Текст книги "Вашингтон"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 38 страниц)

СПАСИТЕЛЬ ОТЕЧЕСТВА

В первый день 1776 года британский флот под командованием лорда Данмора семь часов бомбардировал Норфолк, самый густонаселенный и процветающий город Виргинии, обратив его в дымящиеся руины. Это злодеяние уничтожило последние следы англофильства, еще сохранявшиеся у Вашингтона. Он высказал надежду, что бойня в Норфолке сплотит американцев в борьбе «против нации, утратившей всякое понятие о добродетели, равно как и чувства, отличающие цивилизованный народ от дикарей».

Десять дней спустя был опубликован памфлет Томаса Пейна «Здравый смысл», наконец-то сформулировавший цель этой войны: независимость. 38-летний Пейн не преуспел в торговле и два года тому назад приехал из Англии в Филадельфию с рекомендательным письмом от Бенджамина Франклина, чтобы посвятить себя журналистике: у него было бойкое перо. В то время как многие колонисты еще тешили себя сказками о том, что Георг III – «отец народа», вводимый в заблуждение происками злых министров, Пейн развенчал эти иллюзии, выставив монарха «августейшим скотом Великобритании». В течение трех месяцев подрывной памфлет разошелся тиражом в 150 тысяч экземпляров (всё население американских колоний составляло три миллиона человек). Генерал Ли в письме Вашингтону назвал сочинение Пейна «мастерски сработанным и неопровержимым», заявив, что теперь он горой стоит за независимость. Филдинг Льюис сообщал шурину из Виргинии, что «большинство читавших памфлет „Здравый смысл“ считают его неоспоримым», а в обществе ширятся разговоры о независимости. «Еще немного подобных пылких аргументов, как в Фалмуте и Норфолке, – писал уже сам Вашингтон Джозефу Риду, – вкупе с ясно изложенной доктриной и неопровержимыми доводами, содержащимися в „Здравом смысле“, и большинство перестанет сомневаться в уместности отделения». Наконец, Пейн сделался всеобщим любимцем в войсках, отдав свой гонорар за этот памфлет на приобретение шерстяных рукавиц для мерзнущих солдат.

Неприятель тоже придавал большое значение литературе и искусству для поднятия боевого духа. Фэнл-холл на Рыночной площади Бостона, где когда-то собирались патриотично настроенные горожане, превратили в городской театр и ставили там Шекспира и фарсы генерала Бургойна, открывшего в себе талант сатирика. В одном из них главную роль сыграла Салли Флаккер, свояченица Генри Нокса. Вечером 8 января Фэнл-холл наполнился офицерами в военной форме и их женами. Должна была состояться премьера сезона – музыкальный фарс, сочиненный Джоном Бургойном, под названием «Блокада». Занавес поднялся – и зал грохнул хохотом: по сцене ковыляла нелепая фигура в непомерно большом парике, волочившая за собой ржавую шпагу, – так автор изобразил Джорджа Вашингтона. Но в это самое время солдаты из Коннектикута под командованием майора Томаса Ноултона неожиданно атаковали Чарлзтаун, а англичане ответили пушечными залпами. Зрители в зале приняли это за «шум за сценой», и тут еще один комический персонаж, сержант-янки в одежде крестьянина, выскочил на сцену, крича, что мятежники «вцепились в Чарлзтаун». Публика громко зааплодировала, однако вскоре поняла свою ошибку, началась суматоха. Офицеры помчались на свои посты, некоторые пробирались прямо через оркестровую яму, топча скрипки; те, что были заняты в постановке, просили воды, чтобы смыть грим; женщины падали в обморок; генерал Хоу кричал: «Все на улицу!» Разумеется, атака была отбита.

В тот же день Вашингтон отправил генерала Ли в Нью-Йорк, чтобы обеспечить оборону этого города. Через неделю по приказу из Лондона генерал Клинтон с небольшой эскадрой отплыл на юг – подыскать удобные позиции в Каролине и, соединившись с местными шотландскими лоялистами и корпусом, посланным из Ирландии, нанести удар по мятежникам. Британский гарнизон в Бостоне сократился на полторы тысячи солдат. Вот тут бы и штурмовать город – но как? Чем?

Чтобы обезопасить себя хотя бы с одной стороны, Вашингтон провел переговоры с индейскими вождями. Лагерь тогда навестил Джон Адамс, и Вашингтон представил его своим собеседникам как члена «Большого костра совета из Филадельфии». Но «Большой костер» мог помочь ему только советом.

Ночью 14 января, когда все вокруг спали, Вашингтон, не могший сомкнуть глаз от тревоги, писал длинное и отчаянное письмо Джозефу Риду. Пороха мало, денег нет совсем, солдаты уходят, не повинуясь приказам и унося с собой казенные мушкеты; просто чудо, что британцы не пытаются напасть. «Я часто думал о том, насколько счастливее был бы, если бы вместо того, чтобы принять командование в таких условиях, взвалил на плечо мушкет и поступил рядовым или, если бы только мог оправдать такой шаг перед потомством и собственной совестью, вернулся в леса и жил в вигваме. Если я окажусь способен превозмочь всё это и многие другие сложности, которые еще возникнут, я свято поверю в то, что в этом перст Провидения, это он ослепил наших врагов».

Но на Бога надейся, а сам не плошай. Два дня спустя Вашингтон созвал военный совет, чтобы представить план «дерзкого и решительного штурма Бостона». Скептически настроенные генералы единогласно его отвергли: из-за нехватки пороха невозможно провести артиллерийскую подготовку, способную смешать ряды неприятеля; к тому же они считали, что Вашингтон завышает собственные силы и занижает численность войск противника.

Вечером 17 января возле ставки Вашингтона тяжело спрыгнул с коня измученный гонец от генерала Скайлера, доставивший самые плохие новости за последний период: американцы потерпели жестокое поражение под Квебеком, неопытные войска бежали, охваченные паникой; генерал Монтгомери погиб, а Бенедикт Арнольд, произведенный в бригадные генералы, ранен в ногу мушкетной пулей. Сколько еще ранено, убито, взято в плен – бог весть; срочно нужна помощь. В очередной раз Вашингтон почувствовал, что все взгляды с тревогой устремлены на него и от него одного чего-то ждут.

Какой Квебек? Они Бостон взять не могут!

По счастью, уже через день в лагере патриотов раздался громоподобный голос Генри Нокса, вернувшегося с победой после двух месяцев отсутствия. Ему удалось-таки доставить тяжелую артиллерию из форта Тикондерога – за три сотни миль! Почти 60 мортир и пушек, весивших примерно 120 тысяч фунтов, привезли на сорока двух гигантских санях.

Это была целая эпопея. В Тикондерогу отряд добрался быстро, уже 5 декабря, делая переходы по 40 миль в день. Обнаруженные там орудия, по большей части французские, не все были исправны. Нокс отобрал те из них, которые можно было пустить в дело, и собрался в обратный путь. Он планировал перевезти орудия на лодках по озеру Георга, которое еще не полностью замерзло, а затем переложить их на сани. Однако даже перетащить орудия из форта на берег оказалось нелегким делом. Переправа через озеро (около 40 миль) заняла неделю. Одна из трех шаланд налетела на скалу и затонула – по счастью, достаточно близко от берега. Ее удалось вытащить, починить и снова спустить на воду. Ветер переменился с попутного на встречный, приходилось часами грести до изнеможения. Местами надо было прорубать полыньи во льду. По ночам измученные люди дрожали от холода. Надежды на снег не оправдались: как назло, наступила оттепель, и быки не смогли бы тянуть тяжеленные сани по земле. К тому же по дороге к Олбани надо четырежды пересекать Гудзон, а лед был не настолько прочен, чтобы выдержать груз. Оставалось «ждать погоды». Погода действительно переменилась: поднялась пурга. К Рождеству насыпало три фута снега. Нокс пошел вперед в Олбани пешком и чуть не замерз по дороге, пока не нашел сани, запряженные лошадьми. Обоз же медленно продвигался по рыхлому, ненакатанному снегу, через поселок Саратога к Олбани, где Нокс уже долбил лунки в замерзшем Гудзоне, чтобы укрепить лед (вода из лунок должна была разливаться по поверхности и замерзать, увеличивая толщину ледяного покрова). На Новый год снова потеплело; только через неделю обоз смог начать переправу. Около дюжины саней перебрались на другой берег без проблем, но вдруг одна из самых крупных пушек провалилась под лед неподалеку от берега. Нокс потратил целый день, но вытащил ее («благодаря помощи доброго народа Олбани»), Оставалось проделать больше сотни миль через высокие, почти отвесные горы, рассеченные глубокими и узкими ущельями. Чтобы замедлить движение саней на спуске, к полозьям прикрепляли щетки и цепи. Некоторые погонщики, испугавшись опасности, отказались идти дальше; Нокс три часа их уговаривал – и уговорил. Население местных поселков, никогда в жизни не видавшее пушек, высыпало навстречу отряду, угощало местным виски и сидром, что пришлось очень кстати. В Спрингфилде, чтобы ускорить передвижение, Нокс заменил быков лошадьми. Весь груз он доставил в целости и сохранности.

В один момент настроение в лагере переменилось на боевое: теперь-то Вашингтон уже мог строить планы нападения на британский гарнизон, запертый в Бостоне.

Главным условием для атаки был достаточно крепкий лед на водной преграде, разделявшей противников. Но теперь было недостаточно морозно – от двух до четырех градусов ниже нуля. В конце января вода канала лишь подернулась тонкой корочкой льда. Вашингтон ежедневно ездил на берег и лично прыгал по льду, проверяя его прочность. Генерал даже отправился пешком на разведку к Дорчестеру вместе с несколькими офицерами, включая Нокса; два верховых британских офицера заметили их и обратили в бегство.

Шестнадцатого февраля Вашингтон снова собрал военный совет, надеясь на единогласное одобрение своего плана атаки. «Хорошо нацеленный удар в этот критический момент может положить конец войне», – уверял он. Но офицеры в очередной раз сказали «нет». Возможно, поражение под Квебеком сделало их еще более осторожными. «Старина Пат» твердил одно: «Пороху, ради бога, дайте пороху!» Натанаэль Грин заболел желтухой и был так слаб, что едва мог ходить по комнате; сама мысль о штурме приводила его в ужас.

«Мы целый год ждали благоприятного случая, и вот теперь всё предприятие кажется им чересчур опасным!» – с возмущением писал Вашингтон Джозефу Риду. Впрочем, в глубине души он и сам ощущал неприятное чувство неуверенности: да, ему хочется решительных действий, но что, если его разобьют? Какая слава пойдет о нем тогда?

Ладно, если атака в лоб обречена на провал, надо придумать какой-то маневр. Вот если бы укрепить Дорчестерские высоты к югу от Бостона, победа была бы в кармане. Но, во-первых, по сообщениям лазутчиков из Бостона, генерал Хоу торжественно поклялся устроить вылазку и вымести мятежников поганой метлой, если они сунутся на эти высоты, а во-вторых, разве будешь копать насквозь промерзшую землю? И как вкатить пушки из Тикондероги на высокий гребень на виду у неприятеля, без всякого прикрытия?

Как это часто бывает, спасительная идея пришла случайно. Подполковник Руфус Патнэм, кузен Израэля Патнэма, бывший фермер, ныне руководивший сооружением фортификаций у Роксбери, наткнулся на непонятное слово в трактате о военной инженерии британского профессора Джона Маллера: chandelier(канделябр). Что это? Оказалось, большие деревянные рамы заполняют скрученной соломой или вязанками хвороста – фашинами: вот вам и укрытие. Патнэм немедленно поделился своим планом с полковником Ричардом Гридли, тот доложил Генри Ноксу, и все трое устремились к Вашингтону. Не прошло и часа, как сотни солдат уже мастерили «канделябры».

Орудия предполагалось доставить на позицию под покровом темноты, за одну ночь, обернув колеса лафетов соломой, чтобы не гремели, а для отвлечения внимания открыть огонь из Роксбери, Коббл-Хилла и Лечмир-Пойнт; прикрыть пушки «липовыми» укреплениями (Вашингтон распорядился добавить к «канделябрам» крепко сколоченные бочки, набитые землей, которые в случае штурма можно будет скатывать вниз на головы врагов). Только бы успеть, только бы англичане не вздумали в самом деле устроить вылазку!

Укреплением высот занимались три тысячи солдат под командованием генерала Томаса. Еще четыре тысячи должны были стоять у Кембриджа, чтобы атаковать Бостон, если британцы начнут штурмовать высоты. Из-за оттепели лед снова растаял, и форсировать Чарлз-Ривер предстояло на шестидесяти плоскодонках. Руководство переправой поручили генералам Грину и Салливану, общее командование атакой на Бостон – генералу Патнэму. На подкрепление позвали две тысячи ополченцев с фургонами, повозками и быками. В армейском госпитале в Кембридже приготовили дополнительные койки и перевязочный материал. Через «Бостон газетт» обратились за помощью к добровольным сиделкам.

Все в округе знали, что готовится нечто важное и решающее. Но что? Когда начнется? Вашингтон, наконец-то оказавшийся в своей стихии – действия, – как будто успокоился и почти легкомысленно писал в Виргинию одному из друзей о том, что они скоро «зададут шороху» англичанам. Именно теперь он выбрал время, чтобы написать ответ чернокожей поэтессе Филлис Уитли, извинившись за промедление, вызванное множеством обстоятельств, требовавших его внимания. «Искренне благодарю Вас за учтивые слова обо мне в столь элегантных строках. И хотя я, возможно, не заслуживаю такого восхваления и панегирика, Ваш стиль и манера говорят о большом поэтическом даре… Если Вам случится быть в Кембридже или близ ставки, я буду рад повидать особу, столь облагодетельствованную музами, к которой природа была столь щедра и благотворна. С уважением, Ваш покорный слуга…»

В приказе по армии Вашингтон прибегнул к совершенно другому стилю. Еще по опыту Франко-индейской войны зная, как заразителен страх во время сражения, он прямо предупредил солдат: «…если во время боя кто-нибудь вздумает спрятаться, затаиться или отступить без приказа командира, он будет немедленно расстрелян на месте за трусость».

В ночь на 2 марта американцы начали беспорядочно обстреливать англичан, которые ответили громом пушек. То же самое повторилось на следующую ночь. На третью ночь вовсю сияла луна, точно решив помочь Вашингтону в осуществлении его плана: подножия холмов скрыл туман, а на вершинах было светло, почти как днем. Вашингтон лично руководил операцией, сидя в седле; его привычный силуэт был виден всем солдатам. Любимого коня генерала, гнедого жеребца с белой мордой по кличке Старый Нельсон, можно было узнать по пышному хвосту, подстриженному особым образом.

Генри Нокс открыл ураганный огонь по Бостону; ядра крушили дома, и вскоре оттуда стали доноситься отчаянные крики несчастных женщин и детей. Под прикрытием артиллерии три тысячи солдат Джона Томаса подвозили на повозках, запряженных быками, и устанавливали тяжелые орудия, бочки с землей и заранее собранные бастионы. Это было нелегко: крутые склоны были покрыты плотным слоем льда в два фута толщиной. Но на рассвете 5 марта ошеломленные британцы увидели, что на Дорчестерских высотах выросла полноценная крепость, ощерившаяся жерлами двух десятков орудий. «О Боже! – якобы воскликнул генерал Хоу. – Эти ребята за одну ночь сделали больше, чем я смог бы сделать со своей армией за три месяца!»

Была годовщина «бостонской резни». Вашингтон проскакал перед строем солдат, прокричав сиплым голосом, чтобы они «вспомнили 5 марта и отомстили за смерть своих братьев». Стоявшие позади не расслышали и спрашивали передних, что сказал генерал; передаваясь от одних к другим, эта фраза воспламенила войска, которые отозвались громким одобрительным гулом.

На окрестные холмы взбирались тучи любопытных, чтобы не пропустить генеральной баталии.

Хоу приказал двум тысячам солдат атаковать Дорчестерские высоты. Около полудня первое из британских транспортных судов отчалило от берега и стало пробираться через гавань, борясь с сильным встречным ветром. Очень скоро ветер переменился и задул еще сильнее; необычно теплый и славный денек был безнадежно испорчен.

К ночи разразился настоящий шторм, пошел дождь со снегом, переходящим в град. Около полуночи над Бостоном бушевал ураган, выбивавший стекла и сносивший заборы. Оба транспортных судна выбросило на берег. Стало ясно, что никакого английского десанта не будет.

А ведь всё так хорошо начиналось! Вашингтон был вне себя от досады. Теперь, конечно, англичане уже не сунутся туда, где всё было готово для их встречи… Он еще не осознал, что этот шторм стал спасением для его собственных войск, которые должны были переправиться в Бостон и рисковали оказаться в ловушке.

На следующее утро снег превратился в дождь, а ветер по-прежнему бушевал. Генерал Хоу отменил атаку и отдал приказ эвакуировать Бостон. Никакого плана эвакуации у него не было. Между тем предстояло вывезти из города не только войска, но и гражданских – сотни женщин и детей, больных и раненых, – а также самое разнообразное имущество. Город напоминал разворошенный муравейник. Американцы молча наблюдали за этой картиной с Дорчестерских высот.

В пятницу 8 марта четыре человека под белым флагом пересекли линию фронта на перешейке и передали «мятежникам» неподписанное письмо, в котором говорилось, что генерал Хоу не намерен разрушать город, если только войскам, находящимся под его командованием, дадут спокойно его покинуть. Письмо не было адресовано Вашингтону, хотя явно предназначалось ему, поэтому ответа не последовало.

Той же ночью патриоты перебрались на второй из Дорчестерских холмов, всего в четверти мили от британских позиций, и Хоу отдал приказ о жестокой бомбардировке, продолжавшейся всю ночь. По высотам выпустили 700 ядер; одним из них убило четырех человек, но это оказалась единственная потеря.

В это время Вашингтон был поглощен другим делом, которое не казалось ему несвоевременным: в приказе от 11 марта он повелел командирам каждого полка отобрать по четыре человека для личной охраны главнокомандующего. Требования выдвигались следующие: «рост от пяти футов восьми дюймов до пяти футов десяти дюймов; приятной наружности и хорошо сложенные», а главное – опрятные и чисто одетые. Кроме того, эти люди должны быть «трезвыми, молодыми, деятельными», быть местными уроженцами, иметь в стране семейные связи и обладать здесь собственностью. (Вашингтон уже имел возможность заметить, что многие солдаты из пришлых перекинулись на сторону британцев за более щедрое вознаграждение.) Свою охрану Вашингтон нарядил в синие мундиры со вставками из бычьей кожи и круглые шляпы с синими и белыми перьями и полосками медвежьего меха (шляпам он придавал большое значение). Решающее сражение было не за горами, и если главнокомандующий не боялся смерти в бою, риск его похищения лазутчиками противника был велик (он и сам подумывал о том, чтобы выкрасть кое-кого из британских генералов), а такой ход мог поставить под угрозу исход всего предприятия.

Тем временем в Бостоне солдаты запаивали пушки и сбрасывали в воду бочонки с порохом, мешки с сахаром и солью, бочки с мукой, для которых не нашлось места на кораблях, чтобы они не достались врагу. По всей поверхности гавани плавали обломки мебели, повозок, фургонов, даже элегантной кареты командующего; волны выбрасывали их на берег. Хоу распорядился уничтожить все запасы полотна и шерстяные изделия, которые могли быть использованы мятежниками. Солдаты ходили по домам, чтобы проследить за исполнением приказа, и попутно занимались мародерством. Толпы отчаявшихся лоялистов брали штурмом переполненные корабли; некоторые падали в ледяную воду и тонули. «Один-два сделали то, что многие другие должны бы сделать уже давно – покончили с собой, – писал Вашингтон брату Джеку. – Во всяком случае, на свете еще не было более жалких существ, чем эти злобные твари, которым вдолбили, что мощь Великобритании устоит под любым напором».

Корабли были готовы к отплытию уже 15 марта, но ветер дул с моря. Только два дня спустя, в воскресенье, в День святого Патрика, ветер переменился на благоприятный. В четыре часа утра, когда было еще совсем темно, более восьми тысяч солдат маршировали по узким улицам Бостона, словно на параде. Солнце встало около семи; на кораблях начали поднимать паруса; к девяти отправились в путь. Под радостные крики патриотов из Бостонской гавани вышли 120 кораблей, растянувшись на девять миль; они увозили из города почти девять тысяч солдат и больше двух тысяч гражданских. Из Бостона через перешеек побежали мальчишки – разнести весть о том, что «лобстеры» наконец-то ушли.

Пока они не скрылись из глаз, Вашингтон не мог позволить себе ликовать вместе со всеми и тем более похваляться победой: а вдруг часть неприятельских войск тайно сойдет на берег, переодевшись в штатское? А вдруг в Бостоне ждет засада? Стараясь всё предусмотреть, он проследил, чтобы каждый из первых пятисот американских солдат, которым предстояло войти в Бостон, был привит от оспы. Части шли под барабанный бой, с развевающимися знаменами. Во главе их торжественно ехал верхом Артемас Уорд, которому Вашингтон великодушно уступил пальму первенства. Сам он остался в Кембридже и присутствовал на воскресной службе. Капеллан артиллерийского полка Генри Нокса преподобный Эбиел Леонард из Коннектикута избрал темой проповеди «Исход»: «…и отнял колеса у колесниц их, так что они влекли их с трудом. И сказали Египтяне: побежим от Израильтян, потому что Господь поборает за них против Египтян» (Исх. 14:25).

Главнокомандующий вступил в город 18 марта 1766 года, почти незаметно (Марта, не привитая от оспы, не могла его сопровождать), и профессиональным взглядом военного принялся изучать городские укрепления. Конечно, Бостон сильно пострадал: некоторые здания были разрушены до основания, церкви разворочены, склады опустошены, стекла выбиты, но в целом его состояние было не настолько плачевным, как он ожидал. Генерал мог лишь возблагодарить Бога, ниспославшего шторм: британские укрепления были «потрясающе крепки… практически неприступны, каждая улица укреплена». Вашингтон набрел на дом Джона Хэнкока (который во время осады занимал генерал Джеймс Грант) и обнаружил, что мебель в приличном состоянии, а на стенах по-прежнему висят семейные портреты маслом, о чем и поспешил уведомить владельца. Другие богатые дома стояли с разбитыми окнами, поломанной мебелью, разорванными книгами. В спешке британцы побросали кучу добра: 30 пушек, три тысячи одеял, пять тысяч бушелей пшеницы, тысячу бушелей бобов, 10 тонн сена, 35 тысяч футов досок – не было только говядины, пороха и твердой валюты. Подсчетом трофеев занялся Томас Миффлин, назначенный главным квартирмейстером.

Заботясь о доброй славе своей армии, Вашингтон пригрозил мародерам суровой карой и строго-настрого запретил солдатам и офицерам дурно обращаться с жителями Бостона, заподозренными в сочувствии к британским властям. Он даже совершил символический жест – вернул подаренного ему коня, когда узнал, что тот был взят из конюшни сбежавшего тори, «заклятого врага Америки».

Двадцатого марта Вашингтон временно передал командование городом Натанаэлю Грину, а сам вернулся в Кембридж, чтобы продумать следующие шаги. Уверенный в том, что Хоу поплывет в Нью-Йорк, он уже отправил туда пять полков, но перебрасывать всю армию было бы неосмотрительно: вдруг это уловка?

Вечером того же дня Бостон и всё южное побережье содрогнулись от чудовищного взрыва: британские инженеры Монтрезор и Робертсон разрушили форт Касл Уильям.

Между тем истинных намерений Хоу не знал никто. Пассажиры кораблей томились в неизвестности. Наконец 27 марта флот, простоявший неделю на якоре в небольшой гавани, взял курс в открытое море, но направился не в Нью-Йорк, а в Галифакс.

«Славой и успехами нашего оружия, изгнавшего значительную часть британской армии из одной из мощнейших крепостей в Америке, мы обязаны, по воле Божией, мудрости, твердости, бесстрашию и военному гению нашего замечательного и обожаемого генерала, его превосходительства Джорджа Вашингтона, эсквайра; упорству, навыкам и храбрости других наших достойных генералов и армейских офицеров и отваге и геройству наших солдат», – писала газета «Ивнинг пост» 30 марта. Конгресс приказал отчеканить золотую медаль в честь Вашингтона, на которой он был изображен со своими генералами на Дорчестерских высотах. «Бескорыстие и патриотизм, приведшие Вас на поле брани, привели Вас к славе», – говорилось в официальном поздравлении. «Под Вашим руководством недисциплинированная толпа землепашцев за несколько месяцев превратилась в солдат», – писал ему Хэнкок. Согласившись с этим, Вашингтон всё же счел нужным добавить, что «именно их храбрости и верности своему долгу я обязан успехом, единственной наградой за который хотел бы иметь любовь и уважение моих сограждан».

В Кембридже депутация от Бостона и от законодателей Массачусетса возблагодарила Вашингтона за спасение города малой кровью. Политик из Массачусетса Джозайя Куинси уверял Вашингтона, что его имя «сохранится в веках как имя спасителя нашего Отечества». Тот ответил, позаимствовав строчку из «Катона» Джозефа Аддисона: «Рукоплескания достойных мне отрада, их заслужить желаю всей душой». Гарвардский колледж присвоил ему почетную ученую степень, несмотря на то, что генерал получил весьма неполное образование. Один из городков в Массачусетсе переменил свое название на «Вашингтон». Джордж был счастлив «слышать отовсюду, что его репутация по-прежнему незапятнанна», о чем он писал брату.

Филлис Уитли приехала в его ставку, и генерал устроил ей «весьма учтивый прием». Он был не настолько лишен тщеславия, чтобы не желать опубликования посвященных ему стихов, хотя и опасался, что его «неправильно поймут», ведь там шла речь о короне и троне. Джозеф Рид позаботился о том, чтобы стихи были отданы в печать в апреле.

Тем временем полки один за другим выступали к Нью-Йорку, впервые покидая Новую Англию: если британцы получат контроль над рекой Гудзон, важным водным коридором между Нью-Йорком и Канадой, они смогут вбить клин между Югом и Севером. Первыми отбыли генералы Хит и Салливан, 1 апреля отправился генерал Грин во главе пяти полков. Скорей, скорей! Кратчайшей дорогой. В путь выступали с рассветом, до завтрака успевая проделать пять-шесть миль, а в целом за день – 15–20 по раскисшим от весеннего солнца дорогам, на обочинах которых только-только начинала пробиваться первая робкая травка.

Пятого апреля главнокомандующий тоже покинул Кембридж и возглавил парад в Провиденсе, в котором участвовали два полка Натанаэля Грина – облаченные в мундиры, «вымытые, с чистыми лицами и руками, с выбритой бородой, с причесанными и напудренными волосами», согласно приказу. Казалось, весь Род-Айленд собрался, чтобы поглазеть на это зрелище. Во время банкета, устроенного городскими властями, Вашингтона чествовали как национального героя. На следующий день рассвет застал его уже в пути. Скорей! Скорей!