Текст книги "Якутия"

Автор книги: Егор Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Замба четвертая

Со страшной, но почти не ощущаемой скоростью они неслись вперед в вагоне, где больше не было никого. Через три станции после <Жеребца>, называемых <Амба>, <Эль-Тайга-Паса>, <Мирная Люся>, на станции <Трубка> вошло шесть человек. Один был одет в зеленые шорты с изображением на них желтого пеликана, держащего в клюве розовую рыбу; другой был лысым и мускулистым, словно натренированный борец; две женщины несли синие сумки с белыми пакетами внутри; старичок глупо хихикал, сжимая гантель в руке; а подросток был на больших оранжевых роликах, и за спиной его висел бежевый воздушный шар. Все они расселись в креслах, только подросток остался стоять. Вагон опять поехал вперед, и никто не смотрел ни на Жукаускаса, ни на Головко. Через какое-то время голос вдруг неожиданно объявил <Остановка <Центр>. Софрон пихнул Абрама в бок, они вскочили и немедленно вышли из вагона. Не спеша выехал подросток и плюнул куда-то вправо.

Перед ними возник светлый вестибюль с желтыми стенами. Ступая по мягкому зеленому коврику они подошли к выходу. Открылись двери, они вышли и остановились, поставив сумки.

– Вот это да, блин! – ошарашенно проговорил Софрон. Головко загадочно улыбнулся и посмотрел вверх.

– Вы думаете, это и есть действительно что-то подлинное и настоящее?!

Веселый, лакированный, блестящий, сияющий, почти невесомый город открылся перед ними. Огни огромных небоскребов сливались в одно радужное зарево разноцветного свечения, пронизывающее теплый благоухающий воздух, который заполнял ласковую южно-волшебную атмосферу этого места; небо над всем было откровенно темно-синим, словно очищенная от всех примесей прекрасная натуральная морская синь зовущих глубин; тротуары и улицы были совершенно прямыми и как будто живыми от прохожих, машин, музыки, слышимой повсюду из машин, и от бесчисленных заведений, приглашающих провести время там; высокие пальмы, растущие вдоль улиц, отбрасывали на освещенные фонарями тротуары ажурные колеблющиеся тени, похожие на кружевные черные женские чулки, медленно снимаемые с ровных длинных ног; и каждое слово, написанное на какой-нибудь вывеске и каждая машина, выезжающая из-за угла, и каждый скомканный обрывок фольги, валяющийся около бордюра, дышали таким великолепием, свежестью и счастьем, что хотелось обнять всю эту действительность, возникшую вдруг за автоматическими дверями, и пропасть тут навеки, став абсолютно кем угодно, но принадлежащим всему тому, что здесь. Реальность, существующая в виде ошеломительного города, звенела, сверкала, звучала в любом окне, в любой побрякушке, висящей на девичьей шее, в любом шампуне, стоящем на матовом кафеле кофейного цвета, в любом смехе, раздающемся около стойки бара, где подают напитки с огромным количеством льда, в любой нитке, вместе со всеми другими составляющей фрак. Все было там, как было: и здесь не существовало тайны, поскольку был город, и здесь не существовало реки, потому что был неоновый свет.

– Я сейчас опупею... – сказал Софрон.

– Вы думаете, это – дар? – спросил Головко, подняв вверх левую руку.

– Пойдемте же скорее туда! – крикнул Софрон, хватая свою сумку и бросаясь вперед.

– Мой ординарный партнер... – прошептал Головко, ухмыляясь, – вы забавны!

Он пошел вслед за Софроном, не смотря по сторонам. Жукаускас бежал впереди, бросаясь то к вывеске, то к пальме, словно зверь, попавший в западню и ищущий лучшего места для последнего рывка к свободе, или к смерти. Прохожие не обращали на него никакого внимания, только один улыбающийся блондин в красной кожаной куртке неожиданно схватил пробегающего Софрона за локоть, развернул к себе и сказал:

– Ты какой хваткий, мэняга! Уа?

Жукаускас побелел и стал напряженно озираться, высматривая Головко.

– Все в шмат? – спросил блондин, заразительно рассмеявшись.

– В шмат... – машинально сказал Софрон.

– Ну и плезиринство! Давай – самонаслаждайся!

С этими словами блондин сильно хлопнул Жукаускаса по спине, потом плюнул перед собой и неторопливо пошел по направлению к находящемуся рядом <Зу-зу бару>.

– Эй! – крикнул Софрон.

Вдруг на него налетел маленький коренастый якут со злобным лицом. Софрон отпрянул; якут тут же встал в какую-то странную позу, пригнувшись и выдвинув руки перед грудью, как будто собираясь сделать одно из физических упражнений.

– Кааранай! – воскликнул он. – Баарай! Ты шо, чи упупел, желобок грязный, конь лысый?!! А ну – шубайся!..

– Я... – сказал Софрон, но тут якут сильно пнул его рукой в грудь.

Жукаускас охнул и стал задыхаться.

– Ща я тебе проведу шуяму, шоб ты, пер выенный, не шлепал, як дерьмо у мешке! Кааранай!

Якут размахнулся, но тут же упал, как подстреленный, на тротуар и начал корчиться там, издавая обиженные стоны. Над ним стоял Абрам Головко и с гордостью осматривал свой большой кулак.

Софрон подошел к Абраму, обнял его за поясницу, как своего папу, и заговорил:

– Спасибо, спасибо, чего они от меня хотят, не понимаю, спасибо вам...

– Пошли отсюда быстро, мало ли что! – скомандовал Головко, хватая Софрона. На них с интересом смотрели шесть прохожих, вставших в полукруг.

– В шмат! – сказал один, с благодарностью посмотрев в глаза Абраму. – Так их, ну их!

– Конечно-конечно, – сказал Головко, и они с Жукаускасом немедленно ускакали куда-то в толпу.

– Вы что, ослепли?! – с возмущением воскликнул Головко, когда они ушли уже далеко. – Вам что, хочется в милицию попасть? Что это вы так разбегались?! Софрон виновато шел рядом.

– Ой, не знаю... Здесь так ужасно, так чудесно... Такие цвета, такое тепло. Я не знаю, что это! Давайте съедим что-нибудь, я так хочу есть, я не ел больше суток...

– Нам нужно позвонить агенту! – резко сказал Абрам.

– Ну один бутерброд!..

– Хорошо, – недовольно согласился Головко, взял Жукаускаса за руку и быстро пошел с ним куда-то вправо.

– Вы что, знаете куда идти?.. – спросил Софрон.

– Какая разница! Вам нужен бутерброд, или нет?!

Софрон обиженно замолчал.

Через пять минут они оказались перед вывеской: <Каафееаай Кюсюр>.

– Вот это да! – изумился Софрон. – Как это вам удалось? Мы же как раз только что из Кюсюра.

Головко загадочно посмотрел вверх и ничего не ответил.

– Это – хороший знак, – сказал Софрон.

Абрам открыл серебристую дверь, и они вошли внутрь. Из полумрака вышел человек, одетый в черный фрак и белую рубашку с жабо.

– О! Приветик, – улыбаясь до ушей, сказал он, – мои радостные! Курим, нюхаем?

– Что? – удивленно спросил Жукаускас.

– Как я понял, нет. Вам нужна зала не для нюхачей и не для курцов. Пройдите, ради бога, вон туда, где синяя мать.

– Я ничего не понимаю... – прошептал Софрон, но Головко, мрачно схватил его под руку, быстро направился в указанную сторону.

– Что за синяя мать... – пробурчал Софрон, когда они вошли в небольшой зал с красными стенами, на которых были развешаны какие-то странные светильники, сделанные как будто из оленьей кожи, разрисованной желтыми фосфоресцирующими полосами, и где в белых глиняных горшках стояли карликовые баобабы, совсем как в тундре Кюсюра.

К ним вышел человек в красном фраке и синей рубашке с жабо.

– Приветик, мои радостные! – сказал он так, словно всю жизнь ждал этого момента, и, наконец, момент наступил. – Садитесь, ради бога, вот за этот чудеснейший столик!

Он указал налево, где стоял столик синего цвета на двоих. На столике лежали розовые салфетки, стояли какие-то приправы в фигурных бутылочках, и не было ни ножей, ни вилок.

Головко сел первый, Жукаускас за ним. Тут же человек в красном фраке дал им два меню.

Софрон открыл свое меню и начал его изучать.

– Смотрите, я ничего не понимаю! Что это за чушь?

– Написано латинским шрифтом, – сказал Головко.

– А! Так-так... Ну и что же такое съесть? Здесь дорого – видите, одно только кофе стоит рубляшник. А блюда... семь, восемь, девять...

– Официант! – негромко проговорил Абрам Головко.

Тут же подошел все тот же человек.

– Рекомендуйте! – коротко сказал Головко.

– Шля-жу, например... – улыбаясь так, как будто у него сейчас лопнет кожа на лице, предложил официант.

– Что? – спросил Софрон.

– Жеребец с ананасом, – прояснил официант.

– Да, – сказал Головко.

– Уажау! – крикнул официант и исчез.

– Вот видите, мой милый, добрый напарник, – весело проговорил Абрам. – Сейчас мы с вами будем есть прекраснейшее, якутское блюдо в гениальном городе Мирный. Вам нравится здесь?

– Это лучшее место в мире, лучший ресторан, лучшее мгновение, – серьезно сказал Софрон. – Но что это, почему это так? Разве такое может быть в Советской Депии? Ведь наша партия борется именно за это! А здесь уже все...

– Да ну! – усмехнулся Головко. – А я-то думал, что ЛРДПЯ сражается за демократию, гласность, либерализм, счастье и свободу!

– Но вот же они!

– Пока что я вижу только синий стол.

К ним подошел официант, неся огромный золоченый поднос. На подносе стояли две овальные тарелки с какими-то многочисленными, непонятного цвета, кусочками.

– Я вам радуюсь! – сказал официант.

– А где же жеребец? – спросил Софрон.

– Вот он! Это же Шля-жу – блюдо любви и зари! Полный шмат!

И, поставив тарелки на стол, официант удалился.

– Эй! – крикнул Софрон. – Стойте! Подождите! Ау!

– Вы что, охренели? – удивился Головко.

– А где же ножи и вилки?! И вода? Я хочу вина, хочу выпить, хочу алкогольного напитка, вкусного и красивого!

– Арык-тоник? – немедленно спросил тут же появившийся официант.

– Дайте нам какого-нибудь шампанского, – сказал Головко.

– О... – официант смутился, потом вдруг встал по стойке смирно, а затем подобострастно наклонился прямо к самому столику. – Конечно, ля-ля-ля... Ха-ха, су-су. Не желаете ли икры нельмы с мамонтятиной?

– Нет, – сказал Головко.

– Уажау!!! – заорал официант на весь зал и собирался уже уходить, когда Софрон возмущенно промолвил:

– А вилка?!

Официант поправил жабо и сделал такое лицо, что он сейчас заплачет. После небольшой паузы он жалобно проговорил тихим голосом:

– Шля-жу едят руками...

– Вот так! – сказал Головко, зачерпнул из своего блюда пригоршню кусочков и положил их себе в рот.

– Ну и ладно, – буркнул Жукаускас.

Через некоторое время у них на столе появилось золоченое ведерко, где во льду стояла бутылка шампанского, называемого <Лучший мир>.

– Будем пить? – предложил Головко, доставая бутылку. Софрон протянул руку и, гадливо морщась, взял несколько кусочков пищи из своего блюда. Он попробовал один, и на лице его изобразилось блаженство.

– Так это же великолепие и восторг! – воскликнул он. – Жеребятина!

– Ну да, – сказал Головко, громко выстреливая пробкой шампанского в синий потолок зала.

Жукаускас жадно заполнил свой рот кусочками <Шля-жу>. Абрам разлил <Лучший мир> в два хрустальных бокала, которые официант принес вместе с бутылкой, и, после того, как пена осела, Головко долил еще шампанского, а потом взял свой бокал, поднял его и посмотрел Жукаускусу в глаза.

– Я хочу выпить за любовь, реальность и чудо. Вы видите, что мир есть лучший мир, и все возможно, и все есть. Поэтому, выпьем лучшее вино лучшего мира за лучший мир в лучшее из мгновений! Я люблю счастье и высший миг, и я чокаюсь с вами здесь, и я знаю все и ничего, и я помню вас и Кюсюр. Да здравствует Мирный и вечность!

– Ура!.. – растрогано произнес Софрон ударяя своим бокалом о бокал Головко.

Они выпили залпом и закусили жеребятиной с ананасами.

– Как вы хорошо говорите... – пробурчал Софрон, жуя. – Любовь, свет. Мирный, счастье... Мне кажется, нам надо поселиться здесь.

– Как?

Софрон помолчал, дожевывая.

– Вы правы, – сказал он серьезно, – Нам нельзя. Мы должны бороться за то, чтобы вся Якутия стала такой. Да! И как это у них получилось?!

Головко налил еще.

Через некоторое время они все съели и выпили. Подошел степенный официант, вежливо поклонился и протянул счет на желтой бумажке.

– Шестьдесят четыре рубляшника – проговорил Софрон, посмотрев. – O-го-го!

– Платите, – сказал Головко.

Софрон достал из кармана деньги Мирного и отсчитал три двадцати и одну десятку.

– Сдачи не надо! – гордо заявил он.

Официант взял деньги, медленно положил их во внутренний карман, потом проникновенно посмотрел в лицо Софрона и тихо произнес:

– Я вас люблю.

– Да-да, – сказал Головко, хлопнув ладонью по столу. – А отсюда можно позвонить?

– Ну конечно... – тут же засуетился официант. – Пойдемте...

Они встали и пошли куда-то в узкий проход мимо разных столиков, за которыми сидели важные люди и ели руками всевозможные блюда.

– Сюда... – торопливо говорил официант. – Здесь. Он указал на большой светло-коричневый телефонный аппарат с зелеными кнопками.

– Где номер? – спросил Абрам Головко.

– А... может быть, я... – сказал Жукаускас.

– Дайте-ка номер! – приказным тоном объявил Головко. Софрон послушно сунул руку в задний карман штанов и вытащил скомканную бумажку. Головко взял ее, развернул, снял трубку и нажал на девять кнопок. Через какое-то время он отчетливо произнес:

– Заелдыз!

Потом последовала длинная пауза, а затем Абрам сказал: <Да!>, и повесил трубку.

– Пойдемте на улицу, напарник, – торжественно обратился Головко к Жукаускасу. – Павел Амадей Саха сейчас заедет за нами. И он очень рад!

Замба пятая

Они стояли на тротуаре, ощущая прекрасное, легкое, почти воздушное опьянение и сладость любования прелестями нежной, теплой ночи, украшенной разноцветными огнями вспыхивающих и гаснущих надписей и фонарей, словно новогодняя елка. Где-то вдали слышались звуки танцевальной музыки, почти сливающиеся с общим восторженным гулом веселья, заполнившим сейчас весь город, или только его центр; и центр этого города радостно сверкал и как будто бы искрился пузырьками счастья и смеха, как освещенный трепещущим огнем свечи бокал небесно-голубого коктейля со льдом в момент, когда его пьет, наслаждаясь, какая-нибудь красивая девушка с черными ресницами и лиловой помадой на губах. Хотелось жить и дышать, и бежать по улице, ведущей вдаль, и пить шампанское за синим столом, и есть жеребятину с ананасом руками. Великое предощущение некоего иллюзорного начала бурной головокружительности, ослепительного успеха, шума и красочной пестроты пронизывало всю атмосферу многообещающего, очаровательного города Мирного. Возможно, в других районах и окраинах царила все-таки жестокая тундра, уныние, советский морок, или же магическое запустение, но здесь все было роскошно и прекрасно, как только может быть в мире, сотворенном истинно счастливым существом, которому нет нужды в утрировании говна и в забвении чудес. Прислонясь к подсвеченному стеклу витрины кафе, приятно было, не закрывая глаз, смотреть перед собой на розовую скамейку, стоящую на другой стороне, и мечтать об удовольствии носить красные брюки с разноцветной рубашкой и жилеткой, любоваться своим запястьем, или думать о. блаженстве свежевымытой головы под воздушной струей ласкового фена, Софрон Жукаускас почти задремал, увидев в полусне, что у него загорелые перекатывающиеся мышцы, и он выставляет их напоказ перед девятью обнаженными блондинками с фотоаппаратами. Руки его подняты вверх; он пыжится, улыбаясь, чтобы мышцы были еще рельефнее, и бесконечные фотовспышки, высвечивающие его тело, делают его похожим на какого-нибудь гордого волшебника, демонстрирующего свою энергию и мощь в виде таких вот импульсивных разрядов. Он улыбался, задорно раскрывая рот. Блондинки тяжело дышали, нажимая на затворы своих фотоаппаратов. Потом его кто-то пихнул в бок; он встрепенулся, крутанул головой, словно желая стряхнуть неотвратимую другую реальность, и тут же увидел серьезное лицо Абрама Головко, наклоняющееся над ним.

– Вы что, заснули, что ли?! – громко спросил Головко.

– Да я...

– Сейчас Амадей уже приедет. Встаньте прямо, руки по швам, носочки в стороны, затылок касается воротника. Живот уберите, грудь выставьте. Подбородок выше головы.

– Чего?!

– Да ну тебя в зындон, Исаич!.. Что, так понравилось вино лучшего мира?!

– Я устал, – мрачно сказал Жукаускас;

– А мне все равно, – прошептал Головко.

– Это он?

Прямо на них ехала большая желтая в коричневую полоску машина с открытым верхом. За рулем сидел загорелый седой человек с улыбающимся приветливым лицом. Он насвистывал и курил тонкую сигару. Подъехав, машина остановилась, и человек вопросительно посмотрел на Головко.

– Я... Это... Ну... Давайте... – запинаясь, пробурчал Софрон Жукаускас. Головко презрительно повернулся к нему, потом подошел к машине, усмехнулся, хлопнул в ладоши и крикнул:

– Заелдыз!

Человек выключил мотор, неспеша открыл дверцу машины, высунул одну ногу, а потом вдруг стремительно выпрыгнул из машины и бросился Головко на шею. Он обнял изумленного Абрама, громко поцеловал его в подбородок, издал какой-то торжествующий визг и начал выкрикивать:

– Заелдыз!.. Заелдыз!.. Ура!.. Наконец-то вы здесь!.. Любимая партия любимой страны!.. Заелдыз! Я так волновался!.. Я давным-давно передал Августу о том, что связь прервалась, и я уже думал... Ведь я предлагал! Но я не могу пойти против. Заелдыз!.. И вот вы тут, дорогие мои! Как вы делаете?

– Чего? – спросил оторопевший Софрон, когда человек перешел к нему и обнял его за плечи.

– Меня зовут Ваня. Я агент Либерально-Демократической Республиканской Партии Якутии, и я наконец вас дождался. А вы можете сказать свои имена?

– Меня зовут Абрам Головко, – мрачно сказал Головко. – А это – Софрон Жукаускас. Где следующий агент?

Лицо человека помрачнело и он затараторил:

– Нет, потом, потом... Я вам все объясню, может, и не надо ничего этого... Тут такое дело...

– Где агент?! – угрожающе спросил Головко.

– Да я вам все расскажу! Поедемте ко мне, вы ведь устали, я уже все приготовил – радость-то какая! Все равно, раньше завтрашней ночи вы не улетите...

– Опять лететь?! – воскликнул Софрон.

– Ну... Это. Вот сюда садитесь, в машину, поедем, у меня переночуете, у меня дом, мастерская там, я – художник, поэт, историк культуры, поговорим, я вам все расскажу, покажу свои работы, посидим...

– А что вообще здесь происходит? – спросил Жукаускас. – Откуда у вас в Мирном вот это все?

Павел Амадей Саха лукаво улыбнулся, щелкнул пальцами и медленно проговорил:

– Я все обо всем расскажу. Садитесь, пожалуйста, внутрь моего красивого автомобиля,

– С удовольствием, – сказал Головко, открывая переднюю дверцу машины.

– Ну хорошо, – согласился Софрон, садясь назад.

– Чудесно! – вскричал человек, занимая водительское место. – Итак, мы сейчас поедем со страшной прекрасной скоростью вперед, ко мне, в мой великолепный счастливый дом, расположенный в конце тенистой улицы, на которой растут магнолии и бананы!

Сказав это, он резко завел мотор и рванул вперед с таким остервенением, что Жукаускас чуть не вылетел из машины. Они выехали на темную, кривую, пустынную улочку, и быстро понеслись по ней, еле успевая поворачивать так, чтобы не врезаться в углы домов или в низенькие деревья с большими лиловыми цветами. Павел Амадей Саха включил фары, и их яркий свет петлял впереди, словно загоняемый собаками заяц. Он держал руль одной рукой, а другую поднял вверх и выставил три пальца, как будто это имело какой-нибудь смысл. Тормоза визжали, мотор чуть слышно урчал, теплый свежий ветер дул Жукаускусу прямо в лицо, заставляя его закрывать глаза, или отворачиваться; Головко улыбался, развалившись в своем кресле и смотря направо; и высоко в небе, с севера на юг, летел белый самолет, и его красные ритмичные мигания были похожи на световые эффекты в какой-нибудь дискотеке.

– В шмат!!! – крикнул Павел Амадей Саха, громко расхохотавшись, совсем как торжествующий свою победу отвратительный наглый злодей.

– Лапоша! Вырежу! Жрю! На авениду Гвоздей!

Он крутанул рулем, и машина выехала на широкий оживленный проспект, по которому ехало много автобусов, троллейбусов, мотоциклов и автомобилей. Он постоял несколько секунд, а потом быстро повернул налево, и тут же обогнал мотоцикл с коляской. Он устремился вперед, давя на газ с наслаждением наркомана, нажимающего большим пальцем на поршень шприца, который отправляет вожделенный раствор в жаждущую вену. Он бросил руль, хлопнул в ладоши, и затем снова его схватил, довольно усмехнувшись, как нашкодивший воспитанник детского сада. Он закрыл глаза, изобразив слепого, управляющего автомобилем, обреченного на жуткую кровавую катастрофу, а потом снова их открыл, весело ухмыльнувшись, словно девочка, правильно выполнившая все упражнения игры в веревочку. Он вытащил левую ногу и положил ее на дверцу, скособочившись при этом, будто неумелый ученик циркового училища, и через какое-то время поставил ее обратно рядом с педалью тормоза, загадочно улыбнувшись, как находящийся при исполнении своих обязанностей натренированный тайный агент разведки, или гангстер. Он увеличил скорость.

– Эй, – сказал Софрон сзади, – может быть, немножко потише?

Павел Амадей Саха громко тормознул, пропуская старушку в розовых шортах, которую он чуть не сшиб, и ничего не отвечая, поехал дальше. К Жукаускасу повернулся Головко. Софрон наклонился к нему, но Абрам ничего не сказал и отвернулся.

– Эй! – крикнул Софрон. – Почему вы так едете?!

Тут машина резко остановилась у тротуара, и мотор смолк. Наступила пауза, ничего не произошло, трое существ сидели в этом механизме для более быстрого перемещения в пространстве и не произносили ни слога. Наконец Павел Амадей Саха медленно открыл дверцу, неспеша вышел из машины и подошел к сидящему Софрону Жукаускасу. В глазах его виднелись слезы, мерцающие желтым светом из-за фонарей авениды Гвоздей.

– Вы что!.. – жалобно воскликнул он. – Какой же якутянин не любит быстрой езды?!..

И он так напряженно и укорительно посмотрел в центр лба Софрона, что тот подумал, что сейчас взорвется череп и его мозги выстрелят вверх. Софрон кашлянул, слегка ударил ладонью по своему бедру, сделал виноватое лицо и мягко сказал:

– Простите... Извините... Я не думал... Я с вами!

Павел Амадей Саха отошел и снова сел за руль.

– До свидания, обиды! – крикнул он, поворачивая ключ зажигания. – Жизнь так легка.

– А я там был, – неожиданно сказал Головко.

И они опять помчались вперед по веселой бешеной дороге, наполненной автомобилями, мотоциклами, троллейбусами и автобусами, и ветер опять обвевал их лица, шеи и грудь, принося с собой нежную свежесть, дух ласкового ночного воздуха, и благоухающую насыщенную палитру запахов прекрасного города Мирного, существующего в густоте цветущих деревьев, в брызгах озерной, речной, океанской, дождевой чистой алмазной влаги, и в окружении своей загадочной нереальности, возникающей вдруг среди остальной действительности, как подлинно явленная сладкая греза. Все слилось в проносящемся мимо пестром мельтешений; кончились проспекты и улицы, и начались темные поля и новые уютные дома; бананы сменялись баобабами, и пальмы уступали свое место тальнику; бульвар превращался в стремительное шоссе, ведущее неизвестно куда; и когда наконец желтая, в коричневую полоску, машина с Павлом Амадеем Саха, Жукаускасом и Головко доехала почти до того самого места, где совершил недавно посадку вертолет, работающий на службу <зу-зу>, она вдруг свернула направо в узенький проезд, и, проехав пять домов, остановилась напротив шестого, напоминающего увеличенный в четыре раза якутский четырехугольный балаган. Бесшумно раздвинулись бежевые ворота, раскрывая въезд, Павел Амадей Саха радостно поднял руки вверх.

– Ну что, приятели, вот мы и здесь! Как вам нравится мой чудесный дом?! Жукаускас весело вздохнул, радуясь концу езды. Головко тут же открыл дверцу и выскочил из машины. Он подошел к низенькому зеленому дощатому забору, посмотрел на темное верхнее правое окно в доме и щелкнул пальцами.

– А вот сейчас я – вжик, хрясь – загоню свой чудный автомобиль в гараж, и мы – бум, дрюк – войдем внутрь, чтобы там действовать.

Сказав это, Павел Амадей Саха нажал какую-то черную кнопку в машине, и в левой стороне дома раздвинулись незаметные раньше, белые, как и весь дом, ворота.

– Ауа! – крикнул он, нажимая на газ.

Машина с ревом поехала туда.

– Подождите, я выйду! – крикнул Софрон, хватаясь за дверную ручку.

– Не блюй! У меня там вход в дом, в гараже, эй вы, прекрасный парень, идите сюда!

Абрам Головко медленно и гордо пошел за ними и вошел в гараж, как только въехала машина. Немедленно задвинулись ворота, и наступила полная тьма.

– Ха-ха-ха-ха!!! – засмеялся Павел Амадей Саха. – А теперь я раскрою свою мистерию, господарики, я ведь член буржуазно-социалистической партии западной русской Якутии, и просто заманил вас сюда, чтобы покончить. Сейчас я резко удалюсь, нажму на еще одну кнопочку, и вас раздавит огромный пресс, существующий сейчас в виде потолка. И хрен с ней с моей машиною. Мне платят много! Куплю две!

И... Раз, два, три, четыре!

– Абрам... – с ужасом прошептал Жукаускас.

– А я там был, – сказал Головко, не меняя своего положения.

– Да я шучу, ребятоньки, что вы в самом деле!.. – воскликнул Павел Амадей. – Такой партии нет нигде, даже на полюсе. Впрочем, я слышал, что появился Союз Борьбы за Освобождение Полюса. Но это мотня. Да будет свет, сказал монтер, и член засунул в полотер.

Немедленно все вокруг засияло нежно-голубым прекрасным свечением, заполнившим весь небольшой гараж блаженной мягкостью вновь увиденного мира.

– Вы просто невозможны... – с пафосом пробормотал Софрон.

– Да я шучу! Пойдемте наверх, будем есть моржовый ус, а также моржовый уд, и пить кумыс с тоником, или ледовитую водку. У меня есть еще кое-что...

– Необязательно, – сказал Головко.

– Я хочу тюленя и моржа! – восторженно воскликнул Жукаускас.

– Вперед! – крикнул Саха, вылезая из машины и подходя к началу дубовой лестницы наверх. – Итак, господарики, добрэ дошлы у мою расписную якутскую хату в могучем Мирном, что стоит рядом с Вилюем посреди лесов, песков и пальм. Истинно, истинно говорю вам: <заелдыз>!