Текст книги "Вашингтон"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)

Всю зиму Вашингтон и Мэйсон занимались усилением ополчения и, чтобы ускорить процесс, даже оплачивали экипировку из собственных средств. Но лишних денег у них не было, и они, посоветовавшись с местным руководством, решили обложить жителей графства Фэрфакс подушной податью в три шиллинга «ради общей пользы, защиты и обороны обывателей». Избежать уплаты этого «добровольного» налога было невозможно: деньги собирал местный шериф, не заплативших вовремя заносили в особый список. Как обычно бывает, где деньги – там и ссоры: Вашингтон обозлился на Мэйсона, утверждая, будто тот собирает налог с охотно его отдающих, предоставляя ему выколачивать эти несчастные три шиллинга из всех остальных; Мэйсон возмутился, что его сочли способным на такую низость. По счастью, они помирились и совместными усилиями превратили графство Фэрфакс в центр сопротивления британским властям. В январе «Виргиния газетт» прославила своего героя нескладным, но полным энтузиазма четверостишием:

 
In spite of Gage ’s flaming sword
And Carleton’s Canadian troop
Brave Washington shall give the word,
And we ’II make them howl and whoop.
(Несмотря на пламенеющий меч Гейджа
И канадские войска Карлтона,
Храбрый Вашингтон отдаст нам приказ,
И они у нас закричат и завоют.)
 

В феврале 1775 года Джордж Мэйсон опубликовал план по созданию ополчения и предложил направить на предстоящий Конвент в Ричмонде прежних, уже проявивших себя в деле депутатов, а не выбирать новых.

Вырвавшиеся как-то у Вашингтона слова о том, что он на свои деньги вооружит тысячу солдат и поведет их на Бостон, передавались из уст в уста. Все были уверены, что средств на это у него хватит. Даже родной брат Джек попросил у него взаймы 200 фунтов. «У меня вовсе нет лишних двухсот фунтов, – отвечал ему Вашингтон 6 марта. – Мне предстоят расходы по одной статье и в особенности крупные траты на освоение моих земель за Аллеганскими горами, чтобы выполнить условия, на каких они были предоставлены. Я сам с радостью занял бы эту сумму на несколько месяцев, настолько трудно мне при нынешней нехватке наличных денег покрыть эти срочные расходы и при этом еще выполнить другие обязательства».

В тот же день он написал длинное письмо с инструкциями своему управляющему Уильяму Стивенсу, находившемуся в стране Огайо, которому надлежало немедленно сплавиться по реке к Большой Канавге и приступить к работам:

«Не знаю, попытается ли кто из белых рабочих от Вас сбежать, но во избежание этого присматривайте за ними как можно строже; как только причалите, вытащите каноэ повыше на берег (не говоря им зачем) и накройте, чтобы не растрескались от солнца. Оставьте Гилберту Симпсону точный перечень всех вещей, которые возьмете с собой вниз по реке, за исключением самых пустяшных, чтобы г-н Кливленд знал, что́ у Вас есть и нужно ли ему раздобыть для Вас что-нибудь еще. Заставляйте рабочих и негров заботиться о своей одежде и чинить ее в случае надобности.

Прилагаю описание каждого рабочего: если кто-нибудь сбежит, пообещайте хорошую награду тому, кто приведет его обратно к Вам, ко мне или к майору Кроуфорду [19]19
  Двадцать третьего апреля Вашингтон поместил объявление о награде за поимку двух рабочих – плотника и кирпичника, – сбежавших 19-го числа. Владельцам судов предписывалось не принимать беглецов, а тому, кто доставит их в дом хозяина, было обещано 20 долларов за каждого.


[Закрыть].

Позаботьтесь об инструментах, чтобы ни один не пропал или не был забыт, когда Вы поедете дальше. Проследите также, чтобы они были у каждого работника; если окажутся лишние – тем лучше, поскольку я, вероятно, пришлю Вам еще людей через некоторое время… Я дал Вам денег на расходы и надеюсь – и прошу – как можно больше ограничить дорожные издержки».

Всё надо было продумать, всё предусмотреть, и всё равно он знал, что без хозяйского присмотра дела не делаются, он должен поехать туда сам – в мае или чуть позже. В общем, сразу, как только вырвется.

Семнадцатого марта 1775 года отдельная рота графства Ричмонд известила полковника Вашингтона о том, что он был единогласно избран ее командиром, «в случае если придется прибегнуть к оружию для защиты Короля (!) и страны». Ополченцы поставили себе задачу превратиться к лету в пристойную боевую единицу и приглашали полковника устроить им смотр в удобное для него время, а пока ждали от него указаний.

Три дня спустя, в понедельник, в Ричмонде, в англиканской церкви Святого Иоанна, собрался второй Виргинский конвент. Делегаты ратифицировали резолюции Континентального конгресса, подтвердив намерение защищать и отстаивать «нерушимые и справедливые права и свободы законопослушных и верных подданных Его Величества в Америке», и одобрили работу семи делегатов от Виргинии.

Двадцать третьего марта героем дня стал Патрик Генри, предложивший резолюцию о необходимости вооружаться. Он произнес пламенную речь: «Столь ли дорога нам жизнь или сладок мир, чтобы купить их ценою цепей и рабства? Не допусти этого, Всемогущий Боже! Не знаю, каким путем пойдут другие, мне же дайте свободу или смерть!»

«Свободу или смерть!» – подхватили остальные, и Вашингтон повторил эти слова вместе со всеми. Эта фраза легко пришла ему на язык: он почти наизусть знал пьесу «Катон», и от сцены из второго акта у него всегда мурашки бежали по коже: «Не время говорить о пустяках: ярмо иль трон, свобода или смерть».

Некоторые депутаты, зарекомендовавшие себя пламенными патриотами, в том числе Эдмунд Пендлтон, всё же воспротивились столь решительным мерам. Тогда Томас Джефферсон произнес умную и убедительную речь, развив в ней теорию республиканства. Вашингтон, по обыкновению, молчал, пребывая в тягостных раздумьях, но когда Генри запальчиво сказал, что смешно думать о мире, когда мира вовсе нет, все взгляды обратились именно на Вашингтона.

Постановили, что «находящееся под добрым командованием ополчение из джентльменов и йоменов (то есть дворян и крестьян-землевладельцев – Е. Г.)является естественной силой и единственной защитой свободного правительства; такое ополчение в сей колонии навсегда избавит метрополию от необходимости держать здесь с целью обороны постоянную армию или наемные силы – нарушителей покоя, представляющих собой угрозу для свобод народа, – и лишит ее предлога для обложения нас налогом на их содержание».

Вашингтон вошел в комитет, который занялся созданием в каждом графстве добровольческих рот, а также в другой – для разработки плана по развитию ремесел и мануфактур. Конвенту предстояло вновь избрать семерых делегатов – на Второй Континентальный конгресс. Первыми в списке оказались Пейтон Рэндольф, Джордж Вашингтон и Патрик Генри.

Его брат Джек тем временем занимался обучением одной из рот. Джордж похвалил его за это и пообещал устроить части смотр этим летом, вместе с ротой из Ричмонда. «Я с радостью приму честь командовать ею… поскольку намерен посвятить всю свою жизнь и состояние делу, которому мы служим».

Вашингтон вернулся домой, и его оглоушила очередная новость: патент на земли, полученные им по прокламации 1754 года, – 23 тысячи акров! – аннулирован, поскольку проводивший землемерные работы Уильям Кроуфорд не был должным образом на это уполномочен. Это что, злая шутка? Столько сил, времени, денег потрачено – и всё зря? До какой мелкой мести опускаются те, кто должен служить образцом великодушия!

«Это известие показалось мне настолько невероятным, что я не обратил на него внимания, пока не увиделся в прошлую пятницу с г-ном Уилпером, который, подтвердив сообщение, добавил, что все держатели патентов (которых он повидал) в силу этой прокламации чрезвычайно расстроены и не знают, что начать и что об этом думать, как поступить в столь необычном случае, – писал Вашингтон 3 апреля лорду Данмору. – Вот из-за чего я позволил себе обеспокоить Вашу светлость сим письмом, будучи убежден в Вашем желании услышать и намерении исправить всякую обоснованную причину для жалоб, поданных на Ваше рассмотрение. <…> Я уверен, что Вы как порядочный человек задеты оскорблением, нанесенным другим…»

У лорда Данмора в апреле были другие заботы: опасаясь, что одна из рот ополчения захватит пороховой склад в Уильямсберге, он велел пехотинцам с британской шхуны «Магдалена» вывезти со склада 15 бочонков с порохом и переправить на военный корабль, стоявший на якоре в Норфолке, – якобы для подавления бунта рабов, поклявшись вернуть потом порох обратно, если это потребуется для защиты колонии. Когда разъяренные патриоты уже собирались захватить дворец губернатора, Вашингтон призвал их сохранять спокойствие и посоветовал пяти отдельным ротам, перешедшим к тому времени под его командование, не выступать на Уильямсберг. 24-летний плантатор Джеймс Мэдисон усмотрел в этом малодушие: он считал, что Вашингтон боится гражданской войны, которая непременно нанесет ущерб его частной собственности. Но Вашингтону было сорок три, и он прекрасно понимал, что британский слон одним ленивым движением ноги растопчет американскую моську. «Было известно, что ресурсы Великобритании практически неисчерпаемы, ее корабли покрывают океан, ее войска пожинают лавры во всех концах света… Нужны были деньги, нерв войны», – отмечал он. Но у колонистов имелось нечто более ценное: неукротимая решимость, сознание своей правоты и вера в то, что Бог на их стороне.

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО

Четырнадцатого апреля 1775 года генерал Гейдж получил от госсекретаря графа Дартмута приказ разоружить мятежников, прятавших оружие в Конкорде (Массачусетс), и арестовать лидеров бунтовщиков – Сэмюэла Адамса и Джона Хэнкока [20]20
  Джон Хэнкок(1737–1793) – богатый коммерсант, член городской администрации, депутат Законодательного собрания Массачусетса. В 1768 году предстал перед судом по обвинению в нарушении закона о гербовом сборе и контрабанде, но был оправдан. Хэнкок и Адамс, как и Вашингтон, состояли в масонском братстве.


[Закрыть](оба скрывались в соседнем Лексингтоне). Чтобы не вызывать волнений, Гейдж не стал издавать письменного приказа об аресте, а подполковнику Смиту, посланному в Конкорд, велел удерживать солдат от грабежа и уничтожения частной собственности.

Но разведка милиционных сил сработала четко: доктор Джозеф Уоррен, председатель Провинциального конгресса Массачусетса, поручил серебряных дел мастеру Полу Ревиру, активному деятелю «сопротивления», немедленно отправиться из Бостона в Конкорд и предупредить о выступлении регулярных войск.

В ночь на 18 апреля Ревир пересек на весельной лодке Чарлз-Ривер, проскользнув мимо стоявшего на якоре военного корабля «Сомерсет», благополучно прибыл в Чарлзтаун и поскакал в Лексингтон, избегая встреч с британскими патрулями и стучась почти в каждый дом на дороге. Четыре десятка других гонцов помчались на север. Около полуночи Ревир был в Лексингтоне; полчаса спустя из Бостона прибыл кожевник Уильям Доус – еще один посланец Уоррена. Они вместе предупредили Адамса и Хэнкока. Те решили, что силы, выдвинувшиеся из Бостона, слишком велики для ареста двух человек, их истинная цель – Конкорд. Во все ближайшие города были посланы нарочные, а Ревир и Доус помчались дальше в Конкорд, захватив с собой доктора Сэмюэла Прескотта.

В Линкольне их перехватил британский патруль, но Прескотту удалось перемахнуть на лошади через забор и скрыться в лесу; он единственный добрался до цели, потому что Доус, тоже сбежавший, упал с лошади и расшибся. Ревира принялись допрашивать, но тут сработала система оповещения, взятая колонистами на вооружение еще со времен войны с индейцами: звонили в колокола, били в барабаны, стреляли из ружей, трубили в трубы – ополченцев призывали браться за оружие. Патрульные решили отпустить пленника, узнав от него, что значит весь этот шум. Британский отряд еще грузился на лодки в Кембридже под Бостоном, а на 40 километров в округе все уже знали о его приближении.

На рассвете 19 апреля 700 британских солдат наткнулись у Лексингтона на небольшой отряд добровольцев. Грянули выстрелы; восемь колонистов были убиты, десять ранены; британцы, потерявшие только одну лошадь, двинулись вперед. Но в Конкорде, у Северного моста, их со всех сторон атаковали вооруженные фермеры – минитмены, которые метко стреляли, прячась за деревьями и заборами. Три королевские роты потеряли убитыми и ранеными 273 человека, колонисты – 95. Британцы отступили к Бостону; их преследовали ополченцы, нанося тяжелый урон. Только благодаря присланному подкреплению и стремительному продвижению разбитый отряд смог добраться до Чарлзтауна, под прикрытие своих кораблей, не был окружен и уничтожен.

Выстрелы в Конкорде, как поется в гимне, сложенном по этому случаю Ральфом Эмерсоном, «прогремели на весь мир». А по выражению Джона Адамса, после сражения при Лексингтоне пришлось отложить перо и взяться за меч.

Во всех колониях молодые люди надевали форму милиционных сил и упражнялись в ружейных приемах. Вашингтон зарылся в военные трактаты, чтобы освежить свои познания о Марсовой науке. В Маунт-Вернон зачастили соседи-военные: плох тот солдат, кто не стремится стать генералом, а бывшие сослуживцы, некогда обойденные чинами, теперь горели желанием наверстать упущенное и ревниво присматривались к возможным конкурентам. Один раз Вашингтон обедал в обществе Чарлза Ли, другой – с девятнадцатилетним Генри Ли Третьим, только осенью выпущенным из Колледжа Нью-Джерси, начинавшим карьеру адвоката и мечтавшим о лаврах полководца. 48-летний Горацио Гейтс остался ночевать. Возможно, они вспоминали злосчастную кампанию Брэддока, в которой участвовали вместе. Правда, воспоминания Гейтса довольно быстро обрывались: он был тяжело ранен на берегах Мононгахилы. В дальнейшем ему доводилось принимать участие только в мелких стычках; чин майора был ему пожалован лишь потому, что именно он доставил в Англию весть о завоевании Мартиники в 1762 году. Для продвижения по службе в британской армии нужны были большие деньги или большие связи, поэтому Гейтс в 1769 году продал свой офицерский патент и приехал в Америку. Там он восстановил знакомство с Джорджем Вашингтоном и купил небольшую плантацию в Виргинии. Они даже были чем-то похожи: большой орлиный нос, длинные волосы, собранные в хвост, здоровый румянец на щеках, а главное – оба были охвачены жаждой действовать.

Четвертого мая 1775 года Джордж Вашингтон уселся в карету с кучером и форейтором и отправился на Конгресс в Филадельфию. Стояло чудесное весеннее утро, легкий ветерок овевал лицо, на небе – ни облачка. По дороге к нему примкнул Ричард Генри Ли. В сторону Балтимора спешно направлялись и другие экипажи – Пейтона Рэндольфа, Эдмунда Пендлтона и Бенджамина Гаррисона из Виргинии, Джозефа Хьюиса и Ричарда Касуэлла из Северной Каролины. Граждане Балтимора попросили Вашингтона устроить смотр их добровольческим ротам, задав путешественникам соответствующий настрой. Не доезжая шести миль до Филадельфии, делегатов с Юга встречала внушительная депутация: чиновники, городская администрация, просто любопытные – около пятисот человек верхами. За две мили от города под звуки патриотического оркестра выстроился почетный караул, так что их вступление в столицу было обставлено с большой торжественностью. В тот же день 8 мая в Филадельфию с севера прибыли Джон Хэнкок, Сэмюэл и Джон Адамсы.

Атмосфера была наэлектризованной; большинство делегатов «жаждали крови», хотя встречались и настроенные верноподданнически. С одним из последних, Сэмюэлом Кервеном, Вашингтон засиделся 9 мая за полночь, обсуждая способы не дать британским кораблям подняться по реке Делавэр, чтобы захватить Филадельфию. Отдавая должное приятной внешности и учтивому обращению собеседника, Кервен не мог не сожалеть по поводу его решимости и непреклонности: «Я не увидел в нем ни малейшей склонности к примирению во избежание риска».

На следующий день делегаты собрались в просторном зале на первом этаже кирпичного дома городского совета, увенчанного высокой башенкой (ныне оно известно как Индепенденс-холл). Если во время Первого Конгресса речь шла о мерах экономического воздействия, теперь сразу заговорили о войне. Как и прежде, за официальными заседаниями следовали неформальные собрания группок делегатов в тавернах. Там передавали друг другу вести: Лондон отверг предложения о примирении и в эту самую минуту к американским берегам приближаются новые корабли с солдатами. Массачусетс готовился поставить под ружье 13 600 человек, Нью-Хэмпшир, Род-Айленд и Коннектикут не хотели от него отставать; патриотически настроенные ополченцы и добровольцы со всей Новой Англии уже собирались на пустыре в Кембридже.

Вашингтон являлся на заседания в синей форме ополченца графства Фэрфакс, которую ему сшили в Маунт-Верноне. Надеялся ли он в скором времени украсить этот мундир генеральскими эполетами? Он прекрасно понимал, что войсками должен кто-то командовать, и не мог не знать, что его имя уже не раз упоминалось разными людьми в этой связи. Председатель Законодательного собрания Массачусетса Джеймс Уоррен еще 7 мая писал Джону Адамсу: «Им нужен более опытный руководитель. Лично я хотел бы видеть во главе [армии] ваших друзей Вашингтона и Ли, но не смею настаивать, хотя и думаю об этом». «В его повадках столько воинского достоинства, что его можно отличить среди десяти тысяч людей и назвать полководцем и солдатом. Любой король в Европе выглядел бы рядом с ним лакеем», – писал о Вашингтоне делегат от Пенсильвании Бенджамин Раш. Виргинца, который на Первом Конгрессе в общем и целом держался в тени, теперь включили в девять комитетов и советовались с ним по любому поводу. Некоторые из этих комитетов занимались чисто военными вопросами, например организацией обороны Нью-Йорка, другие – экономическими, требовавшими специальных познаний, в том числе изучали возможность печатать новые американские деньги. Каждый день Вашингтон обедал в городской таверне в обществе восьми других делегатов, всегда разных, чтобы расширить круг знакомств – и увеличить число почитателей.

Как и в прошлый раз, резко обозначилось соперничество между бостонцами, претендовавшими на главенство, и виргинцами. Председателем Конгресса снова единогласно избрали Пейтона Рэндольфа, однако 24 мая ему пришлось вернуться в Виргинию, где открывалась сессия местного собрания. Освободившееся место занял Джон Хэнкок из Массачусетса, но очень скоро должность председателя перестала казаться синекурой.

В самый день открытия Конгресса небольшой отряд ополченцев под командованием Этана Аллена и примчавшегося к нему на подмогу полковника Бенедикта Арнольда захватил форт Тикондерога в Квебеке, разоружив британский гарнизон и разграбив его имущество. На следующий день был захвачен соседний форт Краун-Пойнт, а через неделю Арнольд, прихватив с собой 50 человек, дерзко напал на форт Сен-Жан на реке Ришелье, завладев военным снаряжением, пушками и самым большим военным кораблем на озере Шамплейн. (Арнольд с Алленом соревновались в удали, каждый желал урвать побольше военных лавров.) В результате части британской армии, расквартированные в Северном и Южном Квебеке, утратили связь между собой. В распоряжении губернатора Гая Карлтона, отправившего ранее целых два полка в Бостон, оставалось всего около восьмисот солдат. Попытки вооружить местное население не увенчались успехом: ни франко-, ни англоговорящие жители Квебека не хотели ввязываться в конфликт. Зато индейцы с радостью предложили свои услуги, но от них пришлось отказаться: Карлтон опасался набегов на мирных жителей под видом военных действий.

Новости из Квебека были восприняты в Филадельфии неоднозначно. Одни делегаты требовали вернуть Тикондерогу Великобритании и «восстановить гармонию». Северяне протестовали, считая, что форт нужен для обороны от британского вторжения со стороны Канады. Вашингтон на словах примкнул к сторонникам мирного урегулирования. Однако 25 мая в бостонский порт вошел 32-пушечный фрегат «Цербер» и на берег сошли три главных полководца британской армии – Джон Бургойн, Генри Клинтон и Уильям Хоу.

Они еще ничего не знали о том, что здесь творится. Первые известия о сражениях при Лексингтоне и Конкорде достигли Лондона только в конце мая, когда парламент уже разошелся на летние каникулы и его члены выезжали из столицы в свои загородные имения. Даже самим американцам еще было трудно разобраться в событиях и занять определенную позицию. Вашингтон, который, по своему обыкновению, подробно расспросил всех свидетелей и тех, кто имел непосредственное отношение к событиям памятной ночи, только 31 мая написал о них Джорджу Уильяму Фэрфаксу, в Англию. «С прискорбием приходится говорить о том, что брат вонзил свой меч в грудь брата и что прежде счастливые и мирные долины Америки должны теперь либо пропитаться кровью, либо стать обиталищем рабов, – заключал он. – Печальная альтернатива! Но может ли добродетельный человек колебаться, стоя перед таким выбором?»

Чтобы завоевать свободу, нужны были войска, а Континентальная армия, для которой Конгресс распорядился в начале июня закупить порох, состояла исключительно из милиционных сил Новой Англии. Во главе их находился Артемас Уорд – лавочник из Шрусбери (Массачусетс); язвительный Чарлз Ли охарактеризовал его как «старого толстого джентльмена, бывшего хорошим церковным старостой». 13 июня руководство колониальных сил, осаждавших Бостон, проведало о планах британского командования вывести войска из города и занять окрестные возвышенности. 1200 солдат под командованием Уильяма Прескотта незаметно заняли Банкер-Хилл и Бридс-Хилл и принялись строить укрепления. На следующий день Конгресс разрешил десяти ротам из Пенсильвании, Мэриленда и Виргинии прибыть на север для подкрепления. Предстояло создать действительно общеамериканскую армию, объединявшую северян и южан, и ей требовался главнокомандующий, который упрочил бы это единство.

В кандидатах не было недостатка. Богатый и честолюбивый Джон Хэнкок надеялся использовать свое председательство в Конгрессе как трамплин для достижения высшего командного поста, однако его кандидатура вовсе не устраивала южан. Северяне уже зарекомендовали себя напористыми упрямцами, не останавливающимися ни перед чем, и армия под командованием их земляка в один прекрасный день могла бы установить свою диктатуру и обратить оружие против Юга. Даже кое-кто из близкого окружения Хэнкока, например Джон и Сэмюэл Адамсы, считал, что ради политического единства главнокомандующим лучше выбрать кого-то из виргинцев – представителей самой густонаселенной колонии. Выбирать можно было из троих: Вашингтона, Гейтса и Ли. Вашингтон бы красив, высок, элегантен, умел промолчать, когда надо, прекрасно владел собой и считался богачом, то есть вряд ли продался бы врагам. Всё это были выдающиеся достоинства в глазах, например, маленького кругленького и болтливого Джона Адамса, однако некоторые делегаты-виргинцы относились к Вашингтону весьма прохладно, а Пендлтон был настроен резко против его кандидатуры. Чарлз Ли даже не сомневался, что выберут его – а кого же еще? Ведь он самый опытный в военных делах, а Вашингтону только караулы разводить. Но в отличие от своего соперника он не был коренным американцем, к тому же позволял себе неприглядные выходки, был неряшлив, резок на язык, а главное, надеялся с помощью военной службы поправить свое материальное положение. Горацио Гейтс был англичанин, а англичане не внушали доверия…

Четырнадцатого июня, после открытия заседания Конгресса, Джон Адамс встал со своего места, кратко (как ему казалось) изложил ситуацию в колониях, подчеркнув разброд и шатание в умах, упомянул о чаяниях и упованиях населения, о бедственном положении армии и опасности ее рассеивания (где в таком случае собрать другую?), о вероятности, что британцы воспользуются промедлением и выступят из Бостона, сея страх и разорение. Короче: надо придать законный статус вооруженным силам, стоящим в Кембридже, и назначить главнокомандующего. Адамс перевел дух и заявил, что может назвать лишь единственного кандидата на столь важный пост. Этот господин из Виргинии, он присутствует здесь и прекрасно всем знаком. Его опыт и талант военачальника, состояние, обеспечивающее ему независимость, выдающиеся способности и превосходный характер признаны всей Америкой; вне всякого сомнения, он воплощает собой надежды всех колоний и сможет стать символом их объединения.

В этот момент Вашингтон, скромно сидевший возле двери, вскочил и выскользнул в библиотеку. На губах председательствовавшего Хэнкока заиграла насмешливая улыбка: его конкурент бежал. Но тут Адамс назвал-таки имя своего кандидата: Вашингтон. Улыбка сползла с лица Хэнкока, оно выражало обиду и негодование.

Вопрос был вынесен на обсуждение. Сэмюэл Адамс поддержал кандидатуру Вашингтона. Пендлтон из Виргинии, Шерман из Коннектикута, Кашинг и еще несколько человек высказались против. Не то чтобы он им не нравился, но армия состоит целиком из уроженцев Новой Англии, у них уже есть свой командующий – генерал Уорд, достойный человек, которым они вполне довольны: сумел же он запереть британский контингент в Бостоне. Решение отложили до завтра.

Как обычно, обсуждение перенеслось за стены зала заседаний – в таверны. В ходе жарких споров удалось убедить противников Вашингтона не возражать против его кандидатуры. На следующий день Томас Джонсон из Мэриленда снова назвал его имя, и Вашингтон был избран единогласно.

Сам он узнал об этом уже после того, как заседание было закрыто. Коллеги вдруг стали обращаться к нему «генерал». Во время обеда, на котором присутствовали Томас Джефферсон и Бенджамин Франклин, подняли тост за «главнокомандующего американской армией». Вашингтон встал и, сильно смущаясь, поблагодарил присутствующих за оказанную ему честь. Все разом поднялись и пили стоя. После этого воцарилась тишина: казалось, только сейчас они поняли, что́ произошло, какие события уготованы им теперь, когда они обнажили меч и вложили его в руки Вашингтона.

Вечер Вашингтон посвятил заседанию комитета, составлявшего устав новорожденной армии.

Шестнадцатого июня Джон Хэнкок официально объявил о том, что Джордж Вашингтон избран «генералом и главнокомандующим армией Объединенных Колоний», и спросил, согласен ли тот принять на себя эти обязанности. Вашингтон поднялся со своего места и сказал: «Господин председатель! Хотя я очень тронут великой честью, оказанной мне этим назначением, мне больно сознавать, что мои способности и военный опыт не могут сравниться с важностью и огромностью выраженного мне доверия. Однако если угодно Конгрессу, я возьму на себя эти важные обязанности и использую всю свою власть для служения славному делу. Надеюсь, вы примете мою сердечную благодарность за выдающееся выражение вашего одобрения. Но если случится некое несчастливое происшествие, неблагоприятное для моей репутации, прошу каждого джентльмена, присутствующего в этом зале, запомнить, что я ныне искреннейшим образом заявляю: я не считаю себя пригодным для возложенного на меня командования. Что же касается оплаты, хочу заверить Конгресс, что никакие денежные соображения не заставили бы меня взвалить на себя столь тяжкую ношу в ущерб домашнему уюту и счастью, а посему я не намерен извлекать из нее никакой выгоды. Я буду вести точный учет своим расходам, которые, я не сомневаюсь, будут мне возмещены, а большего не желаю» [21]21
  Бескорыстие Вашингтона поразило не только его друзей, но и врагов. Даже лондонские газеты впоследствии писали о том, что он сражается «за идею»: «Благороднейший пример, достойный того, чтобы ему последовали в Великобритании».


[Закрыть].

Речь новоиспеченного генерала приветствовали одобрительными аплодисментами, но сам он был как во сне. Он прекрасно понимал, какой страшный груз взвалил себе на плечи. А если он не справится? И как долго всё это продлится? А Марта – она ведь там совсем одна! Дом не достроен, хозяйство без присмотра придет в упадок. Это здесь его считают богачом, но он-то знает, что на самом деле денег в обрез! Хорошо, что он почти расплатился с Робертом Кэри, а то еще подумают, будто он поддержал «бунтовщиков», чтобы скрыться от долгов!

После заседания Патрик Генри подошел поздравить Вашингтона и был поражен, увидев его искаженное лицо и глаза, наполнившиеся слезами. «Запомните, мистер Генри, что я вам скажу: с того самого дня, когда я принял командование американской армией, я иду навстречу своей погибели и гибели своей репутации».

Тем временем запертые в Бостоне британские войска узнали о поспешно возводимых на Банкер-Хилле фортификациях и решили нанести упреждающий удар. В субботу 17 июня они дважды штурмовали укрепления на соседнем Бридс-Хилле. Колонисты яростно защищались, нанося врагу большой урон. Наконец третий штурм увенчался успехом: у защитников закончились патроны и снаряды, и их позиции были захвачены. Понеся большие потери (450 человек), колонисты организованно отступили в Кембридж. Но для англичан это была пиррова победа: 226 убитых, в том числе множество офицеров, около 800 раненых – почти треть наличного состава! Да и захват двух высот практически не изменил общей картины. «Успех куплен слишком дорогой ценой», – признал генерал Хоу.

Колонисты тоже не были довольны результатом. «Наши соотечественники – бравые ребята, им нужен лишь умный и способный военачальник, чтобы сделать из них хорошую армию. Всех наших – и немалых – усилий недостаточно для восполнения этого недостатка, приложите же свои, – писал Джеймс Уоррен Сэмюэлу Адамсу 21 июня. – Поверите ли, он (Уорд. – Е. Г.)в субботу даже не выходил из дому; больше мне нечего добавить. Надеюсь, хуже уже не будет». А днем раньше он написал Джону Адамсу: «Если бы у наших бравых ребят, опрометчиво расставленных на прежде занятых позициях, вместо военачальника, неспособного и не желающего ими командовать, был Ли или Вашингтон, я думаю, день завершился бы к вящей славе Америки, как 19 апреля». Тогда же Провинциальный конгресс Массачусетса обратился к Континентальному конгрессу с просьбой: «…если будет назначен главнокомандующий армией Объединенных Колоний, вам должно быть очевидно, что ни в одной части континента его непосредственное присутствие и усилия не будут настолько необходимы, как в нашей колонии».

Вашингтон, еще ничего не знавший об этих событиях, и так прекрасно понимал, что ему вскоре придется выехать к армии. Но сейчас все его мысли были о доме. Суждено ли ему вернуться туда? Как долго придется отсутствовать? Каково будет Марте? Он долго собирался с духом, чтобы сообщить ей о том, что разлука затянется на неопределенное время. Наконец 18 июня он взялся за перо:

«Моя дорогая!

Пишу тебе о таком деле, которое наполняет меня невыразимым беспокойством, и это беспокойство еще усиливается, когда я думаю о том, в какую тревогу повергну тебя. По решению Конгресса вся армия, созданная для защиты дела Америки, будет передана под мою заботу, и потому мне необходимо немедленно выехать в Бостон и принять командование.

Верь мне, дорогая Пэтси: я торжественно клянусь тебе, что вовсе не искал этой должности и даже всеми силами старался ее избежать, не только из нежелания расстаться с тобой и домочадцами, но и сознавая, что оказанное доверие превосходит мои способности и что я испытал бы больше счастья за один месяц с тобою дома, нежели от самых отдаленных перспектив за рубежом, даже если бы прожил там семь раз по семь лет. Но, видно, сама судьба поставила меня на эту службу, и я надеюсь, что мои дела послужат некой доброй цели».

Он не мог – в самом деле не мог! – отказаться от этого назначения, не уронив своего достоинства и не запятнав своей чести.