Дрон пил одну рюмку за другой, налегая на жидкости повышенной крепости, в общем разговоре практически не участвовал. Если спрашивали, отвечал. И то через два раза на третий. А так мычал нечленораздельно, поводя могучими плечами. Наталья держалась крепко. Но и она через пару часов тихого, похоронного застолья была на грани истерики. Светлана, заметив это, постаралась быстрее увести ребят. Никогда раньше к её словам не прислушивались. Но тут потянулись за ней, как цыплята за наседкой. И распрощались дружно на улице, прямо у подъезда Мальковой. Разбежались в разные стороны со скоростью перепуганных тараканов. Вроде и неспешно, а не догонишь. Светлане вместе со Скворцовым пришлось заниматься благотворительностью – тащить на себе Дрона до самой двери его квартиры. В одиночку Скворцов точно бы не справился. Дрона не держали ноги. Он всем своим немалым весом рухнул на плечи ближайшему другу и Светлане. Глаза прикрыл, изредка невнятное что-то бормотал. Казалось, находился в полубессознательном состоянии. Но перемещать своё большое тело в пространстве не мешал. В метро даже помогал, из последних сил изображая относительно трезвого человека. К удивлению Лёхи и Светланы, в вагоне дремал чутко. Его не пришлось будить на нужной станции. Но на улице опять расслабился, опять навалился на плечи друзей всей своей тяжестью. У Светланы онемели рука и шея. Хорошо, идти от метро до нужного дома было недалеко. Неожиданно Дрон открыл глаза и сказал почти трезвым голосом:

– Дура… Какая Натаха дура… – вырвался из поддерживающих его рук, буркнул, – Пустите… сам дойду… здесь уже близко…

Сделал несколько неверных шажков, запнулся и точно бы рухнул, не успей Светлана с Лёхой его подхватить. От того вечера у Светланы в памяти осталось лишь удивление при виде родителей Дрона. Они показались ей маленькими, суховатыми. Особенно, когда принимали на руки пьяного в усмерть сына. Девушке пришло на ум не слишком тактичное, однако, вполне справедливое сравнение: мыши родили гору. Впрочем, родители Юрки ей понравились. Тихие, спокойные, доброжелательные. Не суетились, не причитали и не охали. Невозмутимо приняли малоподвижную тушу. Вероятно, такое случалось неоднократно. Вот они и привыкли. Отец, Петр Георгиевич, ловко подхватил чадо подмышки и поразив неожиданной силой при столь невзрачной конституции, поволок Дрона вглубь квартиры. Мать, Полина Ивановна, настойчиво приглашала Светлану и Скворцова зайти хоть на четверть часика. Отчаявшись уговорить, спросила с несмелой надеждой:

– Но это всё? Она точно уезжает? Они больше не увидятся?

Было совершенно очевидно, что под неопределённым “она” Полина Ивановна подразумевала Наталью.

– Точно, – буркнул по своему обыкновению Скворцов.

– Ну, слава богу, – вздохнула милая маленькая женщина. И Светлана заметила, как у неё дёрнулась рука – перекреститься. Дёрнулась и вернулась на место.

Наталья уехала. Светлана не знала день отъезда. Ну, и хорошо. Долгие проводы – лишние слёзы. Без того душа изболелась. Родители тревожились. Видели, что у дочки с осени дела идут кувырком. Пора, пора было заняться своими делами.

И вот они, эти дела, взяли её возле метро за руку, повлекли в уютный вестибюль станции. Светлана будто проснулась наконец. Обнаружила, что на улице, похоже, весна, рядом Овсянников и не так уж всё плохо, как представлялось.

Они с Алексеем стояли на двигающемся вниз эскалаторе. Алексей находился на ступеньку ниже и, тем не менее, глаза его по уровню были выше глаз Светланы. Она с удивлением поняла, что не знала раньше, каков цвет глаз у Овсянникова. Неопределённый, оказывается. Почему-то такой цвет было принято называть зелёным. Намёк на лёгкую зелень, конечно, имелся. Но только намёк. После общих, ничего не значащих фраз Алексей вдруг небрежно поинтересовался:

– Тебе Дрон говорил, что я женат?

– Нет, – опешила Светлана. – Но я знаю. Мне Королёв говорил. Давно уже, зимой.

– Ну, так я развёлся благополучно. О чём тебе и сообщаю.

– Поздравляю, – растерянно пролепетала Светлана. – Буквально поветрие какое-то на разводы. Сперва Катин, потом ты. Но я-то здесь причём?

– Выходи за меня замуж.

Вот так взял и ляпнул. Без предисловия. Прямо на эскалаторе. У Светланы под ногами ступенька качнулась. От неожиданности она шлёпнулась на эту самую ступеньку мягким местом. Смотрела Алексею в лицо снизу вверх, таращилась испугано. Хорошо, на “Фрунзенской” эскалаторы длинные. Хватило времени и в себя прийти, и на ноги подняться, и в глаза Алексею засмотреться – не шутит ли? Не шутил, однако.

Быть невестой у Светланы получалось с трудом. Она тихо обмирала от счастья, вся сосредоточившись на одном объекте – Алексее. Остальное – люди, события, – дружным косяком шли в стороне от её сознания. Родителям Алексей не нравился. Ангелина Петровна высказывалась в том роде, что не нашего он поля ягода. Аркадий Сергеевич считал будущего зятя чересчур скользким и тёмной лошадкой. Но активно не отговаривали. Старались не мешать. Пусть дочка будет счастлива.

Галопом промчался май. За маем – июнь. Немного пришла в себя Светлана тогда, когда ей в торжественной обстановке вручали диплом. Увы, не красный. Новенькая дерматиновая корочка диплома вкусно пахла клеем. На вкладыше по всем предметам чёрными чернилами были выведены “хорошо” и “отлично”. Почерк у заполнявшего вкладыш человека выглядел округлым и красивым. Пятёрок всё же обнаружилось значительно больше. Светлане хотелось поднести диплом совсем близко к лицу и нюхать его, нюхать. Может быть, даже – вот детское желание! – лизнуть уголок. Вдруг на обложке ещё сохранились остатки клея? Лизнуть и немного почистить ноготком, а то вроде еле заметные белёсые пятнышки просматриваются на синем дерматине. Алексей сидел рядом, за ходом торжества не следил, рассказывал ей о своих перспективах. Это он в первый раз делился серьёзными планами. У Светланы же, как выяснилось, никаких планов в помине не было. И только в этот момент она осознала важность происходящего. Институт окончен. Беззаботное время, когда можно не думать ни о чём, кроме учёбы, закончилось. Надо искать работу. Но где? Какую? Через месяц она выходит замуж. К свадьбе тоже надо готовиться. А как?

Декан остановил её внизу, на первом этаже, сразу после окончания торжественной части. Начал по-отечески ругать за четвёрки в дипломе, за не лучшим образом сданные госэкзамены.

– Что на вас нашло, Кравцова? – добродушно возмущался декан. – Что вы себе думали?

– Я? – пробормотала не ожидавшая отповеди Светлана, брякнула невпопад, – Я замуж выхожу…

Декан расстроено махнул рукой, пошёл прочь, не кивнув на прощание. Девочка подавала такие надежды! А-а-а… О чём можно говорить с юным созданием, собравшимся замуж и, кажется, по любви? Ни о чём серьёзном. Разве о женихе, о совместных жениха и невесты планах на будущее. Светлана и об этом говорить не могла. В голове образовалась звенящая пустота, не позволявшая нормально принимать, обрабатывать поступающую из внешнего мира информацию.

Алексей не разрешил ей отметить получение диплома с однокурсниками. Дрону, подошедшему с повторным приглашением, объяснил достаточно миролюбиво, но с нотками тайного злорадства в голосе:

– Мы хотим только вдвоём, Юрик. Чтобы никто не мешал.

– Так Светка ж деньги сдавала.

– Деньги? – Алексей на минутку задумался, собрал кожу на лбу тонкими морщинками. – А деньги вы назад отдайте.

– Спятил? Всё уже потратили, – изумился Дрон.

– Соберите и отдайте. С миру по нитке – голому рубаха, – пожал плечами Алексей.

– Да, ладно, какие там деньги! – вмешалась Светлана. – Ничего не нужно возвращать. Забудь об этом, Юр.

– Как это не нужно? – Алексей просверлил Светлану возмущённым взглядом. – Это теперь наши общие деньги. Забыла? Тебе они не нужны, а вот нам пригодятся.

“Нам” у Алексея прозвучало значительно. Светлане, в сущности, хотелось отпраздновать окончание института вместе со всеми. Уж Дрона с неотступным Скворцовым хотелось видеть точно. И не нужны ей были те деньги. Однако, прозвучало коротенькое словечко “нам”, и Светлана не стала спорить с женихом, промолчала. Решила, ему виднее. Вон, у него уже и планов на будущее целая гора. Не то, что у неё.

Дрон отошёл. Светлана кинула взгляд в его сторону. Осмелев, выпалила Алексею:

– Подожди, я сейчас…

Полетела догонять ушедшего с обидой в очах Дрона. Извинялась, заглядывая ему в лицо, объясняла. Номер домашнего телефона попросила. Так, на всякий случай. Дрон оттаял немного.