Текст книги "Клятва графа Калиостро (СИ)"
Автор книги: Екатерина Крылатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
Следов взлома на ауре мужа нет. Может, я плохо смотрю? Нет, Артемий бы сразу почувствовал, взломай его кто-нибудь. Да и кому могло понадобиться лезть в страхи Воропаева? Врагов среди своих он не нажил, или я чего-то о нем не знаю. Будь жива Ирина, я бы подумала, что это ее рук дело, но Ирина мертва. Бояться нечего... правда?
Решившись, я бесшумно выскользнула из постели, приманила с тумбочки мобильник и вернулась в приют коробок. Нужный номер пришлось искать в списке контактов. Марина Константиновна приехала позавчера и временно поселилась в квартире Галины, забрав к себе Пашку на пару дней. Мы соврали ей, что Галина в командировке, иначе Марина сбежала бы обратно вместе с внуком. Половина шестого, в это время она уже не спит.
Свекровь ответила буквально через мгновение.
– Да, Верочка.
– Доброе утро. Извините, что так рано.
– Что-нибудь случилось? – сразу напряглась она. – Что-то с Тёмой?
– Не переживайте, все живы, все здоровы, просто мне очень нужен ваш совет, – я подчеркнула слово «очень».
– Одну секунду...
Что-то скрипнуло, в динамике взвыл ветер. Погода сегодня не просто ужасная – она мерзкая. В самый раз свежим воздухом дышать.
– Я слушаю, – сказала Марина. – Что у тебя стряслось?
Я вкратце обрисовала проблему, где требовалось, приукрасив и приуменьшив.
– С ним раньше такое бывало? Ну, чтобы кошмары всю неделю подряд?
– А разве у Тёмы кошмары?! – удивилась свекровь. – Ты уверена?
Я поперхнулась воздухом. Нет, что вы, я просто так звоню. Захотелось, знаете ли, услышать ваш голос с утра пораньше! На минуту даже пожалела, что не выложила ей все.
– Разве Галина вам не говорила?
– Верочка, я первый раз об этом слышу, – заверила меня Марина Константиновна. – Тёма всю жизнь спит как убитый, из пушки не добудишься. Где лег, там и уснул, настолько здоровая психика. Да и потом, он взрослый мужчина. Ну какие у него могут быть страхи?
Плохо же вы знаете сына, мама. Следующий, по сути бесполезный, вопрос я задавала, стиснув зубы. Задавала из принципа и обиды за мужа:
– То есть, у вас даже нет предположений, что могло его так напугать?
– Верочка, прошу тебя, не говори загадками! – всполошилась она. – С Тёмой всё в порядке? Мне лучше приехать? Не молчи! Вера!
– Нет, приезжать не нужно, – я вздохнула и провела пальцем по запотевшему стеклу. Стекло взвизгнуло. – Я просто хочу знать: почему вашему сыну изо дня в день снится, что вас насилуют?
На том конце воцарилась тишина. Да, официально я живу в неведении. Марина знать не знает, что я знаю. Воропаев знает, но молчит. Еще я знаю, что у него руки чешутся подправить мне память – тут не нужно быть гением, по части моего душевного спокойствия он как маньяк.
Свекровь, наконец, оправилась от шока.
– Вера, послушай... это очень трудно объяснить. Боюсь, ты не поймешь.
За кого меня принимает эта женщина?!
– Напротив, я прекрасно понимаю. Не понимаю только, почему нельзя было оградить его от этого? Пятилетнего ребенка. Ладно, допустим, вы не знали, что он прятался в спальне, – тараторила, не давая ей вставить слово. Вставлять-то, кроме «тебе не понять», Марине явно нечего. – Тогда почему вы позволяли надевать на него наручники и избивать, беззащитного? Запирать в ванной? Выгонять на мороз? Почему вы вообще?..
– Вера, – она шумно сглотнула. – Верочка, зачем ты мне звонишь? Не понимаю, зачем сейчас топтаться на старых мозолях. Тёма знает, что я раскаиваюсь, что я была молодая и глупая... Я боялась его, Верочка, – прошелестела Марина Константиновна, – боялась их обоих. Мне больно об этом вспоминать. Тёма сильный мальчик...
– Я звоню не для того, чтобы превозносить его героизм, – отчеканила я. – И спрашивать вас о прошлом, судя по всему бесполезно, хотя любопытно было бы взглянуть в глаза людям, выставившим на порог собственную дочь, у которой только что погиб муж, да еще и внука. Или вы не ходили к ним, Марина Константиновна?
– Это он тебе рассказал?
Я промолчала. На риторические вопросы не отвечают, но Воропаев бы скорее застрелился, чем заговорил об этом.
– Значит, Рита. Ты меня ненавидишь?
– А должна? Я пытаюсь разобраться, как помочь мужу и буду благодарна за кое-какую информацию. Например...
– Это не телефонный разговор, – выкрутилась Марина. – Нас могут прослушивать.
– Не волнуйтесь, этот разговор останется только между нами, – знак незначительности, накарябанный на панели телефона – лишний повод для грусти не в меру ответственных ФСБ-шников.
– Хорошо, хорошо... я расскажу тебе кое-что. Рита всегда делает скидку на мое образование: восемь классов. Школу я закончила, Верочка, но история не о том. Свое пятнадцатилетие я встретила на «картошке». Ты, наверное, эту практику не застала, а в наше время было очень популярным засылать студентов и школьников помогать колхозам. Там я и познакомилась с Петей. Глупая была, самоуверенная, самовлюбленная ужасно, а он тихий, вежливый, долговязый, помню, такой – в общем, никогда бы не подумала, что четвертый курс. Уже по возращению мы встретились снова. Москва большая, а встретились! Ну, думаю, судьба. Он ухаживал за мной, как умеют ухаживать только нищие студенты. Придумывал, изгалялся, лишь бы я к другому не ушла. Талантливый парень, спортсмен, комсомолец (ей-богу, не вру), но сирота без роду и племени. Я же по тем временам принадлежала к «золотой молодежи»: мама в обкоме партии, отец – гремящий на весь Союз художник. У меня было всё, о чем только мечтает советский человек. Понятное дело, родители не одобряли, поэтому встречались мы тайком, весь мой девятый. Откладывали деньги на свадьбу.
Мне казалось, что люблю его больше жизни, да и как иначе? Первый поцелуй – с Петькой, женщиной стала – с Петькой. Дело было в сентябре. В родительскую квартиру воры влезли, а родители, как назло, в Крыму бока греют. Звали меня с собой – отказалась. Крым этот знала, как пять пальцев своих, а в Москве – Петька. Мы друг друга так и звали: Маринка и Петька, это потом уже «Маня» появилась... Поднимаюсь я, а дверь нараспашку. У меня душа в пятки, и мысль почему-то: труп. Хотя чей труп? Родители-то в Крыму! Помчалась к Петьке.
Петька меня отпаивал, чем было: валерьянкой, пустырником и коньяком, армянским, кажется, на день рожденья ему кто-то подарил. Молодые были, дурные. Мне шестнадцать, ему – двадцати двух нет. А какой это возраст, двадцать лет? Человек только после тридцати жить начинает...
Пила я и раньше, к тому же, не пьянея, но от коньяка отказалась. Плохо мне было, колотило всю, не соображала ни черта, прости господи. Петь, говорю, посиди со мной. Посидели, полежали... Петька потом дымил, как паровоз. Всегда с собой пачку сигарет носил (вдруг кто попросит), сам не курил, а тут потянуло. Курит и ругает себя, курит и ругает. А я лежу счастливая... дура, и уже не плохо мне, а очень даже хорошо.
Последствия этого «хорошо» пришли месяца через три-четыре. Приговор в одном слове: беременна. Тянула до последнего, скрывала и от родителей, и от Петьки. Это нелепое «всё обойдется, не со мной, я хорошая». Петя даже спрашивать не стал, кто меня наградил. Женимся, и точка. Родителям завтра скажем.
Сказали...
Что было дальше, ты наверняка знаешь. Эти несчастно-счастливые четыре года, бегство из Москвы, коммуналки. Сколько пилила я бедного Петю за годы «семейного счастья», сколько упрекала, рыдала! Он на двух работах и полулегально на третьей, а мне нормальной жизни подавай! Подружки все по институтам, а я – дома с ребенком, еле свожу концы с концами и света белого не вижу.
Спросишь, мало ли на свете семей, которые живут за чертой бедности, но людьми остаются? Немало. Петя оставался человеком. Я... я была никем. Чудовищем каким-то.
Тёмин дар... Я боялась его, Вера, и от мужа скрывала долго. Но Петька был поистине великим человеком: он понял и принял. В сыне души не чаял, как и сын – в нем. Тёма ведь рано пошел, рано заговорил, понимал то, чего нельзя понимать ребенку. Занимайся я с ним, как следует, уделяй ему внимание, а не просто «накормить-обуть-одеть-поплакать-закатить скандал», неизвестно еще, как бы жизнь сложилась.
Наконец, собственная однушка и, после недолгой радости, Афганистан. Похоронка эта до сих пор лежит в шкатулке. Господи, господи, могла ведь работать. Сына в садик, а сама – до седьмого пота. Не оставляет государство людей, прожили бы как-нибудь... Но у меня ведь мама в обкоме! К маме не пошла, а замуж – была обязана!
Эта часть тебе тоже знакома. До рождения Риты я летала, как на крыльях. Муж умница, при деньгах, не пьющий, уважаемый человек и, главное, Тёму принял, как родного. Как родного, господи!.. Неужели и вправду от свалившегося счастья люди ничего не видят?!
Сын терпел, всегда терпел. Это потом я узнала, что пока любовалась в роддоме на Риточку... На записке, которую мне передал Гоша, в нижнем правом уголке осталось буроватое пятно. Я еще подумала: мясо, что ли, резал?..
– Не надо, не продолжайте, – попросила я. И без того ясно, что было дальше. Вопрос в другом: – Откуда Георгий узнал, что железо блокирует магию? Это ведь было железо, не так ли? Веревки уже не держали.
Марина запнулась, но сообразила быстро:
– Ему кто-то из своих посоветовал. Хомяк, кажется... Да, Хомяк. Гоша тогда еще кричал: «Хорошо Хомяк придумал, видно, опыт есть». Я запомнила.
– И кто он, этот Хомяк?
– Понятия не имею, – устало ответила свекровь. – Не видела, не знакомы.
Она попрощалась первой. Обиделась, что я не стала ее жалеть и так нагло сменила тему. Признаться, я действительно погорячилась, но тревога за мужа вкупе с паранойей, от которой, наверное, не избавиться до самой смерти, слегка придушили чувство такта. Помириться с ней всегда успею, сначала надо выяснить, что это за кошмары такие. Интуиция у меня пускай и послабее Воропаевской, но даже она чует: что-то здесь нечисто. Случайностей же в мире не существует в принципе.
В спальне надрывался будильник и, выразительно поскуливая, нарезал круги Арчибальд. Артемий, ради которого этот спектакль и затевался, крепко спал, подтянув колени к груди и положив ладони под щеку. Умиротворенный и невинный, как дитя. Будить его рука не поднялась, поэтому я отключила будильник и отправилась выгуливать обормота. Расследование решила продолжить позже. Зря, что ли, обеденный перерыв придумали?
***
Возвращаться к работе оказалось трудно не столько физически, сколько морально. Терапия всё еще ходила под впечатлением от смерти Ульяны Юдиновой, но жизнь продолжалась. Новый заведующий отделением Наталья Николаевна внедряла новые порядки, а самое главное – уехал Сологуб. Подсуетился, сдал всё досрочно и отчалил, не попрощавшись. То есть, попрощаться-то он попрощался, только вот я на прощание не успела.
– Одни мы с тобой остались, Верка, – вздыхал Толян. – Тебе экзамены сдать, мне – пересдать, и разлетимся, как в море корабли.
– И куда ты собрался, Анатолий Геннадьевич? Покорять столицу?
– Ты чо? – неподдельно удивился Малышев. – Чо я там забыл? Здесь останусь.
– Ну и я здесь. Куда мне ехать, сам подумай?
Толян подумал и на радостях презентовал мне старый Славкин халат – «чтоб на экзаменах повезло». Правда, самому Толяну не помогло, но вдруг мне поможет?
Насчет экзаменов не волновалась: за этот суматошный год я провела тотальную переоценку ценностей. После всего, что с нами произошло, бояться каких-то тестов и собеседований было... нелепо. Сдам я их, и Толян обязательно сдаст, если поднапряжется. Он же не глупый малый, просто ленивый очень и безалаберный слегка. Ничего, вылечим!
Жанна Романова считала дни до декрета. Считать осталось буквально месяц.
– На этом пузе ничего не застегнешь, – жаловалась она. – Всё расходится, разъезжается и рвется. Хочу носить растянутые маечки! Хочу вязать пинетки! В декрет хочу!
Я улыбалась этим заявлениям, а Жанна в самый неподходящий момент вспоминала, что я могла бы составить ей компанию, если бы не «бы», и очень огорчалась. Правда, мысленно, и незаметно переводила разговор в другое русло. А я? Я знала, что у нас всё еще будет, и от души радовалась за подругу.
Сложнее всего было привыкать к тому, что Воропаев больше не мой начальник. Не хватало кабинета, честное пионерское! В нашем распоряжении была целая ординаторская, но там нельзя было спрятаться в случае чего. Зато было забавно наблюдать, как друзья привыкают называть моего мужа на «ты» и по имени без отчества. Всё-таки авторитет – великая вещь.
Ближе к обеду явилась Анька в компании сутулого молодого человека в очках. Как оказалось, сестрица по привычке завалилась в кабинет к «родственнику», но Наталья Николаевна любезно направила, куда нужно.
– Всем здрасьте! Родственники, будьте людьми, внесите вклад в наше светлое будущее: денег дайте.
– На что? – прямо спросил Воропаев.
– На кино и Крокодилу на экстрасенса. Через неделю в десятый, а он до сих пор заикается.
– Какому крокодилу? – не поняла я.
– Да вот этому, – она дернула своего спутника за ухо. – Это Алик, по прозвищу Крокодил.
– Я не Кы-кы-рокодил, – запротестовал юноша, поправляя очки, – я А-а-а-алиг-гатор!
– Ой, да какая разница? – отмахнулась сестрица. – Что из одного чемодан, что из другого.
Аллигатор покраснел и еще больше ссутулился, однако возразить не пытался. На Аньку он смотрел больными глазами обожателя, готового ради своей богини и в огонь, и в воду.
– Ладно, не обижайся, – «богиня» небрежно потрепала Алика по щеке. – Так что насчет денег? Ему на полном серьезе к экстрасенсу надо. Танька нам одну бабку посоветовала, которая от заикания лечит. Правда, дороговато берет, но Куйбышева вылечила – он теперь скороговорками говорит. Типа шла Александра по автомагистрали и употребляла... Ну дайте денег, а?
Мы с мужем переглянулись.
– Ань, скажи честно, куда ты опять вляпалась?
– Что значит «опять»? – она плюхнулась на диван между нами («Крокодил, не стой, приземляйся!») – Телеграфирую по буквам: человеку помощь нужна. Нате вот, смотрите, – она спокойно закатала рукав джинсовой куртки, – не колюсь, не пью, не нюхаю. Мне тренер голову бы открутил. Просто я Аллигатору должна, – призналась Анька, – я у него алгебру списала.
– Аня, х-х-хватит! – вмешался парень. – Пы-пы-пойдем. Извин-ните зы-а б-бе-бе...
– Не лезь, куда не надо! Речевой центр – это я. Ладно, раз вы такие принципиальные, – обратилась она к нам, – давайте в долг возьму. Отдам, когда Россию выиграю, а я ее выиграю...
– Аня! Пы-п-жалуйста! Т-ты н-ни... н-нич-чего мне н-не должна! Я н-не хочу, чтобы ты...
Артемий молча полез в карман, достал бумажник, из бумажника – пару сотен, и протянул мне. Я машинально взяла.
– Дамы, сходите за мороженым. Нам с молодым человеком нужно поговорить.
– Эй-эй-эй, – возмутилась сестра, – я Аллигатора не оставлю...
– Тебе какое? – улыбнулась я, хватая ее под локоток.
– Любое, только не со сгущенкой.
Анька зло зыркнула на Воропаева и всё же позволила себя увести. Правда, когда мы вышли из ординаторской, она скрестила руки на груди и заявила:
– Я буду подслушивать!
Пожала плечами. Колдовать при постороннем муж точно не будет, но...
– Дамы, магазин чуточку южнее! Попросите – вас проводят.
– Пошли уже, – сказала я, глядя на надувшуюся Анютку. – Расскажешь, кто такой этот Алик и почему тебе хочется его спасти.
До киоска мы почти бежали: с неба начинало задумчиво накрапывать. Пока я выбирала между клубнично-банановым и фисташково-шоколадным, сестра постукивала по асфальту носком кеда и пыхтела. Значит, списала алгебру... Нет, я не против. Экзамены в выпускных классах – та еще штука, а наша Анька и точные науки – как умножение на ноль: сколько ни умножай, ничего путного не выйдет...
– Прекрати меня препарировать! – сердито сказала она. – Ненавижу этот твой взгляд: «а что у нашей деточки случилось? Я должна это понять!»
– Спасибо, – забрала у продавщицы кулек и сдачу. – Я тебе шоколадное взяла. Не против?
– Верка, блин! Ты меня вообще слушаешь?!
Я развернула шуршащую упаковку и с наслаждением откусила от рожка.
– Он тебе нравится, да?
Она споткнулась о неровность в асфальте.
– Че-е-его??? Дура, да?
– А что такого-то?
Анютка выразительно покрутила пальцем у виска.
– Верк, из-за тебя я до десяти лет считала, что дети рождаются через попу, – ехидно напомнила она. – Дай мне время переварить правду. Хотя бы еще лет десять, лады?
Я покраснела. От стыда. Невинная шутка, Анька вон сама смеется, но всё равно совестно.
– Зря ты так. Симпатичный парень, математику знает, к тебе явно неравнодушен, – пробормотала я.
– Алик-то? – фыркнула Аня, одергивая курточку. – Еще бы! Я его личный Джеки Чан. Что смотришь? Его в школе, знаешь, как лупят? Он же ботан, чмошник, кулак не умеет сжать, плюс конкретный заика. С первого класса троллят, как до сих пор не сдох – ума не приложу. Хотя нет, – добавила она угрюмо, – приложу. Он хорошо прячется. Пока Сырого с его бандой не отметелила, из класса в класс с училками ходил...
Историю с Сырым я помнила. «Ув. Сергей Александрович! Ваша дочь избила троих старшеклассников! – гласила строгая красная надпись в Анькином дневнике. – Прошу явиться к директору для беседы!»
– Я, когда его из «В» к нам в «Б» перевели, сначала думала, что он дебил, – продолжила Анютка. – Не говорит почти, блеет, на уроках его не спрашивают. Хотели даже в интернат отдать, но потом он олимпиаду по информатике выиграл. Решили, что...
– ...такая корова нужна самому, – вздохнула я. Мы давно пришли, но стояли на крыльце, прячась от дождя. – А дальше что?
– Ничего. Он за мной весь год хвостом ходил, списывать давал. Я его до дома провожала, – она как-то очень по-взрослому усмехнулась. Отвернулась от меня, оперлась джинсовыми локтями на перила. – А теперь он в десятый идет, я в колледж. Не буду же я ради него в школу таскаться? Но бросать вот так тоже стрёмно.
По клумбе, пачкая лапы землей, промчался кот Скальпель. В надежде поесть и обогреться он спешил к приемному отделению.
– Слушай, если тебе жалко денег...
– Ань, мне не жалко, но экстрасенс тут не поможет. Разве ты не понимаешь? Вас, в лучшем случае, обдурят, а в худшем... У этого твоего Аллигатора родители есть?
– Он не мой, – отозвалась сестра. – Ну, есть. Только он с бабушкой живет.
«Вер, – прилетела мысль от Воропаева. – Хорош на крыльце торчать, идите сюда. Пусть Анька постоит, послушает. Только в ординаторскую не заходите».
Знакомая дверь была приоткрыта. Чтобы слышать, о чем говорят внутри, не нужно было к ней прижиматься. И коридор удивительно пуст...
– И что, совсем нет шансов?
– В нее полшколы влюб-блено, а ей н-никто не н-нравится. Как вы д-думаете, к-какие шансы у меня? Я в э-экстрас-сенсов не верю, но Аня и сы-слушать не х-хочет. Жы-ж-жалеет. Н-ненавижу, к-когда меня жыж-жалеют...
– Ты не торопись, говори помедленнее. Спокойно.
– Я в-ведь из-за нее в интерн-нат не пошел. Баб-буля меня пы-почти уговорила. И на э-экстрас-сенса ради нее с-согласился сначала, н-не знал, ч-что там столько д-денег нужно.
– Ни к какому экстрасенсу не отпустим, – предупредил Воропаев. – Сами вылечим.
– Кы-как? Мне н-ничего не пы-помогает...
– Не прибедняйся. Вылечим. И, знаешь, ты выбрал очень удобную позицию – «я жертва» называется. Особых проблем со здоровьем у тебя нет... ну, кроме заикания. Что мешало заняться спортом? Поискать друзей за пределами школы? Вы счастливые люди, в наше время интернета не было. Утрирую, конечно, но...
– Пы-п-посмотрел бы я на вас, – перебил Алик, – если бы вас одного целая т-толпа пы-п-пинала. Н-никакой сы-ыпорт бы не спас.
– А ты пробовал? Анна Сергеевна в одиночку пятерых раскидала. Девушка! Хрупкое, нежное, ранимое существо. Ради тебя. Не стыдно?
– С-сы... с-сты...
– Ты мне лучше скажи, орел: что будешь делать, если перестанешь заикаться?
– Я на ней ж-жынюсь!
Анька тихонько икнула. Я удержала ее за локоть, мешая пойти и натворить глупостей.
– Неплохо. А если не перестанешь, сложишь лапки и скажешь: «Не судьба»? – серьезно спросил Артемий.
– Ну да. З-зачем я ей такой н-нужен буду?
Воропаев молчал где-то с полминуты. Анька сжимала кулаки, но стояла на месте, а я, как дура, держала пакет с мороженым, изредка охлаждая его, чтобы не таяло.
– Алексей Андреевич, а ну давай-ка, вылезай из домика. Мы с тобой вроде договорились беседовать как взрослые люди. Так вот, мил-человек, лапки складывать нельзя. Что бы ни случилось, надо грести, бороться, искать варианты. Да, не спорю, бывают ситуации, когда уже ничего нельзя изменить, но это не про вас. Лучше подумай, почему она должна выбрать тебя, а не какого-нибудь качка из своей секции.
– Пы-потому что я л-люблю ее! И хы-хочу, чтобы она была щ-щаслива!
Сестра переживала культурный шок. «Не вздумай сейчас лезть туда», – шепнула я одними губами. И стали бы меня слушать, не спроси муж:
– Только поэтому?
– А ры-разве этого мало?!
– Представь себе. На свете может быть куча людей лучше, добрее, умнее тебя, которые тоже любят Анну Сергеевну Соболеву и хотят, чтобы она была счастлива. Почему именно ты, Алексей?
Парень думал долго. Воропаев не торопил. Все мы понимали, что даже если у них с Анюткой ничего не получится (но что-то подсказывало, что с Анькиной стороны всё получится точно: благотворительностью она не занимается), до одной нехитрой истины Алик по прозвищу Крокодил должен дойти сам.
– Пы-потому что я сы-сделаю ее щ-щисливой. Пы-первым. Н-не знаю как, но сы-сделаю. Я знаю, я м-могу, п-потому что я н-ничем не хуже ее кы-ачков.
– Молодец, – резюмировал Воропаев. – Разреши пожать тебе руку.
– Я ему сейчас кое-что другое пожму! Например, шею!!! – взревела дама крокодильева сердца, врываясь в ординаторскую. – Крокодил, ты не Крокодил... ты... ты-ы-ы!.. А ты вообще молчи, – рявкнула она на открывшего рот свояка. – Р-р-родственник! Со своей женой сначала разберись! Умные такие, решили они! А меня кто-нибудь спросил?!
– Меня тоже не спрашивали, – утешила я.
– Товарищи школьники, давайте вы где-нибудь в другом месте отношения выясните, – предложил Артемий. – А нам работать пора. Алексей Андреевич, приходите завтра часиков в девять. Обсудим детали.
– Сы-с-спасибо вам. Ды-ды-до...
Закончить фразу ему не дали. Шипя, как масло на раскаленной сковородке, Анька сцапала за руку своего персонального Аллигатора и поволокла прочь. Я едва успела отдать ему мороженое. В ординаторскую стали прибывать люди.
– Твое мороженое... Ну и зачем было звать ее сюда?
– Аньку, что ли? Тогда б он до ишачьей пасхи за ней ходил и не факт, что признался бы, – пояснил муж, шурша кульком. – А тут вроде как хочешь, не хочешь – слово держать надо. Он неплохой парень, только затюканный. Рос с бабушкой, друзей, считай, нет. Типичный аутсайдер. Странно, что не озлобился: лупцевали его все, кому не лень.
– Жестко ты с ним... Дай откусить!
Воропаев проследил, чтобы «откусить» было именно «откусить», а не «отгрызть по самый локоть», и поморщился:
– Да разве же это жестко, Вер? Это почти ласково. Вздумай я его жалеть, было бы куда хуже. Таких людей жалеть нельзя. Честно говоря, лучше вообще никого не жалеть. Тупиковое чувство.
– Здрасьте-приехали! – поразилась я. – Доктор, а вы точно клятву Гиппократа давали?
– Угу, «доктор, а вы точно доктор?» Ты путаешь жалость и сострадание. Сострадание – разделить с кем-то его боль и помочь, чем можешь. Жалость – сказать: «Ах, какой ты бедный! Как ты страдаешь!» и успокоиться. Скажешь кому-нибудь, что он бедный – он размякнет, сядет на пенек и будет плакать, беднея еще больше. Жалость продуцирует саможаление, а саможаление убивает в нас личность. Се ля ви.
– Ах, какой ты у меня умный! Как ты страдаешь! – не могла не посетовать я, целуя его в подбородок. – Теперь живо садись на пенек и умней еще больше.
О времени и месте напомнил Толян.
– А, вот вы где, – буднично заметил он. – Вас там Полянская к себе требует.
– Нас?
– Нет, вас, – кивнул Малышев Артемию. – Говорит, срочно.
– Ужо бежу, – буркнул Воропаев, вручая мне оставшуюся порцию. – Доешь за меня и иди, работай. Или товарищу отдай.
– Слушаюсь. Толик, будешь?
– А то! – Толяну не нужно было предлагать дважды.
Работала я почти два часа и с удивлением поняла, что работа кончилась. Такого со мной не случалось уже год. Решив не тратить времени зря и успокоить паранойю, засела в комнате с инвентарем и набрала Печорину.
Вампир был рад меня услышать, я тоже соскучилась, поэтому к делу перешли не сразу.
– И чего тебе на месте не сидится, «Зайка» ты моя бензопила? – проворчал Бенедиктович. – Вы с Воропаевым и так на первом месте в списке послушных деток. Кому могло понадобиться его ломать, а?
– Именно об этом я хотела поговорить. Ты же сам не веришь в совпадения...
– Допустим, – терпеливо сказал он. – У тебя есть подозреваемые?
– Я читала про ментальную магию. На сознание легче всего воздействовать через сны – те самые кошмары, они расшатывают естественную защиту психики. Но у Тёмы кроме естественной защиты есть еще и магическая, а чтобы взломать ее, абы какие кошмары не годятся. Нужно знать, от чего плясать: специфические страхи, неприятные воспоминания конкретно взятого человека...
– Извини, перебью. Я понял, к чему ты клонишь, Вер. Ты хочешь понять, кто мог знать Тёмыча так близко плюс немного кумекать в ментальной магии, – протянул стоматолог. – Ты права, в этом что-то есть. Надо подумать... Блинты-клинты, так сразу и не вспомнишь!
– Вспомни хоть что-нибудь, – настаивала я. – Я очень за него переживаю, но он и слушать ничего не хочет.
– Что ж, давай поваляем дурака, пока время есть. Сразу скажу: завистников у него тьма, но это в основном люди-человеки. Настолько близких людей... немного, Воропаев не пускает в душу кого попало. Марину, Маргаритку не рассматриваем?
– Сомневаюсь, что их могли использовать. Тут замкнутый круг.
– Ну да, точно, – зевнул Печорин. – Жорик сгинул – за это я тебе ручаюсь. Лика Ландышева, его первая alters? Они дружили с детства, Лика может что-нибудь знать...
– Прости, первая кто?
– Ну, alters ego, идеальная половинка. Она была первая, ты вторая. Хотя не знаю, может, и между вами кто-нибудь был... Стоп, ты разве не в курсе?
Я помотала головой. Потом опомнилась и сказала: «Нет».
– Он тебе не говорил? – хмыкнул Печорин.
– Нет. И в лекциях я такого не припомню...
– Да какие лекции, рыбка? Для них alters ego – всё равно мама – это «мама», извиняюсь за корявость. Любой маг с пеленок знает, что такое alters и с чем его жуют. Кроме Воропаева, конечно, – добавил он. – Тёмыч у нас во многих отношениях уникум.
– Почему «конечно»?
– Вер, не тормози – надень кроссовки! Маги от кого рождаются? От таких же магов и ведьм, то бишь, один родитель обязательно в теме. Не знаю, что уж там у Тёмыча в генах замкнуло, но до Петровой он тыкал наугад. Некому было объяснить. Скажи спасибо, что на него наши не наткнулись. Бесхозных волшебят обычно травят без суда и следствия. Очень редко, когда подыскивают другую семью.
– Почему?
– Зов крови, почемучка. Их дети с рождения привязаны к родителям гораздо крепче, чем человеческие. Первые три года ребятенок никого, кроме близких родственников, к себе на пять метров не подпускает, а стать родным кому-то изначально неродному... У них вообще с этим сложно. Тоже новость?
– Век живи век учись, – пробормотала я себе под нос, ставя мысленную «галочку». Даже две «галочки». – Ты мне лучше про alters ego расскажи.
Но стоматолог меня внаглую обломал:
– Нет, дорогая, в чужой ресторан со своим фастфудом не ходят. За разъяснениями милости прошу к мужу под крылышко, иначе мне за это Воропаев спасибо не скажет... Ну, так что, учитываем Лику? Взломать ее память – много ума не надо.
– Не будем сбрасывать со счетов, – нехотя согласилась я. Сосредоточиться было куда труднее. Что ж там за «второе я» такое? И какая связь между мной и боевой подругой детства мадам Мейер? Вот уж точно, больше знаешь – крепче пьешь.
– Елену мы отметаем сразу. Она, скорее, взломает королеву Англии, чем потревожит душевный покой Тёмыча. Галка? Вполне. Учитывая, что мы до сих пор не знаем, где она и что с ней, – рассуждал Печорин. – Честно, Вер, не знаю. Из последних – только Ева Омельченко, но она, как я слышал, недавно скончалась... Та-ак, чувствую, щас будет песенка: «Ева? Кто такая Ева?»
– Угадал. И кто такая Ева?
– Немного нимфа, немного журналистка. У них были общие интересы... До тебя, успокойся, – фыркнул вампир, проявляя жутковатую способность читать мысли. – Он всё-таки не святой. Надеюсь, тебе хватит ума не выяснять отношения. Интересы были общими два года и, кто знает, что Ева могла увидеть или услышать. У меня всё.
– Негусто, – призналась я.
– Ага, но это смотря с чем сравнивать. На твоем месте я бы не забивал себе голову и наслаждался жизнью... И, пока не забыл, не вздумай проболтаться о том, что я тебе тут наплел. Покусаю! – пригрозил он.
– Ладно, спасибо за информацию, – я встала с перевернутого ведра и потянулась. – Ой, чуть не забыла! Ерунда, наверное, но... прозвище «Хомяк» тебе о чем-нибудь говорит?
– Хомяк? – переспросил Печорин. – Да вроде ни о чем. Хомяк... хомяк... хо-хо-хо... Нет, Вер, прости, хомяка я что-то не припомню.
– Хорошо, спасибо...
– Погоди, не отключайся! Вертится что-то в башке... Хомяк, хомяк... Хом... Холм... – бубнил стоматолог. – Ты не дари мне алых роз, в моем саду цветет склероз. Точно! Молодец, что напомнила. Был в нашей бурной молодости один... гхм... козленок по имени Яшка Холмский.
Я приземлилась обратно на ведро и приготовилась слушать.
***
Итак, что мы имеем?
Первое: я ловлю руками туман, хотя это не новость.
Второе: наклюнулся еще один аспект наших отношений, о котором я ни сном ни духом.
Третье: Воропаев изменял жене еще до меня. Неудивительно, но обидно. Вот правильно говорят, что бабы – дуры.
Четвертое: Галина – главная подозреваемая уже потому, что навсегда застолбила место в очереди «сделай гадость».
Пятое: там, где есть деньги и выдающиеся личные данные, всегда найдется место зависти. Яшка Холмский не просто воришка, в свое время сбивавший с толку моего мужа – он слабенький, на уровне, как выразился Печорин, табуретки Темный маг. Артемий считал Яшку своим другом, а Яшка подставил его самым козлячьим образом. Не вмешайся в это дело Петрова, неизвестно, чем бы всё закончилось. Яшка трижды сидел: за грабеж, за наркотики и за убийство. Вампир поклялся бы, что до сих пор сидит, не встреть он Холмского по дороге к дому Бориса. Яшка был на себя не похож (пластика?) Сменил лицо и, наверное, имя с биографией, но состав крови-то не изменишь. Холмский бывшего одноклассника не узнал или сделал вид, что не узнал. Воропаев в курсе, однако не слишком распространяется. Как я поняла, Яшка был для него кем-то вроде Печорина, пока на сцене не появился сам Печорин.
