Текст книги "Вашингтон"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 38 страниц)

Рядом с генералом были Нокс, Штойбен и Мак Дугалл; в целом же набралось человек 30–40. Когда вошел Вашингтон в своем обычном синем мундире, все встали. Он угощал гостей, как радушный хозяин, но сам почти не ел. В торжественной тишине наполнили бокалы.

Подняв свой бокал в дрожащей руке, Вашингтон заговорил голосом, прерывающимся от волнения: «Я покидаю вас с сердцем, полным любви и благодарности. Искренне желаю, чтобы ваша дальнейшая жизнь была настолько же процветающей и счастливой, как прежняя была славной и почетной». Выпили молча. Из глаз Вашингтона текли слезы. «Я не могу подойти к каждому из вас, – сказал он, – но буду вам обязан, если каждый из вас подойдет и пожмет мне руку».

Первым подошел Генри Нокс. Вашингтон обнял его и поцеловал, обливаясь слезами. Затем была очередь Штойбена. «Я никогда прежде не видал столь печальной и слезной сцены, – записал в дневнике Бенджамин Толмедж. – Одна лишь мысль о том, что мы больше никогда не увидим его лицо в этом мире, казалась мне совершенно невыносимой». После того как все офицеры с ним обнялись, Вашингтон прошел через весь зал, поднял руку в знак прощания и ушел не обернувшись. Офицеры застыли в гробовом молчании.

У паромной переправы в Нью-Джерси собралась большая толпа горожан, чтобы проститься с «отцом народа». Вашингтон приподнял треуголку, офицеры и обыватели помахали шляпами в ответ. Он взошел на палубу, 22 гребца взялись за весла, и вскоре паром исчез из виду.

Блуждающий Конгресс теперь заседал в Аннаполисе (это место было выбрано в надежде завлечь редко появлявшихся «на работе» депутатов театрами, балами и прочими развлечениями). Вашингтон обещал Марте быть дома к Рождеству, но прежде надо было сложить с себя обязанности главнокомандующего. От Нью-Йорка до Филадельфии он добирался четыре дня, поскольку ни в одном городке по пути нельзя было избегнуть чествований и толп просителей, осаждавших его ходатайствами о должностях или иных милостях. В Филадельфии он пообещал каждый день проезжать по улицам, «чтобы благодарные американцы могли иметь удовольствие его видеть», как писал жене один из горожан, голландец Герард Вогельс. На торжественных приемах следовали бесконечные тосты, на которые генерал был принужден отвечать. Даже его величайшее терпение истощалось; однажды он ушел с концерта, когда хор затянул гимн в его честь на музыку Генделя. От дам не было отбоя; едва он входил в помещение, как все остальные кавалеры были забыты.

Между тем в Аннаполисе готовились к его приезду и строили деревянную триумфальную арку в классическом стиле, в центре которой красовалось изображение увенчанного лаврами Цинцинната, сменившего меч на орало. Чтобы все всё поняли, Цинциннату решили придать сходство с Вашингтоном; эту работу поручили Чарлзу Уилсону Пилу, и Вашингтону пришлось позировать ему несколько сеансов. Но 15 декабря, еще до того, как портрет был закончен, Вашингтон уехал из Филадельфии, захватив с собой лишь двух адъютантов – Дэвида Хамфриса и Бенджамина Уолкера – и рабов. Четыре дня спустя на подступах к Аннаполису его встречала делегация официальных лиц, среди которых был Горацио Гейтс. Под непременные 13 залпов Вашингтон прибыл в таверну Джорджа Манна, откуда на следующий день написал письмо Томасу Миффлину, ставшему председателем Конгресса. Генерала интересовало, каким образом он должен подать в отставку: письменным прошением или в ходе публичной церемонии. Конгресс решил, что должна состояться церемония, но сначала – торжественный банкет.

На банкет, устроенный 22 декабря, явилось несколько сотен человек. Гудение голосов сливалось со звяканьем ножей и вилок. После положенных тринадцати тостов Вашингтон провозгласил свой: «За полную власть для Конгресса во имя общей цели». После банкета состоялся бал. В залитом светом зале Вашингтон танцевал с 22-летней местной красавицей Мартой Ролл Маккьюбин. Впрочем, ему не давали передохнуть; все дамы, причесанные по последней моде (13 локонов), хотели танцевать с ним или хотя бы дотронуться до него.

На следующий день незадолго до полудня генерал в последний раз облачился в свой мундир и явился в резиденцию правительства. Секретарь Конгресса Чарлз Томсон проводил его к креслу под балдахином; Дэвид Хамфрис и Бенджамин Уолкер встали по бокам. Два десятка делегатов расселись в зале, не сняв шляп, показывая тем самым, что в Америке демократия, а не монархия. Раскрылись двери, и в зал вошли ведущие политики и местная знать; галерку заполнили дамы с горящими глазами. Очень скоро зал оказался набит битком; все хотели хоть одним глазком взглянуть на историческое событие.

«Сэр, – обратился к Вашингтону Томас Миффлин. – Соединенные Штаты, собравшиеся на Конгресс, готовы выслушать ваше сообщение». Следуя сценарию, Вашингтон встал и поклонился конгрессменам, которые сняли шляпы и снова их надели, а потом заговорил своим сиплым голосом. Сначала напомнил о том, что чувствовал себя не подходящим для роли главнокомандующего, когда принимал это назначение, но его поддерживали «вера в правоту нашего дела, высшая власть союза и покровительство небес». Потом отдал должное солдатам, которые служили под его началом, и попросил Конгресс позаботиться о них, поскольку войска распустили по домам, так и не выплатив жалованья. Тут правая рука, в которой он держал листки со своей речью, вдруг начала так сильно дрожать, что ему пришлось удерживать ее левой. После того как он передал «нашу дорогую страну под покровительство Всевышнего», его голос прервался. Выдержав паузу, Вашингтон овладел собой и закончил: «Завершив предназначенный мне труд, я ныне удаляюсь с театра великих действий и с любовью прощаюсь с высоким собранием, согласно приказам которого я действовал до сих пор. Я возвращаю свой патент и удаляюсь от публичной жизни». Вашингтон достал из кармана врученный ему восемь лет назад патент и передал Томасу Миффлину вместе с копией своей речи. В этот момент многие прослезились.

Томас Миффлин зачитал ответ, подготовленный Томасом Джефферсоном, упомянув о несравненном даре Вашингтона «вести боевые действия с мудростью и прямотой, неизменно уважая права гражданских властей». Началось прощание. Вашингтон пожал руку каждому члену Конгресса. Его конь уже ждал у дверей, вещи были упакованы, за гостиницу уплачено. Небольшая делегация проводила национального героя до парома; очутившись на той стороне реки, он пришпорил коня.

Как и обещал, Джордж приехал в Маунт-Вернон в канун Рождества, чтобы встретить праздник с Мартой.

Часть третья
ПРЕЗИДЕНТ

ЗНАМЕНИТОСТЬ

«Я чувствую себя теперь так, как, наверное, должен чувствовать себя усталый путник после трудного перехода с тяжелой ношей на плечах, сбросив с себя эту ношу и достигнув цели… который оглядывается назад с крыши своего дома и окидывает благодарным взглядом излучины, позволившие ему избежать зыбучих песков и топей, лежавших на его пути, и лишь всемогущий вождь и великий распорядитель человеческих судеб помешал ему свалиться в них», – писал Вашингтон Генри Ноксу 20 февраля 1784 года из заваленного снегом Маунт-Вернона. Тремя неделями ранее он обещал Лафайету: «Никому не завидуя, я твердо намерен быть всем доволен и, повинуясь этому приказу, я, дорогой друг, буду тихо плыть по течению жизни, пока не упокоюсь рядом со своими предками». Но вести тихую беспечную жизнь не удалось: Вашингтон по-прежнему был отцом семейства, владельцем крупного поместья – и знаменитостью.

Простая поездка к матери в ближний Фредериксберг заняла целую неделю, превратившись в что-то вроде государственного визита. Об этом событии написала «Виргиния газетт»; Вашингтон не смог отвертеться от торжественного обеда и бала в свою честь, а гарнизонная артиллерия дала аж 21 залп.

По дому топали маленькие ножки: заводной и общительной Нелли было уже четыре годика, толстячку Вашику – два. Приемные родители перенесли на них любовь, которой прежде окружали Пэтси и Джеки. Марта, не извлекшая уроков из прошлого, всё так же баловала мальчика и излишне тревожилась о его здоровье. Сама она «не была ни здорова, ни больна»; сильно располнела, зато от этого разгладились морщины на лице. Как и раньше, она хлопотала по хозяйству и занималась рукоделием, приучая к этим занятиям Фанни, дочь ее покойной сестры, уже подростка, которая постоянно жила в Маунт-Верноне. Марта любила ее, как родную, Джорджу девочка тоже нравилась своим покладистым и ровным характером. Кроме того, Вашингтоны дали приют племянникам Джорджа: Джорджу Огастину Вашингтону, сыну сильно пьющего Чарлза (во время войны он служил адъютантом Лафайета и подхватил чахотку), и трем детям Сэмюэла от четвертого брака – Харриет, Лоуренсу Огастину и Джорджу Стептоу. Сэмюэл был женат пять раз и имел семерых детей; окончательно запутавшись в долгах, он умер в 1781 году, оставив наследников без гроша. В доме Вашингтонов страсть к порядку была маниакальной, и эти дети доставляли много забот: восьмилетняя Харриет была неуклюжей и неопрятной, а ее братья-погодки, старшему из которых исполнилось 11 лет, – совершенно невоспитанными и неуправляемыми; на следующий год дядя пристроил их в школу в Джорджтауне, оплатив учебу.

«Я не получил никаких денег со своего поместья за десять лет отсутствия и ничего не привез с собой», – писал Вашингтон 24 февраля племяннику Филдингу Льюису-младшему (сыну Бетти). Его осаждали кредиторы, с которыми было не так-то легко расплатиться, поскольку ему самому долги выплачивали в обесценившихся деньгах военной поры. При таких условиях поездку во Францию, жителям которой тоже не терпелось увидеть американского героя, пришлось отложить.

Общественная деятельность была большой обузой. Вернувшись с войны, Вашингтон вышел из приходского совета Труро, в котором состоял 22 года. Причин тому было несколько: во-первых, главой англиканской церкви являлся король Георг III [30]30
  С 1789 года американская ветвь англиканской церкви стала именоваться Протестантской епископальной церковью, отдалившись от своих британских корней, но сохранив прежние обряды.


[Закрыть]; во-вторых, приходский священник сделал Вашингтону замечание по поводу того, что тот давно не причащался, и он обиделся; в-третьих, его появление в церкви всегда привлекало толпы зевак, а ему это уже надоело.

В мае в Филадельфии состоялось первое общенациональное собрание Общества Цинциннатов. Оно изначально объединяло 13 отделений, по одному на штат; четырнадцатое отделение было создано во Франции, и Людовик XVI признал его членов принадлежащими к «первому иностранному ордену». Если раньше Вашингтон беспокоился лишь о том, чтобы в роли председателя «не допустить каких-нибудь важных упущений», то теперь серьезно боялся за свою репутацию. В уставе общества было сказано: «Офицеры американской армии торжественно объединяются в общество друзей, которое будет жить столько, сколько они сами или старшие их потомки по мужской линии, а за неимением оных – побочных ветвей, которые будут сочтены достойными стать его представителями и членами». Бенджамин Франклин усмотрел в этом попытку создания в Америке наследственной аристократии и заказал Габриелю Оноре де Мирабо памфлет против ордена Цинциннатов. «Большинство американцев, здесь живущих, подвергают наше общество непристойным нападкам, – писал в марте Лафайет из Парижа. – Джей, Адамс и все прочие горячо порицают армию». А генеральный секретарь общества Генри Нокс извещал председателя о том, что Цинциннатов считают «иностранными агентами», ставящими своей целью изменить форму правления в США.

Бездетный Вашингтон физически не мог основать новую наследственную монархию, но все намеки на монархические амбиции были ему неприятны. 4 мая он выступил перед собранием с длинной речью, которую зачитал с необычной для него эмоциональностью. Он призывал «вычеркнуть любое слово, предложение или параграф политической направленности. Положить конец наследственности во всех ее проявлениях. Более не принимать в общество почетных членов. Отвергать средства, собранные по подписке, или дары от всех, кто не является гражданами Соединенных Штатов». (Сам Вашингтон внес в копилку ордена 500 долларов.) Он хотел, чтобы отделения отныне собирались только в своих штатах, и заявил, что выйдет из ордена, если тот хоть чем-нибудь вызовет общественное порицание.

Главные его предложения оказались отвергнуты: делегаты проголосовали за то, чтобы по-прежнему проводить общенациональные собрания; некоторые отделения отказались внести в устав изменения, принятые общим собранием, и членство осталось наследственным. Скрепя сердце Вашингтон согласился остаться на посту председателя еще на три года ради благотворительности, бывшей главной задачей ордена Цинциннатов, но отнюдь не гордился принадлежностью к нему. Французские офицеры преподнесли ему украшенный бриллиантами и изумрудами знак ордена: белоголовый орлан держит в лапах медаль с изображением Цинцинната, оставляющего плуг, чтобы послужить своему народу. Знак полагалось носить на шее на бело-голубой ленте; он был создан по эскизу выпускника Парижской академии художеств Пьера Шарля Ланфана, в 22 года поступившего волонтером в Континентальную армию в качестве военного инженера. Вашингтон спрятал его в потайной ящичек и никогда не надевал, опасаясь прослыть роялистом.

Зато своей принадлежности к братству «вольных каменщиков» он не стыдился никогда. Это общество стояло вне политики и провозглашало своей главной целью совершенствование человеческой натуры. В июне 1784 года Вашингтон стал почетным членом, а позднее – мастером масонской ложи Александрии, оставаясь при этом в составе ложи Фредериксберга. «Тайное» общество отнюдь не скрывалось, и Вашингтон участвовал во всех его ритуалах, в том числе публичных (например, похоронах «брата» Уильяма Рамсея в 1785 году), не стесняясь появляться на людях при всех масонских регалиях.

Члены Конгресса относились к Вашингтону с подчеркнутым уважением: он получил доступ к секретным документам, а в июне к нему прислали Уильяма Гордона, бывшего священника из Массачусетса, которому было поручено написать историю Войны за независимость. Еще в марте в письме доктору Крейку Вашингтон утверждал: «…любая история моей жизни, отличная и не связанная с общей историей войны, скорее, уязвит мои чувства, нежели потешит мою гордыню, пока я жив». Теперь, когда Конгресс согласился рассекретить свои архивы, он предоставил в распоряжение Гордона свои собственные, и неутомимый историк две недели прожил в Маунт-Верноне, с утра до вечера читая «33 тома переписанных писем генерала, три тома частных писем, семь томов приказов по армии и вороха писем генералу». (Когда в 1788 году многотомный труд Гордона вышел в свет, Вашингтон купил два экземпляра и побуждал друзей сделать то же.)

Тогда же, в июне, законодатели Виргинии решили заказать статую Вашингтона «из лучшего мрамора и лучшей работы», чтобы украсить ею ротонду в здании дома правительства в Ричмонде, новой столице штата. Губернатор Гаррисон написал Джефферсону и Франклину в Париж, прося найти подходящего скульптора, и прислал для образца портрет Вашингтона в полный рост работы Пила. Джефферсон и Франклин обратились к самому Жану Антуану Гудону (кстати, тоже масону), первому придворному скульптору Европы, который запросил невероятный гонорар, но Джефферсону удалось скостить его до тысячи гиней. Чтобы Вашингтон понял, какая честь ему оказана, Джефферсон сообщил, что скульптор приедет в Америку, как только закончит статую Людовика XVI и бюст Вольтера.

Пока же в Маунт-Вернон явился Лафайет и привез дорогому другу масонский запон (фартук), вышитый руками его жены Адриенны. Увлекающийся маркиз теперь заделался убежденным месмеристом и собирался принести в Америку идеи животного магнетизма и Общества вселенской гармонии. Нелли и Вашик скакали вокруг красавца-француза, словно сошедшего с портрета, висевшего у них в гостиной на почетном месте. За обедом он вспоминал истории времен войны, но Вашингтон больше расспрашивал гостя о европейских цветах, которые могли бы прижиться в Америке. Осмотрев дом и сад, Лафайет, наконец, заговорил о деле, которое занимало его больше всего: отмене рабства. Проезжая через Ричмонд, он повстречал там Джеймса Армистеда – лазутчика, добывшего ценные сведения о Йорктауне, – и выдал ему письменное поручительство, благодаря которому тот не только обрел свободу, но еще и получил пенсию от законодателей, выкупивших его у хозяина. Благодарный негр взял себе имя Джеймс Армистед Лафайет.

Вашингтон тоже хорошо относился к верным слугам. Не далее как в июле он списался со своим другом Климентом Биддлом из Филадельфии, чтобы тот разыскал и прислал к нему в Маунт-Вернон кухарку Маргарет Томас: его чернокожий камердинер Билли Ли считал ее своей женой, пока они жили в Филадельфии, и теперь тосковал в разлуке. Вашингтону вовсе не требовалась служанка, которой к тому же пришлось бы платить жалованье (Маргарет получила вольную), однако он не мог отказать Билли, делившему с ним все невзгоды. Впрочем, Маргарет, не пожелавшая стать женой раба, не приехала. Остается загадкой, почему Вашингтон не отпустил на свободу Билли Ли. Возможно, тот и сам этого не хотел. После того как он сломал сначала одну, а потом вторую ногу, Вашингтон перевел его из камердинеров в сапожники, а иногда использовал в качестве надсмотрщика над другими рабами. Но отпустить сейчас на волю всех рабов равнялось бы самоубийству, поскольку невольники были и средством производства, и формой оборотного капитала, а Вашингтон сильно нуждался в деньгах.

От брата Джека он узнал, что многие принадлежащие ему земли захвачены, а арендаторы уже несколько лет не платят ренту, и рассердился на Лунда Вашингтона, державшего его в неведении. Теперь придется самому куда-то ехать и вытрясать из кого-то деньги, хотя ему так не хочется вновь покидать свой дом! (Впоследствии выяснилось, что сам Лунд также не получал жалованье управляющего аж с памятной зимы в Вэлли-Фордж; Вашингтону стало стыдно, но возместить ущерб было нечем.)

В эту поездку он отправился в сентябре, взяв с собой доктора Крейка с сыном, своего племянника Бушрода Вашингтона (сына Джека) и трех рабов. Рента с западных владений была для него главным источником доходов, и он решил лично вразумить арендаторов, не желавших платить. На лошадей погрузили большую палатку, лодку, аптечку, необходимую утварь, удочки и тронулись в путь через Аппалачи. Бывало, приходилось спать под проливным дождем, укрывшись только шинелью. Годы давали себя знать: Вашингтон уже не был тем молодым майором, которому всё нипочем.

В Беркли-Спринге он познакомился с даровитым изобретателем Джеймсом Рамси, построившим механический корабль, способный идти против течения. Вашингтон выдал ему рекомендательное письмо, поскольку это изобретение было созвучно его давней мечте – сделать Потомак судоходным.

Путешествие на запад было небезопасным: на северо-западном берегу Огайо происходили ожесточенные стычки между поселенцами и индейцами, отстаивающими свои права на родовые земли. Вашингтон был на стороне индейцев, поскольку Конгресс запретил колонистам здесь селиться, а те бессовестно захватывали огромные участки в сотни тысяч акров. Наслушавшись историй о жестоких убийствах, он отменил сплав по Огайо – и не зря: генерал Джеймс Уилкинсон был захвачен в плен индейцами, которые приняли его за Вашингтона, и смог откупиться только большими подарками. Тут, как говорится, не до жиру, хотя было невероятно обидно, когда наглецы, самовольно обосновавшиеся на землях, полагавшихся ему как ветерану Франко-индейской войны, торговали участками, продавая их даже европейцам.

Оказалось, что на западе имя Вашингтона никому не внушает благоговения. Разговоры с захватчиками-поселенцами проходили на повышенных тонах. Каждый утверждал, что первым «застолбил» участок, и грозил другому судом. (Судебная тяжба действительно началась и длилась целых два года; Вашингтон выиграл дело, но не прогнал захватчиков, а великодушно разрешил им стать арендаторами.)

Нелегкая поездка оставила тяжелое впечатление. Западная граница США практически неуправляема, и случись новая война, например с Испанией, препятствовавшей американской торговле в низовьях Миссисипи, или снова с Англией, отказавшейся освободить ряд фортов от Великих озер до долины Огайо, – и на местное население вряд ли можно будет положиться. Нет, нужна твердая рука, которая привязала бы западные земли к восточным сетью торговых путей; такие узы сложнее расторгнуть.

Вернувшись из поездки, Вашингтон обратился к губернатору Виргинии Бенджамину Гаррисону с проектом создания компании, которая сделала бы Потомак с его порогами, водопадами и россыпями валунов судоходным до самого впадения в Огайо. Путем каналов можно было бы удлинить и реку Джеймс. Он подключил к этому делу Мэдисона и других виргинских депутатов, а потом и законодателей Мэриленда, поскольку Потомак протекал по территории обоих штатов. В декабре, отправившись провожать возвращавшегося во Францию Лафайета, Вашингтон доехал только до Аннаполиса и отказался от продолжения пути в Филадельфию и Нью-Йорк, потому что неминуемые приемы и торжества ему уже порядком надоели. Зато он воспользовался своим пребыванием в столице Мэриленда для лоббирования своего проекта. «Серьезность, с какой он относится к оному предприятию, трудно описать, – сообщал Мэдисон Джефферсону. – Такой ум, способный мыслить широко… не терпит праздности».

В январе 1785 года Виргиния и Мэриленд поручили паре частных компаний заняться расширением Потомака и Джеймса. Вашингтона избрали председателем «Компании реки Потомак». Он получил в подарок 50 акций этой компании и 100 акций «Компании реки Джеймс» в знак признания его заслуг, что повергло его в замешательство. Отказаться от подарка – обидеть дарителей, принять – дать повод обвинить себя в корысти. Он разослал кучу писем людям, которым доверял, с просьбой посоветовать, как ему быть. Только в конце июля решение созрело: он примет акции в доверительную собственность для основания «двух благотворительных школ, по одной на каждой реке, для воспитания и поддержки детей бедняков и неимущих», особенно потерявших отцов на войне.

При этом его собственные финансовые проблемы никуда не делись, и он вновь принял управление своими пятью фермами на себя, объезжая их каждый день. Опять он вставал на рассвете и ложился спать в девять вечера. Вместо Лунда он взял себе в помощники Джорджа Огастина. Осматривая работы, он нередко спешивался, становился рядом с рабами или наемными рабочими и показывал им, как надо делать то или это, а уезжал, лишь убедившись, что всё идет как надо. Как-то в 1785 году один раб отказался работать, потому что повредил себе руку (она была на перевязи). Тогда Вашингтон взял грабли одной рукой, а другую сунул в карман. «Если ты можешь есть одной рукой, почему же не можешь работать?» – осадил он «лентяя». Еженедельно по пятницам управляющие должны были присылать подробные недельные отчеты о каждой плантации: какая работа выполнена, кем и где; сколько коров отелилось, сколько овец окотилось.

Утро уходило на переписку. Но у Вашингтона теперь не было адъютантов, а со всех концов света прибывали целые тюки писем – просьб о рекомендациях и справках, запросов о делах, связанных с войной. Он считал своим долгом отвечать на каждое – ему никогда еще не приходилось столько корпеть за письменным столом! Добром это не кончилось: появились головные боли и прочие неприятности, связанные с сидячей работой. Джеймс Крейк посоветовал нанять секретаря. В июле 1785 года на эту должность пригласили Уильяма Шоу, который к тому же должен был заниматься с Нелли и Вашиком. Но этот молодой человек небрежно относился к своим обязанностям и задержался в Маунт-Верноне только на 13 месяцев. В январе 1786-го генерал Бенджамин Линкольн порекомендовал генералу в личные секретари и гувернеры для детей 23-летнего Тобайаса Лира из Нью-Хэмпшира, выпускника Гарварда, владеющего французским языком и обладающего легким слогом. При всём уважении к Вашингтону, Лир выставил одно условие: он не может жить среди рабов. Хозяин заявил, что намерен в конечном счете освободить своих невольников, пока же им лучше находиться под его опекой. Лир приехал в Маунт-Вернон и пришелся ко двору, практически заменив Джорджу и Марте сына.

Другой напастью были визитеры.

Вашингтоны всегда были радушными хозяевами. После того как британцы оставили Нью-Йорк, Джордж попытался нанять повара, который смог бы приготовить обед на 30 персон, и заказал через Лафайета несколько французских серебряных подносов на 12 бокалов каждый. Однако он явно не ожидал, что его дом станет местом паломничества.

Постоялые дворы были редки, и законы гостеприимства обязывали владельцев придорожных усадеб дать приют путникам, накормить, напоить и спать уложить. Маунт-Вернон, находящийся в девяти милях от Александрии, стоял в стороне от дороги; никто не мог заехать туда случайно или сбившись с пути. Более того, со временем Вашингтон намеренно стал устанавливать неправильные указатели, чтобы желающие поглазеть на него не смогли отыскать его дом. Даже подъездной путь к его усадьбе теперь не был прямым как стрела, а извивался змеей. Но ничто не помогало: хозяевам приходилось выслушивать рассказы гостей, как они увязли в болоте, чуть не заблудились в густом лесу, но чудом выбрались из него по едва заметной тропинке.

У незнакомцев хозяин требовал предъявить рекомендательные письма, но даже при отсутствии таковых не мог сразу указать человеку на дверь и оставлял обедать. В доме постоянно находились посторонние; порою половину сидящих за столом составляли гости. 30 июня 1785 года Вашингтон записал в дневнике: «Обедал наедине с миссис Вашингтон; кажется, это первый подобный случай с момента моего удаления от общественной жизни».

Воспоминания этих случайных гостей о том, как их принимали в Маунт-Верноне, разнятся. Понятно, что Вашингтоны вели себя с незнакомыми людьми, которые к тому же могли показаться им наглецами, иначе, чем с друзьями или знаменитостями. Джордж часто встречал прибывших в дверях, но затем передавал их на попечение рабов и исчезал в своем кабинете или отправлялся объезжать свои владения. Если гость не ехал вместе с ним, он видел хозяина только за обеденным столом. Вашингтон непременно переодевался к обеду: вернувшись с объезда в синем сюртуке поверх шерстяного жилета, черных штанах и сапогах, он выходил к столу в свежей сорочке, серо-коричневом кафтане поверх белого камзола и белых шелковых чулках, к тому же напудрив волосы. В зависимости от настроения он мог быть веселым и общительным или мрачным и молчаливым. Впрочем, если гость был нездоров, хозяин мог лично принести к нему в комнату чашку горячего чая.

Супруга генерала помогала ему занимать гостей. Она была всё такой же радушной и домовитой и одевалась «бедненько, но чистенько». Две расфуфыренные дамы, явившиеся в Маунт-Вернон в шелках и кружевах, были шокированы, застав леди Вашингтон в клетчатом переднике за вязанием. В апреле 1785 года нарочный принес ей горькие вести: с разницей в девять дней скончались ее 75-летняя мать и брат Джадж Бартоломью сорока девяти лет. Теперь у Марты не осталось близких родственников, кроме мужа, и она постоянно носила траур: простое черное атласное платье с длинными рукавами и черный чепец с лентами того же цвета.

В апреле к Вашингтонам приехал Роберт Эдж Пайн – английский художник, некоторое время живший вместе с Фэрфаксами в Бате. Он собирался создать портрет Вашингтона для серии работ об американской революции. В Маунт-Верноне он прожил три недели и написал всё семейство – и Марту, и всех четырех ее внуков, и Фанни Бассет.

В Маунт-Вернон манило не только любопытство: Вашингтон стал фигурой символической, и его слово было весомо для простых людей. В январе 1785 года к нему приехал Элканах Уотсон с книгами об освобождении рабов, написанными британским аболиционистом Гранвилем Шарпом, основателем африканской колонии в Сьерра-Леоне. В Виргинии тоже имелись аболиционисты, например квакер Роберт Плезант, освободивший 78 своих рабов и твердивший Вашингтону, что его отказ последовать этому примеру ляжет пятном на его репутацию. В мае священники-методисты Томас Коук и Фрэнсис Эсбери привезли в Маунт-Вернон петицию об освобождении рабов, которую хотели подать в Законодательное собрание. Вашингтон пообещал написать письмо в поддержку этой меры, если вопрос будет поставлен на голосование, но петицию подписывать не стал. (В ноябре эта инициатива провалилась.)

В том же мае в Маунт-Вернон завернул на один день лексикограф Ноа Уэбстер – он хотел заручиться поддержкой Вашингтона для проталкивания в Виргинии закона об авторских правах. Библиотека хозяина, и так довольно обширная (там были сочинения Александра Поупа, Джонатана Свифта, Джона Мильтона, Вольтера, Джона Локка, «История упадка и разрушения Римской империи» Эдуарда Гиббона, биографии Карла XII, Людовика XV и Петра Великого, а также словарь и грамматика французского языка), пополнилась «Заметками об американской политике», в которых Уэбстер ратовал за сильную центральную власть. Автор попытался заключить с Вашингтоном договор: он будет бесплатно заниматься с Нелли и Вашиком в обмен на неограниченный доступ к бумагам генерала. Заподозрив неладное, Вашингтон отклонил его предложение.

В июне в Маунт-Верноне десять дней гостила англичанка Катарина Маколей Грэхем, известный историк. Вашингтон был польщен ее визитом. Они вели долгие серьезные разговоры на политические темы и оказались единомышленниками; генерал даже показал ей свои записи военных времен – «для изучения и увеселения».

Серьезные разговоры Вашингтон вел и с депутатом виргинского Законодательного собрания Джеймсом Мэдисоном, который держал его в курсе политических событий. В свои 34 года Мэдисон выглядел состарившимся мальчиком, к тому же он был небольшого роста и слаб здоровьем. Дамы находили его мрачным, холодным и непривлекательным; в собрании он был не ахти каким оратором, зато в обществе политических союзников и студентов, которым преподавал историю, мог развернуться во всю мощь своего могучего интеллекта и искрометного остроумия. Все его суждения основывались на глубоком анализе предмета.

Гости жаждали рассказов о военных подвигах генерала, но здесь их ждало разочарование: о них гораздо охотнее распространялся Билли Ли, даже в мирное время носивший кокарду. Вашингтон же говорил «об американской войне и своих победах, точно о вещах, к каким он не имеет никакого отношения», удивлялся французский журналист Бриссо де Варвиль. Зато он оживлялся, как только речь заходила о сельском хозяйстве. Вознамерившись сделаться образцовым земледельцем, Вашингтон отказался от выращивания табака и кукурузы и стал внедрять у себя многопольный севооборот, экспериментируя с разными культурами: капустой, репой, рожью, люцерной – и прививками фруктовых деревьев. Он пытался выращивать виноград и делать свое вино, сажал черенки разных растений, присылаемых друзьями. Чтобы не отставать от соседа Джефферсона (еще одного экспериментатора, который, например, одним из первых стал выращивать помидоры), он разработал новый плуг, который одновременно боронил и сеял. С начала 1776 года Вашингтон вступил в переписку с известным английским экономистом Артуром Юнгом, который прислал ему «Анналы сельского хозяйства» в четырех томах, и под его руководством высадил в Маунт-Верноне около шестидесяти разных растений.