Текст книги "Четыре Ступени (СИ)"
Автор книги: Елена Квашнина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)
– На хрена она нам!
– Куда нашу Мальвину дели?!
– А ты не знаешь? Рожать отправили.
– Да, ладно… Может, срастётся ещё…
– С кем срастётся? С кем? С Мэри Поппинс?
Вот так Светлана узнала прозвище Танечки Шергуновой, а заодно и своё. Или, как теперь ученики выражались, погоняло. Но не знала, обидеться ли, возгордиться? Не знала, как правильно реагировать на стихийный митинг возле стенда с информацией. Стояла, слушала.
– Я тогда в нашем классе учиться не буду, в другой переведусь!
– А пошли все к директору? Заяву напишем.
– Ты чё, сбрендил, козёл?
– Сам козёл!
– За козла ответишь!
– Такой крутой? Круче, чем варёные яйца? Тогда иди к Шнобелю, заяву пиши.
Шнобелем вся школа звала Льва Яковлевича за его выдающийся, цвета поспевающего баклажана, вечно шмыгающий нос.
– И пойду!
– Иди. Что, слабо?
– Я-то пойду! Мне не слабо!
– И мне не слабо. Но у меня котелок варит. Не то, что у некоторых. Знаешь, куда Шнобель твою заяву сунет?
– Мальчики! Хватит ссориться! Думать нужно, что делать!
Они яростно спорили между собой. Заводил, совершенно очевидно, Витька Рябцев. Его слушали внимательней других. Обычный, вроде, пацан. Росточка среднего. Жилистый. Взлохмаченные русые вихры. Веснушки разбрызганы по всему круглому, немного плоскому лицу. Одет, как все остальные мальчишки: широкие штаны, в школьном просторечии именовавшиеся трубами, широкая же футболка с длинными рукавами, кроссовки, по размерам больше напоминавшие протекторы от КАМАЗа. Но нечто волевое, решительное мелькало в глазах Рябцева. Даже лучший дружок его Ковалёв побаивался противоречить, отступал перед рябцевским напором. Даже Рушанна Галиуллина, очень высокая, красивая и бойкая девочка, пасовала перед Витькой, хоть и старалась это скрывать.
Светлана смотрела во все глаза. Ведь именно с ними ей теперь придётся тесно общаться. Когда ещё случай подойдёт увидеть своих учеников настоящими? В этот момент Серёжа Николаев случайно повернул голову и заметил её. Пискнул от неожиданности:
–Ой, Светлана Аркадьевна…
Сам тем временем начал активно тыкать пальцами во всех одноклассников, стоящих рядом. Дескать, рты закройте, обернитесь. Старался делать это тайком от Светланы. Ребята поворачивались. Кто сам услышал писк Николаева, догадался. Кто под воздействием толчков, щипков. На лицах появились улыбки, глаза осветились доброжелательностью.
– Здрасьте, Светлана Аркадьевна…
– А вы у нас теперь классным руководителем будете?
– А классный час у нас будет? А учебники раздадите?
И только Рушанна фыркнула по привычке. Она и раньше фыркала. Ей, видимо, не нравились манеры Светланы, стиль одежды, почти полное отсутствие косметики. Но фыркнула она в этот раз тихонечко, особо не нарываясь.
Светлана повела их за собой на асфальтированную площадку перед школой. В одной руке держала неохотно отданные ей букеты цветов, другой – табличку. Думала же о детях, с которыми без предупреждения свела её судьба.
Вот так: не любят, не уважают, может статься, и презирают. Пока не видят, пока не лицом к лицу, а за спиной. И ведь знают её плохо. Между прочим, на уроках она никогда не кричала на них, не ругалась. Всегда была спокойна и вежлива. Никого не обижала. Двойки ставила, да. Так заслуженно, не с дуриков. И без различий: отличник, хорошист или отстающий. Старалась по справедливости с ними обходиться. Так за что же не любят, не уважают? Ишь, как за глаза высказывались. А как в глаза, так заулыбались смущённо, подобрели. Неловко себя почувствовали? И это тоже. Любой бы на их месте… По молодости лет не хватает решимости правду в глаза высказать? Или уже лицемеры? Такие маленькие ведь. А что? Учатся дети не только в школе. И не столько. Дома учатся. На улице. У родителей своих с пелёнок учатся. К тринадцати годам почти полный курс родительского обучения успевают пройти. Не в одной, наверное, семье раздаются поучения типа “ласковый телок двух маток сосёт”. Не в одной семье старшее поколение младшему подзатыльники отвешивает за то, что не в том месте, не в то время, не тому человеку правду сказал. И учат вертеться, чтобы жить получше, чтоб проблем было поменьше. Не фальшью это называют, не притворством, не лицемерием – умением жить. Иногда добротой к людям обзовут, подменяя в умах собственных детей понятия. Сами потом в старости пользуются плодами такого воспитания и сокрушаются: ну откуда, мы не этому чадо учили, не этому. Вопрос, разумеется, тонкий. Грань между тактом и лицемерием не просто найти.
Погружённая в невесёлые размышления, Светлана не заметила, как прогремела речами и традиционными школьными песнями парадная школьная линейка, как плавно протёк урок, посвящённый дню знаний. Очнулась лишь при раздаче тех учебников, которые не успела выдать классу Танечка Шергунова. Вглядывалась в знакомые лица учеников и понимала, что они совершенно незнакомые. Парад абсолютно новых для неё планет, таинственных и опасных.
Да, она боялась. Боялась сказать не так, сделать не то. Боялась не справиться. В собственный класс на урок шла теперь, как на каторгу. Она не знала своих учеников, не знала, что они себе там думают. Потому никак не могла выбрать правильную линию поведения, ту самую, единственно возможную. Класс конфликтовал со всем миром и по любому поводу. Доставалось за конфликты Светлане. Особенно от Галины Ивановны. Дня не проходило без её замечаний и выволочек, без поучений и нотаций. Ни одной планёрки не случалось без разноса завучем бестолковых действий классного руководителя седьмого “Б”.
– Терпи, – смеялась Люська, случайно опрокидывая ей на план мероприятий стакан кофе. – За одного битого двух небитых дают. Да, хрен с ним, с планом. Новый напишем. Всё равно этот никуда не годится. Смотри, как надо.
Светлана терпела. Однако недоумевала больше и больше. Чего это Галина Ивановна к ней цепляется? Раньше симпатизировала, сейчас не знает, к чему бы ещё придраться.
– Ревнует она, – поучала Люська. – На Дубове зациклилась. Ты думаешь, она просто так себе модельную стрижку сделала? Тыщу лет пучок носила. Без дебильной фиги на затылке я её и не помню. Нате вам, постриглась, как школьница.
И впрямь, Галина Ивановна поразила школу тем, что подстриглась. Нечто современное, стильное ей в салоне соорудили, не к её лицу. В результате и оправу для очков требовалось поменять, и гардеробчик обновить. Хмуре невдомёк было. Как и то, что модельная стрижка ежедневной укладки требует, рук профессионала. Галина Ивановна гордо потряхивала короткими, топорщившимися в разные стороны прядками, объясняя непонятливым про “зубья пилы”. Ревновала она в действительности или нет, Дубов и впрямь принялся легко ухаживать за Светланой. Сперва как бы невзначай по работе помогал. Её неуправляемый седьмой “Б” сумел припугнуть. Класс начал худо-бедно Светлану слушаться, ценные её указания выполнял, скрипя зубами. Потом Дубов на выставку вышитой картины в музей Востока Светлану пригласил. Несколько раз водил в театр. Сдержанно так, корректно. До подъезда после проводит. И поминай, как звали. Ни разу обнять не попытался. Под локоток вёл. А Светлана каждый раз надеялась, что обнимет, что войдёт в подъезд, проводит до квартиры и поцелует наконец. Она смотрела на капризный изгиб её губ, на пухловатую для мужчины нижнюю губу. Пыталась представить себе первый его поцелуй. Что она тогда ощущать будет? Ничего, скорее всего. При таком старомодном ухаживании десять лет ждать надо, пока человек предложение руки и сердца надумает сделать, потом под венец поведёт, и уж только затем поцелуй себе позволит.
Светлана десять лет ждать не сумела бы. Тело её, неожиданно для хозяйки, вдруг проснулось, потребовало необходимого, должного. То ли от периодических откровений Люськи, то ли от иной раз возникающего рядом привлекательного во всех смыслах мужчины. Не ясно. Но тело, словно дерево по весне, гудело, наливаясь соками, обещало буйно расцвести. И кружилась голова от неясных предчувствий, от смутного томления и жара в крови. Никакого особого смущения по поводу разбушевавшегося организма Светлана, тем не менее, не испытывала. К собственному недоумению. Да, грешила в мыслях. Ну и что крамольного? Вон сколько лет монашкой прожила, не до себя было. А тут вдруг любовь. Если это любовь, конечно. Очень уж судьба Светланы иллюзии уважала. Подсовывала их подопечной подобно заправскому фокуснику. И не то чтобы боялась Светлана ошибиться в Павле Николаевиче, но… Почему-то восприняла зарождение неформальных отношений с ним, как последний для себя шанс, последнюю возможность. Казалось, в тридцать лет жизнь закончена. Не жизнь вообще, а женское её время. Дальше только клубы “кому за тридцать” посещать, газету знакомств выписывать да фото свои в Интернете размещать. Павел же Николаевич всем взял: красив, умён, образован, воспитан отменно. Как иначе должен выглядеть рыцарь? Делом они общим занимались, интересы их, можно сказать, пересекались. Хотелось любви. Светлана и влюбилась. Не отчаянно, как это у многих бывает в юности, до слёз, до истерик. Болезненно, робко влюбилась. Разница лет и опыта больно велика. Пугала её разгаданная шестым чувством невзаимность. Проявляет человек некоторый интерес, а не верится в его интерес. Может, надо поближе подойти, чтобы понять, обманывает шестое чувство или нет? Все условия для сближения имелись. И Светлана совсем было решила небольшую инициативу проявить, да судьба, как назло, вмешалась. Видно, против была судьба, другой расчет имела.
В седьмом “Б” случилось ЧП. И ладно бы втянутой в это ЧП оказалась сама Светлана или кто-то другой из учителей. Нет же, по закону подлости в центре событий маячила Галина Ивановна.
Завуч первый год вела свои предметы в Светланином классе. Дисциплину держала жёстко, требовала много. Но, похоже, перегнула-таки палку. Решила провести контрольную. По давней привычке заранее начала пугать класс. Дескать, работы будут проверять в РОНО, по результатам кого-то заставят посещать дополнительные уроки во время летних каникул. Ну, и всё в том же роде. Хотела завуч добиться серьёзной подготовки к изложению, ответственности со стороны седьмого “Б”. А получила… Перед началом урока с учительского стола исчез сборник с изложениями. Лишь через двадцать минут активных поисков в своём кабинете, рытья в сумках и шкафах Хмуре стало ясно, что сборник вульгарнейшим образом стырили. Разумеется, некто из седьмого “Б”, хитрейших среди прочих. Не только контрольная работа, урок вообще был намертво сорван. Первый случай в личной практике Галины Ивановны. Она срочным порядком вызвала Льва Яковлевича. Светлану заставила бросить урок в девятом классе и присутствовать на разборке. Провела следствие, коим сама и дирижировала. Лев Яковлевич успешно играл роль пугала: супил брови, шмыгал носом, в нужных местах поддерживал Галину Ивановну отдельными фразами и междометиями. Светлана присутствовала в качестве потенциального стрелочника. Ей, в отличие от Льва Яковлевича, Галина Ивановна слова не давала. И правильно сделала.
Очень Светлане хотелось возмутиться и тем, как следствие проводилось, и тем, кого в виновные зачислили. Ну, не мог Рябцев украсть методичку. Не додумался бы. Не от того, что глуп. Мозги у Витьки работали отлично. Только по-другому немного. Ему проще эту контрольную прогулять. Или лак для ногтей учителю на стул налить. Или самодельную крохотную бомбочку под тот же стул подложить. Специально для Галины Ивановны. Пропажа методички – план скорее женский, чистенький, с минимальными затратами сил. И Светлана внимательно смотрела на Рушанну. У той по русскому языку между двойкой и тройкой. Без существенной надежды до этой самой тройки дотянуть. Летние каникулы, как Светлана однажды случайно краем уха поймала, Рушанка ждала, словно манны небесной. Обычно она проводила их у бабки в деревне. Где-то под Нижним Новгородом. И вроде, приключилась у девочки в деревне некая романтическая история с продолжением. Без сомнения, Галиуллина методичку спёрла. Сама или подговорила кого, неважно. Но разве поверит сейчас Галина Ивановна в её вину? Слишком уверенно себя Рушанка ведёт. И на Рябцева с Ковалёвым стрелки переводит. Она якобы видела их выходящими из кабинета за минуту до звонка на урок. Таким образом, одним выстрелом двух зайцев кладёт. Свою проблему решает и одновременно уничтожает конкурентов за лидерство в классе. Как бы сейчас мальчики не отбрёхивались, девочки за Рушанну горой встали.
Как и следовало ожидать, виноватыми получились Рябцев с Ковалёвым. Матерей их в школу вызвали, дневники красными чернилами изукрасили, различных ужасов с три короба наобещали. Смешно становилось. Ведь ничего из обещанных ужасов реально воплотить Лев Яковлевич права не имел, а ученики если и не знали о его возможностях точно, то догадывались. Вся воспитательная работа Галины Ивановны, по выражению Люськи, пошла псу под хвост. Единственным результатом скандала явилось перенесение контрольной на следующий урок. На который, кстати, не явился весь класс. Коллективный такой прогульчик. Опять дирижёром Галина Ивановна, пугалом Лев Яковлевич, стрелочником Светлана. Опять виноваты Ковалёв с Рябцевым. И вызов матерей в школу, и дневники в красных чернилах, и три короба ужасов.
– Ты, Аркадьевна, к выговору готовься, – усмехаясь, предупредила Люська.
Светлана, по незаметно сложившейся традиции, под кофеёчек обсуждала с ней происходящее. Сидели в кабинете у Панкратовой
– За что выговор? – удивилась Светлана.
– За отсутствие воспитательной работы в классе. Или я Гальку не знаю, – Люська была невозмутима.
– Из-за такой малости?
– Если я хоть что-нибудь в школьной практике смыслю, это только начало, – Люська шумно отхлебнула из стакана горячей жижи. – Ты кого подозреваешь, Галиуллину?
– Ага, – кивнула Светлана.
– И я бы на твоём месте Рушанку трясти начала. Но трясли, наказывали-то Рябцева с Ковалёвым. Думаешь, они долго без вины виноватыми ходить согласятся? Теперь они журнал сопрут. Вот увидишь.
– Господи! Зачем им журнал красть?!
– Затем… Один раз контрольную сорвали? Сорвали. Во второй раз её прогуляли? Прогуляли. Причём демонстративно. Никуда с территории школы не уходили. Толклись возле спортивной площадки. Я в окно видела. Наказать их серьёзно Галька никак не сможет. Если только нервы потрепать. У неё с её дебильными представлениями о педагогике всего один выход: за эту контрольную всему классу единиц понаставить. Частокол нарисовать. И твоя Рушанка пойдёт на крайние меры. Но не своими руками. Рябцева с Ковалёвым подбивать станет. А те будут рады стараться учителям в ответ насолить. Сопрут журнал, посмотришь.
– Ты что, в мой журнал заглядывала, и частокол там увидела? – ужаснулась Светлана.
– Не, в журнал не заглядывала и частокола пока не видела, – откликнулась Люська.
– Откуда же ты знаешь?
– Кто тебе сказал, что знаю? Предполагаю только.
Она ещё кое-что высказала, исходя из своего опыта и умения анализировать ситуацию. Люськины предсказания всегда почти стопроцентно оправдывались. Никаких точных знаний не нужно. Достаточно послушать панкратовское “предполагаю, что…”.
После разговора с приятельницей Светлана прямой наводкой отправилась в учительскую. Добыла свой журнал из стопки других, раскрыла на нужной странице. Горько усмехнулась. Частокол наличествовал. Вертикальный. Двадцать девять человек в классе – двадцать девять единиц. Столбиком. Ну, Галина Ивановна, спасибо! Вы ошибки делаете, ляпы педагогические, и мне же потом за собственные ошибки выговор вкатите. Хорошо, Люська надоумила.
Но как бы Светлана не следила за журналом, через два дня он всё-таки пропал. Светлана внутренне психовала. Напророчила Панкратова. Пифия районного масштаба. Точно по нотам партия разыгрывалась. Свежий скандал завертелся, закрутился. Специальная планёрка, малый педсовет. И везде Светлане доставалось по первое число. Где уж тут о робкой любви своей думать. Мимо Павла Николаевича она старалась быстрей проскочить. Краснела, отводила глаза. Стыдилась, одним словом. Вроде, не виновата была в происходящем, но чувствовала себя виноватой. Потому не видела, какое сочувствие наполняло взгляды Дубова. И хорошо, что не видела, не замечала. Жалости бы его не перенесла.
Журнал скоро отыскался. Опять через пару дней. На перемене подбежала, запыхавшись, Ирочка Кахаева.
– Светлана Аркадьевна! Вас завуч к себе в кабинет зовёт, – перевела дух, в лицо не смотрела. Светлана насторожилась.
– Зачем? Не знаешь?
– Знаю, – выдохнула Ирочка. – Наш журнал нашли. В мусорном баке, за школой.
У Светланы похолодело внутри. Перед мысленным взором замаячил напророченный Люськой выговор с занесением в трудовую книжку. Спросила немеющими, деревянными губами:
– Обгорелый?
– Ой! Откуда вы… – распахнула глаза Ирочка. Не договорила фразу.
“От Панкратовой, – мелькнуло в голове у Светланы. – От провидицы школьной”. На негнущихся ногах она отправилась в кабинет к завучу. Ирочка растерянно смотрела ей вслед.
Если бы к другим неприятностям выговор в трудовую книжку всё-таки вкатили… Тогда бы Светлана уверовала в Люську, как древние греки в дельфийского оракула. Однако, как всегда, предполагаемый ход событий был нарушен человеческим фактором. Неожиданно вмешался Дубов.
По поводу ЧП, одно за другим следующих в классе Светланы, созвали дополнительный педсовет. На сей раз расширенный. Поначалу долго ругали классного руководителя. Затем так же долго решали, как наказать обнаглевший седьмой “Б”. Журнал новый заводить, оценки восстанавливать, пусть детишки зачёты по всем темам всех предметов сдают. После уроков, само собой, в свободное время.
– Делать мне больше нечего, как только до конца мая после уроков у них зачёты принимать! – выкрикнула математичка Сорокина так, что перекрыла общий гвалт. Понять Сорокину было можно. У неё же одни письменные зачёты намечались. В таком количестве! Одуреть! Ставку Шергуновой на текущий год Лев Яковлевич разделил между собой и Сорокиной. Только у директора изначально было шесть часов нагрузки, а у Сорокиной двадцать восемь. Плюс тетради. Контрольные, самостоятельные и прочая ковыряловка, не считая кабинета и классного руководства.
– Вы что-то предложить намерены? – встрепенулся директор.
– Ничего особенного, – недовольно отозвалась Сорокина. – Про двойную бухгалтерию вспомнила.
В кабинете почти сразу установилась тишина. Тема, затронутая математичкой, именно в их школе негласно находилась под запретом. Многие учителя в обычных общих тетрадях или в ежедневниках дублировали страницы журналов тех классов, где вели часы. Очень удобно. Можно рисовать любые знаки, зачёркивать, исправлять, ставить бесконечные точки или плюсы с минусами, делать пояснительные записи. Можно работать с оценками дома. В результате педагоги на уроках пользовались своими тетрадками, в конце недели перенося все оценки и буковки “н” в официальные журналы. Кое-кто, бессовестный, и в конце месяца. На школьном жаргоне назывались сии действия ведением двойной бухгалтерии. Всю неделю журналы пустые, а в пятницу уже “расписанные”. Галина Ивановна жутко боялась проверок из “района” и “города”. Вдруг нагрянут без предупреждения среди недели, и что? Пустые журналы. Гоняла за двойную бухгалтерию почём зря.
– А кто двойную бухгалтерию не ведёт? – раздался чей-то осторожный голос. Явно человек подстраховывался от “наездов” завуча. Та уже приняла боевую стойку, приготовилась к исполнению обязанностей прокурора. Её, слава богу, опередил директор.
– Тот и будет до конца мая зачёты принимать, – отрезал он.
Галина Ивановна чуть не подавилась. Кинула взгляд на директора и поняла, что на сей раз свою позицию отстаивать бесполезно. Но, ох, как ей не хотелось сдаваться без боя. Ох, как не любила она, когда последнее слово не за ней оставалось.
– Хорошо, Лев Яковлевич, оценки в новом журнале мы по двойной бухгалтерии восстановим. А седьмой “Б” у нас без наказания останется? Этим наглецам, что, так с рук и сойдёт?
Лев Яковлевич задумался, постукивая пальцами по столешнице. И остальные задумались. Наказать надо обязательно. Но как? Как их накажешь? Нет в школе действенных методов наказания. Раньше исключить можно было. Насовсем или временно. Сейчас учитель права не имеет ученика с урока выгнать. Ученики сами себя с превеликим удовольствием с уроков повыгоняют, только намекни. Как поступить? Родителей вызвать? Родительское собрание провести? А толку? Ну, нет механизмов наказания в простой средней общеобразовательной школе, и всё тут.
Галина Ивановна тем временем победоносно оглядывала вымершее, опустевшее поле битвы.
– Давайте, Кравцову накажем, как классного руководителя. Она в гневе обязательно придумает, как наказать свой класс, – нашёл нестандартный с виду ход физкультурник. Светлана возмущённо повернулась в его сторону, но успела только выпалить:
– Николай Николаевич!
– Зачем вообще кого-то обязательно наказывать? – раздался спокойный голос Дубова. Светлана моментально крутанулась на стуле в его сторону, тайно надеясь, что вот сейчас её рыцарь без страха и упрёка придумает выход, устраивающий всех.
– Как же без наказания? – растерялась завуч. – Павел Николаевич, что вы такое говорите?
– А вы проанализируйте ситуацию, Галина Ивановна, – Дубов говорил так, будто в кабинете, кроме Хмуры и него, больше никого не было. – Дважды класс провинился. Дважды его наказывали. Помогло? Нет. Класс вообще пошёл в разнос. Знаете, почему? Наказание было неадекватно преступлению. Оба раза наказали сильнее, чем оно того стоило. Седьмой “Б” почувствовал себя несправедливо обиженным. В результате мы сейчас ломаем голову, как наказать их ещё крепче. И получим, извините за выражение, обвал в горах. Мне вот что удивительно. Класс бестолковый, разобщённый. Не только коллектива в нём нет, но даже ядро для будущего коллектива не просматривается. А противостоять нам начинает коллективно.
– Господи, коллектив-то здесь причём? – всплеснула руками Галина Ивановна, не понимая, куда Дубов клонит. Жест был крайне нехарактерен для неё. Это о многом говорило внимательному наблюдателю.
– Коллективом управлять легче, наказать его проще, – лениво, как бы нехотя подала голос Панкратова, сидевшая в самом дальнем углу и до того молчавшая. – Это азы школьной психологии и педагогики. Вот у Макаренко…
– Да погодите вы со своим Макаренко, – нетерпеливо и довольно грубо оборвала Люську Хмура. – Так что нам делать-то? А, Павел Николаевич?
– Коллектив в классе создавать, – пожал плечами Дубов.
– И как это делать прикажете? – не удержавшись, подпустила ехидцы в голос Галина Ивановна.
– Совместными значимыми для класса делами. Учиться осталось всего ничего. Полтора месяца, не считая майских праздников, – Павел Николаевич размышлял вслух. – Сейчас ничего особого для них уже не придумаешь. Хотя… Пусть их Светлана Аркадьевна после практики в поход с ночёвкой сводит.
– Что? – обомлела Светлана. – Павел Николаевич! Да вы… Да я…
– Это вместо наказания им поход? – высокомерно поинтересовалась Хмура.
– А что? – оживился Лев Яковлевич. – Мысль хорошая, интересная. Палатки, снаряжение походное у Николая Николаевича в подсобке лет десять без толку пылятся.
– Да, но… Лев Яковлевич! – отчаянно запротестовала Светлана, в эту минуту ненавидя Дубова изо всех сил. – Не могу я!
– Почему? – удивился директор.
– Я никогда в жизни в походы не ходила!
– Что, ни разу?
– Ни разу. Ничего не знаю, не умею. Даже отдалённого представления о походе у меня нет.
Лев Яковлевич хитренько улыбнулся, заиграв мелкими морщинками:
– Вот и получите представление. На практике. Научитесь кое-чему. Надо же когда-то начинать. Потом ещё и за уши вас от походов не оттянешь. Мы вам в помощь Людмилу Семёновну дадим. Она у нас походница старая, опытная. Людмила Семёновна, вы как?
– Если после экзаменов. И если дежурить меня на выпускном не поставите, – недовольно назвала свои условия Люська. Она-то, в отличие от Светланы, хорошо знала, что идти в поход, тем более после окончания учебного года, ни её, ни Светлану Лев Яковлевич заставить не может.
– Я тоже помогу, – вмешался Дубов. – Пойду руководителем группы, раз Светлана Аркадьевна у нас новичок.
– Ах, вот как! – выдохнула Галина Ивановна. При этом было в её интонации нечто многозначительное, намекающее, сразу Светланой уловленное.
Не прозвучи особая интонация в голосе завуча, Светлане бы и не углядеть двусмысленность предложения Дубова. Первоначальная радость от его слов сменилась неловкостью, стыдом, окрасившим щёки.
– Спасибо, – пролепетала она Павлу Николаевичу, не смея поднять на него глаза.
– Да не за что, – легко бросил он в ответ.
Педсовет вскоре завершился. Светлана поторопилась сбежать к себе в кабинет и там закрыться. Не хотелось никого видеть. Даже Люську. Люську, если по правде, особенно. Очень нужно её намёки и подковырки выслушивать, подначки терпеть. Не сейчас. Для панкратовских подначек около двух месяцев остаётся. Одуреть точно успеешь.
*
Идея похода очень тревожила Светлану. О, если бы в студенческие годы! Но не сейчас же начинать, когда без малого тридцать? Рядом с ним, таким всё умеющим, таким всё знающим, показать себя слабой, неумехой, никчёмным человеком? Кто придумал это издевательство? Ах, ну, да ж, он сам, Павел Николаевич, и придумал. Изверг! Для чего ему поход понадобился? Для создания коллектива в её классе или..? Люська бы сказала: или. В самом деле, какой коллектив из седьмого “Б” создать можно? Ну, Витя Рябцев, положим, сгодится. Шурик Ковалёв тоже подойдёт. Он за Рябцевым таскается, как Санчо Панса за Донкихотом. Рушанна, пожалуй. Но ведь кроме них в классе ещё двадцать шесть человек. Всякие Артёмы Тихомировы, Серёжи Николаевы, Маши Цветковы. Тихие троечники, ничего никогда не желающие, от всего отказывающиеся, живущие своей, не пересекающейся со школой жизнью. Самодостаточные дети. Кисель натуральный. Теперь тащи этот непонятный кисель в поход. Ой, а перед ними ведь тоже нельзя себя слабой неумехой показать. Надо хоть теоретически подготовиться. У Павла Николаевича спросить. И ещё у Дрона. Вот кто может многим поделиться. И без всяких насмешек, без тонких понимающих улыбочек.
С Павлом Николаевичем Светлана проконсультировалась. Получила от него целый список необходимых для подготовки похода дел. Например, маршрут похода он составил сам. Но с лесничеством на предмет разрешения ночной стоянки и разжигания костров для приготовления пищи предстояло договариваться ей. Тащить в двухдневный поход примусы Дубов посчитал нерациональным. Нужно было разыскать координаты этого лесничества и телефон. За разрешением тоже было необходимо ехать ей. Люська отмахивалась:
– Не бери в голову. Мы раньше всегда без разрешений от лесничества в походы ходили. Оформим только маршрутный лист как положено.
– Маршрутный лист? А что это такое?
Люська начинала подробно объяснять. Рылась в шкафах в писках старых, сохранившихся с советских времён бланков. Светлана хваталась за голову. Как, разрешение медсестры на каждого участника похода? Со штампом? А разве приказа по школе недостаточно?
– А ты как думала? – посмеивалась Панкратова. – Ладно, не дрейфь, Аркадьевна. Документацию я на себя возьму. Ты за это нашу палатку понесёшь. Мне знакомые немецкую палатку одолжили. Она лёгкая, всего полкило весит.
Светлана согласилась, не представляя, что лишние полкило в рюкзаке вещь в походе весьма существенная. К прочим прелестям её начали терзать всякие Рябцевы и Галиуллины, пронюхавшие о походе. Без конца приставали с одними и теми же вопросами. После уроков толклись в кабинете, мешая работать.
Как-то Светлана не выдержала. На одном из занятий с Павликом сорвалась, заплакала. Испуганный Павлик пошёл за матерью. Ольга Александровна увела её на кухню. Налила чаю, расспросила. И тоже надавала много ценных советов. Голова распухла окончательно.
Из всех людей на свете безоговорочно Светлана доверяла одному Дрону. Ей хотелось, чтобы он помог разобраться в ворохе свалившейся на неё информации: что отбросить за ненадобностью, что запомнить накрепко. Как назло, Дрон куда-то пропал. Не подходил к телефону ни утром, ни днём, ни вечером. Светлана дважды звонила его родителям. Никто не брал трубку. Может, случилось что?
До майских праздников оставалось несколько дней. Надо было торопиться. Не то усвищут Дрон со Скворцовым куда-нибудь недели на две. Ещё две недели потом в себя приходить будут. Толку не добьёшься. Светлана решилась и позвонила Лёхе Скворцову, заранее приготовясь выслушивать пакости. Пакости, разумеется, были. Как же без них? Но несколько необычные.
– Наконец-то, – зло заявил Лёха, едва Светлана успела поздороваться.
– Наконец-то? – переспросила Светлана. – Ты так говоришь, словно я должна была позвонить.
– А ты не должна? – совсем разозлился Лёха. – Вот скажи, почему когда ты дозарезу нужна, ты вечно где-то шляешься и от тебя ни слуху, ни духу?
– Я не шляюсь, – надулась Светлана. – Я работаю. Очень много работаю, между прочим. И я не знала, что нужна.
– Разве тебе твоя мамахен не передавала, чтоб ты мне перезвонила и побыстрей?
– Не-е-ет, – протянула Светлана, пытаясь вспомнить, говорила ли ей мама вообще о звонке Скворцова. Получалось, не заикнулась ни разу. Забыла, наверное. У Ангелины Петровны, буквально на глазах, развивался классический склероз. Она забывала элементарные вещи. Врач прописал кое-какие лекарства, только пользы от них не прослеживалось.
– Лёш, не сердись. У мамы в последнее время с головой очень плохо стало. Она всё на свете забывает. Ты, если что нужно, папе моему передавай. Его Аркадием Сергеевичем зовут.
– Вечно у тебя, Кравцова, не как у нормальных людей!
– Планида такая, Лёш, – сказала Светлана и сразу вспомнила источник отговорки, Натку Малькову, но тряхнула головой, отгоняя лишнее сейчас воспоминание. – Лучше скажи, зачем я потребовалась. Случилось что?
– Угу. Случилось, – мрачно подтвердил Скворцов. – Дрон в реанимации.
– Что?!! – ахнула Светлана.
– Вот то!
Дальнейшие переговоры со Скворцовым превратились в сплошной сумбур. Светлана спрашивала. Получала ответ. Не понимая смысла звучавших из телефонной трубки фраз, заново переспрашивала. Руки тряслись. Мозги плохо соображали. Впервые в жизни где-то в левом боку появилась острая боль. Словно тело насквозь проткнули длинной раскалённой иглой. Под самой лопаткой. И девушка охнула от боли, сбилась, замолчала, вдруг забыв, о чём ей говорил Лёха.
– Кравцова! Эй, Кравцова! Ты чего там?! – заорал Лёха так, что мембрана трубки завибрировала. – Ты чего молчишь?!
– Сейчас, – выдавила Светлана, медленно приходя себя. – Ничего, Лёш. Сейчас.
– Ну, ты даёшь, Светка, – начал остывать Скворцов. – Перепугала меня. Я думал, ты там, того и гляди, ласты склеишь.
