Текст книги "Клятва графа Калиостро (СИ)"
Автор книги: Екатерина Крылатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
Что ответил Рейган, Евгений не помнил: в тот вечер он впервые серьезно напился, а наутро Алёна откачивала племянника свежей кровью.
– А вон и наша Красотка! – вернул к действительности голос Костяна. – Страшные нынче папики, гы-гы-гы!
Печорин обернулся, но увидел лишь брюнетистый женский затылок за самым дальним столиком. Занятный контингент: живой, мертвый и человек. Сама Красотка – явно мертвая малолетка, меньше года со дня обращения. Интересно-интересно! Ему ли не знать, что гораздо сильнее привлекают зрелые, так сказать, состоявшиеся вампирши. Эта же малолетка не страдала недостатком внимания.
– И давно она здесь… промышляет? – осторожно поинтересовался Евгений.
– Да не, ну мож, с полгода. Богатых лохов на бабосы разводит – местные девки завидуют. Откуда, грят, только взялась, прыткая такая. Мужики ей чуть не пятки целуют.
«Ночная бабочка», значит. Вампир взглянул через плечо на черный затылок, поднятые шпильками волосы, обнаженную откровенным вырезом белую спину. Он не мог понять, кем была Красотка до обращения: человеком или живым вампиром. Ладная фигурка и разворот плеч указывали, скорее, на второй вариант, но было в ней и что-то человеческое.
– Расслабься, братуха, – хлопнул его по плечу Костян, – такие звезды, как она, тебе не светят. Крале плевать на внешность, а барбосиков у тебя нету. Я к ней как-то подкатил ради прикола, типа клюнет, не клюнет? Так она меня послала культурно, я даже запомнил: «ничем не могу быть полезна в удовлетворении вашего сексуального зуда. Обратитесь к специалисту, ибо столь неуемные фантазии в вашем возрасте могут быть причиной позднего гормонального старения». Я ей типа: «Не понял». А она мне: «Чтобы разговаривать с вами на одном уровне, мне надо лечь». Я типа такой: «Чо, цыпа, опухла совсем?!». А Красотка: «Объясняю приземленно: остынь, дядя, второй комплект зубов не вырастет!» и про протезы чо-то... Эй, ты куда?!
Уже на середине фразы о гормональном старении девушка встала и направилась к танцполу, Печорин – следом за ней, наплевав на ревнивых «папиков». На серебристой ткани платья танцевали цветные отблески. Вампирша плавно двигалась в такт музыке, покачивая бедрами.
– Ну, привет, Красотка.
Несмотря на царивший в зале шум, она обернулась. Так и есть, не изменилась нисколько. Всё те же пухлые губы, те же огромные синие глазищи, та же родинка над верхней губой. Всё та же Инесса.
– Гуляй, дядя, – фыркнула она, – я милостыню не подаю.
В её глазах не мелькнуло ни тени узнавания. Стерла воспоминания, значит. Глупая.
– Зачем же так грубо, детка? Я просто зашел поздороваться. Не знал, что у тебя тут… бизнес. Растешь, Мышонок, – прошептал он ей на ухо.
Вампирша моргнула. Что-то знакомое, но давно забытое шевельнулось в памяти. Мышонок – что за бред?! Еще никто и никогда не называл её так! Никто…
Стереть воспоминания невозможно, их не уничтожит даже самая сильная магия. Лишь скроет в закоулках памяти, припорошит забвением.
– Ты?!
– Я – это я, Несс. Конкретизируй.
– Как. Ты. Здесь. Оказался?!
– Шел-шел и пришел, – ухмыльнулся вампир. – Потанцуем?
Ошарашенная Красотка кивнула и позволила обнять себя за талию. Другие танцующие надежно скрывали их от глаз «папиков», и буквально через пару минут Печорин утянул Инессу с танцпола.
– Куда мы?
– Разве это важно?
– Важно. Я пришла не одна, ты заметил? – она хотела уцепиться за дверную ручку, но Евгений не дал ей этой возможности.
– Заметил, но, согласись, уходишь ты тоже не одна, так что всё справедливо.
Инесса смирилась и позволила ему себя вести. За локоть, как маленькую. Хотела б вырваться – давно бы сделала это, но ей было любопытно.
Поплутав по коридорам, вампир толкнул первую попавшуюся дверь и втянул Красотку в комнату отдыха. Инесса знала это помещение: оно всегда, за редким исключением, пустовало. Тусклый свет лампы падал на бильярдный стол, красный шар застыл в сантиметре от лузы. Кто-то сдвинул в угол кожаные кресла и оставил на кофейном столике начатую бутылку ликера.
– Ну и?.. – вампирша прошествовала к бильярдному столу и взяла кий.
– «Ну и» – это всё, что ты можешь мне сказать?
– Нет, не всё, – она наклонилась, примерилась и одним точным движением отправила шар в дальнюю лузу. – Чего ты хочешь от меня?
– Поговорить.
– Думаю, нам с тобой не о чем разговаривать.
– Петух тоже думал, что купается, пока вода не вскипела, – буркнул Печорин, наливая себе ликера.
– Предлагаешь поболтать о птичках? – очередной шар оказался в лузе.
Инесса качнула бедрами и обошла стол. Она знала, что платье красиво облегает фигуру, и беззастенчиво пользовалась этим. Шаг, еще шаг. Слегка развернуть корпус, наклониться, чуть ниже, вынуть шпильки, откинуть волосы назад – проверенная временем наука, бессмертная, как сама Инесса.
– Смотрю, ты научилась флиртовать.
– Жизнь научила, – вампирша пожала округлыми плечами. – Или, если быть точной, смерть. Это просто, на самом деле, вся соль в практике. Когда флиртуешь изо дня в день, рано или поздно начинаешь делать это на автомате.
– Раньше в этом не было нужды, – бесстрастно заметил Печорин.
– Я изменилась, как видишь. Другая жизнь, другие ценности, и мне это нравится. Словно заново родилась. Хотя тебя, наверное, это мало интересует, – добавила она.
– Почему же, наоборот: мне очень интересно, – он поставил бокал и подошел к столу. Удар вышел не таким ловким, как у Инессы, и шар улетел в сторону. – Расскажи, как ты жила всё это время.
– Долго рассказывать, – отмахнулась она.
– А я никуда не тороплюсь.
– Рада за тебя, – прохладно ответила вампирша, расправляясь с последним шаром, – вот только я тороплюсь. Может, в другой раз? «Никогда» меня полностью устраивает.
– Почему ты отключила эмоции, Несс?
– Потому что это удобно, – она оперлась на кий, спокойная, отстраненная, как богиня. И такая же прекрасная. Человеческие черточки исчезли: чуть вздернутый носик стал правильным римским, скулы – высокими, зубы – идеально белыми. Улыбалась она скованно, не демонстрируя, как прежде, весь арсенал клыков. Механическая улыбка, суррогатные эмоции. – Я была глупа, когда боялась стать бесчувственной. Боялась помнить, но гораздо сильнее боялась забыть. Знаешь, что чувство… абсолютной беспомощности… невозможно передать словами. Я не хотела уходить, не хотела терять то, что имела.
– Не хотела, но ушла, – пробормотал Печорин. – Я искал тебя, Несс…
– Знаю. Напрасно тратил время: разбитую чашку не склеишь. В этом плюс бесчувственности – ты трезво реагируешь на вещи. Гормоны – гадость, что ни говори, – больше не правят балом. Решения принимаешь головой, а не…
– Это же хрень чистой воды, Несси, разве ты не понимаешь?! Галиматья! Ересь, если твоей утонченной бессмертной башке так понятнее!
– Спокойно, спокойно, – она впрыснула в голос ласки. – Видишь, ты весь на эмоциях, буквально током бьешься. Разве это нормально?
– Это – нормально, Несс! Эмоции – это как раз-таки нормально, дурная ты девчонка! Включи их, как вампира прошу, побудь собой. Пожалуйста…
Инесса не изменилась в лице, только дрогнули уголки идеальных губ. Глаза – зеркало души, – отражали бескрайние просторы Вселенной. Там, где есть место бесконечности, на самом деле нет ничего.
– И всё-таки, зачем ты подошел? Я практически не помню нашего совместного прошлого. Так, отдельные моменты.
– Врешь, – прошипел он.
– Предположим. И всё-таки, зачем? Скучал? Хотел воскресить приятные воспоминания? Из любопытства? ЗАЧЕМ?
– Я не знаю. Наверное, постарались эти самые гормоны, – вампир опирался на бильярдный стол, кончик кия постукивал по полу. – Сказать хотел, на самом деле, многое. Спросить. Ты и вправду продаешь себя?
Она изобразила растерянность. Очень качественно, на секунду он даже поверил.
– В каком-то смысле, да. Я не сплю со всеми подряд, если тебя интересует это. На свете существует такая замечательная вещь как внушение. Удобно, когда ты не поклонница некрофилии. Можешь считать меня аферисткой, но моим последним мужчиной был именно ты. Еще один неоспоримый плюс обращения – исчезает потребность в этом самом.
Печорин молча смотрел на Инессу, когда-то живую, взбалмошную девчонку с неумным аппетитом и неиссякаемой энергией. Не слишком умную, не шибко образованную, но живую. Она просыпалась в шесть утра и прыгала на кровати, набрасывала на голое тело халат и заваривала кофе, непременно со сливками. Обуздывала свой дикий темперамент с помощью макраме (на пару недель её хватило; в ящике стола Печорина до сих пор лежат кривые цветастые «фенечки»). Она звала его Женечкой и ходила хвостом, заглядывая в рот. «Лох-Несское чудовище», «Глупый Маленький Мышонок»…
– Ты любила меня, Несс? Хоть немного? – ему вдруг стало важно это знать. Любовь, ну надо же! Сейчас она ответит, и он уйдет, вновь станет циником и разгильдяем, которому нафиг сдались эти страсти-мордасти…
– Не знаю, – честно ответила вампирша, – может быть. Ты был центром моей реальности. Отцом, старшим братом, другом, любовником – ты виртуозно сочетал в себе все эти роли. Не знаю.
Печорину хотелось завыть. Натурально так, по-волчьи, с «ау-у-у-у!». Да не всё ли равно?! Плевал он на всё! Умерла Инесса, ясно вам?! Он разговаривает с живым трупом. Нет ее, это всего лишь извращенная Черная магия! Она умерла в январе, спасая его шкуру. Конец истории, похоронный марш за кадром. Цветочки на могилку, скупая мужская слеза.
– Опять врешь, Красотка. С самого начала – ни единого слова правды. Я ведь знаю тебя, Несс, и знаю, как все мы устроены, что живые, что мертвые. Некрофилия, говоришь? Не чувствуешь ничего? Моему отцу минуло двести восемьдесят два, когда он встретил мою мать. Она, как ты понимаешь, была живой. Не думаю, что они когда-либо пользовались услугами аиста или искали в капусте. В противном случае, выбрали бы по-человечески.
Инесса хихикнула, прохладно и вежливо. Идеальный, как скрипка в руках Паганини, звук.
– Когда мне исполнилось семь, отец обратил мать. Не поверишь, она сама его попросила. Я нашел её дневник в сейфе Рейганов, тетрадь лежала там вместе с отцовскими бумагами. Узнать, что твоя мама одержима навязчивой идеей, неприятно, – он грустно хмыкнул. – Она мечтала обратиться с того самого момента, как познакомилась с отцом. «Впервые в жизни мне повезло: я встретила того единственного, которого ждала двадцать семь лет. Он говорит, что любит меня, но я не верю. Как можно любить меня? Он молод и прекрасен, он вечно останется таким, а я состарюсь. Каково мне будет, шестидесятилетней старухе, находиться рядом с вечно молодым Бенедиктом? Но он не хочет обратить меня», – по памяти процитировал Печорин. – Мама рассудила так: всё равно вампир, тогда уж лучше быть мертвой, чем живой. Она боялась убивать, представляешь? А обрести вечность в руках любимого – гораздо романтичнее, чем выпить досуха какого-нибудь идиота. Не знаю, как, но она его уговорила…
– А потом они сорвались, – закончила Инесса. – Очень быстро, буквально через несколько месяцев. Их убили «ищейки» во время резни на улице Айвазовского. Ты был там и видел всё своими глазами.
– Откуда ты?..
– Татьяна. Поведала, прежде чем перерезать мне горло, – беспечно отозвалась вампирша. – Она вообще много чего говорила, а насчет твоего рассказа… Я поняла, что ты имел в виду, но куда эта «любовь» привела твоих родителей? Зачем я тебе, Женя? У тебя есть Рейчел, дети, друзья, работа. Жизнь. Ради чего ты сейчас распинаешься?
– Я не могу отпустить тебя, Несс. Не могу!
– Прекрасно можешь, ты уже отпустил. Я рада тебя видеть, честно, но давай каждый из нас пойдет своей дорогой…
– ДА ПЕРЕСТАНЬ ЖЕ ТЫ, НАКОНЕЦ!
– Что «перестань»? – нахмурилась она.
– Перестань быть такой умной! Такой правильной!
– Печорин, ты неисправимый, самодовольный, грубый, развязный эгоист. Хам. Редкостная свинья. Ты думаешь только о себе. Да, я поумнела, но в твоей подкорке до сих пор сидит мысль о маленькой дурочке, влюбленной в тебя по уши. Да, я противоречу самой себе: я любила тебя, а первая любовь не забывается даже после обращения. Какой смысл вспоминать об этом? Поезд ушел, – Инесса вдруг сняла маску бессмертной дивы и согнулась под грузом эмоций. Но все остальные вспышки заслонила жалость – к себе, к нему. К нему больше. Он сам не знает, чего хочет. Целостные мужики нынче редкость, будь они хоть сотню раз вампирами.
– Извини. Я редкостное мудло, признаю. Зря пришел, только обломал тебе весь кайф.
– Спасибо за одолжение, – она вернула на место кий, подняла с пола рассыпавшиеся шпильки. Вампиры никогда не поворачиваются друг к другу спиной, однако Несс повернулась. – Раз ты признал свои достоинства, может, подсобишь?
Он помог ей собрать волосы. Получилось не так красиво, как раньше, но пьяным папикам наверняка понравится. Прическа Несси интересует их в последнюю очередь.
– Спасибо, – поблагодарила она.
– Ну, тогда бывай, Красотка. Удачной охоты.
– Правильно, делай вид, что тебе плевать. В твоем стиле. Знаешь, о чем я подумала, когда ты рассказал мне историю своей матери?
– О чем же? – насторожился он, чувствуя какую-то странную опустошенность.
– В моем воображении ты просил обратить тебя, – полушепотом ответила Инесса.
А Евгений, признаться, даже не подумал о таком варианте. Конечно, можно было бы сорвать с себя рубашку и, потрясая ее, как знаменем, орать на весь клуб: «Тогда обрати меня!». Несс бы ответила что-то вроде: «Остановись! Ты не знаешь, о чем просишь!». А он: «Я тебе не Белла Свон, знаю, на что подписываюсь!». Низко и пошло. Какое обращение? Печорин пока не настолько сошел с ума!
«Вот что она имела в виду, – подумал вампир. – Если бы Несс была нужна мне, по-настоящему нужна, я бы выбрал этот пошлый, но самый закономерный вариант. Ох, Несси…»
– Прости, – повторил он, впервые извиняясь перед кем-то. Не с показным смирением, не ради выгоды, а искренне, – я был неправ. Обещаю не искать встреч с тобой.
– Верю, – Инесса кивнула Печорину, вновь надевая свою маску. Эмоции схлынули, разум прояснился, ей стало гораздо легче. – Удачи, Женечка. Супруге привет.
И Красотка ушла, даже не обернувшись. Она честно отрабатывала свою смену.
Глядя на обитую дешевой кожей дверь, Евгений опустился в кресло и опрокинул в себя стакан горько-приторного ликера. В его воображении прощальная встреча с первой любовью заканчивалась страстным поцелуем.
Глава шестая
Гений экспромта
Ничто не пробуждает любовь к жизни так, как чужие похороны.
NN .
«Господня земля и исполнение ея, вселенныя и вси живущий на ней…»
Монотонный голос священника пробивался через заслон, которым я отгородилась от внешнего мира. Мы с мужем стояли в стороне от остальных, горевавших на похоронах Ульяны Юдиновой, но каждое слово прочно отпечатывалось в памяти. В голове по-прежнему звучит Трисвятое. Скоро это закончится, и мы вернемся домой…
День был погожий, солнечный. Прежде я никогда не бывала на похоронах – к счастью, не довелось, – и по наивности думала, что в последний путь провожают исключительно в пасмурные дни. Но нет, солнце палило нещадно, и где-то там, за оградой городского кладбища, жили люди. Радовались, грустили, ссорились и мирились – жили…
Стук бросаемой горстями земли – глухой, ужасный звук. Все присутствующие кидали в могилу свою горсть, бросили и мы. Я зябко повела плечами: вдруг стало холодно, будто пронесся мимо порыв ветра. Солнце скрылось за облаками.
– Наверное, дождь пойдет, – шепнула соседке одна из присутствующих женщин. Я не знала её имени. – Успеть бы на автобус.
Так вот оно какое, горе: все в черном, словно стая воронья, и все старательно изображают скорбь. Половина людей даже не знакомы друг с другом. Какая-то одышливая старуха ревет в голос, и каждый считает гражданским долгом её утешить. Прямая, как палка, Кира Денисовна смотрит перед собой, а ведь именно ей следует рыдать и убиваться. Тетя Кира плачет беззвучно, рваным движением поднося к глазам платок. Совершенно седая, в закрытом черном платье, с потемневшим от горя лицом, она выглядит бледной тенью самой себя. Никто из нас не потерял так много, как она.
Крест над могильным холмиком – символ Спасения. Венки, цветы. Все желают покойной Царствия Небесного, кто-то громко, кто-то шепчет, кто-то торопливо бормочет, стремясь убежать домой как можно скорее.
– Царствие Небесное, – одними губами шепчу я. Запоздалые слезы сдавливают горло.
Муж обнимает меня за плечи. Не к месту мы тут, совсем не к месту. Кира Денисовна, неизвестно каким образом узнавшая мой номер, попросила прийти – пришли. На поминки не останемся, надо подойти к ней, выразить соболезнования…
«Иди, – Артемий ободряюще сжал мое плечо, – я подожду у машины».
Бывшая учительница вздрогнула, когда я приблизилась к ней. Обернулась.
– Здравствуй, Вера, – поздоровалась тетя Кира. Её большой нос, всегда напоминавший мне утиный клюв, теперь казался еще больше на фоне высохшего лица. – Ничего не говори, ладно? И так знаю, что соболезнуешь, просто душа болит от этих слов. Не могу их слышать, не хочу. Спасибо, что пришла, Ульяна бы этого хотела. Вы с ней не особо ладили, но… – она прижала к глазам платок, – ты её прости, и меня прости, взяла грех на душу, знала ведь. Просто у меня кроме Ули никого… не было…
– Господи, Кира Денисовна, ну зачем вы? – мне было жутко стыдно за ту давнюю обиду. – Не надо сейчас об этом вспоминать! Я давно простила.
Она икнула, сглатывая слезы, и беспомощно повернулась к могиле. Закрестилась.
– Я… я пойду, вы извините…
– Иди, – гораздо спокойнее сказала Кира, – спасибо… еще раз.
– Мои соболезнования, Кира Денисовна.
К нам подошла женщина, светловолосая, с чопорным пучком на затылке и плоским, как блин, некрасивым лицом. Макияж не прятал недостатков, а, наоборот, выпячивал их; совсем нелепо выглядела черная подводка, делавшая и без того маленькие глаза еще меньше и уже. Подол наглухо застегнутого траурного платья был едва заметно испачкан землей, а ворот – сколот вычурной брошью из оникса.
Кира молчала. Незнакомка опустила на могилу две белые гвоздики, убрала в сторону мелкий камушек. Я хотела незаметно удалиться, но что-то словно приковало к месту.
– Очень жаль, когда уходят из жизни такими молодыми, – низкий, хрипловатый голос незнакомки разнесся по кладбищу, хотя говорила она негромко. – Ульяна была хорошим человеком, добрым, отзывчивым… упорным. Всегда стояла на своем. Жаль ее.
– Благодарю вас, – сухо ответила моя биологичка.
– Ужасная смерть, ужасная, – покачала белокурой головой женщина. – Увы, никто из нас не вечен, лучшие гибнут в расцвете лет. Memento mori. Так легко потерять тех, кто тебе дорог…
Наверное, виной всему подавленное настроение и окружающий пейзаж, но на миг показалось, что обращается она вовсе не к Кире – ко мне. Memento mori – «помни о смерти». Помни… Ветер гудел в лапах кладбищенских елей, шевелил подол платья незнакомки. Она открыто взглянула на меня, чуть склонила голову и пошла прочь. Где-то совсем рядом вскрикнула птица.
Я быстро шагала к выходу, борясь с искушением перейти на бег. С серых гранитных плит глядели люди, молодые и пожилые, удивительно спокойные, умиротворенные. Где-то здесь должны быть могилы моего прадеда и прабабки, но я не заглянула к ним. Перед глазами стояли похоронные венки, могильные плиты, оградки, в ушах звенел голос священника. Нет, я не была суеверной, да и к смерти относилась как к чему-то неизбежному, но, видимо, давали о себе знать измочаленные нервы. Предзнаменования – даже смешно! Посочувствовала Кире Денисовне какая-то знакомая, а у меня сердце в пятках. Всюду мерещится опасность, в каждом встречном вижу вампира, а в каждой встречной – ведьму Бестужеву.
До кладбищенских ворот оставались считанные метры, когда я вдруг поняла, что ноги несут меня в другую сторону. Что за ерунда? Я развернулась на сто восемьдесят градусов, но ворота повернулись вслед за мной. Галлюники от жары начались? Старый проверенный способ – протереть глаза комбинацией из пальцев «фиг тебе» – перенес выход несколько восточнее. Телефон, как назло, остался в сумочке, а сумочка – на заднем сиденье машины. Так, спокойствие, только спокойствие. Клин клином вышибает: я встала спиной к воротам-путешественникам и сделала несколько шагов вперед. Обернулась – выход ехидно поскрипывал ржавыми прутьями, оставаясь на том же месте, но стоило мне развернуться и побежать, как он снова куда-то поплыл. От хождения по сухой земле туфли покрылись пылью, каблуки попадали в мелкие ямы и цеплялись за всё подряд, но я упорно двигалась к своей цели.
Снежинка, будто дождавшись момента для атаки, впилась в шею. Я ойкнула и стиснула зубы. Откинув на плечо волосы, расстегнула прохладную цепочку. Разумеется, следов ожога на шее не наблюдалось. Усыпанная прозрачными камушками подвеска продолжала мерцать.
– Вам помочь?
Услышать подобное предложение на пустынном кладбище страшновато, знаете ли. Цепочка выскользнула из пальцев, но я поймала её в воздухе.
В трех метрах от меня стояла та самая незнакомка с брошью, но теперь вместо горечи утраты в её жирно подведенных глазах читался интерес.
– Нет, благодарю вас, – я отступила назад, искренне желая, чтобы ворота, наконец, взялись за ум (знать бы еще, в какой их части этот ум содержится) и вернулись, куда следует.
– Когда не знаешь, где искать выход, логичнее всего вернуться туда, откуда пришел, – она провела ладонью по высокому серому памятнику, как хозяева гладят любимую кошку.
Ворота растаяли, оставив взамен сплошную ограду. Снежинка зажглась знакомым алым светом опасности. Ментальный зов пронесся над кладбищем и вернулся обратно, сбив меня с ног.
– Экономьте децибелы, Вера Сергеевна, они вам еще пригодятся, – посоветовала незнакомка.
Я отряхнула запачканные ладони (на левой осталась грязная царапина) и взглянула на Ирину Порфирьевну Бестужеву. Так вот она какая, северная олених… ммм… самка оленя. Приглядевшись, сумела различить отблески ауры. Кошмарное сочетание «круга ведьм» – жирного лилового обода, и полураздавленной человеческой сущности. Если верить «Ментальной магии», именно так выглядит аура Переселенца – колдуна или колдуньи, на время присвоившего чужое тело.
– Вы меня узнали? Прекрасно. Очень неудобная оболочка, – пожаловалась ведьма, – её хозяйка пребывает в неведении относительно таких понятий как прогулки на свежем воздухе и гигиена полости рта, а отсюда – остеохондроз и запущенный кариес.
– Как понимаю, вы задержали меня не ради бесед о болячках и хорошей погоде, – я старалась подражать невозмутимости мужа. – Что вам угодно?
– Вы не удивлены? Прекрасно вдвойне, ибо крики и обмороки меня жутко нервируют, – Бестужева обошла памятник, будто хотела запечатлеть в памяти все его грани. – Буду краткой: отдайте мне Niveus.
– Снежинку? Пожалуйста! Нужна она мне, как ежику пенсия, – я размахнулась, приглашая Ирину ловить. – Нет, я бы, правда, с удовольствием отдала ее вам, но, видите ли...
– Ну, разумеется, ты не можешь не знать, что Niveus нельзя продать, купить, украсть, подарить или передать по наследству. Её сила принадлежит одному человеку, и если владелец не загадал своего желания, она уходит вместе с ним в небытие, – криво усмехнулась ведьма. – Однако ты не знаешь, что Niveus способна избрать нового хозяина в Великий Лунень, если предыдущий хозяин вздумает от нее отречься.
– Великий… кто?
– Великий Лунень, или Лунная неделя – праздник славянских язычников, посвященный чрезвычайно редкому изменению лунных фаз, – донесся откуда-то слева лекторский голос. У разлапистой голубой ели, скрестив руки на груди, стоял Воропаев. – Луна начинает убывать, доходит до своей середины, а потом снова прибавляет, минуя стадию серпа. Разумеется, так это видят люди. Обряды и торжества, посвященные такому необычному проявлению воли Числобог (богиня луны в славянской мифологии – прим. автора), описывать, или доверитесь воображению?
«Ты, как всегда, вовремя», – благодарно подумала я.
«Поосторожней с мыслями. Не удивлюсь, если она сейчас в них роется».
Сардоническая усмешка Ирины подтвердила догадку.
– Кладбище – не лучшее место для рандеву, – заметил Артемий, обращаясь непосредственно к ней. – Следовало ожидать, что вы выкинете нечто подобное. К чему весь этот фарс с воротами?
– В жизни старухи так мало поводов для радости, Артемий Петрович, – Ирина стряхнула с надгробия невидимые глазу пылинки, – а наблюдать, как хозяйка ключа от моей личной вечности прыгает по могилам, было забавно. Похороны же сами собой настраивают на оптимистичный лад: как хорошо, что эта темная сырая могила уготовлена не мне, а кому-то другому. Трупные черви будут жрать чужое тело, чахлые гвоздики – возложены чужими родственниками, а на Страшном Суде будет корчиться чужая душа.
– Всему свое время, и жизни, и смерти. Всё, что из праха создано, в прах и возвратится. С чего вы взяли, что имеете право нарушить естественный порядок вещей? – спросила я. Присутствие мужа придавало уверенности, как перцовый баллончик в безлюдном переулке.
– Дело в том, моя дражайшая Вера Сергеевна, что метаться по придуманной кем-то клетке, убеждая себя, что правильно и честно, отнюдь не мудрость. Это глупость чистой воды. Слабость. Трусость, лицемерие, ханжество. У меня есть цель, у меня есть все средства для её достижения. Так что же, позвольте спросить, мешает мне идти к этой цели?
Почему-то большинство злодеев и злодеек мира пребывают в уверенности, что правы они одни, а все остальные – невежественные холопы, и что сильны только они одни, а остальные – слабаки, которым не хватает наглости шагать по трупам. Грызи, иначе загрызут; бей первым, а не то убьют. Люби себя, чихай на всех, и в жизни ждет тебя успех.
Но преимущество Ирины заключалось именно в этой видимой правде. Отрасти она когти, сочащиеся ядом клыки и шипастый хвост, всё было бы очевидно. Зла боятся, когда оно ужасно с виду и уродливо. Перед нами же пело свою песенку зло обыденное, эгоистичное, человеческое, с едва заметным налетом романтики и флером жалости. Зная её историю, нельзя было не посочувствовать хотя бы частично.
«Не хочется огорчать, любовь моя, – ментально зевнул Воропаев, – однако эта романтичная, несчастная женщина вот уже пять минут как пытается высосать твою ауру. А сочувствовать бабуле надо, да, можно еще посопереживать чуток, ей только вкуснее будет».
Ирен рассмеялась хрипловатым смехом с резкими простудными нотками. Видно, у постоянной владелицы тела было больше проблем со здоровьем, чем она полагала.
– Всегда любила людей твоего склада, Петров сын. Такие не сидят и не ждут от судьбы подачки: они куют железо, пока горячо. Гибкие моральные принципы, mon cher, гибкие моральные принципы. Кстати, Рената просила передать свое восхищение: не каждый способен так изящно всадить кол в человечье сердце, пускай этот человек и ел на завтрак младенцев.
В душном воздухе так сильно запахло озоном, что мне захотелось взглянуть на небо: не собирается ли обещанный «бабулей» дождик.
– Цирк окончен, клоунам пора обедать. Чего вы от нас хотите?
– Мне нужна Niveus, – просто сказала Ирина, меняя дружелюбный тон на деловой, – и вы сами мне её отдадите.
– А больше вам, извиняюсь, ничего не… – возмущенно начала я.
– На каких условиях? – перебил Артемий.
– В обмен на жизнь.
Воропаев рассмеялся, чеканя каждое отдельное «ха». Невидимая птица захлебнулась одобрительным карканьем.
– Прошу прощения, дамы, нервы шалят. Так что там про жизнь?
– Niveus в обмен на шесть обреченных. Дочь у меня, увы, одна, – лицемерно вздохнула колдунья, гипнотизируя подвеску в моих пальцах, – единственная кровиночка.
Зловещая тишина нарушалась лишь сиплыми криками кладбищенского завсегдатая-ворона.
– Вы что, всерьез уверились в собственной незаменимости? – умилилась Ирина. – Люди, вампиры – все они плодятся, как кролики. Прасковья Андреевна, правнучка Виктора, была чрезвычайно охотлива до мужского полу, и наследников оставила предостаточно. К сожалению, ведьмы вмешались только в одну ветвь родословной, но идеально подходящая кандидатура живет и здравствует в Московской области. Остается Niveus. Видите, как всё просто? Лунная неделя продлится еще три дня, так что у нас достаточно времени, чтобы прийти к согласию. К чему тебе амулет, Вера? – вкрадчивым, как у опытного психиатра, голосом спросила она. – Отдай мне этот камень преткновения, и все твои родные и близкие останутся живы. Выбирай: долгая счастливая жизнь или такая же долгая, но мучительная гибель? Власть в твоих руках.
Дар новогоднего волшебника, будто почуяв неладное, дергал цепочку и семафорил цветами. Отдать ее, избавиться от соблазна, или сохранить?.. Извините-подвиньтесь, о чем я думаю? Когда это злобные ведьмы предлагали выгодные сделки?
Я мотнула головой, сбрасывая липкие лапки дурмана, и, преодолев расстояние в несколько шагов, встала рядом с мужем. Бестужева не мешала, продолжая обнимать памятник, лишь зрительно уменьшенные глаза зажглись нездоровым блеском.
– Ответ прост, Ирина Порфирьевна: я ничего вам не должна, а если и должна, то прощаю.
– Жаль, – уронила она, – чертовски жаль. Второго шанса не будет. Ты казалась мне разумным существом, Вера Воропаева. Какой же врач не избавится от заразы, приносящей больному один только вред?
Ирен отряхнула удивительно изящные для своего облика руки и обратилась к Артемию:
– Ты пожалеешь о том, что задумал. Им не удержать меня, Петров сын.
Он ответил цитатой из Крылова:
Послушай, говорит, коль ты умней не будешь,
То дерзость не всегда легко тебе пройдет,
На сей раз бог простит: но берегись вперед
И знай, с кем шутишь!
– Что ты хочешь этим сказать? – ведьма вскинула тонко выщипанную бровь.
– Я лишь хотел напомнить вам, мой ангел, что не престало благовоспитанной девице оскорблять пред высшим светом Петербурга графиню Львову. Графиня вспыльчива, как дикая кошка, а в пылу гнева и вовсе лишается рассудка. Я беспокоюсь за сохранность ваших дивных глаз: мир поблекнет без их сияния.
Что стало с Ириной! Пускай на долю секунды, но она побелела, как первый снег. Меня же вдруг резко дернуло куда-то в сторону, проталкивая сквозь сосущую черноту гигантской воронки. Экстренная групповая телепортация.
Я приземлилась на что-то мягкое. Это «мягкое» при ближайшем рассмотрении оказалось моим благоверным.
– Ой, прости-прости-прости…
– Всё нормально, – заверил основательно помятый Воропаев. – Не ушиблась?
– Цела, – я неуклюже поднялась на ноги, поморщившись от боли в мышцах и содранных ладонях, и помогла ему встать. – Куда это нас занесло?
Огляделись. Нестройные ряды деревьев, высаженных как-то искусственно, не могли быть частью природного биогеоценоза. Накрапывал дождь, и успевшая подмокнуть земля хвасталась свежими следами протекторов. В пределах видимости валялось гнилое, похожее на крокодила, бревно; на чешуйчатой спине «крокодила» восседал голубой мешок с мусором. За деревьями жила насыщенной жизнью автотрасса: сигналили легковушки и ревели, как бегемоты, груженные под завязку фуры. Практически джунгли. Нас зашвырнуло на лесополосу примерно в двенадцати километрах от города.
