Текст книги "Ведьмак из старой Москвы (СИ)"

Автор книги: Эльбрюс Нукитэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

*

Маленькая чехославатская машина весело летела, флиртуя с километрами дурацкой московской дороги. Оставленные открытыми, от большой любви ближнему, канализационные люки, перевернутые стоковые решетки, родные ухабы, выбивающие дух при приземлении не мешали полусотни лошадкам развивать скорость в 2,5 раза превышающую, скучные 60 км/ч. У всех людей есть способ самовыражения, который очень часто оказывается и способом снять стресс. Так некоторые, приняв боевые пол литра, лезут в драку, мысленно видя себя победителем Тайсона. Кто-то обожает бильярд, видя в нем чуть ли ни модель жизни. Возможно, найдутся люди, для которых помощь дрожащей у метро старушки десяти рублями снимет напряжение и даст ощущение благородства. Продолжать можно до бесконечности, сколько людей столько и способов. Я не люблю водить, меня бесит необходимость часами стоять в пробках, раздражают надменные куклы на машинах стоимостью в квартиру, душит ярость на угрюмых мордоворотов или сопливых подростков, игнорировавших такие с их точки зрения ненужные вещи, как включение указателя поворота. Если возникнет чрезвычайная необходимость научить священника ругаться матом или немого вылечить от безмолвия, посадите его за руль автомобиля в Москве и наслаждайтесь универсальной возможность русского языка емко и поэтично описать сексуальные пристрастия и родословную водителей, дороги, автомобилей и самого города, не забыв при этом власть страны. И я, никогда не ругающийся матом в мирской жизни, исключение составляет слово “сука” по мелодраматическим причинам, находясь в автомобиле, в одиночестве позволял себе такие геометрические фигуры, что мог бы посрамить не одну тюремную камеру. Но не это служило своеобразным выбросом накопившейся неуверенности, усталости и боли. Я, обожаю водить на бешеной скорости, играя машиной, как шахматной фигурой, чувствуя за каждым движением руля биение своего сердца, которое вопреки всем законам медицины и биологии, начинало замедлять свой ритм, стуча четко и ровно. Эта бесшабашная езда была только вступлением в психоз, в который я добровольно погружался. Включив громкость магнитолы на максимум, так что рев динамиков, пробивался сквозь продуманную звукоизоляцию автомобиля, а тело ощутимо содрогалась от вербального воздействия я, вторив музыке на пределе возможности человеческих связок, коверкая себе горло, ревел: – Я не узнаю себя назавтра, – Голос чужой в зеркалах не тонет, – В ожидании чуда, в никуда ниоткуда, – Для кого Иисус, для кого Иуда... Любой, ставший свидетелем самовыражения существа, в которое я превращался, решил бы, что человек не просто болен, а смертельно опасен. В гримасе, в которую трансформировалось лицо, оставалось мало человеческого, распахнутый зев рта исторгал не речь, но рык раннего зверя, не могущего ни издохнуть, ни принять вечную боль. Наверно я был болен, как любой человек в нашей стране, чувствующий, что происходит. Великая страна была растащена шакалами на удельные владения, в которых похотливые князьки насиловали остатки понятий честь, родина, патриотизм. Всех интересуют только бабло, учителей, врачей, политиков, даже церковь не смогла полностью закрыться от нашествия всепоглощающей жажды жрать все в приделах видимости. Мой друг журналист Эдик Лютнев, проводящий журналистские расследования часто “радовал” ведьмака очередной благородной выходкой залезть в карман социально незащищенного населения. – Представляешь, – возбужденно рассказывал, затягиваясь сигаретой на моей кухне Лютнев, – новая гениальная афера, какой-то шишки. Если беременная женщина встает на учет в консультацию до двадцатой недели, то государство выплачивает потенциальной маме сумасшедшие деньги, аж целых пятьсот рублей, на покупку всяких мелочей для малыша: памперсов, игрушек, сосок и т.д. Но это сокровище не выдается просто так, – Лютнев воздел указательный палец в воздух, – сначала надо оформить социальную карту москвича, которая сама по себе является хитом мошенничества начала века. Проходит три недели, и малоимущая допустим мама, хочет эти деньги снять. Тут ее поджидает веселый прикол. Государство считает, что ему видней, как надо потратить деньги, еще бы из своей же кровной мошны достали! Женщине предлагаются специальные магазины, в которых можно потратить виртуальные деньги. – В банковской сфере это называют прокачкой... – В самую суть, – подтвердил журналист. – Это еще не все, есть второй прикол. – Оказывается нельзя приобрести понравившуюся соску или игрушку, нет сестры женщины, не все так просто. Есть строгий перечень из просроченных, вредных товаров, который нужно быстренько впарить. Конечно, до кучи, на каждый товар есть санитарно эпидемиологическое заключение и сертификат соответствия. Хавай быдло и радуйся неслыханной щедрости. Магазин избавляется от ненужного товара, пользуется налоговыми льготами, помогая беременным, а умный дядька в думе реставрирует собственный замок в Англии. Вот такие дела творятся в монголо-славянском королевстве. Мой приходящий друг, бывший священник, разочаровавшийся в вере, дал очень точное определение тем процессам, которые охватили людей – нравственная педерастия. Всеми силами я стараюсь не думать о том, что твориться вокруг, концентрируясь на выполнении своей работы, но иногда, что бы ни сорваться, еду и ору, во всю глотку. А на встречу падала к ногам Московская ночь. Вот, махнул ручной зеброй, привидением выросший из-под земли, мелкий хищник, служитель культа полосатых палочек. Я дал по тормозам, проскочив фосфорицируещего, как моча в деревенском туалете ночью ДПСника метров на пятьдесят. Непорядок, я не стал дожидаться пока обрадованный, налоговый инспектор ночных дорог рысью подбежит к машине, врубил задний ход и резко затормозил, чуть не сбив радостного сотрудника ДПС. – Ты что творишь, твою мать! – заорал во всю луженую глотку, почуявший наживу паук. – Ты маму мою не трогай, кровосос, – веско сказал я. – И форма у вас товарищ инспектор дерьмо. Я бы такому Кутюрье не доверил коровам на вымя варежки вязать. Инспектор задохнулся от приступа праведного возмущения, сразу даже не нашлось слов, что бы заполнить весь вселенский вакуум, сдавивший многотонной ношей грудь доблестного сотрудника специального отряда дорожного патрулирования старшего лейтенанта Шлюхто. Многоэтажная конструкция должна была быть немедленно сконструирована, что бы снять груз с тела милиционера и рухнуть на этого наглого, не по машине ничтожного человечишку, когда две зеленые бумажки с грамотным американским рисунком, каким-то магическим образом оказались в руке лейтенанта. – Вы хоть не пьяный? – для отстраски спросил инспектор, повернувшись спиной к правильному автолюбителю. – Не пьяный, – подтвердил лучшие надежды я и добавил, – даже йод в аптечке есть. – Засранец, – не глядя, сказал сотрудник ДПС и, скорчив скептическую мину, пошел к своему пролетарскому рабочему Форду. Въехав в пределы садового кольца, я благоразумно решил сбавить скорость. Доехав до моста, не ушел в туннель, немного поднявшись вверх свернул на “малую Брестскую”. Проехав еще немного, повернул в переулок и остановился возле салона татуировок. Ни одно окно не горело. Но мастер ждал меня и даже проявлял нетерпение, мобильный телефон надрывался воем пропущенных звонков. Трубку поднимать я не стал. Заглушив мотор, посмотрел привычно на запястье, циферблат показывал три часа ночи.

*

Мастер татуировок был лучшей рекламой для своей высокохудожественной профессии. Изображения, которые покрывали его тело, носили ярко выраженный, воинственный характер. На каждом свободном и не очень, участке его тела существовали, как живые, различные орудия членовредительства, а проще говоря, убийства. Даже щеки, и абсолютно лысая макушка, были отданы под средства уничтожения себе подобных. Тату салон располагавшейся в самом центре Москвы, не был известен широкому бомонду, реклама об его услугах не пестрела на модном глянце, новоявленные звезды не сверкали обнаженным копчиком, заряженным милитаристической татушкой. Сюда приходили избранные, люди критерием отбора которых становился не пухлый кошелек, а особое, мистическое состояние души и умение держать язык за зубами. Стоимость одной татуировки в этом салоне не исчислялся денежными знаками, ценой была Услуга, именно так с большой буквы. Характер услуг носил динамический характер и сводился к одному: максимально быстрому и беспрекословному выполнению. Никогда от завсегдатаев салона не требовалось невозможного. Хозяева салона твердо следовали принципу “не загоняй человека в угол, требуй в оплату только возможное”. И все же, очень редко случались отказы. Если точнее, то дважды за 15 летнюю историю салона. Первый случай произошел при правлении меченного. Заемщик татуировки отказался подписать амнистию десяткам тысяч заключенным, ради того, что бы освободить всего одного единственного крайне нужного человека. Итог известен всей стране, меченный потерял власть и часть денег, хотя жизнь сохранил. Второй же случай произошел в 1998 г., тогда один известный журналист, отказался отправить с почты письмо, в котором содержалась информация о расхищении благотворительных фондов, созданных государством для оказания помощи Чечни. Журналисту ничего не угрожало, общественный резонанс на тот момент мог принести одной из политических партий победу в войне за депутатские кресла и власть. А нужный человек занял бы президентское кресло. Но случай не поддается прогнозу, вмешивается в повседневную жизнь, создавая немыслимые конструкции. Конечно, умный человек всегда с пользой может воспользоваться любой шуткой судьбы, но тогда был не тот случай. Карты спутались, козырь оказался битым. Журналиста убил неизвестный в собственном подъезде. Следователь выдвинул версию о связи убийства с профессиональной деятельностью жертвы, преступник найден не был. В этом деле был любопытный факт, не получивший широкой огласки. Поскольку тело жертвы было “покалечено” выстрелом, а на прощание с телом собирался приехать весь цвет российской журналистики, в морге пришлось сделать необходимый грим: что бы скрыть следы пули и люди могли попрощаться. Санитар морга Николай Петрович должен был обмыть тело убиенного, конечно такая повседневная работа, не может быть проделана с энтузиазмом и с надлежащим рвением. Тем не менее, Николай обнаружил на левой груди покойного журналиста татуировку в виде гусиного пера. Рисунок был настолько живой, что санитар даже поскреб его пальцем. Неопределенного хмыкнув, Николай Петрович, отошел от стола, что бы взять фотоаппарат. Была у санитара одна страсть: любил фотографировать жмуриков. Дело это помимо эстетического удовольствия приносила порой неплохой побочный доход: фото скупали всякие любители “остренького” и некоторые бульварные издания, а уж если попадалась знаменитость, то можно было неплохо погреть проспиртованные ручки. Николай Петрович вернулся к секционному столу и на минуту превратился в соляной столб: татуировка исчезала на глазах, выцветая, пока не стала одного цвета с телом и полностью растворилась. Проморгавшись, санитар все же отщелкал “материал” и в задумчивости присел на предусмотренную бытом кушетку. От происшедшего веяло тайной. Николай Петрович в отличие от коллег по цеху не употреблял, страдая печенью. На нервы не жаловался, хотя какие к черту нервы в морге, когда ежегодно, каждый из сотрудников, проходя плановую проверку у психиатра, приносил доктору зеленую бумажку с изображением Франклина. Тем не менее, душевное состояние санитара было вполне себе стабильным. – Попробуем рассуждать логически, – думал вслух Николай Петрович, привычку выговаривать свои мысли мертвецам он приобрел давно, когда его бросила жена, найдя помимо мелких денег снимки трупов во внутреннем кармане пиджака. – Могла татушка мне привидеться? Нет, я ясно помню изображение пера, и даже самолично поскреб его пальцем. Из этого, кстати, следует, что рисунок именно татуировка, а не картинка, которую можно стереть слюной. Николай Петрович на всякий случай сделал еще несколько снимков покойного журналиста и потянулся к телефону. Уже как пол года санитара зажопили. Вечером, когда Николай Петрович возвращался с дежурства к нему подошел невзрачный молодой человек в толстых очках и предъявил красные корочки, потом, не церемонясь прямо на улице, обыскал санитара и достал несколько снимков. В течение следующих пяти минут, перепуганному сотруднику морга было наглядно рассказано, что может грозить за такое художество. Перспектива попасть в милицию Петровича не очень напугала, а вот возможность потерять работу и стабильный доход, а так же накликать на себя гнев родственников усопших, многие из которых могли запросто устроить Николаю проводы на тот свет, подействовала, как клизма Эсмарха на гетеросексуала. Санитар затрясся и согласился выполнять любые поручения достойных работников правоохранительных органов. – Здравствуйте, можно Андрея к телефону, – заискивающе произнес Петрович. – Я слушаю, – голос в трубке был недовольный, словно его обладателя оторвали от очень важного дела, обеда например. – Это Николай Петрович, помните? – Чего тебе? Санитар, сбиваясь и спеша загладить свою несуществующую вину, поведал Андрею историю с татушкой журналиста. Несколько секунд в трубке напряженно молчали. – Ты кому-нибудь еще информацию сливал? – как-то странно спросил Андрей, словно пытался удержать в себе рвущийся наружу пук. – Нет, что вы! – поспешно запротестовал Петрович. – Я сразу вам... – Слушай сюда, – перебил его мент. – Через час жду в парке у метро Щукинская. С собой захватишь фотографии. Ты ведь сделал снимки? – Да, они у меня в фотоаппарате. – Хорошо, захватишь с собой. Ты молодец, правильно сделал, что позвонил мне, – похвалил Андрей. – Так может... – замялся Николай Петрович. – Получишь премию, – разыгрывая недовольство буркнул Андрей и бросил трубку. Николай Петрович премию получил. Его нашли в парке, три дня он просидел на скамейке мертвым, пока его не попытался обобрать патруль милиции. Медэксперт поставил диагноз – острая сердечная недостаточность. Информация о странной татуировке пошла дальше, через одного человечка к другому и осела в недрах финансово-промышленной группы одного карманного банка. Там сделали надлежащие выводы и провели оперативные мероприятия. Но выйти на салон, где делают экзотические рисунки, не смогли. Однако ничего этого Мастер татуировок не знал. Он скупо посмотрел на часы, и очередной раз набрал номер нелюбимого с некоторых пор ведьмака Геральта. Сволочной ведьмак трубку не брал.

*

– Чего колоть? – хмуро спросил мастер, приготовив иглу. Я нехотя снял майку. Сердце неприятно давило, подскакивая комком к горлу. С того памятного боя на триумфальном здании татуировки, что бы активизировать знаки мне были не нужны. Жившие под кожей рук призрачные драконы прекрасно помогали концентрироваться, у меня стали получаться знаки доступные только мастерам и то после принятия эликсиров соответствующей силы. Но я решил никому не рассказывать о новых свойствах организма – незачем. – Я на пахуньчика иду... – Понятно, – мастер был тоже лаконичен, наверно сердился, что я заставил его так долго ждать. Ну, ничего не поделаешь у меня должна быть легальная работа со всеми вытекающими неудобствами, в виде корпоративных пьянок с проститутками. Игла больно царапал спину, но против обыкновения, мне не приходилось напрягать всю волю, что бы, не закричать. – Защита от “магии” пахуньчиков, срок тридцать минут, знак смены личины. – Это все? – Все, – отрезал мастер. – У тебя и так меч длительного ношения. Надев майку, я не прощаясь, вышел из салона. У меня всегда не складывались отношения со склонными к вампиризму татуировщиками-оружейниками. Вот и сейчас мастер тату еле удерживался, что бы, не слизнуть кровь с иглы. И правильно сделал, я бы сразу почувствовал перерождение и убил его на месте или он меня. Машина породному пиликнула сигнализацией, впустив меня, и я поехал в сторону Киевского вокзала.

*

Только радикально настроенная молодежь, ратующая за Россию для русских и чистоту улиц, напившись для храбрости дешевой водки, раньше осмеливалась нападать на одиноких бомжей. Откуда в бритых башках, одурманенных травкой и алкоголем, могла поместиться крамольная мысль, что грязное, вонючее, бездомное существо, может оказать даже незначительное сопротивление? Поначалу бритым все сходило с рук, несколько бомжей были забиты насмерть мужественными бугаями, ведь как здорово отрабатывать полученные в зале знания, ни на ком-нибудь способным оказать сопротивление, а на безответном, уже первоначально забитом существе, и главное, это шанс не просто избить, а за великую идею. О, круто, брат славянин! Давай еще по одной, за великую Россию! И пускай за наши ниточки дергают те, кого мы так на словах ненавидим, зато есть водка, травка и бабы, будем брат! И ходили накаченные, но не мышцами, а пивными животами, поборники справедливости бить убогих, пока не встретился им Пахуньчик. От обычных бомжей и так пахнет невыносимо, любой из нас становился заложником своего носа, когда очередному бездомному удавалось проникнуть в вагон метро или сосиску автобуса. Пространство мгновенно расчищалось, давая изгою, давно привыкшему, внешне, но только на первый взгляд, не обращать внимание, на такую реакцию людей. Бомжи вынуждены жить на улице, в постоянном гонении, звериным чутьем угадывают настоящую опасность для жизни и всегда готовы дать деру или попытаться спасти свою жизнь. Ужасный запах и отвращение, лучшая, хотя и далеко не единственная защита бомжей. Никто не выкинет, не ударит, боясь замараться или подхватить экзотический вариант чесотки. Поэтому отвратный запах, первая надежда на относительный покой бездомного. Пахуньчики, маскирующиеся под бродяг веками шлифовали искусство пассивной защиты. Они достигли высот недосягаемых для обычных бомжей и даже скунсов. Аромат, исходящий от них, мог перешибить какую-нибудь парфюмерную фабрику средней руки. Находясь под защитой жуткого запаха, они не боялись ни милицию, поскольку ни один служитель правопорядка в здравом уме не вздумает приблизиться к источнику запредельной вони, рискуя потерять съеденное за день и следом сознание, ни бандитов, что взять с куска помойки? Они не боялись никого и не только из-за запаха. В тот беспамятный вечер, поскольку пахуньчики имеют короткую память, а больше никого, кто мог бы, припомнить события того вечера и ночи просто не осталось, молодые защитники России, решили навестить расплодившихся, недалеко от Киевского вокзала, загрязняющих Москву бомжей. Пятеро крепких парней на некрепких от богатырского количества выпитого алкоголя ногах, вооружившись звездочками, цепями и здоровой ненавистью к более слабым, пошли добывать славу. Самое забавное, что молодые люди, поддерживающие друг друга патриотическими лозунгами, были уверены, что идут мочить не просто бомжей, нет – бритоголовые видели перед собой евреев, кавказцев, негров, гомиков, которые назло добрым людям, маскировались и прятались под бомжацкие обноски. Наворовали у славян и жрут в три горла, суки. Еще не известно, как повернулось бы дело, если бы члены великолепной пятерки, как они себя называли, знали друг о друге некоторые факты. Ведь один из боевых товарищей, хоть и был славянином, любил в тихоря пощупать задницы покрепче, чем женские и волосатее, другой был чистокровным иудеем, третий хоть и носил русскую фамилию, но если бы ему был шанс заглянуть в историю своей семьи, понял бы откуда растут его кривые ноги, еще с татаро-монгольского ига, оставшиеся двое имели такой дикий примесь кровей всех народов и цветов кож, что могли рассчитывать только на интернациональную строфу в графе национальность: россиянин. Но, несмотря на это пятеро славян, шли восстанавливать попранную историческую не справедливость. Затерявшийся среди бомжей Пахуньчик, был уравновешенным существом склонным к философскому отношению к жизни. “Для своих”, Пахуньчик вонял сносно, а спрятаться от мирской суеты всегда лучше в коллективе если не подобных тебе, то хотя бы похожих. Тем не менее бомжи чувствовали в нем чужака, хотя не сторонились и даже пытались в их нехитрой манере подружиться, налить дешевой води, угостить жаренной кошкой, ведь с приходом незаметно прибившегося к бомжам, нового товарища их стали меньше гонять и замечать, жизнь стала спокойнее. А Пахуньчик не отказывался, от оказанных ему коллективом знаков внимания, наливали пил, предлагали – ел, только вот спать не соглашался с еще молодой, всего шестьдесят четыре года и очень козырной, по меркам бездомных, бывшей проститутки по имени Две Сопли. Прозвище бабка получила, за постоянно текучий нос, что делало ее наиболее пикантной и популярной среди некоторых уличных личностей, любителей экзотического интима. Две Сопли, как-то даже хвасталась, что к ней приходил один депутат, из новых. Бомжи, конечно, сомневались и высмеивали старую проститутку, но она в минуту слабости, показала зарвавшимся злопыхателям, заветную, зеленую бумажку с цифрой сто посередке, чем вызвала настоящее побоище, которое смог прекратить, только Пахуньчик. Выступив в своей обычной манере, дав всем нюхнуть реального “поруху”. Бомжи разбежались, а миротворец спокойно поднял истерзанного “Франклина” и отдал престарелой гетере. Две Сопли с достоинством приняла деньги и с тех пор считала пахуньчика, получившего с того события прозвище “Закон”, своим мужчиной, что не мешало оказывать ей знаки внимания другим уличным мачо и сильно обижаться, на что Закон отказывался исполнять свой мужицкий долг. Пахуньчик, впрочем, не был ханжой. Просто его физиология отличная от человеческой, полностью исключала саму возможность сексуальных контактов с представителями других разумных рас, разве только с Гошими, да и то, по большой любви либо по корысти... Две Сопли, как обычно, выполняла свой субботний ритуал: она очень любила читать прессу, для чего каждый выходной день, ходила и клянчила у прохожих свежую газету, как правило, стремясь отвязаться от ужасного существа, люди выкидывали скомканные листы, зажимая нос, они быстро удалялись, бурча непечатные слова. Жуя, застывшие на манер чурчхелы сопли, тезка своего лакомства, мечтательно закатывала глаза, видя на обложке очередной газеты, улыбающиеся только для нее одной фото памятного ей депутата. Из куртуазных мечтаний проститутку вывел радостный крик, нашедшего первым проклятых черномазых, лысого бугая с цепью наперевес. Не успела Две Сопли подать крик о помощи, как железные звенья опустились на ее голову, старуха, закинула залитую незаметной на фоне грязи кровью, голову и рухнула в стопку газет. Пахуньчик первым среагировал на появление нежданных гостей, еще до того, как первый подонок увидел старуху и выпустил в сторону проблем свою вонь. К его удивлению, пятеро защитников России, не только не бросились на утек, а даже не остановились, запах совсем на них не действовал. Пахуньчик не знал, что паленая водка производства подвал-таджик-подвал и сопутствующая ей травка, дают эффект, полностью выключающей обоняние. От удивления предводитель бомжей застыл и поплатился тем, что потерял Две Сопли. Когда цепь опустилась на беззащитную старуху, Пахуньчик молча стоял, открыв рот, не веря в происходящее, но когда подонок, а за ним толпа его друзей, с лицами искаженными ненавистью кинулись бить других бездомных, Пахуньчик не сдержался. – Я есть Закон, – раздалось как будто откуда-то свыше, голос, заставивший бритоголовых на секунду замешкаться. Мгновение стало незримо растягиваться, застывшие в нелепых позах нападающие, размылись в воздухе. Проявляясь и исчезая, как будто кто-то выдергивал их из привычного пространства, а возвращал уже измененных. Вот исчез любитель крепких задниц, появившись без правой руки, раздробивший голову проститутке, за ним стали мигать остальные, вываливаясь в привычный мир, уже инвалидами. А над пораженными бомжами стоял Пахуньчик, повелительно воздев указательный палец вверх, с каждым мерцанием, когда истекающие кровью бандиты вываливались из неведомых глубин, существо прозванное Законом, тоже проявлялась, сквозь грязные лохмотья, сквозь изуродованное струпьями лицо, глядело нечто невообразимо прекрасное, страшно прекрасное. Только в миг явления существа, можно было полностью осознать, вкусить понятие – страшная красота. И запах, запах вони и нечистот пропал, растворился в уничтожающей свежести. Никто из бездомных, не мог бы даже представить, что свежеть может быть настолько беспощадна, выворачивать на изнанку не хуже боевых газов, от которых хочется сорвать противогаз и расцарапать себе пальцами горло. Свежеть и красота Закона, бывшего вонючего предводителя бомжей убивала. Огромная исполинская трехрогая тень заслоняла небо, возвышаясь над умирающими бритоголовыми и пытающимися вдохнуть воздуха, пораженными бомжами. Беспощадные глаза затягивали в водоворот обожания и похоти. Любители поглумиться над убогими умирали в магическом мерцании, теряя конечности и члены, становясь кровавыми тушами, с торчащими обломками костей, но до последнего вздоха, бритоголовые не обращая внимания на увечья, испытывали не проходящий оргазм и обожание к прекрасному существу, пьющему их жизнь. Наконец все кончилось, из воздуха в последний раз проявились, пять истлевших скелетов, что бы рассыпаться прахом. Несчастные бездомные, катались по земле, тщетно стараясь наполнить легкие кислородом, но им не удавалось, свежесть выдавливала из них жизнь. Пахуньчик последний раз, показавшись в своей истинной ипостаси, опустил руку. Свежесть исчезла, вернув привычную защитную вонь, тень растворилась, в маленьком грязном мужчине, изуродованным жизнью...

*

Машину пришлось оставить недалеко от вокзала, трущобы, в которые мне представляло сомнительное удовольствие залезть, мало подходили для езды на автомобиле. Я, почти не таясь, шел за компанией подвыпивших подростков. Похожие друг на друга, как бильярдные шары, молодые люди, были явно агрессивно настроены. Несмотря на то, что некоторые из них держали в руках цепи и “розочки” встретившийся на пути “фантомасов” как мысленно окрестил их я, милицейский патруль из двух вялых членов, предпочел обойти лысых стороной, хотя один из патрульных был им близнец, если не родственник, зато, завидев одинокого путника – меня, служители правопорядка приободрились. – Сержант Урюпых, – проглотил окончание фамилии молодой ментик, с узенькими усами. Второй представитель закона встал от меня, правее многозначительно положив руку на тонфу, хотя откуда ему было знать, что палка с ручкой, расположенным под углом девяносто градусов именно тонфа, а не простоя дубинка с крючком? – Предъявите документы, – Урюпых повелительно протянул руку. – Простите, как ваша фамилия, я начал тянуть время, Паспорт с собой был, но вот беда, спешка всегда оборачивается боком. Фотография, вклеенная в него, была моей родной, ничего не имеющей общего с той потной, раскрасневшейся физиономией, что заискивающее улыбалась двум насупленным представителям власти. Такой паспорт показывать нельзя, хищники сразу набросятся на меня, привлекая ненужное внимание, и даже если я смогу откупиться им запомнится мое подлинное, редкое имя, насколько я знаю единственное в Москве, а это уже чревато большими проблемами. Кроме того, в заднем кармане брюк, у меня лежали корочки майора ФСБ, тоже подлинные и тоже с моей настоящей фотографией, но уже на имя Сергей Захарчука. Я лихорадочно размышлял, бритоголовые уходили все дальше, а где-то недалеко полный сил Пахуньчик мог распоясаться. – Ты чё не понял, муджыак? – выпячивая челюсть, на вроде героев голливудских боевиков, восхитительно спросил второй мент. Последняя его фраза так замечательно звучала, что могла быть и невинным обращением “мужик” и популярным ругательством. – И свои очки снял, быстро, что бы я твои глаза обкурыша видел! Надо же не в бровь, а в глаз! Очки, конечно, снять можно, только вот глаза под воздействием выпитого эликсира, выглядели по-змеиному и светились недобрым, синим светом. – Мужики, – я примирительно поднял руки раскрытыми ладонями от себя. – Я документы дома забыл жена, наверно вытащила, когда заначку искала. А она, заначка-то с собой, я ее спрятал. Давайте я вам просто от чистого сердца подарю сто долларов и пойду до дома к своей старой жене, она наверно уже все морги обзвонила. Менты переглянулись. Тот, что с геройской челюстью, быстро, как ему казалось, ударил меня тонфой в живот. Я картинно сложился, после чего меня стали грубо лапать, ругать нехорошими, несправедливыми словами, обижая мою наследственность, маму и человеческое достоинство, заламывать руки за спину и пихать немытые кулаки в родные почки, пришлось подчиниться. Надеюсь далеко тащить меня, что бы обобрать они не собираются. Хотя я не видел их лица, но по энергичному хрюканью, доносившемуся из спортивных тел, понял долго они меня конвоировать, не намерены, тем более в отделение, где наверняка придется делиться, а фраза про доллары прозвучала для них музыкой высших сфер, не сомневаюсь, что это будет Баха...шутка. Я оказался прав, меня попинали до ближайшей арки и принялись настойчиво лезть в карманы. Я внимательно огляделся, позволив вытащить из кармана брюк, невесть каким чудом, затесавшийся носовой платок, наверно Лиса положила. Сержант с орчьей фамилией, ну не знаю, почему я так решил, Урюпых – очень смешно, возможно у парня дефект речи и его фамилия звучит иначе, вроде Угрюмых или Уропукс... я чуть не засмеялся своим мыслям. Помимо эпической фамилии, у сержанта был абсолютно, бритый череп и огромные уши – мечта чебурашки. Если это не орк, то тогда не знаю кто. Шрэк? Не смешите меня. Второй милиционер, с лицом белки из ледникового периода – глаза у него были грустные прегрустные и на выкате, засунул тонфу за ремень, зачем-то расстегнул себе ширинку и достал вялый свисток, не долго думая, он начал его лихорадочно шлифовать. – Нагнись, – приказал он. – Насиловать будите??? Никогда...никогда я не был настолько поражен. Происходящее не укладывалось в моей голове, даже с точки зрения логики... Я не расист и ненавижу подонков любой национальности, будь-то славяне, коренные москвичи или гости столицы – для меня не важно. Потому что отсутствие интеллекта простить можно, не всем быть Спинозами, а вот подлость и хамство исключительно приобретенные черты, которые надо лечить радикально и по возможности жестоко, что бы, навсегда с кровью, если не словом, то хоть кулаком, вбить в одурманенные западной пропагандой мозги, страх перед неизбежным наказанием. Иного они не понимают. Когда в родном городе милиция комплектуется исключительно выходцами из бывших союзных республик, когда милиционеры элементарно не разговаривают на русском языке, а их лица несут в себе отпечаток подленького желания нагнуть слабого, пользуясь крохами, которые на самом деле не так уж мелки, подаренной власти, вот тогда мне становится страшно. Не за себя, за более, менее нормальных людей, которые на улицах своего города чувствуют себя, не полноправными хозяевами, а арендаторами, которых можно вышвырнуть в любой момент на помойку. Меня не удивляет, что бывшие зэки, отсидевшие по два три срока, сейчас в основном директора банков и гуманитарных фондов время такое...финансово-олигархическая проституция. Но почему их, бандитов, наживших свое состояния на трагедиях, на смертях, на торговле, оружием, наркотиками, органами, отъеме недвижимости, закупке просроченного сырья из которого несчастные таджики клепают в подвалах вонючие пельмени и котлеты, почему их охраняет милиция? И от кого? Всей Москве давно глубоко положить на проблемы других людей, пока петух не клюнет в собственную задницу, мы будет увлеченно смотреть на повседневные ужасы, обсуждая сколько там человек убили, сколь осталось без крова, с таким чудовищным восторгом и даже не пытаемся скрыть свою радость от горя чужих нам людей. Лютнев часто рассказывает мне случаи из повседневной работы сотрудников МВД, последняя история уже переполнила душивший последние годы комок в горле, захотелось убивать, самолично обагрить руки кровью, яростно вырвать глотку, но только чью? В августе 2007 года страж порядка надругался над ребенком на берегу Москвы реки. При этом подонок использовал служебное удостоверение представителя органов правопорядка и угрожал ребенку ножом. Совершив преступление, насильник оставил ребенка на берегу и скрылся. Впоследствии злоумышленник был схвачен, ему оформили явку с повинной. При вынесении приговора суд учел признание вины подсудимым, явку с повинной, назначил возмещение морального вреда!!! Срок сотрудник МВД получил, три года – условно!!! Сейчас он трудится охранником в одной из частных структур, принадлежащей его бывшему начальнику. Кого душить? Какую падлу нужно уничтожить, что бы жить стало свежо, что бы говно наконец утонуло? Где выбраковка? Как же ее не хватает! Двое патрульных, недавно приехавших в Москву, насколько они должны быть уверены в своей безнаказанности, в неприкосновенности, что бы решить обобрать и изнасиловать одинокого прохожего. По истине у нас христианская страна. Повторюсь я не расист, во мне намешаны кавказская, русская и польские крови, но в многонациональной стране что-то неладно, если в МВД берут чурок. Именно чурок! Коими могут быть и русские. Злая волна поднималась во мне. Внезапно из арки вышел тучный мужчина с огромной черно-коричневой волосатой собакой, которая была едва ли не больше хозяина. Увидев нас, собака дружелюбно завиляла хвостом, а вот хозяин поспешил скрыться обратно в подъезде. – Давай быстрее, – поторопил орк товарища. – Не бойся, – рассмеялся гомик. – Русские трусливые свиньи, он небось сейчас побежал водку хлестать еще и в туалет со страху запрется. Я снял очки и посмотрел на бандитов. Они не отпрянули и тем более не испугались. – Гляди, у него глаза странные, обкуренный наверно, – весело сказал орк, обшаривая мои карманы. Экшен. Нога врезается смачно в обнаженное хозяйство. Плоть сминается с противным чавкающим звуком, несостоявшийся насильник летит два метра и ударяется спиной о бетонную арку. Я не спешу, что бы второй успел осознать ситуацию, он даже тянется к пистолету. Его рука с треском ломается, раз в запястье, два лопнул локоть, три сустав выходит из плечевой сумки, но орк не воет. Я держу его за горло, вплотную приблизив узкие глаза, его зрачки пылают отраженным светом в них почему-то мало страха, только боль и удивление. Ломаю ему нос и следующим движением рву уши. Болевой шок милостиво настигает его, еще несколько раз бью тело ногой, не сильно, что бы только сломать ребра. Подхожу ко второму он тоже без сознания, должно быть, после приземления ударился головой о стену. Наклоняюсь и одним движением рву ему рот, теперь в Москве будет свой Гуинплен. Я ничего не могу с собой поделать, я избил их сильно, намеренно калеча, делая инвалидов. Хотя потом конечно жалел. Но я никогда не мог принять, что к злу надо подходить с добром, возмездие должно быть неминуемо. Оставив бандитов, я побежал по следу бритоголовых и чувствовал, что катастрофически не успеваю, события дня вертелись вокруг меня какой-то замысловатой петлей, захватывая в свои кольца, но полностью лишая контроля. Забыв, что мне теперь не нужны эликсиры, я машинально вколол в плечо шприц с отравой, и активизировал тату. Зрение на мгновение стало черно-белым, мигнуло, и вернулись привычные краски, только запахи пропали. Опоздал. От бритоголовых, остались только кучки пепла. Лишь несколько бомжей осторожно выглядывают из темноты. В воздухе пахнуло свежестью, маленький грязный мужичок в замызганной то ли куртке, то ли коротком пальто, под слоем грязи было не разобрать, вдруг замерцал. Один стук сердца и в воздухе исчезает силуэт грязного бездомного, второе мерцание, сердце успевает ткнуть снова и материализуется огромная исполинская трехрогая тень на челе, которой застыла страшная неземная красота. Третье мерцание и мой кулак вонзается прямо под дых, появившемуся на секунду бомжу. Мужичок охнул и сложился пополам, запах свежести мгновенно улетучился, явив вонь помойки. Хорошо, что мой нос частично блокирован эликсиром, иначе могло вырвать. Я застыл с поднятым мечом над скорчившимся пахуньчиком. Мои глаза сияют интенсивным ровным, синим светом, освещая темное пристанище бездомных. К моему искреннему удивление вокруг стоят напряженные бомжи не делая попытки убежать, в их позах читается страх, стоило прикрикнуть на них, взмахнуть мечом и они, завывая бросятся на утек, но то что они уже не убежали, говорило о многом и уж точно не о любопытстве, жители улиц давно отучились от этого ненужного для спокойной жизни чувства. – Не убивай, не убивай, – стало доноситься из разношерстной толпы, – не убивай – он наш Закон. Не убивай, – голоса выстроились в один гневный гул. Толпа подалась вперед, на выручку своему негласному вождю. Я хмурю брови и угрожающе выставляю меч в сторону бездомных. Толпа не подала назад, как мне того хотелось, а ощерилась, выставив ножи, палки, в меня полетели камни и комки грязи, во всяком случае, хотелось, надеется на лучшее и считать, что черная лепешка, шлепнувшая по лбу именно грязь, а не что-нибудь похуже. – Да погодите вы! – Не собираюсь я его убивать, если бы хотел, давно перерезал вашему Закону глотку. Да стойте же! Меч уперся неподвижному пахуньчику в горло. Я наклоняюсь и тихо говорю: – Если хочешь жить, останови своих защитников. – А ты меня не убьешь? – голос у пахуньчика оказался звонким, как у подростка. – Чудак, хотел бы убил, давай живо! Пахуньчик с опаской следя за кончиком меча ненавязчиво маячившего перед его лицом, медленно поднялся. – Со мной все будет в порядке! – обратился Закон к своей пастве, он дает слово, что не причинит мне вреда. – Это мы еще посмотрим, – тихо говорю я, конвоируя пленника сквозь толпу бомжей. Бездомные злились, цыкали, но нападать никто не решался. Может, боялись, а может, просто для них слово Закона было, извините за тавтологию, Законом! Я долго вел пахуньчика, пока присутствие бомжей перестало ощущаться во всех смыслах. Зато действие эликсира начинало ослабевать, смрад идущий от пленника начинал пробиваться сквозь защиту. В таком состоянии Пахуньчик становился для ведьмака опасным, и надо было решать, его судьбу. Один шанс, оставить в живых древнее существо у меня был, но назвавшийся Законом, сам должен был, добровольно предложить этот выход. Я остановился возле небольшой рощи, недалеко от железной дороги. Вокруг не было ни души, небо, затянутое тучами, делали слепыми даже котов, но и те давно проорав все песни на крышах, отправились спать. Надо было закругляться, осталось десять, максимум пятнадцать минут и я уподоблюсь слепому, отдавшись на милость существу, лишенному человеческой логики. Вот если бы я не стал пить проклятый эликсир, все было бы иначе, а теперь придется расплачиваться жестокими болями и бессилием противостоять смертельной опасности. – Ты виновен в убийстве пяти человек, – я начал, не теряя, драгоценного времени. – Твоя кара смерть. – Я защищался и защищал своих подданных, – спокойно ответил Пахуньчик. – Не аргумент, – я покачал головой. – Во-первых, ты мог бы не убивать нападающих, а остановить их иначе, во вторых, с каких это пор люди, даже самые никчемные, стали подданными представителя иной расы? – С тех пор, как они признали меня своим Законом! – огрызнулся инопланетянин. – Это бритоголовые, что ли тебя признали? Представь, что я прилетел в вашу Северную Корону, – понимая, всю невозможность этого предположения Пахуньчик позволил себе усмешку, – и начал уничтожать твоих сородичей, руководствуясь своими принципами морали? Вы наверно поставите мне памятник? Ладно, мне некогда с тобой вступать в полемику, у меня осталось пять минут, либо ты предлагаешь выход... – я сделал умышленное ударение на этом слове. – Либо? – Либо, мое руководство получит отчет об удачно завершенном задании. – Я понял, чего ты хочешь, – Пахуньчик казалось, задумался. – Мне надо подумать. Меч взлетел и обрил часть бороды инопланетянина, задев краем его шею, три маленькие капли выступили на кончике клинка. – Я приношу клятву покорности! – поспешно произнес бомж и замерцал, точно подвесной шар на молодежной дискотеке. Он начал произносить слова клятвы. Каждое слово, на изначальном языке выходя из его рта, зависало в воздухе огненными буквами, я лишь успевал принимать их, левой рукой подтверждая, что клятва имеет силу. Буквы отпечатывались на моих ладонях и тут же исчезали, давая дорогу другим рунам. Призрачные драконы засуетились, боясь, что их хозяину будет причинен вред, но не почувствовав опасности, продолжили свой бег по кровеносным сосудам. Когда все было кончено. Пахуньчик устало присел прямо в мусор, однако его взгляд неотрывно смотрел на меня. Я кивнул и набрал номер оперативного центра. – Это Геральт. Задание не выполнено, объект сбежал до моего прихода. Я убрал телефон и посмотрел на изможденного бомжа. Пахуньчик уже закрыл глаза. В нем невозможно было представить что-то большее, чем изодранное жизнью нечто, переставшее быть разумным существом. Я усмехнулся своим мыслям и побрел к оставленной машине, предстояло добраться до дома.