Текст книги "Вашингтон"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 38 страниц)

РЕСПУБЛИКАНСКИЙ КОРОЛЬ

Через несколько дней после инаугурации Вашингтон написал Джорджу Огастину, настоятельно прося ускорить отъезд его тетушки в столицу, где ее очень ждут. В бальной зале в Доме собраний на Бродвее даже установили специальный диванчик на возвышении для президентской четы, но было ясно, что к балу, назначенному на 7 мая, Марта не поспеет.

Президент по-прежнему был объектом повышенного внимания, каждый его шаг подробно обсуждался, поэтому нужно было принимать во внимание любую мелочь, ведь он устанавливал норму поведения для всех последующих глав государства.

В Конституции были перечислены его права и обязанности, но никак не способы, какими их надлежало исполнять. По своему обыкновению Вашингтон обратился за советом к разным людям – Адамсу, Мэдисону, Гамильтону, Джею, Ливингстону: нужно придумать какой-то механизм, запустить его, а уж там дело пойдет само собой. Президента осаждали посетители, пришедшие по делу и без дела, его приглашали на самые разные мероприятия. Куда он может пойти, а где появляться не следует? Как избавиться от докучливых просителей и при этом не прослыть гордецом? Как, наконец, организовать работу?

Гамильтон посоветовал ввести для посетителей еженедельный прием, наподобие королевского, а также официальные обеды с небольшими группами законодателей, за которыми можно было бы обсуждать государственные вопросы и назначения на должности. Приглашения на частные обеды лучше отвергать и держать дистанцию.

Вашингтона это вполне устраивало: он не любил светской жизни, тяготился обществом незнакомых людей, поэтому ограничил свои выходы в свет строгим минимумом. Так, 11 мая он смотрел в театре на Джон-стрит одну из своих любимых пьес – «Школу злословия» Шеридана. Когда Вашингтон узнал от директора театра, что представление обычно начинается в семь вечера, однако можно задержать начало до его приезда, то заверил, что ждать никому не придется, и явился ровно в семь.

В газетах объявили, что приемы на Черри-стрит будут проводиться по вторникам в три часа пополудни; в другие же дни просят президенту не докучать. Посетителям необходимо было иметь при себе рекомендательное письмо.

Прибывших на прием приветствовали секретари – Хамфрис, Лир, майор Уильям Джексон или Томас Нельсон-младший, сын губернатора Виргинии – и помогали выйти из экипажа. Ровно в три часа двери столовой распахивались и Вашингтон встречал посетителей, стоя у камина в величественной позе. На нем был костюм из черного бархата, на руках – желтые перчатки, волосы стянуты в хвост и напудрены. Ровно в четверть четвертого двери закрывались, и те, кто не успел войти, на прием уже не попадали. Лишнюю мебель из комнаты вынесли, чтобы было больше места. В последнее время Вашингтон начал глохнуть, зато у него была прекрасная память на имена, поэтому Дэвид Хамфрис громким голосом объявлял гостей. В самый первый раз Хамфрис так помпезно произнес имя самого президента, что тот неодобрительно покосился на него.

Гости подходили по одному, обменивались поклонами с Вашингтоном и становились в круг. Рукопожатий не было – Вашингтон клал одну руку на эфес шпаги, а в другой держал треуголку с кокардой и черным пером. Медленно обходя по кругу посетителей, он успевал поговорить с каждым, а затем возвращался на свое место у камина. После этого всё повторялось в обратном порядке: гости по очереди раскланивались и уходили. В четыре часа прием заканчивался.

Четырнадцатого мая в Маунт-Вернон прибыл еще один племянник Вашингтона, девятнадцатилетний Роберт Льюис, чтобы сопроводить первую леди в Нью-Йорк. Оказалось, что к отъезду еще ничего не готово. Марта руководила укладкой вещей, в доме стоял дым коромыслом. Только через день дорожными сундуками набили фургон, а Марта с Нелли и Вашиком погрузилась в карету и отправилась в путь в сопровождении шести рабов. Остальные всячески выражали свое огорчение от расставания с госпожой. На подъезде к Филадельфии ее встретили глава городской администрации и кавалерийский отряд почетного караула. Наконец 27 мая она достигла Элизабеттауна, где ее встречал супруг, и повторилась та же церемония, что и месяц назад. Малыш Вашик пришел в восторг от поездки на барже и от парада, а Нелли часами простаивала у окна на Черри-стрит, разглядывая проезжающие нарядные экипажи.

В президентской резиденции теперь проживало 30 человек; три секретаря – Хамфрис, Нельсон и Льюис – спали в одной комнате на третьем этаже. Хамфрис тогда писал пьесу и по ночам расхаживал по холлу в ночной рубашке, декламируя стихи.

Всего через день после приезда Марте пришлось устроить ужин в честь руководства Конгресса, а еще через день она давала прием для всего нью-йоркского общества (ее согласия никто не спрашивал). «У меня нет ни получаса времени для себя самой с самого дня приезда», – жаловалась бедняжка в письме Фанни Бассет. Привыкшая одеваться просто, Марта теперь должна была следовать моде (по примеру супруга она заказала для себя ткани отечественного производства), к тому же ее седые волосы каждый день укладывали в новую прическу. Возможно, женщина помоложе была бы рада поменяться с ней местами, но Марту всё это тяготило. Однако она не подавала виду и по-прежнему была радушна и приветлива с многочисленными гостями. Зрение начало ее подводить, зато зубы были не так плохи, как у супруга, позволяя улыбаться.

Однако улыбка довольно быстро исчезла с ее лица: в середине июня у Джорджа поднялась температура, а на бедре образовалась и стала быстро увеличиваться опухоль, причинявшая такую боль, что он не мог сидеть. Супругов пронзило воспоминание: четыре года назад точно такие же симптомы возникли у одного из надсмотрщиков, и он истаял как свечка.

К президенту призвали доктора Сэмюэла Барда, который сильно встревожился и несколько дней не отходил от постели высокопоставленного пациента. «Я не боюсь смерти и готов услышать худшее, – сказал ему Вашингтон. – Сегодня или через 20 лет – какая разница? Я знаю, что я в руках Провидения». Но его окружению было не всё равно, сегодня или через 20 лет. Президента только что избрали! Новость о его болезни тщательно скрывали, и обыватели могли догадаться, что что-то не так, лишь по косвенным признакам: движение по Черри-стрит перекрыли, а перед резиденцией разбросали солому, чтобы гасить звук шагов.

Семнадцатого июня доктор Бард решился на операцию, попросив присутствовать при ней своего отца, опытного хирурга, который сам из-за возраста уже не брал в руки скальпель. Наркоза в те времена не было, но Вашингтон стоически переносил дикую боль. Когда Бард-младший вскрыл карбункул, отец велел ему резать глубже – «видишь, как хорошо он терпит!».

Четыре недели после операции Вашингтон был прикован к постели. Его карету переделали внутри, чтобы он мог в ней лежать; четверо слуг заносили его туда на носилках, и каждый день он вместе с супругой совершал часовые прогулки по городу, чтобы подышать свежим воздухом. «Рад сообщить Вам, что здоровье мое восстановилось, – писал он 3 июля Джеймсу Мак Генри, – но я еще очень слаб…» Однако на следующий день, в годовщину принятия Декларации независимости, на Черри-стрит явились барон фон Штойбен и Александр Гамильтон – президент и вице-президент Нью-Йоркского общества Цинциннатов, – перед тем как отправиться в церковь Святого Павла, где Гамильтон должен был произнести речь в честь Натанаэля Грина. В память о друге Вашингтон заставил себя подняться с постели и встречал гостей на пороге – в мундире и при всех регалиях.

Жизнь понемногу возвращалась в прежнее русло, президент возобновил исполнение своих церемониальных обязанностей. Каждый второй четверг Вашингтоны устраивали официальный обед. Список гостей всякий раз обновлялся: президент стремился соблюсти равновесие между депутатами от северных и южных штатов. Садились за стол ровно в четыре, опоздания не допускались: повар ориентируется по часам, объяснял Вашингтон. Джордж и Марта сидели в середине стола, друг против друга, а по обоим его концам – Тобайас Лир и Роберт Льюис. Подавали несколько перемен блюд – рыбу, мясо, ветчину, птицу – и несколько десертов – мороженое, желе, пироги, пудинги, фрукты. Вашингтон выпивал пинту пива и два-три бокала вина, что помогало ему расслабиться. Но обычно эти обеды были чопорно скучны и не сопровождались оживленной беседой. Причина крылась в прогрессирующей глухоте Вашингтона, которую он хотел скрыть от посторонних. Он мог притвориться, будто понимает, о чем идет разговор, не вступая в него, но был не в состоянии сам вести диалог, поскольку не слышал ответов на свои вопросы, а когда он молчал, остальные как-то не решались заговорить.

Обеденный стол был роскошно сервирован: Вашингтон велел переплавить кое-какое старое серебро и изготовить новый чайный сервиз со своим гербом. Гавернир Моррис, находившийся тогда в Европе, купил для него ведерки для охлаждения вина и декоративные зеркальца для стола, в которых отражались бы столовое серебро и канделябры. Вашингтон заказал также фарфоровый сервиз, украшенный орлом Общества Цинциннатов.

Все 20 слуг, в том числе семеро рабов, носили белые ливреи с красными обшлагами и лацканами, шляпы с кокардами, перчатки и сверкающие туфли. Билли Ли, наконец-то приехавший в Нью-Йорк 22 июня, исполнял обязанности дворецкого; Тобайас Лир купил ему шелковые чулки.

Кухня была поручена Сэму Фраунсису – бывшему владельцу таверны, где Вашингтон устроил прощание с боевыми друзьями. Во время обедов он присутствовал в столовой как метрдотель – в парике и в штанах до колен. Необыкновенные яства, которые вышколенные им официанты подавали на стол, порой приводили гостей в замешательство: не все знали, как надо есть устриц или омаров. А Вашингтон хотя и любил шикануть, не мог себе позволить швырять деньги на ветер и выговаривал Фраунсису за лишние расходы (он всегда лично просматривал все счета). «Он может меня уволить, может даже убить, если захочет, но пока он президент Соединенных Штатов, а я имею честь быть его экономом, в этом доме будет всё самое лучшее, что только можно сыскать во всей стране», – отвечал на упреки Фраунсис. Правда, в феврале 1790 года ему всё же пришлось оставить эту службу.

По вторникам Джордж принимал преимущественно мужчин, поэтому Марта решила устраивать вечера для дам – по пятницам, с семи до десяти. Там подавали чай, кофе, мороженое и лимонад. Хозяйка встречала приглашенных, сидя на софе. Она не носила драгоценностей, считая это неприличным при республиканском правлении, и велела обращаться к себе просто «миссис Вашингтон». Справа от нее обычно сидела Абигейл Адамс, и если какая-то дама занимала это место, Вашингтон, строго следивший за соблюдением протокола, просил ее пересесть.

Президента на этих вечерах было не узнать: в коричневом сюртуке, без шляпы и шпаги, он расхаживал по комнате и любезно, изящно и непринужденно общался с гостьями. В дамском обществе он явно чувствовал себя свободнее. Поскольку Джордж, как обычно, вставал на заре, Марта завершала пятничные вечера еще до десяти часов, просто объявляя, что ей и президенту пора спать.

По утрам, просматривая газеты, Вашингтон неизменно находил в них желчные комментарии по поводу его приемов и обедов: американский президент обзавелся собственным двором! республиканские принципы попираются! мы на пороге новой революции! Вряд ли авторы этих заметок, скрывавшиеся под псевдонимами, когда-нибудь бывали при настоящем королевском дворе.

Народу же нравилось, что президент выглядит величаво. В конюшне Вашингтона находилось около дюжины лошадей; для утренних выездов верхом он предпочитал белоснежных Прескотта или Джексона. Ночью грумы натирали их особым белым составом и покрывали длинной попоной; к утру кони сияли белизной, которую подчеркивали копыта, выкрашенные черной краской. Лошадям чистили зубы и полоскали рот. Седла были оторочены леопардовой шкурой с золотой окантовкой.

Президентскую карету везли шесть гнедых лошадей, подобранных одна к одной; ими управляли четыре форейтора и кучер. Джордж и Марта иногда выглядывали из окон, а иногда опускали черные кожаные шторки. В 1790 году Вашингтон украсил свою карету аллегориями времен года и своим гербом.

Порой президент прогуливался по улицам пешком, обмениваясь приветствиями с горожанами – в отличие от Джона Адамса, перемещавшегося только в карете, запряженной шестериком. Во время одной из таких прогулок он зашел в лавку, где была нянька с мальчиком лет шести. «Вот, ваша милость, – сказала она, подтолкнув ребенка к президенту, – этого малыша назвали в вашу честь». Вашингтон погладил его по голове. Конечно, он не мог тогда знать, что мальчик, Вашингтон Ирвинг, станет писателем и напишет биографию первого президента США.

Вашингтон был завзятым театралом, и в театре на Джон-стрит (простом деревянном здании, больше напоминавшем сарай) ему отвели особую ложу с гербом Соединенных Штатов. Вашингтон неизменно появлялся там ровно в семь, оркестр исполнял «Президентский марш», а публика разражалась приветственными возгласами. Поскольку о том, будет ли президент на представлении, объявляли заранее, в такие дни в зале было много ветеранов, которые махали ему шляпами.

По воскресеньям Вашингтон посещал утреннюю службу в церкви Святого Павла, где для него было отгорожено место. Во второй половине дня он писал длинные письма Джорджу Огастину в Маунт-Вернон, давая множество наставлений по поводу севооборота, разведения мулов и тому подобных вещей. Наконец, по вечерам он читал вслух проповеди или отрывки из Священного Писания. Он не был начетчиком, христианские добродетели не являлись для него пустым звуком; президент всегда подавал милостыню разорившимся фронтовикам, толпившимся у дверей его резиденции, а также активно занимался благотворительностью – но практически всегда анонимно.

Разумеется, не это составляло его основные обязанности. Президент был главой исполнительной власти и, по Конституции, «удостоверял в должности всех должностных лиц США». Однако в Основном законе ничего не было сказано, например, о составе правительства. В наследство от Континентального конгресса новой власти достались четыре департамента – иностранных дел, военный, почтовый и казначейство; они были подотчетны Конгрессу до учреждения новых департаментов, а пока держали Вашингтона в курсе всех дел. Кадровые вопросы нужно было решить как можно быстрее. К тому же президент назначал всех судей в стране. Неудивительно, что его со всех сторон осаждали соискатели должностей. Но Вашингтон не принимал в расчет ни родства, ни кумовства, оценивая лишь способности кандидатов. Например, он отказал своему племяннику Бушроду Вашингтону в должности прокурора Виргинии, отдав ее более опытному человеку, зато Генри Нокса не задумываясь назначил военным министром. Но делать это он должен был «по совету и с согласия сената».

Пятого августа сенат отверг назначение Вашингтоном Бенджамина Фишбурна сборщиком налогов в порт Саванны. Президент, хотя еще не оправился от болезни, приехал в Федерал-холл и поднялся на второй этаж. 22 сенатора, не ожидавшие его прихода, застыли, как статуи. Вице-президент Адамс вскочил со своего кресла и предложил его Вашингтону. Тот гневно потребовал объяснений, почему отвергнута предложенная им кандидатура. После долгой неловкой паузы сенатор от Джорджии Джеймс Ганн дал требуемые объяснения, но при этом открыто намекнул, что сенат не обязан это делать. Несмотря на то что всё это было сказано очень учтиво, Вашингтон пришел в сильное раздражение и, вернувшись домой, пожалел о посещении сената.

Но это были еще «цветочки». В начале августа Генри Нокс сообщил Вашингтону, что разработал мирный договор с индейцами, жившими на территории современных Джорджии, Флориды, Алабамы и Миссисипи, на земли которых покушались поселенцы, и что в этом договоре есть несколько тайных статей. Президент намеревался отправить для переговоров делегацию из трех человек, но прежде решил посоветоваться с сенатом. На сей раз он заранее предупредил о своем визите. 22 августа Вашингтон вновь занял место Адамса; слева от него сидел Нокс. Текст договора передали Адамсу, который зачитал его вслух. Один из сенаторов предложил создать комитет для рассмотрения договора, но Вашингтон сухо возразил, что специально привез с собой военного министра для необходимых разъяснений. Зачем еще комитет? Однако он согласился дать сенату время на раздумья и покинул зал с видом оскорбленного достоинства. Пару дней спустя он вернулся, и сенат одобрил назначение трех переговорщиков. Вашингтон же решил больше никогда не появляться в сенате, а все вопросы обсуждать в письменной форме. В формулировке «по совету и с согласия» акцент был сделан на последнее слово.

Первого сентября 1789 года Вашингтон давал обед, на котором барон фон Штойбен веселил присутствующих своими рассказами. Но вдруг хохот смолк – Вашингтону передали записку, извещавшую, что 25 августа скончалась Мэри Болл-Вашингтон, которой шел 82-й год. Джордж, никогда не питавший к матери особой нежности, но строго соблюдавший законы этикета, заказал для всех домочадцев черные ленты и розетки; члены правительства носили черную повязку на рукаве, дамы – черные ленты и бархотку на шее. Приемы по вторникам отменили на три недели. После этого официальная жизнь вошла в обычное русло, но Вашингтон носил траур еще пять месяцев.

В сентябре было окончательно сформировано правительство, которое действовало по принципу военного совета; главы департаментов собирались вместе по мере необходимости, а по частным вопросам президент запрашивал их мнение в письменной форме. Генри Нокс был утвержден на посту военного министра, министром финансов стал Александр Гамильтон (Роберт Моррис отказался от этой должности), а в госсекретари, то есть министры иностранных дел, Вашингтон прочил Томаса Джефферсона. Сначала он хотел назначить на этот пост Джона Джея, исполнявшего обязанности министра иностранных дел согласно Статьям Конфедерации, но тот предпочел стать председателем Верховного суда. Джефферсона назначили заочно, даже не спросив его согласия: в сентябре он еще плыл через океан, возвращаясь из Парижа. Новость, которую он узнал по прибытии в Норфолк, его вовсе не обрадовала: он предпочел бы вернуться во Францию и следить за событиями французской революции. Президент назначил также послов. Остроумный Гавернир Моррис отправился посланником в Англию, чтобы сгладить острые углы в отношениях между бывшими метрополией и колониями. На этом осенняя сессия Конгресса завершилась.

Разобравшись с делами государства, Вашингтон уладил дела семейные. Мать в завещании назначила его своим душеприказчиком. Она оставила сыну кровать, шторы, бело-синее лоскутное одеяло и трюмо, но он отдал их сестре. На его долю приходилась также пятая часть материнского имущества. Его распродали с аукциона в октябре: лошадей, скот, овец и свиней, сельхозорудия, повозки, сено и фураж. Джорджу достались два раба и 400 акров сосняка, которые он подарил сыну Бетти, Роберту Льюису.

Обилие бумажной работы плохо сказывалось на здоровье Вашингтона. Доктор Крейк рекомендовал побольше двигаться, и президент задумал соединить полезное с приятным: совершить поездку по стране. Посоветовавшись с Гамильтоном, Ноксом и Джеем, он решил начать с Новой Англии – себя показать и людей посмотреть. В опровержение слухов о своих королевских замашках он взял с собой только Тобайаса Лира, Дэвида Хамфриса и Уильяма Джексона да еще шестерых слуг. Поскольку первым пунктом маршрута был Массачусетс, Вашингтон предложил Адамсу поехать с ним, но тот отказался.

Готовясь к поездке, Вашингтон, только недавно оправившийся от болезни, каждое утро ездил верхом два часа, а днем еще час гулял пешком. Ему явно не терпелось отправиться в дорогу. Отъезд наметили на середину октября.

Президент положил за правило не останавливаться в частных домах. Поездка должна быть сугубо деловой: никаких ненужных торжеств, речей и банкетов. Оратор из него всегда был неважный, а теперь к недостатку красноречия добавилась и проблема вставных челюстей, которые то и дело норовили вывалиться изо рта. Нью-йоркский дантист Джон Гринвуд, сменивший доктора Лемайера, изготовил для Вашингтона несколько пар челюстей из кости бегемота, крепившихся к единственному зубу и соединенных золотыми пружинками. Они были либо слишком широки, либо сильно выдавались вперед, из-за чего обе губы нелепо оттопыривались. Вставные зубы заставляли его также придерживаться особой диеты из блюд, которые не нужно жевать (в поваренной книге Марты записано множество рецептов каш и желе).

Начало поездки было удачным: перед Нью-Хейвеном (Коннектикут) 17 октября президентскому кортежу удалось объехать проселком высланный навстречу эскорт и обойтись без лишней помпы. Вашингтон исключил из маршрута Род-Айленд, поскольку этот штат еще не ратифицировал Конституцию, и направился в Бостон. По дороге он опытным глазом межевщика присматривал места для будущих каналов, дорог, прочих «инфраструктур», посетил суконную мануфактуру в Хартфорде и, хотя был не вполне доволен качеством ее продукции, заказал костюм для себя и отрезы на штаны для слуг. Массачусетс приятно удивил его имущественным равенством населения: ни богатых, ни бедных.

В Бостоне обойтись без церемоний оказалось невозможно: горожане еще не поблагодарили своего освободителя и горели желанием это сделать. Вашингтон облачился в мундир с золотыми эполетами и пересел из открытой коляски в седло. Утро 24 октября выдалось холодным и пасмурным; у Кембриджа, где президенту предстояло устроить смотр милиционным войскам, кортеж застопорился из-за спора о том, кому – городским властям или руководству штата – встречать важного гостя. Осерчавший Вашингтон громко спросил, нет ли в город другой дороги. Спор решился в пользу муниципального начальства.

В Бостоне звонили колокола; французский флот, стоявший на рейде, салютовал президенту; отдельный залп прогремел с Дорчестерских высот как напоминание о былом триумфе. У здания городского совета воздвигли триумфальную арку с надписью: «Человеку, объединяющему сердца». Вашингтон вышел на балкон; плотная толпа внизу приветствовала его одобрительным гулом; хор грянул гимн в его честь. Генерал не смог удержаться от слез, которые украдкой утирал платком.

Губернатор Джон Хэнкок предложил президенту воспользоваться его гостеприимством, но тот остановился в гостинице, однако согласился пообедать вдвоем. Он ожидал, что Хэнкок заедет к нему, Хэнкок же, сославшись на подагру, этого не сделал. Речь шла не просто об этикете, а о государственном принципе: президент главнее губернатора, даже если находится не в столице, а в его штате. В итоге Хэнкок всё-таки подчинился и слуги принесли его к Вашингтону в носилках, всего перевязанного.

Президент же серьезно рисковал здоровьем: в Бостоне тогда свирепствовала эпидемия инфлюэнцы, которую по случаю визита прозвали «президентским кашлем». Вашингтон тоже заболел, но всё же посетил библиотеку и музей при Гарвардском университете, парусинную мануфактуру и поднялся на борт флагмана французского флота, приняв королевские почести. Дамы устроили обед в его честь и упросили позировать для портрета, копии которого потом украшали многие дома. Вообще каждый вечер Вашингтон проводил в дамском обществе, на балах и концертах, чему был очень рад. Вот только здоровье уже не позволяло ему, как прежде, плясать часами; он оставил для себя лишь величественный менуэт.

Через пять дней Вашингтон продолжил путь. Городки Нью-Хэмпшира были грязными и бедными, но каждый почитал своим долгом принять президента «по-королевски». Устав от почетных караулов, салютов, триумфальных арок, славословий, в Портсмуте Вашингтон ушел с рыбаками в море. Ему не везло, и один рыбак, подцепивший на крючок треску, передал удочку президенту, чтобы тот сам вытащил рыбу и вернулся не с пустыми руками. Вашингтон дал ему серебряный доллар.

Обратный путь стал сплошным кошмаром: президентский кортеж плутал по дорогам без указателей, расспросы местных жителей вносили еще большую путаницу; забронированные заранее места в тавернах оказывались заняты, и приходилось ехать ночевать в другой город; обхождение с постояльцами было далеко не учтивым. И всё же цель была достигнута: за месяц Вашингтон посетил около шестидесяти городов и поселков, упрочив свою популярность и внушив гражданам чувство принадлежности к единой нации. Тем не менее, вернувшись 13 ноября в три часа дня на Черри-стрит, обняв Марту, Нелли и Вашика, он испытал несказанное облегчение. Правда, это была пятница, и вечером на еженедельный прием пришли гости.