Текст книги "Ведьмак из старой Москвы (СИ)"

Автор книги: Эльбрюс Нукитэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

*

Мужчина на шикарной резной кровати из настоящего дуба, доживал последние часы, если не минуты. Кожа больного полностью истончилась, трупные пятна покрывали желтое лицо, делая его похожим на мухомор. Волос почти не осталось, жалкий хохолок, примятый подушкой, вызывал жалость. Олигарх, политик, меценат, вор и убийца Артур вместо привычной шумной свиты был окружен дефибриллятором, аппаратами ИВЛ, капельницами. Передвижной аппарат для безотложной реанимации щупальцами-трубками окутывал тело олигарха, с трудом поддерживая неминуемого уходящую жизнь. За прикроватным капнографом сидел врач с узнаваемым телевизионным лицом, светила науки и профессор, нобелевский лауреат, полный академик десятка новых, взращенных аферистами и старых престижных академий. Свет бактерицидных ламп тускло освещал умирающего и врача, придавая их лицам погостную схожесть. Академик был далеко не молод. Ему нестерпимо хотелось домой, лечь под старый плед и хорошенько выспаться. Порой он нетерпеливо смотрел на своего пациента, молча, вопрошая: “когда же ты, наконец, станешь невосполнимой утратой?”. Профессор не был злым человеком, просто он реально смотрел на вещи: Артур уже мертв, гонорар заплачен и переведен на личный счет надежного проверенного банка, а старым костям, пора отдохнуть в домашнем тепле, после двух недель вынужденного заточения. Дверь без стука открылась. На пороге стоял обнаженный по пояс тучный мужчина со злым колючим лицом, еще одна последняя причуда умирающего. Профессор знал, что теперь может уйти. Он натужно поднялся, потирая седые виски, и кивнул пришельцу. Мужчина все так же холодно, смотрел на светилу науки, от этого взгляда профессору стало не по себе, закололо давно не беспокоящее сердце. Пришелец прошел в импровизированную реанимационную и остановился у пастели больного. Доктор с некоторым удивлением рассмотрел угрожающие татуировки на его спине, больше всего профессора поразил меч, который казалось, не нарисован, а висит на теле визитера. – Вы свободны, – раздался неприятный хриплый голос, в котором слышались командные ноты. – Ему осталось жить не больше суток, – на всякий случай сообщил академик и собрался уходить. – Профессор, – догнал его голос. – Если вы сами хотите жить, дождитесь меня в соседнем кабинете, никуда не уходите, даже если у вас начнет разрываться мочевой пузырь. – Простите? – профессор недоуменно посмотрел на мужчину. – Вы в своем уме? – Я сказал, вы услышали. Это все, что я могу для вас сделать. – Послушайте, не знаю уж, как вас величать. Оставьте свои идиотские шуточки для доверчивых клиентов, меня вам не удастся обмануть и обобрать, – доктор, замялся, подбирая слово, – клоунаду устроили. Я сейчас пожалуюсь службе безопасности. Профессор, кипя гневом, вышел. На следующее утро он станет невыносимо тяжелой потерей, его найдут мертвым в собственном автомобиле. Вскрытие установит: причина смерти острая сердечная недостаточность. Маленькое пятнышко, похожее на прыщик, под левой подмышкой, останется без внимания. Пришелец бесцеремонно сел на кровать. Рука властно обхватила лоб Артура, сильно сдавив пальцами пергаментную кожу. Зрачки глаз мужчины приняли вертикальное положение, после чего закрылись. Сжатые губы на секунду разомкнулись, что бы родить слово на языке столь же древнем, что и сама земля – мидФмФдзог!!!

*

Переход был мгновенным. События стремительно ринулись, не давая даже секунды на подготовку. Глаза отказывались верить, кто бы ущипнул? Кандидатур было порядочно, только на первый и на любой взгляд лишать меня иллюзий в не реальности момента никто не спешил. И, слава богу! Дула направленных в живот автоматов, от старины Хуго, кого угодно убедят в серьезности происходящего. Во рту стало сухо, лошадиная порция адреналина завязала мышцы в узлы, икры обеих ног пронзила раскаленная боль. Ненавижу, патовых ситуаций, тем более ненавижу чувство беспомощности. Если солдатам, одетым в форму немецких летчиков времен второй мировой войны, взбредет в голову открыть огонь, мне останется только выйти из реальности, что повлечет мгновенную смерть Артура. Хорошее посмертие себе приготовил олигарх. Стало понятно, почему странный сосед, встретившийся мне на лестнице, назвал хозяина дома фашистом. Комната, переделанная в кукольный аэродром, стала реальностью. Я словно шагнул с больничной кровати в прошлое, на коротко стриженную траву. Передо мной раскинулось взлетное поле, в километре от шеренги в которой находился я и еще несколько человек в одежде русских солдат той же, что и у немцев эпохи, стояли в покое летные машины. Возле них сновали техники, возможно подготавливая самолеты к взлету, вдалеке виднелись серые приземистые здания бараков и огромные шатры ремонтных ангаров. Еще дальше, насколько хватало взгляда, возвышались сторожевые вышки, образуя четырехугольник, в центре которого в кажущемся беспорядке метались грузовики и взлетали, приземлялись самолеты. На вскидку можно было предположить и не ошибиться, что на взлетном поле дислоцировалось не меньше сотни машин. Мы же находились далеко от центра, метрах в двухстах от одной из вышек. Все это конечно очень познавательно, но меня больше волнуют солдаты, взявшие нас на мушку. Они выглядели не очень довольными и водили прицелами по нашим героическим фигурам. Рядом с ними четверо летчиков, в щегольских черных куртках, освобожденные от обязанности в нас целиться, курили и радостно посмеивались, кивая в нашу сторону. Периодически один или другой пытались с нами заговорить, употребляя штамп – слова из советских фильмов про войну, казалось, летчики кого-то ждут. Продувало сильно, но я не испытывал никого дискомфорта от погоды, терзала неопределенность, было неясно кого нужно убить, что бы выполнить обряд очищения. Я и еще трое товарищей по несчастью напряженно ожидали пинка судьбы. Я был третьим в шеренге. Крайний слева от меня стоял еще совсем молодой паренек, на вид лет семнадцати, не больше. Русые волосы топорщились яростным ежом, глаза напряженно следили за руками немецких солдат. Рядом с моим левым плечом возвышался настоящий гигант, пожалуй, дядю Степу писали с него. Великан опережал меня на голову и готов был телосложением поспорить с культуристом. Из его узкого рта вырывалось хриплое дыхание, майка и китель были испачканы кровью, не трудно было догадаться, что его долго и изобретательно били, пытаясь не столько искалечить, сколько сломить, но глаза сверкали яростно и упрямо. Гигант, так же как и я был готов броситься на врага, только он собирался умереть, а в мои планы входило вернуться. По правое плечо, плохо скрывая отчаяние, покачиваясь, стоял наш последний, четвертый товарищ по смерти, средних лет мужчина, с огромными вислыми усами. Было заметно, как на его тщедушное тело накатывают волны озноба и с усов капают редкие капли пота. Как часто бывает в жизни, пинок не день рождения, ждать себя не заставил, к уставшим маяться летчикам подъехал кубельваген, будто сшедший с фронтов второй мировой войны, хотя, о чем я думаю? Здесь действительно война. Шофер вылез из автомобиля и побежал, именно так с плебейским, громким дыханием, открывать дверь сидящему на заднем сидении офицеру. Штурмбанфюрер, ого СС! бойко выскочил из автомобиля и сразу направился к нам. За ним спешил еще один пассажир ехавший рядом с водителем, вполне себе славянского вида мужик в ватных штанах и телогрейке, наверно переводчик. Офицер остановился рядом с автоматчиками, и вяло махнул рукой, солдаты послушно опустили оружие, но смотрели так же напряженно, курившие летчики поспешно затушили сигареты и изобразили стойку смирно, получалось у них плохо. Штурмбанфюрер, поискал глазами приехавшего с ним мужика и, указывая на нас, что – то спросил: – Die Flieger? Мужик, оказавшийся, как я и предполагал переводчиком утвердительно закивал головой. – Ja alles vier. Офицер начал нас пристально разглядывать, когда дошла очередь до меня, его зомбирующий взгляд стал напряженным и на секунду испуганным, было от чего, мой ответный взор обещал ему смерть. Я еле совладал с эмоциями, что бы, не снять пистолеты и не продырявить гнилую шкуру до-демона. Штурмбанфюрер еще оставался человеком, но стремительно падал в бездну, часть его души уже была занята, пожираемая ненасытной, алчущей божественной искры, как наркоман очередной дозы в период ломки, Тьмой. Пришлось себя напомнить, что у меня здесь другая цель. Несколько секунд офицер решал мою судьбу, не подозревая, что решает свою. Приобретенные магические способности сигнализировали ему, что нельзя отдавать приказ убивать, этого русского летчика – опасно. Офицер, конечно, не осознавал, непосредственную угрозу ему было достаточно, что дерзкий пленный посмел взглянуть на него с гневом, что бы расстрелять врага. Но он с непроницаемым лицом, миновал меня и ткнул пальцем в соседа. – Kommunist? Солдат с обветренным, как бывает у моряков лицом, угрюмо кивнул, его усы, задержавшись, красиво повторили движение. Штурмбанфюрер позвал одного из летчиков, в чине обер-лойтенанта, с интересом наблюдавших за спектаклем. Мое сердце сжалось и стало биться сильнее, мощными толчками разгоняя кровь. Подошедший фриц был крепким, уже немолодым мужчиной лет так 35-40, из-под тонких бровей, смотрел уверенный взгляд битого жизнью волка, сломанный гнутый нос, красноречиво свидетельствовал о пристрастии лейтенанта. Но не это заставило мои кулаки свирепо сжиматься в предвкушении. Летчик являлся воплощенной болезнью и зеркальным отражением Еланского, объектом, который я должен уничтожить, что бы вылечить Артура и вернуться. К несчастью я не мог сразу закончить очищение, болезнь расплодилось, летчик не был единственной целью. Офицеры о чем-то весело договорились, и Штурмбанфюрер сказал переводчику длинную фразу, было понятно, что он приказывал толмачу перевести нам его тираду. – Господин офицер предлагает небольшое развлечение. Вот этот летчик, – толмач показал на улыбающегося немца, – чемпион немецкой авиации по боксу. Ему всегда хотелось сразиться с русским бойцом. Он вызывает любого из вас на бой. Тому, кто сможет продержаться пять минут будет дарована жизнь. Я с интересом посмотрел на воплощение болезни, с виду обычный человек и не скажешь, что его смерть поможет избавить Артура от недуга. – Есть всего одно правило, – продолжал переводчик, – поскольку господин лейтенант – барон, дворянин, он не может позволить, что бы какое-то русское быдло, касалось его своими грязными руками, а это значит, что вы не должны отвечать ударом на удар. Вам позволено только защищаться. Добровольцы есть? Наша группа невольно переглянулось, стать живой грушей никто не хотел и перспектива получить свободу, не прельщала, даже самому записному оптимисту было ясно, что живыми нас не отпустят. Видя наше нежелание идти на фарш, лейтенант под одобрительным взглядом Штурмбанфюрера, указал на гиганта. Переводчик выразительно глянул на великана, торопя, его он сказал: – Давай русский, снимай китель и майку, видишь господин барон уже готов. – Русский?! – вдруг взъярился гигант, не обращая внимания на побелевшие пальцы на курках автоматов. А ты кто сволочь? Ты же наш, чем они тебя купили предатель? – Затки пасть, сука! Ты мне не свой, я э-с-т-о-н-е-ц, – издевательски растягивая буквы, прошипел переводчик, и злобно показывая пальцем на великана, что-то сказал, подошедшим приятелям боксера и благодушно наблюдавшему за происходящим Штурмбанфюреру. Офицер СС кинул пару фраз эстонцу. – Ты согласен драться? – перевел он богатырю. – Передай своему хозяину предатель, что бы он пошел в жопу. Эстонец, морщась, сплюнул в сторону русского солдата и коротко передал его ответ. Все произошло мгновенно. Секунду назад рядом со мной стоял сильный, несломленный, солдат, готовый защищать свою Родину и честь до последнего вздоха. За один стук сердца живой человек прекратился в нашпигованную свинцом кучу плоти, по вялому взмаху офицера стрелки вытащили стальными осами мечты, надежды, веру в бессмертие этого могучего великана. Катана на спине жгла мне кожу, позвоночник взбунтовался, клинок, разрывая мою волю, ослабленную яростью, чуть не прыгнул в уже сжимающуюся руку. “Ну суки, я вам устрою и упятерю”. В этот момент я поклялся, что убью до-демона, покоившегося, как куколка, под личной офицера СС. Мои товарищи перенесли смерть гиганта спокойно, наверно в душе они уже похоронили себя. Только паренек дернулся, когда полетели пули, усатый же, меня удивил: даже не шелохнулся. Несколько солдат, быстро оттащили тело, бросив его в нескольких метрах за нашими спинами. Боксер снова обратился к переводчику. Эстонец пристально посмотрел мне в глаза. – Ты будешь драться вот с эти офицером, – переводчик кивнул на обнажившегося по пояс поджарого летчика. Ты можешь только защищаться, и не дай тебе твой коммунистический бог нанести в ответ хоть один удар, сразу отправишься в свою гребенную страну советов, в виде нафаршированного свинцом трупа. Тебе ясно? – Вполне... Я молча снял гимнастерку, поздравив себя мысленно со званием капитана, затем стянул майку. Эстонец, угодливо улыбаясь, обратился к моему сопернику. Фриц подошел ко мне и протянул руку. Пятерня со стесанными костяшками неловко повисла в воздухе, мне пришлось отрицательно покачать головой, ручкаться со своим экзекутором и потенциальной жертвой я не собирался. Немец моментально сузил глаза и бросил на своем лающем языке фразу, суть которой, готов биться об заклад заключалась примерно следующим “теперь не жди пощады русская свинья”. – Ты дурак парень, – зачем-то обратился ко мне переводчик. Господин барон побил самого “Коричневого Капрала”. – Видел я, как братья хохлы свои вареники готовят – не вкусно. Эстонец непонимающе уставился на меня, решив, что я не собираюсь объяснить своих слов, махнул рукой. Фриц набычился и пошел вперед, ища немигающими глазами мой взгляд. Подожди чуть-чуть родной, еще рано. Я на тебя так посмотрю, что портянки лопнут. Друзья боксера весело кричали, подбадривая своего товарища, солдаты все это время державшие нас на прицеле, опустили шмайсеры, им тоже было интересно посмотреть, как их чемпион сделает из русского “цацки-пецки”. Азарт боя приятно побежал холодными лапками по позвоночнику, в этом не было страха, так организм сигнализировал о готовности порвать любого противника. Барон подошел ко мне легко, уверенно в его движениях сквозила ленивая грациозность, опытного бойца. Немец спокойно провел пару джебов, прощупывая меня. Потом резко подшагнул и попытался провести кросс. Особой стратегии у меня не было, я мог убить барона в любую секунду, после чего, применяя знаки устроить геноцид на отдельно взятом аэродроме. Но существовал шанс, что какой-нибудь удачливый солдат подрежет меня нелепой очередью, или резиденты болезни, получается их как минимум двое, просто скроются и ищи их по всему сотканному миру. А время пребывания ограниченно и чем больше я нахожусь в чужом мире, тем больше будет расплата – дикая головная боль, онемение суставов, давление, возможно смерть. Так уже было: заигравшиеся, пардон, спасавшие чужую жизнь ведьмаки, слишком надолго задерживались в гостях, гоняясь за воплощениями болезни, а некоторые, оказавшись в интересном мире, просто решали “съездить в отпуск”. В итоге умирали, не смотря на высокий болевой порог от болевого шока, чаще – сердечной недостаточности. Хорошо еще, что при вхождении всегда обеспечивался прямой контакт с воплощенной болезнью, иначе спасателей скоро бы не осталось. Я скользнул в сторону и с силой оттолкнул боксера, моя левая нога оплела его щиколотку, и боец позорно рухнул, вызвав негодование летчиков. Один из наблюдавших за представлением солдат вскинул автомат, и что-то злобно пролаял. Эсэсовец жестко осадил его, правильно условия боя нарушены не были. Разъяренный барон поднялся, полный желания вышибить из меня дух. Товарищи чемпиона громко подбадривали его. – Gib Max, zeige ihm auf! Я уклонился от следующего удара и прилип к лейтенанту. Помню, нас истязали этим упражнением несколько месяцев, отучая бояться ударов противника. Суть упражнения проста, как мечта импотента: тебя ставят напротив одного – трех противников (больше не имеет смысла любая группа, слабее одиночки, если только группа специально не обучена работать в тандеме) и запрещают наносить им удары, единственное что можно – толкаться. Противники в свою очередь должны отправить одиночку в нокаут, если они не добьются успеха – стоят на кулаках до конца занятий. Разумеется, стараются все, желания сачковать ни у кого не возникает. Потом упражнения чуть усложняют: заставляют обороняющегося засунуть руки за пояс, так что, “просто” отбивать удары уже не получается. Дальше нападающим дают в руки палки, а заканчивается все боевыми мечами. Единственный способ в этой передряге остаться при своих членах – слиться с соперником. Стать его рубашкой, не отступая ни на миллиметр, подныривая, сковывая, прирастая к его коже и только в самых безнадежных ситуациях толкать. Липучка далась нам тяжело из всего потока, девятнадцати пален, осталось тринадцать: троих глупо зарубили их же товарищи. Другие трое за то, что не смогли остановить движения клинков, стали полигонами, что не многим лучше смерти. Зато тренировки принесли свои плоды, как всегда. Я мог липнуть к чемпиону по боксу хоть пять, хоть сто пять минут, результат един – он не сможет достать меня. Слишком ограничен барон в технических действиях, входя в клинч, не пытается атаковать головой, когда я разрываю дистанцию, не включает ноги, хотя откуда ему знать – символу арийского мужества про каратэ и прочие прыгалки. На исходе пятой минуты, боксер слишком активно пошел вперед, чуть ли не зубами желая дотянуться до меня. Громко хрустнуло, обер-лойтенант, сел на пятую точку; со стороны показалось, что барон просто неосторожно налетел носом на мой лоб, мужественное лицо мгновенно потекло кровью. Автоматчики не уверенно подняли оружие. До-демон в шкуре офицера СС с интересом рассматривал окровавленного барона, постучав указательным пальцем по циферблату часов, он произнес длинную фразу. Я решил, что Штурмбанфюрер выругался. Никого, не спрашивая, я вернулся к своим товарищам по несчастью. – Молодец, хорошо фрица приложил, в НКВД небось навострился? – то ли спросил, то ли похвалил меня белобрысый. – Жаль, Николай не видел. – Гигант? – коротко спросил я. – Он самый. Мы с ним в одном отряде, под Витебском... – Заткнулись! – заорал на нас переводчик. – Свинца захотели, свиньи? – Как на счет моей свободы? – Молчать! Эстонец покрылся красными пятнами, от волнения он начал дергать себя за телогрейку. – Еще одно слово и ты присоединишься к своему товарищу. Переводчик скривил лицо, полагая, что так он выглядит более грозно. Маленький, злобный он походил на шавку, лающую из-под ног своего хозяина. Есть такая гнусная порода людей – паразитов, ничего не представляющих из себя в обыденной жизни, стремящаяся найти хозяина и в тени его власти распоряжаться толикой своей. Таких слуг справедливо бояться больше чем хозяев, ибо, сознавая свою ущербность, они болезненно реагируют на все, ища в действиях других людей предвзятость по отношению к себе, ничего не забывают, и жестоко мстят при любой возможности. Мне остро захотелось свернуть шею подонку. Я видел, как в глубине его глаз беснуется удовольствие от происходящего. Он наслаждается каждым мигом мнимого могущества, даже чувствует себя хозяином наших жизней. Ведь достаточно сказать всего одну фразу, этому тупому немцу, в глубине души эстонец ненавидел фашистов не меньше чем коммунистов, и рой свинца изрешетит русских. – Слушайте меня, – обратился к нам переводчик, синхронно переводя слова Штурмбанфюрера. – Господа летчики, желают дать вам шанс на жизнь. Вы сядете в трофейные самолеты, акцентирую ваше внимание, горючего будет достаточно, что бы долететь до своих, – тут эстонец позволил себе уголками губ усмехнуться. – У вас будет фора в десять минут, прежде чем асы начнут преследование. Тот, кто продержится дольше, сбит не будет, если конечно сможет показать высокий класс летного мастерства... – Прям и отпустите, вот он, – кивнул на меня усатый, первый раз открыв рот за все время. Голос у него оказался подстать хозяину: хриплый, как наждачная бумага, – продержался против вашего боксера пять минут, хрен вы его отпустили. Штурмбанфюрер, дал команду солдатам. Двое автоматчиков подошли к усатому. Один прижал дуло автомата к его голове, второй, не скрываясь, широко размахнулся и врезал кулаком в живот. Когда несчастный со вздохом сложился, немец ударил коленом в его подбородок. Усатый откинулся назад, но устоял, разбитый нос, роднил его с немецким лейтенантом – боксером, правда последнему уже стерли кровь и обработали лицо. – Это все? – гнусно улыбаясь спросил эстонец. – Или еще будут замечания? Если хотите отказаться, – переводчик выразительно кивнул на автоматчиков, – воля ваша. – Нет? – глумливо уточнил он. – Я так и думал. – Er meinen! – указав на меня пальцем, зло пролаял барон. “Да я тебя тоже люблю”, подумал я. Интересная ситуация получается, вхождение это не фантастический роман, где герои, попадая в другой мир сразу автоматом знают язык, обладают всеми необходимыми знаниями о политики и географии, или с помощью магии простым наложением рук, мгновенно обучаются управлять любым механизмом. Вхождение не дает такой возможности, все что доступно – это знание кого ликвидировать. Короче, управлять самолетом я не умел. И еще меня интересовал вопрос, кто же еще резидент болезни? Тем временем автоматчики погнали нас к стоящим в отдалении самолетам. Вид у моих товарищей был затравленный, паренек еще держался, подбадривая нас, а скорее себя, улыбкой, а вот усач и так довольно инфантильный, похоже, скис совсем. Обреченность в глазах сменила место самому страшному – равнодушию. Обернувшись, я увидел, как к летчикам подъехал грузовик, они споро погрузились в кузов, и машина поехала в сторону стоящих истребителей. Еще я отметил злые глаза барона, буравящие меня ненавидящим взглядом. – Тебя как звать? – спросил я белобрысого. – Александр, можно Сашкой. – Тут такое дело Александр, – я сделал паузу, словно собираясь с духом. – У меня была контузия: граната рядом разорвалась, командира и друга моего Витьку Фролова, слышал, может? – Дождавшись, отрицательного кивка, продолжил. – Отменный летчик, сейчас таких не делают, так вот Александр друзей моих на смерть, кусками кровавыми, Витька-то считай и спас, закрыл собой, а меня пара осколков задела. Один самый мерзкий застрял в позвоночнике, ноет зараза, но вырезать его нельзя – помру. Я специально старался дать как много больше ненужных деталей, что бы моя ложь выглядела правдоподобней. – Все бы ничего, терпеть можно, только память мне отшибло. Что-то помню, как зовут например, Владимир кстати, помню что летчик, а главное забыл... – Что именно забыл? – с интересом спросил паренек, косясь на фрицев. Немцам было не до нас, они, конвоируя пленных, сами болтали, похохатывали, некоторые закурили. – Да много чего... Не помню, как сюда попал, пришел в себя только в строю. Смотрю в плену, аэродром, а в голове пусто. – Да ну? Побожись! – Не вру я Сашка. И знаешь, что самое мерзкое? Я забыл, как управлять самолетом. Прислушивающейся к разговору усач, хмыкнул: – Сдается, заливаешь ты Вова. – А я тебя спрашивал? – в вопрос я добавил как можно больше холода. – Ты хочешь, – не унялся усач, – что бы мы тебя за пять минут, что нам осталось идти, научили пилотировать? Кхаа, – он разразился каркающим смехом. – Сашка, – проигнорировал я его. – Помоги мне пожалуйста, напомни, иначе меня сразу пристрелят, как поймут, что я не летчик...Вернее летчик, но... – Дурак, какая разница? Нас так и так убьют, – продолжал гнуть свою линию угрюмый. Действительно дурак. Стоит ли мне влезать в самолет? Ведь это западня, из которой, вырваться, даже используя Знаки, будет неимоверно трудно. Что-то подсказывает – стоит. Я так посмотрел на усача, что он споткнулся и уставился в траву. – Давай Александр, подсоби. Самое главное объясни, как взлететь. – Взлететь, – задумчиво протянул паренек. – Это можно, вот только сесть, если руки машину не вспомнят, ты точно не сможешь. – А мне и не надо. Сашка пристально посмотрел мне в глаза. – Хорошо, слушай сюда и запоминай, у нас не больше трех минут. Полетим мы на пятых лавочках.

*

– Сто девятка, Эдмуднович, – кивнул на Мессершмитт Сашка. – Почему? – Во-первых железный, во-вторых эта модификация у фашистов называется Феликсом. По последней букве “F” в названии истребителя. – Что ж вы его Дзержинским не обозвали? – Эд...мундович красивее, – улыбнулся паренек, делая ударение на второй слог. Германские самолеты чем-то напоминали крылатых акул, такие же тупоносые, хищные, ждущие, готовые в любой момент вспороть брюхо любому, кто осмелиться бросить им вызов. Расцветка машин казалась сумасшедшей, но на самом деле была до предела функциональной. Низ выкрашенный в голубой цвет, превращал, летающую акулу в невидимку, заметить с земли истребитель в ясный день пока он не начнет атаку, было почти невозможно, бока покрытые желтовато-ржавыми пятнами, создавали при движении эффект размытости, не давая вражеским стрелкам точно прицелиться. Грозно приподнятые вверх крылья трехколесной машины, придавали истребителю одушевленный вид, словно самолет рвался ввысь. Рядом с ними стояли советские самолеты. Непонятно каким образом они попали к фрицам, новенькие, ярко-зеленые не потрепанные, даже красные звезды на боках и крыльях не были закрашены. Машины выглядели несчастными, будь такое определение применимо к истребителям. Возле “лавочек” суетились техники, может, заправляли, может, наоборот инициировали поломку, что бы у нас не было никаких шансов. Хотя, какие могут быть шансы в тылу противника? Единственно, что могут сделать русские летчики – это подняться повыше и рухнуть на ангар побольше, или попытаться направить самолет на стоящие вражеские машины. Немецкие летчики уже расселись по кабинам, последним, окинув меня многообещающим взглядом, нырнул в Мессершмитт барон Макс. Офицера СС нигде не было видно, а мне очень не хотелось отпускать до-демона, наверно почувствовал, что его жизнь висит на волоске, и решил не рисковать. Зато эстонец был на месте. Он, медленно смакуя, курил сигарету, изредка поглядывая на нас. Опровергнув утверждение Штурмбанфюрера о форе, пять немецких истребителей, один за другим стали взлетать. К охранявшим нас солдатам, присоединилось еще десятка два человек, желающих посмотреть шоу. – Лететь будете строго на юг, в течение времени данной вам в фору, – несмотря в нашу сторону, сказал эстонец. – Дальше, вольны, сами выбирать маршрут. Вижу на ваших коммунистических харях, горит желание, поднять самолет и спикировать на наши головы. Имейте в виду, если кто-то решит отклониться от курса, сразу будет сбит. Так что построить из себя героя не удастся. Эстонец глубоко затянулся и, наконец, посмотрел на нас. – Вот теперь пора, – переводчик сделал пару шагов, подойдя неосмотрительно близко. – По кабинам свиньи. Удачи, как вы понимаете, я вам не желаю. Мне хватило секунды. Шаг ногой вперед, выпад, шаг назад и рука моя сжимает окровавленный комок. Я показываю его прямо в расширившиеся глаза эстонца, безуспешно пытающегося зажать вырванную гортань. Он пытается кричать, но только булькает. Я кидаю кусок плоти ему под ноги и смотрю, как глаза навсегда закатываются. Наконец тело падет и в напряженной тишине, я полностью готов снять знак и пистолеты. Все пораженно молчат, потом резко без перехода, тишина сменяется разгневанным лаем. В меня тычут стволами, но не подходят близко и, что характерно не стреляют, еще бы, шоу состоится при любой погоде. Сашка и Усатый, что-то пытаются мне сказать, вроде матюкаются или одобряют, но их быстро заставляют занять места в самолетах. Я демонстративно поднимаю руки, показывая, что вообще-то я мирный человек, с кисти срываются капли крови. Мне не верят. По ожесточенным мордам я вижу, гоп компания хочет, что бы я влез в самолет. Не вопрос господа фашисты, только как открыть стального пегаса я не знаю, Сашка не успел объяснить. Ситуация забавная, в любой момент может начаться бойня вернуться из которой мне светит мало. Похоже, сейчас начнется пальба, я начинаю пятиться к самолету и глупо улыбаюсь. Пожалуй, зря лица у автоматчиков становятся истовыми, испуганными. Слава Богу. Хоть одним вопросом из миллионов меньше. К самолету приставлена лестница и кабина открыта. Я влезаю в “лавочку”, пытаясь сразу понять, где находится пуск двигателя и где на приборной панели расположен этот, чертов рычаг тяги. Снизу, что-то агрессивно орут, но мне квадрогубо наплевать. Заднице не удобно, между ног неприлично торчит джойстик, внизу расположены какие-то педали, вроде для корректировки курса. Летного шлема, разумеется, нет. Проходит несколько секунд, а все не могу сориентироваться. От всяких циферблатов и тумблеров рябит в глазах, их наверно достаточно, что бы управлять космическим кораблем. Некоторые приборы я узнаю: высотомер, тахометр, спидометр, показатель топлива, датчик линии горизонта, остальная мешанина циферблатов давит на меня бесконечными стрелками, символами, на секунду мое зрение изменяется и я воспринимаю все происходящее в черно-белом цвете. Это было бы страшно, если бы не было так хреново. Организм, таким образом, сигнализирует, что мое тело у постели Еланского, находится на пределе – еще не много и внутричерепное давление достигнет апогея и меня просто не станет. В глазах мигнуло – краски приобрели цвет. Единственное до чего я додумался это опустить крышку, или как она там называется, обратно. Все время вышло, если я сейчас не заведу двигатель, можно смело доставать пистолеты и палить хоть в белый свет, а если я не найду резидентов болезни максимум за двадцать минут, то можно стрелять в себя. Наконец! Невзрачный рычажок слева, заставил двигатель завестись, лопасти на носу начали вращаться, весь самолет затрясло точно родной рыдван. Я нащупал ручку тяги и плавно потянул, какое там! Самолет рванул с места, быстро набирая скорость. “Лавочка” еще сильнее началась трястись и почему-то забирать правее. Я лихорадочно вдавил левую педаль, машина по-царски медленно стала выровняться. Интересно, когда надо потянуть руль на себя? Самолет все разгонялся, спидометр показывал сто пятьдесят километров в час, удерживать машину прямо становилось все труднее, он как заправская, упрямая лошадь, скакал, куда ей вздумается, но только не туда, куда нужно хозяину. Нос начал заваливаться в низ, я испугался и потянул РУС – надо же вспомнил, как Сашка назвал джойстик, на себя. “Лавочка” напряглась, дернулась и стала подниматься в воздух, каждую секунду кренясь из стороны в сторону, пытаясь нырнуть вниз к земле. Я работал штурвалом и педалями, как подорванный. Пот катился градом, адреналин выжигал нервные клетки напалмом, хотелось визжать сразу от двух противоположенных чувств: восторга и липкого, обосновавшегося в районе пяток страха. Тем не менее, высотомер показывал триста километров. Насколько мне было известно из истории, японские летчики камикадзе летали вообще без кабины на высоте шестьсот километров над уровнем моря. Я же собирался подняться гораздо выше и открыть, окружавшее меня стекло, зачем? Как только самолет оторвался от земли, мне пришло знание о втором резиденте болезни, если точнее он был один – летчик боксер, который горел жаждой мести и его мессир. Человек и машина, единый сращенный организм. Уничтожить противника я мог только одним способом, две двадцати миллиметровые пушки предусмотрительно сняли, таран невозможен, во-первых, я просто технически не смогу его провести, во-вторых, немецкий летчик изначально настроен на то, что русский будет идти на сближение, и не даст такого шанса. В-третьих, даже если предположить абсолютно фантастическую вещь, что мне удастся протаранить противника, есть большая вероятность моей гибели, а это уже ни в какие ворота не лезет. Поэтому остается всего один шанс – бредовый шанс, но Мара побери, я его использую! Надеюсь, я лечу в правильном направлении, т.е. от базы и вверх. Не могу понять, как можно еще воевать в этих машинах, обзора никакого. Интересно, когда кончится обещанная фора, вроде пять минут уже прошло. Я смотрю на высотомер, ого! Прибор показывает семьсот километров, рекорд камикадзе преодолен, только вот много это или нет, не имею ни малейшего представления, в голове только бредовый план, зависящий от такого числа несвязанных факторов, что невольно становиться весело, но я уничтожу резидента и вернусь... Ну вот, долетался. По правое крыло молнией промчался мессир, можно даже не спорить, что это мстительный барон дождался своего часа, одна надежда, что он не будет меня просто банально сбивать – слишком просто. Такие люди склонны унизить противника, доказать свое превосходство, как говориться – Victoria nulla est, Quam quae confessos animo quoque subjugat hostes. Ничего, Макс, или как там тебя зовут, ты даже не успеешь признать себя побежденным, груз в штанах будет мешать. Барон тем временем развернулся и поднырнул под мою лавочку, летя строго под брюхом моего самолета. Маневр понятен даже такому профану как я, хочет расстрелять меня снизу, в тоже время, даруя минимальный шанс на таран. Пришло время снимать первый знак. Кожу на спине рвет огнем, и в тоже мгновение я пробиваю кабину вытащенным из спины мечом. Активизированный знак создает вокруг меня силовой купол, способный выдержать прямое попадание реактивного снаряда, а уж задержать воздух и тем паче. Знак обладает еще одним прекрасным свойством, на несколько секунд, замедляет время в радиусе километра, поэтому я спокойно вылезаю на нос лавочки и пикирую на застывшую внизу сто девятку. Я промахиваюсь, вместо того, что бы пробить кабину и пригвоздить летчика к креслу, катана, как в масло входит в крыло истребителя, титановый клинок изменил свойства и намертво сросся с железной плотью самолета. Моя лавочка, потеряв управление, вошла в штопор и носом унеслась к земле, мигнув мне напоследок звездой. Времени провожать ее, не было. Знак теряет силу. На скорости около трехсот километров в час я, вцепившись в рукоятку меча, несусь в потоках воздуха, ударяясь ногами об обшивку. Ветер лишь немного смягченный знаком, каждую секунду наносит миллиарды ударов, по резко остывающему телу, холод стоит страшный, глаза заволакивает пелена слез и сгустившегося воздуха. Сквозь стекло кабины я вижу перекошенное лицо летчика. Глаза комично, округлились, челюсть съехала, куда-то в сторону. Зрелище, блин, невероятное, еще бы! На крыле его самолета русский, с самурайским мечем, пробившим крыло, держится под убийственным потоком воздуха и не собирается падать. Летчик помотал головой, я бы помахал ему, но все мои усилия сконцентрированы на мече, я молюсь, что бы цука выдержала и даже не представляю, как освободить руку, что бы снять пистолет. Наконец, до лейтенанта доходит, что я не результат, выкуренной перед вылетом сигаретки с трофейной травкой, на секунду его лицо приобретает мечтательное выражение, готов поспорить барон мысленно рассказывает своим будущим внукам о сумасшедшем русском, невесть каким чудом, оказавшимся на крыле его самолета. Он даже сбрасывает скорость до предельно минимальной допустимой, что бы мне было легче держаться, вряд ли его интересует мое удобство, наверно хочет насладиться не бывалым моментом. Ну надо же у него в кабине фотоаппарат! Барон поднимает оптического монстра и фотографирует мои финальные попытки удержаться. Ни хрена ты не расскажешь ас, причем не летный, а просто Ass! Летчик, наконец, соображает, что застрявший в крыле клинок не самый лучший сосед для боевой машины. Барон, судя по губам, ругается и бросает на меня злобный взгляд. Наверно показатель топлива показывает потерю, кажется именно в крыле запас, впрочем, сейчас мне не важно, что там стряслось у барона. Я уже не могу держаться, руки дрожат, кожа превратилась в пергаментную маску, не уверен, что смогу попасть даже в молоко из станкового пулемета. Более идиотской затеи в жизни я еще не предпринимал, лейтенант похоже согласен, он крутит пальцем у виска летного шлема и явно собирается сделать какую-нибудь пакость, лучшего момента уже не дождаться. Я выпускаю рукоятку катаны, одновременно в моих руках оказываются револьверы. Знак потерял силу. Я взмываю, как мне кажется вверх, находясь визуально выше самолета. Мессир удаляется от меня с постоянно наращиваемой скоростью, стремясь на экстренную посадку, поэтому, когда я открываю пальбу, расстояние до истребителя никак не меньше ста метров и продолжает увеличиваться, ничего прицельный радиус поражения моих машинок двести, поэтому у меня есть ровно две секунды, что бы поразить самолет. Выстрелов конечно не слышно, я успеваю пять раз нажать на спуск прежде чем Мессир выходит из зоны поражения, но я все равно достреливаю оставшиеся патроны и автоматически меняю магазины. Вопреки моим ожиданиям самолет не взрывается и продолжает пикировать к земле, не ужели опять промахнулся? Ощущение свободного падения охватывает меня, земля неспешно двигается мне на встречу, готовая принять меня в свое лоно. “Подожди родная”, – шепчу я ей про себя, мне еще падать и падать. В ушах стоит свист, даже не знаю, с какой скоростью я сейчас подтверждаю закон всемирного тяготения. Все чувства сходят на нет. Остается только понимание, насколько прекрасна Земля в любых ее ипостасях. В небе снуют самолеты, но я не могу понять, сбили моих несчастных товарищей или нет, да мне это и не важно, я полностью охвачен апатией, и практически безразлично на уровне подсознания, фиксирую далекий взрыв. Все-таки попал. Сил не остается даже на то, что бы поднять полусогнутый локоть в интернациональном приветствии. Я несусь к земле со скоростью гоночного болида, но не спешу покидать пространство Артура, оцепенение, охватившее меня становиться все более, обволакивающим, затягивающим в сонные сети, это притом, что мое тело падает, наращивая скорость. Образовавшаяся, когда я летел, вцепившись в рукоять меча, корочка льда на бровях и голове давно растаяла, внизу все отчетливей стали проступать очертания построек, самолетов, кажется, я начал различать даже фигурки людей. Картина внезапно врезалась мне в голову, намертво отпечатавшись в памяти, при необходимости я со стопроцентной уверенностью смогу воссоздать изображение летного лагеря, с предельной детализацией и даже с расположением людей. Когда до земли становится совсем близко, так, что видно, как ближайший часовой на вышке наводит на меня автомат, я бессмысленно стреляю с двух рук, и тут же медальон обжигает шею напалмом, рвет кожу, остужая сонные мозги. Я осознаю “очищение”. Почти касаясь ступнями земли, я выхожу из пространства.