Текст книги "Четыре Ступени (СИ)"
Автор книги: Елена Квашнина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)
– Ага, – ухмылялась Наталья. – К высокому и чистому.
– Ну, да, – краснела Светлана. Краснела и ненавидела себя за это.
– Да пойми ты, чудо в перьях, – искренно, но гораздо спокойнее, чем раньше, возмущалась Наталья, – нельзя сейчас так. Во всяком случае, в Москве. На периферии, наверное, пока можно. А в Москве нельзя. Здесь джунгли. Не ешь ты – едят тебя. Не вписываешься в определённые понятия – остаёшься за бортом большой жизни.
Слово “понятия” с некоторого времени вызывало у Светланы отторжение, поскольку прочно ассоциировалось с людьми в малиновых клубных пиджаках, живущих по каким-то там понятиям и без базара.
– Не хочу я никого есть, никуда вписываться, – вспыхивала она, ошибочно полагая, будто у Мальковой на подругу имеются очередные безумные планы. Она подозревала, что сама Наталья уже протаптывала свои тропинки в “джунглях большой жизни”. Малькова теперь часто пропускала занятия. Причём, исчезала одна, без Дрона, без какой-либо компании вообще. И больше не рассказывала подруге, где пропадала и чем занималась. Светлану беспокоило, не связалась ли Малькова с бандюками при деньгах.
– А как ты жить собираешься? После института? – всплёскивала руками Наталья. – Компьютер почти не освоила. Нужных знакомств не завела. Лечь под необходимого человека не можешь. Ты у нас вообще ещё девственница. Артефакт. Восьмое чудо света. Соврать! – и то не способна. Кому ты нужна такая? Тебе прямая дорога на рынок – шмотками торговать. Хотя, нет, проторгуешься. Подумай своей головой, кому ты нужна?
Действительно, кому? Светлана хорошо понимала, о чём ей толкует Малькова, и огорчалась. За Наталью, что та, замечательный, в принципе, человек, но вот погрязла в житейской слякоти. За себя огорчалась, что не может быть иной, как ни старается. За жизнь, которую люди, в погоне за деньгами, благами и положением, превращают в джунгли для себя и других. Это только в дикой природе сильнейший и значит лучший. А среди людей совсем не так. На то они и люди. Иначе зачем человечество трепетно сберегает творчество Петрарки и Шекспира, Моцарта и Бетховена, Рафаэля и Врубеля? Что же теперь, всем в зверей превращаться? Ничего не понимала Светлана. Опять путалась в размышлениях. А тут ещё этот… Которого выделила из группы новеньких сразу. Узколицый, худощавый, высокий. С пронзительно-насмешливыми глазами. Он не понравился ей больше всех. Оттого и выделила сразу. Не понравился за свободу поведения, свободу мысли, за небрежность, с какой относился к окружающему миру.
Светлана не баловалась сигаретами и потому в перерывах между парами не неслась на улицу вместе с другими покурить. Потому и не знала, как проходил процесс притирки новеньких. Заметила только – очень быстро они в коллектив вписались. Уже начали свои правила устанавливать, давно сложившиеся нормы корректировать. И народ вокруг них вился комариным роем, заглядывая в рот. Вот она за четыре с лишним года, как ни старалась, так и не стала своей. А эти за три недели управились. И теперь вообще лидировали. Светлана внимательно к ним присматривалась: что они делают, как, о чём говорят с окружающими. Ей хотелось понять секрет обаяния четвёрки новеньких. Особенно секрет узколицего, тянущего за собой остальную тройку.
– На перекуры ходи, – словно бы ненароком посоветовала однажды Малькова, проследив за направленностью взгляда подруги. Она давно заметила у Светланы растущий интерес к новеньким. Но поняла его по-другому. Может, из-за своеобразной трактовки и молчала раньше. Она, хоть и прогуливала часть занятий, осведомлена была о всех делах в институте лучше Светланы.
– Зачем на перекуры, если я не курю? – удивилась Светлана.
– Чтобы быть ближе к объекту твоего повышенного внимания, – хмыкнула Малькова, крутя головой. Она совершенно определённо выискивала глазами Дрона.
Светлана на несколько секунд отвлеклась от своих переживаний, в тот момент остро сочувствуя Наталье. По всему было видно, Малькова из последних сил борется с собой. Они с Дроном в начале учебного года расстались. По инициативе Натальи. Она вдруг предложила Юрке пожениться. Шутливо вроде бы предложила. Он весело отбрехался. Видно, за шутливой формой у Мальковой скрывалось серьёзное содержание, она оскорбилась уже не на шутку. Дело происходило в институтском дворе. При стечении множества разнообразного люда. Наталья не постеснялась скопления народа. Обложила Дрона виртуознейшим сорокаэтажным матом. Даже дворник, ковырявшийся неподалёку со сломанным мусорным совком на длинной ручке, бросил муторное занятие, оглядел Наталью и восхищённо присвистнул. Теперь оскорбился Дрон. Он месяц шипел и плевался при виде Натальи. Потом остыл-таки. Сделал несколько заходов, желая, наверное, помириться с Мальковой, восстановить отношения. Пару раз обращался за помощью к Светлане. Что ж, Светлана честно и неуклюже пыталась их помирить. Но натыкалась на непробиваемое мальковское “нет”. Пусть, дескать, без неё свою жизнь прожигает. Более никаких объяснений не давала. Однако Светлана замечала, Наталья всегда ищет Дрона глазами, а когда, наконец, находит, видит только его. Это любовь, – думала Светлана, наблюдая, как Натка меняется в лице при случайных столкновениях с Юркой и долго потом молчит с отсутствующим видом, прикусив мелкими зубками пухлую губу.
– Чудо в перьях! – Малькова вновь сосредоточилась на подруге. – А как иначе ты с ним познакомишься? Он же в другой группе.
– С кем? – не поняла Светлана. Не поняла, удивилась совершенно искренне. Но Малькова ей не поверила, фыркнула жалостливо:
– С Лешкой Овсянниковым.
Наталья втянула щёки, пальцами оттянула уголки глаз к вискам, сжала рот в ниточку. Очень похоже получилось. Только и без наглядной демонстрации Светлана догадалась, о ком речь. Как имя услышала, так сразу и догадалась. Алексей. Ну, конечно же. Удивительно подходящее имя. Не Лёша, не Лёха. Алексей. Вдруг перепугалась, что Наталья снова её неправильно поймёт. Начала путано объяснять, почему она излишне внимательно присматривается к новичкам. Наталья в один миг заскучала. Подобные разговоры её тяготили. Внезапно прервала поток её косноязычия.
– Вот и ходи на перекуры. Посмотри вблизи, как эти стервецы народ охмуряют. Умеют же, сволочи, лапшу людям на уши вешать.
Сделала резкий жест рукой, точно подводила черту под разговором. Не попрощавшись, пошла по коридору к лестнице, туда, где минуту назад промелькнул Дрон. Светлана смотрела ей вслед. Она уже начала потихоньку привыкать к новой, колючей, неласковой Мальковой. По крайней мере, не обижалась. Её только удивляла вездесущность Натки. Малькова в институте присутствовала в лучшем случае наполовину, не чаще двух раз в неделю. А информирована была значительно больше Светланы. Как ей это удавалось? Непонятно.
Поразмышляв над словами Натки, Светлана стала ходить на эти несчастные перекуры. Чем вызвала грандиозное недоумение. С её присутствием не сразу освоились. То недвусмысленно и грубо намекали, чтобы катилась колбаской по Малой Спасской. То ехидно интересовались, что забыла родовитая дворянская барышня среди хамов и быдла? Светлана терпела. И, кроме того, благодаря длительному общению с Мальковой, она научилась держать удар, иной раз довольно метко и хлёстко отвечать на оскорбительные выпады. Тонко улыбнувшись, замечала своим гонителям, что порядочным кисейным барышням рекомендуется ходить в народ. Не она первая в столь благом деле. Однокурсники, в конце концов, привыкли к её присутствию, оставили в покое. И она имела возможность наблюдать новеньких в полной их красе. Смотрела во все глаза. Слушала, распахнув уши настежь. И не понимала, не понимала. Да, есть лёгкость, непринуждённость в общении. Но ведь этого мало! А если внимательно вслушиваться в их речи? Вслушивалась. Не могла уловить ничего выдающегося, даже просто умного. Разве только Овсянников мог блеснуть оригинальностью суждений. Его изречения зачастую казались весьма спорными. Но над ними можно было подумать. А это его умение подсмеяться над собой раньше, чем начнут смеяться другие. А железобетонная уверенность в своей правоте, когда и совершенно не прав. А способность лёгкой пренебрежительностью во взоре и голосе поставить на место конкурента за внимание общества. Светлана сама не заметила, как её затянуло. Полетели в тартарары мечты о рыцаре без страха и упрёка. Если бы не Королёв, могла и не сообразить, что влюбилась.
Дон Алехандро отловил её на улице после занятий. Малькова в тот день отсутствовала. Светлана шла к метро в гордом одиночестве, наслаждаясь выпавшим накануне снегом, разом прикрывшим жестяные банки, пластиковые бутылки, бумаги, окурки, пакеты, валявшиеся там и сям по обочинам тротуаров. Улица выглядела чистой, прибранной к неведомому празднику. Чистым казался воздух. Хотелось дышать полной грудью. Воробьи, нахохлившись, серыми плодами усыпали припорошенные снегом кусты. Не чирикали, не ссорились. Грелись, очевидно. Тёмные, отсыревшие ветви деревьев так красиво были очерчены белой каймой снега. Не только улица, весь мир представлялся Светлане чистым, умытым, ясным. Ясно стало на душе. Так нет же, принесла нелёгкая Королёва.
Он дёрнул Светлану за рукав куртки и без какого-либо предисловия выдал:
– Поговорить надо.
Светлана сбилась с шага, обернулась, хотя по голосу узнала досадную помеху. Остановилась, вежливо улыбаясь, всем видом демонстрируя исключительное внимание. Невозмутимый обычно Королёв откровенно смущался. Не знал, с чего ему лучше начать.
– Ну! – поторопила Светлана. Ей хотелось побыстрее отделаться от дона Алехандро, остаться наедине со своим хорошим настроением, с ясностью в душе, пока Сашка не уничтожил их какой-нибудь чепухой.
– Ты что это? Курить стала? – неловко спросил Королёв.
У Светланы от изумления сами вздёрнулись брови. Он понял. Тут же задал ещё один вопрос:
– А чего ты теперь с курильщиками всегда болтаешься?
– А мне что, нельзя? – холодно поинтересовалась Светлана, поправляя рукой вязаную шапочку, которая, как девушка в глубине души догадывалась, была ей на удивление к лицу. Но, к великому сожалению, не к старенькой курточке.
– Можно, – пожал плечами Королёв. – Только ты раньше никогда не приходила.
– Теперь прихожу, – заметила Светлана. Стоять было холодно. Лёгкий морозец пощипывал щёки, подбородок, нос. Ноги потихоньку подмерзали в демисезонных хлипких сапожках. Она не стала любоваться игрой королёвской мимики. Повернулась и пошла дальше, к метро. Уже не наслаждалась ясностью дня и души. Всё померкло вдруг. Испортил настроение этот Королёв.
– А зачем ходишь? – Сашка пристроился рядом, время от времени пытаясь заглянуть ей в лицо.
– Интересно стало.
Светлана вовсе не собиралась отчитываться перед Королёвым. С какой стати? И с какой стати он ей допрос устроил? Вообще, странная ситуация. Они практически не разговаривали чуть ли не с первого курса. Старались друг друга не замечать. Когда на четвёртом курсе Светлана таскалась с компанией Мальковой и Дрона, Королёв фыркал в её сторону с непередаваемым словами презрением. К Дрону и Мальковой тем не менее относился очень уважительно. Светлана не могла понять столь непоследовательного поведения. Да и не старалась понять, если честно. Уже тогда всем было ясно, что собой представляет Королёв. И его мнение трогало девушку меньше всего. Тем более удивил проявившийся вдруг у Королёва интерес к её делам. Пока она обдумывала, что бы это могло значить, Сашка заявил:
– Между прочим, Джон развёлся.
Светлана остановилась, как вкопанная. Внимательно посмотрела на Королёва. Вон оно что. А ей казалось – всё давно в прошлом. Ну почему именно у неё ситуации возникают не как у людей? Ответила почти жалобно:
– Господи! Ну, я-то здесь причём?
– А разве тебе Жека безразличен? – с намёком опросил дон Алехандро.
– Да я о твоём Жеке и думать забыла аж на первом курсе, – искренно возмутилась Светлана.
– Ну-ну, мы теперь на Овсянникова заглядываемся, – зло усмехнулся Королёв. – Нам свои мужики больше не нужны.
Светлана не стала реагировать на его злую усмешку. Вполне понятная реакция низвергнутого с пьедестала идола. Раньше все поклонялись Королёву, сейчас ползают вокруг Овсянникова. Только Лёша Овсянников здесь не причём. Не он ведь Сашку с пьедестала спихивал. Он уже пустующее место занял. А коллективу всегда лидер необходим. И тут Светлана ужаснулась собственным мыслям. Оказывается, она внутренне защищает Овсянникова от Королёва? Зачем? Почему? Объективности ради, ха-ха…
Королёв тем временем что-то говорил ей. А она не слышала его слов, занятая внезапной догадкой о своей увлечённости Овсянниковым. Королёв, видимо, состояние девушки понял, замолчал. Отстал от неё шагов на пять и вдруг крикнул вдогонку громко и отчётливо:
– Жека, по крайней мере, развёлся, прежде чем к тебе снова подъезжать. Он парень честный. А твой Овсянников женат. Спроси его, почему он кольцо не носит? Чтоб девчонкам мозги пудрить.
Вот так в одно мгновение Светлана узнала, что влюблена и не имеет никакого права на нежные чувства. В том смысле, что не имеет права идти на поводу у своей влюблённости. Не должна претендовать на взаимность. Да-а-а, не самым лучшим выдался тот день. Она всё не могла решить, как ей поступать дальше. Перестать ходить к курильщикам? Но это сразу заметят, начнут приставать, задавать дурацкие вопросы, вышучивать. Опять отбиваться? Опять вести боевые действия? Пока Светлана пыталась определиться со своим дальнейшим поведением, она ничего не предпринимала. Продолжала, как и раньше, выскакивать между парами на улицу – несколько минут постоять в большой, весёлой и шумной толпе. И влюблялась в Овсянникова всё больше. Вообще, данный процесс начал развиваться стремительно, как только Светлана осознала свою влюблённость.
На беду, Катин, похоже, действительно, развёлся. Два года держался в стороне, а сейчас начал попадаться на каждом шагу, обаятельно улыбаясь. Приглашал куда-нибудь, угощал импортными конфетами. На лекциях и семинарах подсаживался к ней. Он, глупец, теперь ходил в модном длинном плаще с поднятым воротником и пижонской широкополой шляпе. Совершенно демисезонный наряд. На дворе, между тем, установилась зима. И не слишком тёплая, кстати. Воспаление лёгких на счёт раз можно схватить. Однако, и плащ, и шляпа шли Джону необыкновенно. Ни у кого не хватило духу подшутить над модником. Ни у кого не повернулся язык посоветовать ему сменить демисезонную форму одежды на зимнюю. Все видели, понимали, перед кем красуется Катин. Но молчали. Сочувствовали. Как должное принимали объяснения Джона типа “настоящий мужик холода не боится”. Одна Светлана замечать и понимать не хотела, пока как-то раз Королёв на бегу не прошипел ей, что она стерва несусветная, сведёт мужика если не в могилу, то в больницу обязательно. Свалится Жека с пневмонией месяца на два как раз перед госэкзаменами.
Светлана страдала. Она не верила в якобы светлые чувства у Джона. Если любил, разве женился бы на другой? Вон как всё у него просто: легко женился, легко развёлся, легко за ней начал ухаживать. Она нутром чуяла, что это не любовь, а скорее, уязвлённое самолюбие. Несколько раз без свидетелей объяснялась с Джоном, щадя его человеческое достоинство. Честно объясняла, мол, Женечке рассчитывать не на что, ей нравится другой. Нет, Катин прилип, как банный лист. Послать бы его куда! Посылать Светлана не умела и не хотела. Человек не виноват, если ему любовь померещилась. Это беда, а не вина. Можно было посоветоваться по щекотливому вопросу с Мальковой. Можно-то можно, да нельзя. Наталья пропала окончательно. Не появлялась в институте, не звонила. В деканате грозились отчислить Малькову невзирая на пятый курс, если она не подчистит “хвосты” и не погасит накопившиеся задолженности. Светлана звонила Натке домой. Ни разу на неё не нарвалась. Мама Мальковой, Нина Николаевна, всегда тепло относившаяся к Светлане, жаловалась, дескать, Наталья и дома почти не бывает. Связалась с какими-то иностранцами. Вроде, немцы. Вроде, Наталья ещё один язык изучать хочет, во что верится мало. Но у Натальи разве поймёшь? “Но, правда, пить бросила, – добавляла Наткина мать тихим, усталым голосом. – И то, слава богу!” После этих разговоров Светлана неожиданно начинала задумываться, а каково-то родителям подрастающего поколения на самом деле приходится? Неужели все родители пренебрежения заслуживают? Но на долгие размышления о сути разных проявлений жизни её в последнее время не хватало. Слишком отвлекали внимание сами проявления. Надо было как-то избавляться от Катина, чего очень хотелось, и от болезненной влюблённости в Овсянникова, чего не хотелось вовсе. Учёба позабылась-позабросилась в связи с непривычной смутой в душе. Немного облегчил положение Дрон. На очередном перекуре подошёл и неожиданно сказал Катину, маячившему рядом со Светланой:
– Ты чего возле Светки трёшься, Жека? До сих пор не просёк?
– Чего не просёк? – нахмурился Катин.
– Что не обломится, – хохотнул Дрон и положил Светлане на плечи свою тяжеленную руку. – Давай, вали отсюда. И больше рядом с ней не отсвечивай.
Дрон был, если так можно выразиться, в авторитете на курсе. Хоть учился из рук вон плохо. Куда более уважаемый человек, нежели Катин. Кое-чего здесь Светлана понять не могла. Королёв, Катин, Скворцов, Дрон, кое-кто другой – всё это сначала была одна стая. Они раньше постоянно вместе пили, искали приключений на свои головы, учились отвратительно. Расползаться в стороны начали лишь на третьем курсе. Почему тогда Дрона уважали больше других? Действительно уважали. Вот и тут, Женечка вяло улыбнулся, ретировавшись столь тихо, что Светлана не заметила сразу. Дроновская ручища, обнимающая её за плечи, умным людям говорила о многом. Овсянников сразу посмотрел на Светлану с интересом.
– Спасибо, – благодарно пискнула девушка и чуть громче спросила. – Ты из-за Натки мне на выручку пришёл?
Глаза Дрона на неуловимое мгновение перестали озорно блестеть, чёрные кудри, казалось, присыпались пеплом, и стали заметны глубокие тени под глазами. Но он тут же встряхнулся, сказал бодро:
– Ну, конечно. Из-за Натки – обязательно. Да я бы и так тебе помог. Ты же мне давно своя, хоть и чудная. Чудна-а-ая…
Помолчал и добавил тихонько, чтобы слышала одна Светлана.
– А на фазана этого не заглядывайся. Не стоит. Он ничем не лучше Катина.
Посмотрел в сторону Овсянникова. Вроде, весело посмотрел, добродушно. Однако, Овсянников как-то подобрался весь. Прищурил и без того узковатые глаза. Взгляд стал острым, как лезвие опасной бритвы. Но губы улыбались. Растолкав свою свиту, переместился в непосредственную близость. Спросил с плохо скрываемым вызовом в голосе:
– Что, Юра, обо мне говорили?
– О тебе, – охотно согласился Дрон.
– Сплетничали, наверное?
Светлана сжалась подмышкой у Дрона. Не хватало выяснения отношений между парнями. За Юркой числилась омерзительная манера всегда говорить правду. Делал он это с весёлой, располагающей откровенностью. Многие терялись, принимая правду за глупую шутку. Она про себя умоляла Овсянникова не заводиться. И он словно бы понял.
– О чём конкретно сплетничали?
– О всяком-разном, – широко улыбнулся Дрон, добавил провокационно, – А ты что, Лёша, на сплетни реагируешь?
Овсянников только на мгновение замешкался. Вывернулся непринуждённо, красиво:
– Да боже ж мой! Сплетничай на здоровье, если тебя это радует. Я, Юрик, лишь предлог искал, чтобы подойти и с красивой девушкой познакомиться. Всех уже знаю, а её почему-то нет. Может, ты меня представишь наконец?
– Сам представишься, не маленький, – буркнул Дрон, снимая руку с плеча Светланы и недобро оглядывая Овсянникова. – Светка! Не верь ему. Он всем всегда врёт. Причём бессовестно.
– Так уж всем и всегда, – покрутил головой Овсянников. – Ты меня окончательно захвалил. Я сейчас покраснею. Света, вы не возражаете, если я в вашем присутствии сгорю от смущения и превращусь в горстку золы?
Знакомство состоялось. Светлана не знала, радоваться ли ему. Овсянников нравился ей безумно. И он был женат. Ладно, можно находиться рядом с ним, видеть его, слышать. Это уже счастье.
К зачётной сессии родители побаловали дочь. Купили модное зимнее пальтишко. Финское, синтетическое. Тёплое и лёгкое одновременно. Главным его достоинством, по мнению Светланы, являлся необычный цвет. Спелая брусника с синим и серебряным отливами. Цвет шёл ей удивительно. Подчёркивал бледную, неброскую красоту, высвечивая её и делая ярче. Любимая вязаная шапочка сочеталась с новым пальто как нельзя лучше. Наученная последними пятью годами не слишком обеспеченной жизни, Светлана пальто берегла. Одевала лишь в холода. При потеплении носила старую курточку. Овсянников обновку заметил и довольно метко окрестил:
– Какое на тебе сексуальное пальто, Светик! Носи всегда. Тебе к лицу.
Светлана зарделась. Заметил! Оценил! Осознание своей привлекательности в глазах Алексея грело душу. Правда, дальше осознания дело не пошло. А ещё девушка невольно отметила для себя следующее: если она приходила на занятия в пресловутом сексуальном пальто, Овсянников весь учебный день торчал рядом. Не стеснялся подходить, заводить разговор. Если на плечах у Светланы оказывалась старая курточка, Алексей девушку и не замечал вовсе. Вот тогда бы задуматься. Да разве придаёшь значение всяким мелочам, когда влюблён? Это уж потом мелочи в памяти всплывают и каждая зудит “я предупреждала”, “ты меня видела, но замечать не хотела”. А пока влюблён, на тревожные сигналы мелочей закрываешь глаза, не представляя, на сколько они в действительности показательны. Светлана, как и большинство до неё, смотрела сквозь пальцы на всякую вроде бы ерунду. Да и морального права не имела претендовать на внимание Алексея. Ловила отдельные удачные моменты, радовалась им. Иногда рядом, как бы невзначай, оказывался Дрон, отпугивал Овсянникова. Делал он это специально. Светлане грустно становилось. Вот ведь, взялся опекать, когда не просили. Но и приятно, что хоть кто-то о ней заботится. В ответ она начала проявлять заботу о Дроне. Помогла ему сдать зимнюю сессию. Сама при этом схлопотала одни четвёрки вместо привычных пятёрок. Жалко не было ни капельки. Её красный диплом благополучно накрылся медным тазом, как злорадно выразился Скворцов. Он ревновал Дрона. Не понимал, глупый, очевидной вещи. Дрон тосковал по Мальковой. И Светлане без неё было одиноко. Потому они и тянулись друг к другу.
Дрон изобрёл раз в неделю приглашать Светлану на кофе с выпечкой в ту же маленькую забегаловку, где раньше кофеи Светлана распивала вместе с Натальей. Если удавалось, они всегда садились за один и тот же столик. В углу, у окна. Порою туда за ними увязывался Скворцов, злившийся на Светлану всё больше. Он изо всех сил портил им удовольствие своим вечно недовольным брюзжанием.
– Кравцова, – с хмурым видом бурчал он, поедая очередную слойку и шумно прихлёбывая остывший кофе из большой чашки. – Ты сволочная баба!
Светлана давилась эклером, удивлённо переводила взгляд со Скворцова на Дрона. Дрон в ответ пожимал плечами и добродушно ухмылялся.
– Ну, ладно, Наташка, – усердно жуя, продолжал Скворцов. – Та хоть спала… с Дроном. Хоть какая-то польза. Но ты-то, ты… Вот скажи, зачем тебе Дрон? Дрон, зачем тебе Светка?!
– Хочешь ещё плюшку? – вместо ответа ласково предлагал Дрон. – Я сегодня при деньгах.
Он не собирался ничего объяснять приятелю. Считал – бесполезно, сколько ни талдычь, один чёрт, не поймёт. У Лехи Скворцова всё выглядело ограниченным, за что ни возьмись. Умственные способности, душевное развитие, кругозор, лексикон, даже порядочность имели узкие, жёстко определённые рамки. И Светлана никак не могла постичь, что объединяет таких разных людей, как Дрон и Скворцов. Может, широкая, бесшабашная натура Дрона требовала ограничения “скворцовщиной”? Во всяком случае, Юрка умел принимать людей такими, какими их создавала природа, не требовал от них больше, чем они могли. Потому и тянулись люди к Дрону, выпивохе, авантюристу, разгильдяю. Потому и уважали больше других. Или любили?
Как бы Дрон ни относился к Скворцову на деле, уважая чувства Светланы, он в день посещения кафе старался улизнуть от приятеля. Иногда совсем исчезал с последней пары и дожидался Светлану недалеко от метро. И на зимних каникулах они дважды встречались по пятницам.
Сидели в кафешке обычно по часу-полтора, негромко переговариваясь. Вспоминали старые похождения, обсуждали разнообразные новости, делились наблюдениями и планами. О Наталье не говорили. Если случайно проскакивало её имя, Дрон мрачнел, замыкался в себе, торопился скорее покончить с очередной чашкой кофе и уйти. Светлана же ценила их встречи. Благодаря им она перестала чувствовать одиночество, ненужность. Оказывается, она может быть кому-то интересна. Пусть даже в качестве напоминания о неудавшейся любви. И она деликатно щадила чувства Дрона.
Однажды в кафе случайно забрёл Овсянников. С изумлением, которого не подумал скрыть, обнаружил знакомые лица. Нацепив на лицо обворожительную улыбку, нахально присел за их столик. Сообщил:
– Ничего местечко. Не первой категории, конечно. Ладно, третий сорт – не брак.
Уходить он, судя по всему, никуда не собирался. Сделал пустячный заказ. Разговаривал в основном с Дроном. Юрку, единственного на их потоке, Овсянников не сумел пока охмурить. Теперь старался из последних сил, навёрстывал упущенное. Сперва о футболе тему поднял. Дрон, заядлый болельщик, реагировал вяло. Скучающе посматривал в окно, на Светлану. Тогда Алексей вспомнил про госэкзамены, про диплом. Начал делиться методиками улучшения оценок и прочей важной информацией. Дрон совсем завял. Сказал только:
– Лучше закончить институт с синим дипломом и красной рожей, чем с красным дипломом и синей рожей.
Поймал сердитый Светланин взгляд, извиняющимся тоном пробормотал:
– К тебе, Светка, это не относится. Ты у нас правильная.
Светлана решила не напоминать Дрону, что теперь и она может не думать о красном дипломе. В основном, благодаря ему. Ковыряла ложечкой пироженку-суфле, но есть не могла. В присутствии Алексея каждый кусочек колом застревал в горле. Алексей тем временем перешёл к сравнению достоинств нашего пива и импортного. Дрон наконец оживился слегка, порозовел. Сам заговорил. А Светлана вдруг почувствовала себя одинокой, чужой, никому ненужной.
С тех пор Овсянников постоянно увязывался за ними в кафе. За Алексеем туда потянулась его свита. Прелесть дружеского уединения с Дроном за чашечкой кофе померкла для Светланы. Среди шумных, бесцеремонных почитателей Овсянникова она ощущала себя лишней. Злилась на Дрона, что не сумел или не захотел отстоять их посиделки от посторонних. Злилась на Алексея, старательно приручавшего Дрона. Злилась на себя, что продолжала ходить на чашечку кофе. Она пыталась назначать Дрону другие дни. Но Алексей теперь вовсе не выбирался из её любимой забегаловки. Ежедневно сразу после занятий шёл туда. Светлане приходилось мириться с неприятной для неё ситуацией. Как и с тем, что кофе она пила уже одна. Остальные накачивались пивом. Однажды её терпение лопнуло. Она сорвалась.
Закончив очередной междусобойчик, они небольшой толпой покидали кафешку. Видимо, пиво играло в жилах у ребят и требовало выхода. Шли, сворачивая по дороге столики и стулья. Официантки в отчаянии ругались, грозя вызвать милицию или никогда не существовавших в сём милом заведении охранников-вышибал. Официантки были молодыми и хорошенькими. Овсянников внезапно решил произвести на них неизгладимое впечатление. Наверное, чтобы девушки больше не ругались. Ну, и на будущие времена. Он хотел продемонстрировать любимый трюк, которым часто блистал в аудиториях перед занятиями, – легко, непринуждённо, артистично перепрыгнуть через стул. Да что-то не заладилось, не получилось. Стул-то он перепрыгнул, но зацепил спинку каблуком, отчего сей предмет грохнулся, с треском развалился на части. И тут, в моментально наступившей тишине отчётливо прозвучала неодобрительная реплика не сумевшей себя сдержать Светланы:
– Гусарство, разумеется, вещь завлекательная. Особенно для дам. Но зачем же стулья ломать?
Официантки закричали ещё громче, соскальзывая в причитания. Одновременно случилось вовсе неожиданное. Овсянников смутился, покраснел, начал жалко бормотать оправдания. Светлана не стала слушать. Ей было стыдно перед официантками, перед другими посетителями. Она заторопилась первой выйти на улицу.
– Светка, ты чего вдруг? – спросил выскочивший следом Дрон.
– Мне что, восхищаться этим? Мне, например, стыдно. И подумай сам, ведь глупо же вышло, некрасиво, нехорошо.
– Глупо, – согласился Дрон, чеша в лохматом затылке.
Светлана воспользовалась тем, что они стояли одни. Овсянников и его свита пока не выходили. Скорее всего, разбирались с официантками. Кому-то надо же оплатить сломанный стул. Девушка застегнула на Дроне старенькую дублёнку и поправила ему шарф, чтоб не простудился. Одновременно занудливо бубнила:
– Вот-вот, именно. Глупо. Девчонки-официантки чем провинились? Спросят, между прочим, с них. Думаю, нас сюда пускать перестанут. Или обслуживать откажутся. А тебе это гусарство нравится почему-то больше, чем наши прежние посиделки.
– Ты ревнуешь? – вытаращился Дрон. Он и не думал отбиваться от её рук. Наоборот, ему, кажется, понравилась забота, с которой приятельница застёгивала пуговицы на дублёнке, расправляла шарф.
– По-дружески, Юр, по-дружески. Как Скворцов твой.
– Ну, знаешь, не тебе ревновать. Я даже пить в последнее время перестал. На кофе с пирожными перешёл, – Дрон с ленивой хитрецой щурил глазки, заискивающе улыбался. Светлана не купилась на мелкий подхалимаж. Она почувствовала себя в своей тарелке. Пусть воспитательный процесс сейчас был направлен не на Малькову, а на Дрона. Не велика разница.
– Ну, да. С водки на кофе. А с кофе – на пиво. Вот с пива и начинаешь опять пьянствовать. Знаешь, как от тебя сейчас пахнет?
– Как? – всё ещё отшучивался Дрон. – Разве пахнет?
– Разит, как из пивной бочки, – злорадно констатировала она.
– Губит людей не пиво, губит людей вода, – пропел над ухом голос Овсянникова.
Светлана резко обернулась, готовая дать твёрдый отпор любому хамству. Алексей мигом понял её настроение. Смешался. Выставил перед собой руки ладонями к ней.
– Мир, мир. Я что? Я ничего, – повернулся к Дрону. – Юр, ты не возражаешь, если сегодня твою девушку провожу я?
Дрон вспыхнул. С неприязнью взглянул на Овсянникова. Но перевёл взор на Светлану и смягчился. Наверное, вспомнил, в кого именно влюблена приятельница. Ответил не слишком любезно:
