Текст книги "Клятва графа Калиостро (СИ)"
Автор книги: Екатерина Крылатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
– Вот ты где, – просюсюкала вампирша, опираясь о дверной косяк. – Давай его сюда, парень.
Встретившись с подернутыми пленкой глазами Ренаты, Павлик замер в руках Дэна. Застыл и сам Денис. Не все мертвые вампиры похожи на людей, самые старые давно утратили те крохи человечности, что когда-то имели. Взгляд Ренаты полностью лишал воли. Юдинов послушно подошел, улыбаясь, как ненормальный. Сейчас он считал вампиршу самой красивой, самой умной, самой доброй на свете. За одну её улыбку Дэн был готов сигануть с крыши, утопиться в реке, застрелиться – лишь бы Рената порадовалась!
Из коридора долетали хриплые кошачьи вопли: оглушенный вампиршей Бубликов пытался не пустить Матвея, сражаясь не на жизнь, а на смерть.
– Забавный ты, котик, глупый только.
Вопли резко оборвались. Вскрикнула от ужаса Ульяна, и Юдинов будто проснулся.
– Ну же, – поторопила Рената, – я жду.
Схватив Пашку одной рукой, она сдернула с него бесполезный против древнего вампира серебряный кулон, сунула что-то Дэну и толкнула к двери. «Что-то» оказалось маленьким, размером с бусину, блестящим шариком.
– Брось это в прихожей. Не доверяю я Матвею…
– Дэн, не надо!
Шарик с треском лопнул. Спальню, а заодно и прохожую заволокло густым темным дымом. Кашляли все: и Уля, и Пашка, и Денис, и бессмертный Матвей. Одна Рената, без проблем ориентируясь в мареве, достала из ножен на бедре кинжал. Следует побыстрее кончать девчонку, ее хахаля и уходить. Ирина велела принудить Матвея, чтобы тот остался в квартире до поры до времени, якобы сам убил всех и скрылся, «случайно» попавшись на глаза. Труп Юдинова он захватит с собой, а девчонку оставит. Пускай детишки узнают, кто их таинственная сообщница, погибшая смертью храбрых, ха-ха. Молодец, Бестужева, с чувством юмора ведьма! Впрочем, на других Рената не работала.
Вампирша вытянула руку мальчишки, примериваясь для надреза. Кинжал проколол кожу на сгибе локтя, и по предплечью потекла теплая кровь. Хрустальный пузырек наполнился быстро. Аристократичные ноздри Ренаты затрепетали, когда она наклонилась и лизнула порез, останавливая кровь. Слюна мертвых, живые так не могут. Забавляясь, растравила ранку клыком и снова лизнула. Ишь, скулит, клыки-то ядовитые.
Наигравшись с мальчишкой, вампирша всё же остановила кровь.
– Ты ничего не…
Рената завопила дурным голосом: под лопатку вошел осиновый кол. Выпустив Пашку, она повернулась к Ульяне. Карие глаза девушки слезились от дыма, однако кол она держала твердо, готовая ударить снова. Сломать хребет или шеи будет достаточно? Слишком просто, слишком скучно. Выдвинувшиеся когти полоснули живот Ульяны. Теперь она будет молить о смерти.
Куда делся мальчишка? А, ладно, не до него теперь, пузырек с кровью преспокойно лежит в сумке.
Едкий дым тем временем рассеялся.
– Что за дрянь, Ренат? – поинтересовался Матвей, появляясь в проеме.
– Ты останешься здесь и будешь ждать, пока кто-нибудь не появится, потом исчезнешь, – она швырнула ему амулет с одноразовым телепортом, повернула изумруд в кольце. «И умерли они в один день».
– А нигде не слипнется?!
– Ты. Остаешься. Здесь, – медленно повторила древняя. – И ждешь…
– Недолго ждать придется.
Посреди комнаты возник Воропаев. Матвей замешкался и схлопотал кол в сердце.
– Всё свое ношу с собой, – усмехнулась Рената. – На службу тоже ходишь, как Ван Хельсинг?
Заклинание угодило в пустоту. Вампирша исчезла.
***
– Да что вы, право, Верочка Сергеевна! Подумаешь, шесть часов. Может, его на работе задержали? – уговаривала меня Люсьена, заваривая чай.
Никанорыч сидел на столе и ел гречку чайной ложечкой, под столом чавкал Арчи. Я мерила шагами кухню, то и дело подбегая к окну. В царившей на улице хмари ничего не разобрать, но я увижу! Конечно, Люська права, и его просто задержали на работе. Но почему не позвонил, не предупредил? Телефон выключен. Мало ли, что могло произойти! Вдруг ему стало плохо? Или под машину попал? Или…
– Выпей, хозяйка, сразу полегчает, – Никанорыч протянул мне стопку.
– Ты что, дурень, совсем офонарел?! Куда ей пить?! – кошкой зашипела Люсьена. – Башкой своей хоть раз бы подумал!..
Арчи вдруг перестал чавкать и прислушался. Неужели Тёма вернулся?
В зале что-то сильно грохнуло, точно упал шкаф. Мы впятером (я с Никанорычем, щенок и Люська с заварником) поспешили туда.
– Ба-ба-батюшки! – пролепетал домовой.
Артемий приложил палец к губам, опустил на диван спящего Пашку и растворился в воздухе. Куда это он? Комната вмиг пропиталась знакомым гнилостно-болотным запахом. Кровь нежити?! Мальчик на диване завозился, захныкал. Я села рядом и погладила его по голове. Мокрый весь, как из воды вылез, дрожит. Что произошло?
– Мама… мамочка, не уходи!
Я грешным делом подумала, что кто-то убил Галину. Сердце екнуло от страха, но я укутала Пашку пледом и помогла Арчибальду лечь бок о бок. Он теплый, он грелка. Щенок лизнул бледную руку мальчика, и даже в полумраке дождливого вечера я заметила темно-красные подтеки засохшей крови. Обыкновенной, человеческой. Он ранен?! Нет, к счастью, нет.
Пашка открыл глаза, заметил Арчи.
– Ой, собака… – он потрогал светлую шерсть, – привет…
Меня он, похоже, не узнавал.
– Ты пришла, мама? Я не хотел им открывать, думал, что это ты… они… папа... Где папа?!
– Он скоро вернется, Паш, – прохрипела я, – он очень скоро вернется.
Вряд ли Павлик услышал: мой голос напоминал шипение настраиваемого радио. Когда пытаешься поймать нужную волну, оно шипит. Так и я шипела.
– Не уходи, мама, – захныкал он.
– Я тут, милый, я рядом. Не плачь.
– Возьми меня на ручки…
Осторожно поддерживая под спину, пересадила его, укутанного, к себе на колени. Бедный, бедный мой малыш, что с тобой приключилось? Мягко покачивала Пашку, гладила по темным вихрам, шептала что-то утешающее. Поймала себя на том, что напеваю единственную колыбельную, которую помню. Ну, «напеваю» – сильно сказано.
Артемий вернулся после девяти, за это время я пережила девять жизней. В глазах мужа застыла холодная ярость и одновременно страх, а с таким выражением обычно убивают. Увидев спящего на моих коленях Пашку, он кивнул, поставил на пол дорожную сумку и пошел в душ. Свою сегодняшнюю одежду он потом сжег.
– …удавил бы собственными руками! «Где мой сын?» В Караганде, блин! Она, оказывается, ни сном, ни духом. Сказала, что это я всё подстроил, чтобы у нее Пашку забрать. А три трупа в квартире и один кот, значит, просто погулять вышли!
Воропаев рассказывал долго, шипящим злым шепотом. Павлик, Ульяна, Гайдарев... Вот как оно всё связано. Почему? Неужели Ирине настолько плевать на людей? Так… использовать ребенка! Получается, дальше очередь Галины, а потом и наша? Профессор… теперь его тоже нет?
Я опустила руку на плечо мужа. Он сидел, сгорбившись, придавленный свалившимся несчастьем, мышцы напряжены до предела. Что бы ни случилось, Артемий держал спину прямо, однако эта тяжесть оказалась ему не по силам.
– Мы что-нибудь придумаем, – избитая фраза, но она вернула его к реальности.
– Тебе придется еще посидеть дома. Пашку нельзя оставлять без присмотра, а я не могу…
– Даже не обсуждается. Раз надо – буду сидеть, – сказала я, разглядывая буро-зеленые пятна на руках мужа. Тот сразу обратил их в родимые. – Есть вещи поважнее карьеры. Пашка… Ты же сможешь стереть его воспоминания, правда? Или хотя бы размыть самые ужасные?
– Нет. Слишком маленький, не выдержит провалов. И сном не изгладить, ничем. Ему с этим жить придется, как-то перебороть… Господи!
Артемий вскочил с дивана, проверил, как там сын, и налил себе крепкого кофе. Боится спать? Я чувствовала, что не усну безо всякого кофеина: слишком много всего свалилось, эмоциональный перегруз. Что с нами теперь будет? Нет, нельзя думать об этом сейчас, иначе я сойду с ума. Подумаю об этом завтра, подумаю завтра. Я подумаю об этом завтра…
***
Утром встала пораньше, разбудила мужа, как и просил, в полшестого. Вместе обновили защитки на квартире, добавили порцию новых, проверили все дыры и щели, повесили сигнализацию на окна, чего никогда раньше не делали. Теперь квартира охранялась лучше, чем Форт Нокс. Артемий лично отправил в Антарктиду трех «жучков» и расплавил микроскопическую камеру. Найдя однажды подобное устройство, проводили чистку каждую неделю, но они мистическим образом возвращались.
– Может, не пойдешь никуда? – шепнула я одними губами. Язык ворочался с трудом, болела буквально каждая косточка. – В понедельник…
Бледный от недосыпа Артемий покачал головой.
– Если не сегодня, то не решусь никогда, – так же тихо сказал он. – Какой смысл тянуть до понедельника?
– Пожалуйста, подумай еще раз! Ты ведь всегда успеешь…
– Есть вещи поважнее карьеры, – ответил муж моими вчерашними словами. – Я не хочу потерять вас из-за этого. Оказывается, перестраховаться нельзя, можно только недостраховаться. Слава Богу, ты заговорила, – добавил он, – хоть одна хорошая новость.
Убедившись, что Пашка крепко спит, сели завтракать, едва живые от усталости. Мой юный резерв был пуст, «под ложечкой» неприятно тянуло. Тривиальная манная каша на воде показалась такой вкусной, что я умяла три глубокие тарелки и закусила бутербродом с сыром. Обычно сдержанный в еде Артемий не отставал, и вместе мы уничтожили больше провизии, чем съедали за день, а то и за два.
Арчибальд к завтраку не вышел, остался с ребенком. Всю ночь провел рядом, не отодвигаясь. Если Пашка начинал стонать или всхлипывать, Арчи будил меня; я брала мальчика на руки, успокаивала, качала на коленях. Через каждые полтора часа дежурство принимал Воропаев. Так и спали вчетвером, просыпаясь поочередно.
В итоге я за малым не упала лицом в тарелку. Получилась бы неплохая маска из манки, новый рецепт.
– Пойду, наверное.
– А? А! – я уже представила, как ныряю в эту кашу и плескаюсь в ней, словно в бассейне. – Я провожу…
– Не надо. Иди ложись, отдохни. Гаджет разбудит.
Не дождавшись осмысленной реакции, он оторвал меня от стула и отнес на диван. Сам ведь вот-вот свалится, а еще собирается куда-то.
– Давай уволимся, – пробормотала я, обнимая подушку. Вторую сунула под живот, – хоть выспимся по-человечески…
Проснулась часа через два, по ночному распорядку: организм настроился принимать дежурство. Набросив халат поверх пижамы, я заглянула в спальню. Арчи по-прежнему спал, молотя по постели толстым хвостом, а Пашка укрылся по самый нос и разглядывал картину на стене. Я постаралась войти бесшумно, но он всё равно услышал. Дернулся, подобрался, нечаянно толкнув собаку. Арчи за ночь привык и только взбрехнул.
– Привет, – поздоровалась я, – можно к тебе?
Мальчик дернул подбородком, вглядываясь в мое лицо. Узнает, не узнает?
– А ты кто? – подозрительно спросил он, отодвигаясь на всякий пожарный. Как гусеничка в покрывало завернулся, руки-ноги спрятал. Смотрит исподлобья.
– Меня Верой зовут, я еще к вам зимой приходила, не помнишь?
Пашка наморщил лоб, подумал и замотал головой.
– Не помню. А что ты тут делаешь?
Хороший вопрос. Самый честный ответ – «живу». Пока я решала, стоит ли отвечать честно, мальчик спросил:
– А папа где?
– Он на работе, Паш, но мы можем ему позвонить, если хочешь.
– Хочу!
Артемий был на совещании, но с сыном всё равно поговорил. Не знаю, о чем они беседовали: я ушла на кухню, разогревать остатки каши. Осталось, мягко говоря, маловато, пришлось спешно соображать завтрак на четверых. Домовые ведь тоже не воздухом питаются.
Мальчик вернул мне телефон и осмотрел кухню. Выглядел он значительно бодрее.
– Мы у тебя дома, да?
– Да, я здесь живу.
– А папа где живет? – допытывался Пашка. На кашу он даже не взглянул.
– Давай сначала позавтракаем, ладно? – жизнерадостно предложила я.
– И здрасти! – прогундосил Никанорыч, эффектно появляясь в кухне. Спутанная борода волочилась по полу. – Доброго всем утречка! Рассольчику не плеснешь, хозяюшка? Мой, кажись, весь вышел.
Пашка с удивлением смотрел на домового, перевел взгляд на меня. На Никанорыча, снова на меня. Постепенно, как на фотопленке, проступало понимание. И обида.
– Папа тоже здесь живет, – убито сказал мальчик, – а ты – та самая тетя, к которой папа ушел.
Он отодвинул тарелку и выскочил из-за стола. Хлопнула дверь в спальню.
– Чёт я не понял, какая тетя? – поскреб в затылке домовой.
– Никанорыч! Не мог попозже заявиться, а? Или хотя бы промолчать? – понятно, что уже поздно пить боржоми, но я не сдержалась. – Нет у меня рассола! Одеколон возьми, если невмоготу.
Пашка спрятался за шторой, обняв за шею Арчибальда. Щенок ласкался, лизал в лицо; мальчик отталкивал наглую морду. Морда напирала, похрюкивала, но если Арчи играл, то Павлик злился.
– Уйди, – вполголоса сказал он мне, – уйди. Ты плохая, ты папу забрала, из-за тебя мама плачет. Я к ней хочу. Когда папа вернется?
– Вечером, – я села на кровать и взяла плюшевого Печорина. Все игрушки в нашем доме почему-то носили не имена, а фамилии.
– Пусть он отвезет меня к маме, когда вернется.
– Хорошо, – кивнула я, – вот папа вернется, его и попросишь. Пойдем кашу есть.
– Не хочу.
– А чего бы тебе хотелось? Я могу приготовить что-нибудь другое.
– Ничего не хочу, – буркнул Пашка, отворачиваясь.
– Совсем-совсем ничего?
– Совсем-совсем ничего. Уйди, я сам буду!
Очень хотелось его приласкать, прижать к себе, пожалеть, но нельзя: вырвется, и прости-прощай. Ему сейчас тяжело – не каждый взрослый справится, а тут «тетя» со своими обжиманиями. Надо с ним поласковей, с юмором.
– А, знаешь, Арчи очень любит кашу, – начала я.
– Его Арчи зовут?
– Да, Арчи, Арчибальд Батькович.
– Ну и имя.
Я улыбнулась. Пашка не смотрел в мою сторону, трепля Батьковича по холке.
– Так вот, Арчи так любит кашу, что просто жить без нее не может. Ему пора завтракать, иначе потом у него заболит живот, и он не сможет с тобой играть.
Павлик выпустил собаку и подтолкнул ко мне.
– Пусть ест, если надо. Я один посижу.
– Просто я думала, что ты поможешь его накормить. Арчи очень вредный и совершенно меня не слушается, – пожаловалась я, – приходится кормить его с ложечки, а это долго. Мы с Арчи собирались в магазин, но теперь, наверное, опоздаем.
– Почему?
– Он боится бросать тебя тут, видишь?
Лабрадор действительно улегся у ног мальчика и опустил морду ему на колени. Вздохнул, прямо как человек. Ну, артист!
– Ладно, – решил мальчик, – я помогу его накормить, но потом ты уйдешь.
Кашу они съели на пару, сырники «на скорую руку» смели – саранче на зависть. Люсьена выхаживала Никанорыча, так что завтракали мы втроем. Пашка скармливал Арчи сырники, демонстративно игнорируя меня. Я же вдохновенно описывала «подвиги» четвероного друга: как он кошек гоняет, как тапочки приносит, как пугает соседку снизу. Подкрадется и ка-а-ак рявкнет – аж душа в пятки. Пашка хмыкал, фыркал, но делал вид, что ему совсем неинтересно. Упрямый, надо же! В кого бы это? Таким макаром я его и накормила.
Идти в магазин он поначалу не хотел. Разумеется, после вчерашнего ни за что бы не оставила ребенка одного, но собаку надо выгулять. Выманивая Павлика из комнаты, я практически отчаялась: Арчи скулит под дверью (живот прихватило – накаркала, тьфу ты ну ты!), мальчик – в спальне. Боится идти, но оставаться дома тоже боится. Хм…
– Значит, сюрприз для твоего папы отменяется, – вздохнула я и сделала пару шагов к двери. Сняла с крючка поводок, защелкнула на ошейнике карабин. Ждем-с.
– Какой сюрприз?
– Я хочу приготовить что-нибудь очень необычное, вот только не знаю, что именно. Не подскажешь? Ведь ты знаешь его гораздо лучше, чем я, – отвлечь, любой ценой отвлечь. Мы ничем не рискуем, верно, Арчи?
– Ну-у… папа всё любит, – протянул Пашка, – борщ там, пироги всякие. Вареники с картошкой и грибами. Картошку жареную еще, плов…
– Картошка – это неинтересно! Как насчет пиццы?
– Да! – обрадовался мальчик. – Пиццу он тоже любит.
– Тогда в путь, у нас мало времени. Пицца – дело долгое. Ты же мне поможешь?
Собрался Пашка в рекордные сроки и без подсказок. Заодно провели ревизию в принесенной намедни дорожной сумке. В духе моего благоверного: «всё самое необходимое». Вот это я понимаю, отец!
С собакой мы погуляли (развлекая нового друга, Арчибальд гонял дворовых кошек с особым рвением) и направили свои стопы к ближайшему супермаркету.
Пашка по праву мужчины катил тележку, я сверялась со списком. Семейная жизнь приучила бережно и скрупулезно относиться к финансам.
– Если что-нибудь захочется, бери, не стесняйся – разрешила я.
Честно говоря, ожидалось, что мне вмиг заполнят тележку и возьмут вторую, но Пашка остановился лишь у полки с шоколадками.
– А две можно? – робко спросил он.
– Можно, даже нужно. Бери. Кстати, ты мармелад любишь?
– Нет, – поморщился Пашка.
– Зря, мармелад – это вещь! Побалую себя, пожалуй.
Дальше мы свернули в овощной. Лук, морковь, картошка, зелень, перец болгарский – взяли. Грибы, конечно, лучше бы на рынке купить, у знакомых, но эти вроде ничего. Мука у меня заканчивается, возьму на всякий случай. Хлеб свежий, молоко, колбаса... Нетушки, колбасу оставим! И так каждый день её жуем. «Соль – это белая смерть, сахар – сладкая смерть, а колбаса – это вкусная смерть! Если и умирать, то вкусно», – любила повторять Элла, сметая с полок всевозможные сервелаты.
– Вер, а йогурт можно?
– Можно, только на дату смотри.
– Как это? – не понял мальчик.
– Ну, гляди, – я профессиональным движением взяла с полки йогурт, – дату в углу видишь? Число, месяц, год. Верхняя строчка – когда сделали, нижняя – какого числа испортится. Чем позже сделали, тем лучше…
– …а испорченный брать нельзя, – закончил Пашка.
– Правильно мыслишь. Испорченный или тот, который скоро испортится, через неделю там. Лучше потратить время, но найти хороший, чем схватить первый попавшийся и лежать потом с больным животом. Ладно, ты выбирай, а я пока шампунь возьму…
– Как это мило! – раздался удивительно знакомый (и до ужаса противный) голос. Век бы не слышала! – Я щас прямо разрыдаюсь от умиления!
– Добрый день, Вероника Антоновна, – и каким только ветром тебя сюда занесло?
– Ты, Соболева, никак на курсы записалась? Типа для молодых матерей, повышаешь квалификацию? – она помахивала корзинкой. – А пацанов там под расписку выдают, типа пока собственными не обзаведешься?
– Для безработной бездарности у вас удивительно цветущий вид, – ласково ответила я. – Пустые бутылки вымениваете али улицы подметаете? Нет, я, конечно, с уважением отношусь к рабочим профессиям, но…
– Чо, борзая такая? Да тебе, в твоей больнице гребанной, за всю жизнь таких денег не увидеть! – Ника покрутила перед моим носом безвкусным золотым кольцом. – Зацени, какую я рыбку отхватила, и завидуй молча. Кто ж тебя замуж-то возьмет?
– Лечу и падаю, бегу и спотыкаюсь, – я не стала демонстрировать свое кольцо. – К сожалению, я не имею привычки завидовать патологии. Пойдем, Паш, у нас еще дел много…
– Слушай, Соболева, чёт подозрительно знакомый пацан. Где я его раньше видела? Может, это твой внебрачный сынок? Или хахаля твоего…
Постыдилась бы при ребенке! Однако Пашка не сплоховал.
– Уважаемая Вероника Антоновна, ваше право на собственное мнение еще не обязывает нас выслушивать весь этот бред. Унижая достоинство незнакомого человека, вы роняете себя в глазах общества, тратите свое время, силы, нервы. Оно вам надо? Нервные клетки ведь не восстанавливаются, маразм не дремлет, а если промолчите, то вполне сойдете за культурного человека. Может быть. Всех благ вам. Пойдем, Вер, у нас дел много.
Челюсти Вероники и всех близ стоящих гостей супермаркета подметали пол. Впрочем, как и моя. Ну, Пашка! И спокойно так, без запинки! Обалдеть.
Мальчик, кажется, даже немного смутился.
– Пойдем, Вер, – повторил он, потянув меня за руку.
Махнув на прощание Ермаковой, мы пошли на кассу. Я боролась со смехом. Великая наука генетика, сегодня я еще раз убедилась в твоем величии.
– Вера, – шепнул Пашка уже на улице, – я что-то не так сказал?
– Нет, милый, всё так, но, по-моему, ты немного перестарался.
– Да? – огорчился мальчик. – А папа всегда так говорит, если на него в магазинах обзываются. Только он сначала имя-отчество спрашивает…
***
Наш сюрприз удался: вернувшись домой позже обычного, Артемий был приятно удивлен.
– Ну вы и массовики-затейники! Когда только успели? – весело спросил он, когда мы все вместе пили чай после ужина.
– Уметь надо. Кстати, вареники Пашка лепил, у него просто талант, – сказала я с набитым ртом. То, что после «Шоу талантов» пришлось отмывать кухню, а заодно и самого кулинара – ерунда. Давно собиралась генералить, а так хоть повод был.
– Правда, что ли?
– Честное пионерское, пап! – воскликнул Пашка. – У Никанорыча спроси.
Домовой храпел в буфете и посему не мог дать показания, но «честному пионерскому» Воропаев поверил безоговорочно.
Заметив, что муж клюет носом, я ненавязчиво препроводила всех в зал. Телевизора за ненадобностью в нашей квартире не было, и по вечерам Никанорыч с Люсьеной резались в «подкидного дурака», Артемий работал за компьютером, четвероногое бедствие терзало в кресле какую-нибудь игрушку, а я сидела рядом с вязанием. Всем хорошо, все довольны, и вроде как семья в сборе.
Сегодня Воропаев растянулся на диване, Павлик забрался к нему под бок, как котенок. Оба зевнули: намаялись за день, неизвестно кто больше. Домовые без особой охоты шлепали картами, один Арчи носился по квартире с обычным задором – энергии на шестерых.
– Я в душ, – не особо надеялась быть услышанной, но отчетность – наше всё.
Получив в ответ тройное «угу», одно «ага» и одиночный «гав», отыскала в спальне чистое полотенце и халат. Обмоюсь, и спать.
Теплая вода ласкала уставшее тело, я прислонилась спиной к прохладному кафелю. Теперь понятно, что значит выражение «спать стоя». Вслепую нашарив мочалку, я намылила её и наспех провела по плечам, животу, груди. Соски отозвались знакомой тянущей болью. Эта чувствительность беспокоила меня на протяжении последних дней: любое, даже мимолетное прикосновение сопровождалось неприятными ощущениями. Иногда ни с того ни с сего начинали болеть руки или живот. Симптомы приближающейся менструации, которая вряд ли начнется в положенный срок: организму еще предстоит восстанавливаться после… неудачной попытки продолжения рода. Гхм… подходящая формулировка, не так царапает внутренности. Да что же я, в самом-то деле?!
Тонкие колючие струйки ударялись о кафель, отскакивали в разные стороны, тяжелые капли срывались с влажных волос, текли по распаренной коже и разбивались о дно. Я грелась, думала о «белом медведе», но уже не в том тоскливом ключе, нет – с грустью, с сожалением. Сердце старательно зализывало раны, как бы говоря: иди вперед, не оборачивайся, не грызи себя и окружающих. Вспомни о тех, кто тебе доверился. Разве они заслужили такого отношения? Да, Вера, воспоминания причиняют боль, но пора взрослеть…
Когда я вернулась в комнату, Пашка спал крепким сном праведника, Никанорыч успел дважды «одурачить» Люсьену, и теперь та, недовольно бурча, волокла в ванную его засаленные носки. Постирает, куда денется? Карточный долг – это святое.
Подмигнув мне, домовой полез на шкаф. Веревочная лестница из цветных карандашей значительно упрощала процесс. Лестницу почти неделю плели мы с Люськой и презентовали на двадцатую годовщину домашнего самогоноварения. Никанорыч, помнится, прослезился.
Артемий не спал, ждал меня. То и дело моргал, прогоняя усталую резь в глазах, но ждал.
«В спальню пойдешь?»
«А есть варианты?» – я по привычке проверила его лоб. Горячеватый.
«Ложись с нами, как раз поместимся» – предложил муж.
Диван, действительно, широкий, добротный, и четверо бы влезли. Но выспимся ли?
«Считай, что уговорил. Как ты себя чувствуешь?»
«Я в полном порядке, Вер. Ты сама как? Как Пашка?»
Вздохнула.
«Пашка к маме просился. Считает, что это я забрала тебя у них. За штору прятался, но потом вышел. Я хотела его как-то отвлечь, в магазин вот сходили, с Арчи погуляли. Нику Ермакову видели... Ох, Тём, это было что-то!»
Я передала ему сегодняшнее воспоминание, как следует рассказать всё равно не сумею – не то получится. Воропаев, боясь разбудить сына, коротко чихнул в подушку.
«Молодец Пашка, выкрутился. Вот что значит моя школа!»
«От скромности не умрешь, – я легла ближе к стене, обняв мужа за талию. Получился трехслойный бутерброд: я, Павлик и Артемий между нами. – Так тебя можно поздравить?»
«Скорее, Наташу Полянскую. Сбылась её голубая мечта, а она об этом даже не знает».
Значит, Крамолова всё же согласилась, подписала. Не представляю, какими методами он её уговаривал, и представить боюсь.
«В общем, с понедельника я уже не полковник, не подполковник, а честный рядовой нашей дружной армии. Ну, может, сержант, – беспечно закончил Воропаев. – Относительно нормированный рабочий день, отвечать ни за кого не надо, но зарплата, считай, не изменилась. Рублей пятьсот разницы, если не меньше. Прием закончился – до свидания, никто меня не держит. Красота!»
Красота, ага. Кого ты обманываешь? Всё равно, что пересесть с «Ниссана» на дедову салатовую «копейку»: вроде бы и тот едет, и та катится, но всё равно не то. Тебе как раз-таки необходимо кем-то руководить, за кого-то отвечать, лететь по первому требованию – всё это твоя стихия. Будешь жалеть, я знаю.
«Спинку почесать?»
Вопрос риторический. Сунув руку ему под рубашку, слегка поскребла ногтями в направлении от поясницы к плечам и обратно. Нравится, аж мурашки побежали. Мне тоже нравится делать ему приятное... Так, судьбу не искушаем и лопатки не трогаем, уже спать пора.
Разочарованный вздох. Надежда умирает последней, любимый.
«Завтра, – пообещала я, целуя его сквозь футболку, – завтра обязательно, а сейчас спокойной ночи. Я люблю тебя».
«И я тебя. Спокойной ночи, родная».
Спокойной ночи не получилось: буквально через полчаса закричал во сне Павлик…
***
«Все коренные москвичи делятся на три большие кучки: те, кто любят ездить в метро; те, кто терпеть не могут ездить в метро, и те, кто ездит в метро по необходимости, ибо другого выхода нет. В свою очередь, эта третья кучка нередко скрещивается со второй, и те, кто ездит в метро по необходимости, терпеть его не могут» – размышлял Печорин, глядя на яркий плакат с румяной до диатеза девочкой. Девочка задумчиво улыбалась и призывала бороться с аллергией. Какой-то шутник накарябал в углу номер телефона и подписал: «Отдамся в хорошие руки! Готовить умею, к лотку приучена. Позвони!!! Уже твоя Зина Мэ». Когда и, главное, кому насолила вышеупомянутая мадемуазель, оставалось загадкой.
Печорин как уважающий себя москвич метро любил. Ползущие туда-сюда гусеницы поездов, спешащие по своим архиважным делам людские толпы, особый, немного резиновый запах и даже тривиальное «Осторожно, двери закрываются!» – всё это способствовало философским размышлениям и невероятным порой открытиям. Однако философское настроение накатывало на вампира очень редко, в основном, во время неспешных, не имеющих определенного маршрута блужданиях. Печорин, как птичка, порхал с ветки на ветку, катался от Красногвардейской до Медведкова или от Люблина до Бибирева. Но когда ты сам являешься неотъемлемой частью безумных людских толп, становится как-то не до мирового устройства: уцелеть бы. Что ж, бывало с ним и такое.
«Осторожно, двери закрываются! Следующая станция: “Охотный ряд”»
Вампир переместился в тот закуток у дверей, откуда удобно выходить и где особо не затопчут. Одиннадцатый час, а вагон – битком. На коленях у пенсионера-огородника в потрепанной шляпе со вкусом устроилась глазастая офисная дамочка, и ничего. Есть такое волшебное слово «Пятницавечер», оно сближает людей.
Евгений вышел на Лубянке. Помучил эскалатор, улыбнулся девушке в ларьке с безделушками и выбрался в город, держа путь в сторону ночного клуба «Вега». Не так давно клуб звался «Вегас», но однажды погасшая буква неоновой вывески превратилась в местную фишку. Гремучая смесь клуба, бара и ресторана, «Вега» по праву считался приютом нежити со всех концов столицы, поэтому Печорина здесь знали и пускали без удостоверения личности. Ко всему привычные охранники кивнули ему, как старому другу, и продолжили досматривать полупьяного вурдалака. Тот кусался, рычал, дергал себя за галстук и потрясал перед носами «братков» кредитной карточкой. Днем он слыл вполне уважаемым производителем детского питания.
В клубе было весело и людно, а еще очень шумно. Грохотала музыка, извивались на танцполе хорошенькие полуголые вампирши. Наметанный глаз Печорина различил в их пестрой стайке нимфу и демонессу. Первая напоминала поддатого лесного эльфа, а вторая удачнее остальных попадала в рваные ритмы музыки. Демоны не пьянеют даже от крови нариков и ядреного нектара.
Мужчин в клубе было мало, и подавляющее их большинство находились неподалеку от плясуний, лишь четверо или пятеро сидели за столиками в противоположном конце зала. Мигали огни: красные, синие, белые, зеленые, и мужики поочередно становились то красными, то синими, то зелеными.
– Здоров, Костян! – поприветствовал Печорин скучающего бармена. Длинный, тощий, с острыми локтями, тот напоминал циркуль или, на худой конец, складную линейку, и был лыс, как колено.
– Оба-на, какие люди! – оживился Костян. – Здоров, братуха! Как жизнь молодая?
– Всё молодею, как видишь, – он ловко забрался на барный стул. – Сообрази-ка мне двойной «Лонг-Айленд», тогда и поговорим.
– Ай момент! – Костян нырнул за стойку, зазвенел бутылками, смешивая водку, джин и текилу и с видом безумного химика подливая в стакан «Кока-колы». – Сто лет тебя не видел, Йеня. Куда пропал?
– Брешешь ведь, как сивый мерин, – Печорин пытался перекричать музыку. – С месяц назад заскакивал, не помнишь?
– Ну, месяц! Стану я башку такой фигней забивать! Держи свой «Айленд», за счет заведения, – бармен подумал-подумал и смешал себе «Мохито». – Я ж тебя совсем мелким помню, Йеня!!!
От внимания вампира не ускользнула добавленная в стакан «накачанная» кровь.
– Смотри, Костян, сопьешься ведь, – предупредил он, отпивая коктейль. – Опасная это вещь.
Бармен визгливо хихикнул.
– Значицца, туда мне и дорога. А ты, никак, оттянуться пришел? Девчонки сегодня – высший класс, успевай наливать. Красотка обещала явиться…
– Кто?
– Красотка!
– Какая нафиг Уродка?!
– КРА-СОТ-КА!!!
– Ааа, – протянул Евгений. Формально все мертвые вампирши красивы. Есть какая-то особенная?
– Она обычно ближе к двенадцати подваливает, с папиками. Гуляют, мля. Даже мэнов приводит, прикинь?! Ничего не боится. Отчаянная сучка!
И вправду отчаянная: люди здесь редкие гости. Нет, заходят, конечно, но очень быстро уходят. Иногда сами, иногда… с чьей-либо помощью.
Печориным впервые попал в «Вегу» чуть больше двадцати пяти лет назад, вместе с дядей Борисом. Клуб (в то время бар «Манхеттен») принадлежал давнему другу дядюшки, а после был выкуплен каким-то левым дельцом. Уже тогда здесь трудился циркулеобразный Костян и уже тогда баловался кровью нариков. «Значицца, туда мне и дорога, – заявил он, смешивая Рейгану “Призрака”. – К культуре мальца приобщаете, Борис Теодорыч? Гы-гы-гы!»
