Текст книги "Якутия"

Автор книги: Егор Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Замба шестая

Они сидели в мягких креслах за низким столом темного дерева в большой комнате с белыми стенами, на которых висели яркие картины, рога каких-то животных и всевозможные амулеты. Горел камин, пахло жареной дичью, Павел Амадей Саха в шелковом халате бирюзового цвета, громко чавкая, ел мозг из большой вареной кости. Жукаускас попивал <жиздру>, Головко курил кальян. В большом готическом окне можно было видеть их отражения, поблескивающие на витраже. Абрам Головко закрыл глаза и зевнул.

– Чудеса и небо без ливня, – сказал Саха, отложив кость. – Мне так хорошо с вами. Ну, расскажите же подробнее, как борьба, как Дробаха...

– Нормально, – ответил Софрон, – все это нормально. Вы что, знаете Дробаху? Откуда? Где же все-таки последний агент?

– В жопе... – засмеялся Саха. – Да, я знаю Дробаху. Он принял меня в партию. А где агент, я в самом деле не знаю. Но как вы видите, нам вообще этого ничего и не надо.

– Ах, да, да... – Жукаускас отхлебнул <жиздры> и пристально посмотрел в камин.

– Чего?

– Да ничего. Откуда у вас это все?! Откуда в Советской Депии вот эта вся... вообще... ну это... западная... южная... вот прямо... жизнь. А? Прямо ведь так?

– Прямо ведь так.

– Ну?

– Не догадываетесь?

– Я – Старший инструктор.

– Алмазы.

– Алмазы?

– Алмазы.

Софрон резко допил <жиздру> и налил себе <чучу>.

– Но ведь это невозможно! Алмазы принадлежат государству! Вы не распоряжаетесь ими! Их увозит специальный самолет – и все. И никто не знает. Оборонные дела.

– Взятки, – сказал Саха.

– Но нельзя же всех...

– Почему?

Софрон резко выпил <чучу> и налил опять <жиздру>.

– Нет, но это невозможно, ведь есть же план по алмазам, там ведь надо сколько-то добывать, это фиксируется, куда-то складывается, там следят...

– Приписки.

– Но нельзя же все приписать!

– Почему?

– Не получится, ведь это же маразм какой-то... Ну там чуть-чуть... Немного... Но ведь не все!

– А взятки?

– Ну хорошо, хорошо... Но я знаю, что существует план продажи алмазов в мире и твердая цена. И больше продавать нельзя. Иначе будет скандал, снижена цена, и там начнется уже большая политика. И вы что, ограничились это, как говорится, дозированной продажей?

– Нет, конечно.

– Но я что-то не слышал о каком-то буме мирненских алмазов. По-моему, на мировом рынке все спокойно.

– Взятки.

– Ну хорошо, и там взятки, но ведь алмазов-то больше! Реально больше! Куда их девать?! Не можете же вы утверждать, что вы продали два, когда вы продаете пять!

– Почему?

– Как это почему?! Потому что вы продали пять!!!

– А приписки?

– Приписки, как я понимаю, уже в отрицательном смысле?

– А почему бы и нет?

– Но кто пойдет на такие чудовищные приписки?

– А взятки?

– Но ведь вы выходите уже на государственный уровень! Там своя система проверок! Там... президент, там парламент, там разведка. Вы что, можете все это подкупить?

– А почему бы и нет?

– Но ведь есть честные люди! Они не будут молчать!

– А кто им поверит?

– А если у них есть факты?

– Их можно заткнуть.

– Убить, что-ли?

– Ну почему, сразу так убить.., – Павел Амадей Саха ухмыльнулся и постучал пальцами по столу. – Можно отправить их куда-нибудь в Якутию. В тундру... Или в город Мирный. В алмазный карьер. Или еще куда-нибудь...

– Значит, ваше благополучие стоит на костях?! – возмущенно выкрикнул Софрон.

– Нет, на алмазах. Что плохого в том, что мы выгодно продали свои алмазы и построили здесь прекрасный город с одним из самых высоких уровней жизни в мире?

– Но остальным-то плохо! И вообще: это не ваши алмазы!

– А чьи же?

– Общие! Алмазы нашего государства!

– Советской Депии?

– Да, в конце концов! То есть, нет! Якутии! Эти алмазы принадлежат Якутии!

– Да здесь якутов-то никогда и не было. Здесь была одна тайга. Пришли геологи, нашли алмазы. И все.

– Но это территория Якутии!

– А почему не Эвенкии?

– Блин, да потому что есть такая страна – <Якутия>, и нету такой страны – <Эвенкия>. А в Якутию входит все.

Павел Амадей Саха вскочил и налил себе большой бокал шампанского.

– Дорогой вы мой, да ведь это ж правда!.. И я так считаю! И поэтому я вхожу в партию! И я хочу, чтобы нашими деньгами и связями пользовала вся Якутия! Ведь мы уже давным-давно вложили алмазные деньги в оборот, и теперь уже существуем за счет своих банковских дел. Но можно и всю Якутию преобразовать! Чтобы везде были пальмы и цветы! Я сам из Намцев, и знаешь, паря, как мне больно, что у нас вот так, а у них вот так! У нас жарко, а там холодно. У нас настоящий киви, а у них совстско-депский. И я готов бороться за это! У нас-то, ясное дело, все думают: пошли они все!.. Но я – истинный якутянин, патриот. Давай выпьем!

Жукаускас встал, прослезившись.

– Спасибо друг, – сказал он, хлопнув Саха по плечу. – Ты – настоящий человек. Они чокнулись и резко выпили.

– А почему вы ничего не говорили Дробахе обо всем этом? – спросил Софрон, садясь на свое место.

– Я говорил! Я говорил! Я говорил! А он мне отвечал: иди, проспись, и так далее. Ведь моя идея была такой: соединить наши связи. Точнее: подменить здешнюю связь вещей. Замкнуть два конца. Чтобы никто ничего не понял. Чтобы здесь думали, что деньги поступают в Мирный, и там думали, что отправляют в Мирный разные штучки-дрючки-товары-машинки, а все это шло бы в ЛДРПЯ. Ну а уж там Дробаха, или вы, друзья, внедряли бы это во всю Якутию.

– Да, но ведь у нас пока советско-депский режим... – задумчиво сказал Софрон. – Как же это все внедрить? Вот если бы у нас была власть...

– Так ее можно взять.

– Как это? Восстание, что ли?

– Восстание организовать нетрудно. Ты читал Ленина?

– Да, но ведь, послушай, здесь-то поймут, что деньги и штучки-дрючки-товары-машинки идут не вам. И что делать?

– А взятки?

– Но ведь реально же ничего не поступает! Как же этот человек выкрутится, даже получив взятку?!

– А приписки?

– Но ведь есть же какой-нибудь у вас самый главный, которого не проведешь. Иначе, как же это все функционирует?!

Павел Амадей Саха налил себе еще шампанского, и посмотрел Жукаускасу прямо в глаза.

– Да, – сказал он просветленно. – Он есть. Его зовут Адам Купча, и он придумал и осуществил все, что произошло. Когда-то он был Семеном Копошилко, первым секретарем Мирненского горкома партии, но сейчас его духовное имя в Мирном – Адам Купча. И он давно больше не секретарь. Хотя для Якутского начальства все по-прежнему. Но я знаком с ним! – слеза умиления повисла на реснице Павла Амадея Саха. – И я уверен, что он согласится. Он любит Якутию; он просто ее Бог, который есть ее река, и ее море, ее спокойствие и ее страсть, ее внутреннее напряжение и ее внешний облик, ее душа и ее сила, ее надежда и ее высший путь. И он также есть отбросы ее помоек, и говно ее уборных...

– Ладно, – перебил его Софрон, – скажите мне лучше, как это вы построили тут такую огромную хренятину, и про это никто не знает. Ведь летает же в Мирный разное начальство, люди...

– А мы сохранили старый Мирный, – тут же сказал Саха. – Когда летят всякие непосвященные, они попадают прямо туда. И там все нормально, прохожие ходят... Это их работа. Они работают жителями старого Мирного. Очень, кстати, неплохо платят. По-моему, четыре тысячи рубляшников в месяц. Давайте выпьем,

– Давайте, – согласился Софрон, наливая себе <чучу>. – И что, так никто и не узнал, что у вас тут?! Что же это – незаметно?!

– Мы маскируемся. Нет, был один юркий третий комсомольский секретарь из Якутска Осипов. Он как-то пролез. Но мы ему тут же дали дом, стипендию, машину и все такое. До сих пор живет здесь, и не думает возвращаться. А там считается погибшим. Но, кажется, жена тоже не больно-то тоскует. Так что, все так.

– Какой же все это маразм, – вдруг задумчиво сказал Абрам Головко.

Павел Амадей Саха одобрительно посмотрел на него, хитро улыбнулся и мигнул левым глазом.

– Милый мой! – воскликнул он. – Милый! Я вот что хочу вам заявить: завтра вы полетите к третьему агенту. Его зовут Ефим Ылдя, и живет он в городе Алдане, Пароль: <Заелдыз>.

– Ничего себе, – заметил Жукаускас, смешивая пополам <жиздру> и <чучу> в своем бокале. – Опять <заелдыз>?

– Да. Да, Но это еще не все. Главное, что там сейчас происходит какая-то глупая война, или просто буча. Говорят, что комитет <Ысыах> захватил власть и установил национальную якутскую диктатуру. Тамошние эвенкы, они же тунгусы, конечно же против. И эвсны, они же тунгусы, тоже конечно же, против. И русские против. И советско-депские, а особенно армия. И другие якуты, В общем, хрен их там разберет, по крайней мере, самолеты сейчас туда не летают. Во всяком случае, от нас.

– Ну и что же делать? – озабоченно спросил Софрон.

– Вам надо будет лететь до Чульмана, а там в Нерюнгри, или прямо в Чульмане договориться, чтобы вас привезли в Алдан на машине. Придется так.

– А это далеко?

– Да нет, километров двести пятьдесят, правда вечномерзлотные советско-депские дороги...

– Ну и похождения!.. – ошарашенно проговорил Софрон.

– Что, надоело странствовать по миру? – насмешливо спросил Саха.

– Для меня это лучшее время в моей сегодняшней полуглупой, длинной, как якутское шоссе, жизни! – торжественно сказал Абрам Головко, булькнув кальяном.

– Я по жене соскучился... – грустно проговорил Жукаускас.

– Ничего, – жестко произнес Саха. – Ничего. Якутия требует странствий. Надо полететь туда через <не хочу>. Как лекарство!

– Послушайте> – устало сказал Софрон, – ну, может быть, вы знаете, где, хотя бы примерно находится этот последний агент? На Индигирке, на Колыме?..

– Да все возможно! – выкрикнул Саха. – Но я не знаю! Я говорил Дробахе: дай мне координаты, и я сам все сделаю, мы бы уже осуществляли прекраснейший план. Может быть, в Якутске уже сегодня бы рос не тальник, а нежный бамбук!

– Ох! – мечтательно выдохнул Софрон.

– Но он заладил: конспирация, да конспирация. И вообще, говорит: <Я не знаю>. Вот и получается. Но ничего, когда вы все сделаете, вы сразу получите полмиллиона. И мемориальные доски на роддомах, где вы появились на свет. Уже это я вытребовал от Дробахи.

– Правда?.. – трепетно спросил Софрон.

– Правда.

– А можно будет потом поселиться... ну, скажем... здесь, у вас?

– Посмотрим, приятели, посмотрим! – важно сказал Саха. – Конечно, не так просто получить гражданство в городе Мирном, но с моей поддержкой...

– Какой же это все маразм... – проговорил Абрам Головко.

– Милый> – сказал Саха, – ничего страшного. Давайте теперь пить, танцевать, слушать нашу музыку и смотреть мои картины!.. В конце концов, вся эта политика – дерьмо, и она нужна нам только для того, чтобы получить свои деньги, блага и удовольствия, и заниматься всякими желанными вещами с легким чувством подлинного наслаждения и страсти! Баанай!

– А когда же нам лететь? – тихо спросил Софрон.

– Завтра вечером. Завтра вечером! Билеты я вам куплю!

И Саха, загадочно улыбаясь, медленно встал со своего места и подошел к ореховому большому шкафу у камина; нежным прикосновением тонкого мизинца он нажал изумрудно-зеленую кнопку на каком-то черном магнитофоне, проигрывателе, или радио, и тут же произошло открытие шума, воздушный звук во всей комнате, и из глубины шуршащего пустотой фона явилась невероятно восторженная, неразрываемая на части, хотя и состоящая из своеобразного клубка всевозможных звучаний, музыка, похожая на буквенную арабскую ювелирную вязь, прекрасную, словно ожерелье, и заключающую в себе бездны красивого смысла и откровений. Она лилась из стен, сверху и снизу, как будто пузырящаяся мятная бодрящая жидкость, заполняющая вдруг пространство, как некий расплавленный, тягучий щербет, затопивший окружающее своей ласковой приторностью; она входила в души, умы и тела всех, подвластных ей, словно неостановимая, невидимая, смертоносная нейтронная волна, испускаемая неожиданно разорвавшимся, стратегическим сокращенным снарядом; она умерщвляла эти души, умы и тела, преобразовывая их в радостную единую сущность, вожделеющую высшей музыки, и преисполненную смехом, добротой и призрачным блаженством; и она истинно звучала и истинно существовала, будто доисторический, дословесный первоголос, обращающий нечто невразумительное в мир. Возникли барабаны, гул, гром и стрекот каких-то веселых странных инструментов, создающих пестрый, словно цветная кутерьма красок бездарной претенциозной картины> ритм, дышащий, спотыкающийся, подпрыгивающий, и стучащий четырьмя сердцами вразнобой, как больной бешеный зверь, кувыркающийся на огромных нереальных литаврах среди живой умиротворенной гармонии леса, неба и тихой почвы. Ритм сочленялся с голосами, торжественными органными звуками, писком и басом, словно веревочки у куклы в театре, проводящие к ней импульсы игрушечной жизни. Саха, будто факир, изображающий шамана, распахнул свой шелковый халат, сделал вдохновенное лицо, которое вдруг зажглось каким-то предчувствием волшебства, поднял вверх обе руки, растопыривая пальцы, как шарлатан, демонстрирующий свою связь с космосом, быстро взмахнул правой волосатой ногой, со стуком поставив ее обратно на пол, и потом, гикнув, как рыгающий скоморох, ринулся в бешеный идиотский танец, чуть не опрокинув низкий уютный столик темного дерева, за которым сидели Жукаускас и Головко, и на котором стояли тарелки, рюмки, бутылка <жиздры> и бутылка <чучи>. Саха откинул голову назад, словно истекающий слюной дебил с некрепкой шеей, выпучил глаза, показывая свой экстаз и наслаждение, развел руки в обе стороны, как актер, играющий роль гуся в детской сказке, и начал вихлять задницей, руками и торсом в ритм музыке, будто свихнувшаяся проститутка, которую зациклило на моменте привлечения клиента. Он танцевал, он закатывал глаза, он был переполнен удовольствием. Он начал покрикивать, подсвистывать, подхрюкивать. Он припрыгал к столику, взял Головко за руку и весело посмотрел ему в лицо.

– Мой милый, пойдемте ж попляшем; дансандо мой танец, мой ранец, мой сансц! Ведь это ж мирненская <якутка>!

Он помолчал, потом стал напевать под музыку:

Играо мирнинг якутису

Во сне увндео агдрису

Шейк, май пнса, девчоночка,

Брейк, якутка, юбчоночка!

– Давайте выпьем... – тихо предложил Софрон.

– Отзалунь-ка! – крикнул Павел Амадей Саха, махнув на него. – У нас тута, в Мирном, каждый сам знает свой шмат. Мне в шмат, а ты? Кого тяготит моя радость?

– А мне не в шмат, – твердо сказал Жукаускас.

– А?! – огорченно воскликнул Саха, отпустив руку Головко и переставая пританцовывать. – Ладно, рсбя, пидсмо в бассейн, у меня е бассейн, там усирательная водичка, мы будем делать бюль-бюль! Ну?! Быстро-быстро-быстро. Уа! Он опять взял Головко за руку и резко дернул на себя, так что Абрам немедленно оказался на ногах.

– Это все кино, – произнес он.

– Ну и что! – сказал Жукаускас. – Ну и пойдем! Но я возьму с собой капельку <чучи>.

– Да хоть <жиздры>! – крикнул Саха и немедленно устремился вперед, вон из этой комнаты, где была музыка, стол, камин и рога каких-то животных. Головко поплелся за ним, многозначительно улыбаясь. Софрон Жукаускас встал, взял со стола бутылку и рюмку и тоже пошел следом. И они все вышли в одну огромную, орехового цвета, дверь.

Пройдя комнаты и коридоры, они оказались в приятном вечернем внутреннем дворике, огороженном бежевым забором; светили мягкие синие круглые фонари, струящие повсюду свое меланхолическое размытое сияние; стояли белые стулья и стол, посверкивающие в полутьме, как жемчужные зубы какого-нибудь киноактера в свете прожектора ночью; и в центре был прямоугольный бассейн, наполненный голубизной мерцающей таинственной умиротворенной воды, и гладь его звала в его глубь, и не было на небе Луны, которая отразилась бы в нем.

– Друзья! – патетически воскликнул Павел Амадей Саха, встав у края бассейна. – Насладимся же реальностью, данной нам в Мирном! И пусть страхи ваши улетучатся, как сдуваемая с книжной полки пыль, и пусть решимость ваша увеличится, как воздух в надуваемой велосипедной камере! Давайте купаться, плескаться, любиться! Ведь жизнь – это бассейн, разве нет?!

Он отбросил халат красивым жестом и остался в ярко-розовых блестящих трусах. Он хлопнул себя руками по животу, издал какой-то победный клич и бухнулся в воду. Раздался резкий всплеск, и несколько брызг, словно молниеносные иголочки, ожгли щеку Жукаускаса.

– Я тоже купнусь, – сказал он, расстегивая пуговицу на своей рубашке.

– Я поплаваю, – басом проговорил Головко, немедленно раздеваясь.

Софрон подошел к столику и поставил бутылку с рюмкой на него. Абрам обнажил свое атлетическое тело, встал в стойку борца и начал дрыгать большими, литыми мускулами груди; Потом он снял свои аккуратные черные трусики, выставляя напоказ длинный толстый член и поджарую спортивную попку, которая отчетливо забелела на остальном загорелом теле. После этого он немедленно подошел к бассейну, слегка подпрыгивая, как готовящийся к очередному тайму футболист, завел обе руки за спину, пригнулся, и красиво прыгнул в воду, почти бесшумно войдя в нее.

– Браво! – раздался визжащий голос откуда-то из левого угла бассейна, Софрон посмотрел туда, это был Павел Амадей Саха, висящий на бортике и вожделенно взирающий на плывущего абсолютно правильным баттерфляем Головко.

– Что ж, и я туда... – задумчиво прошептал Софрон, быстро оголил себя, и, оставшись в цветастых семейных трусах, <солдатиком> прыгнул в воду.

И они начали плавать там, наслаждаясь свежестью вечерней воды, звездным небом над ними и прекрасной радостью внутри них. Головко, точно заведенная машина, не оборачиваясь и не останавливаясь, плыл туда и обратно, каждый раз изящно отталкиваясь от борта, словно дрессированный обитатель дельфинария. Саха, зависнув в углу, следил за его большим плывущим телом своими горящими глазами, вертя головой, совсем как специальная телекамера, установленная у входа в некоторые организации для наблюдения над входящими и проходящими. Жукаускас, прилежно работая руками и ногами, плыл по-собачьи по диагонали бассейна, все время норовя столкнуться с Головко, и постоянно отфыркивая воду. Наконец, через какое-то время, Головко вдруг не оттолкнулся от борта, а наоборот, на миг замер, шумно выдохнул воздух ртом, и, подтянувшись, выпрыгнул из бассейна. Жукаускас поплыл дальше, Саха спросил:

– Вы все, мой дорогой?! Я тоже кончаю; разрешите, я вытру вам спинку, можно?!

– Ну, – мрачно сказал Головко.

Саха немедленно выскочил из воды, куда-то убежал, принес огромное полотенце ядовито-зеленого цвета, подбежал к Абраму и стал вытирать ему спину.

– Вот, вот, вот... И вот здесь. И вот тут, и вот там.

– Эй вы, вы чего это?! – недоуменно воскликнул Головко, обнаружив, что правой рукой Саха поддерживает его мошонку, поглаживая, а левой норовит залезть ему в жопу.

Павел Амадей потупил взор и защебетал:

– Ну я... Ну немного... Ну вот здесь... Ну хотите – вы... Дай в рог, а? Ну быстро, ну ты такой красивый... Я все буду, можно поцеловать тебя? Такие мышцы... Я только посмотрю...

– Да иди ты на хер, педрила! – злобно сказал Головко, одним движением руки отбросив от себя Саха.

Тот упал рядом со столиком, выронив полотенце, как-то ойкнул и заплакал.

– Вот вы... Вот вы какой... Не можете... Да, я – такой... Что же тут такого... Нас, знаете, сколько? Трудно что ли? Всего-то прошу в рот... Или так... Ну и ладно.

Павел Амадей Саха вскочил, бросил злобный взгляд на надевающего трусы Абрама и быстро заговорил:

– Ну и хорошо. Не хочешь – не надо. Я насиловать не буду. Все, мальчики, я пошел спать. Я приготовил вам спальни, там увидите. Прямо, потом одна – налево, а другая – направо. Там есть постели и халаты. И хрен с вами. Это не повлияет на наши официальные связи. Завтра проведете день, потом отбудете. Имею честь!

И он немедленно куда-то удалился, громко хлопнув дверью.

– Смотри-ка, – хохотнув, сказал Головко, – этот педик что-то еще из себя воображает. А я бы им всем яйца поотрезал! Фу, какая же это все-таки гадость! Жукаускас, все так же плывущий по-собачьи на середине бассейна крикнул:

– Ну зачем вы так! Человек не виноват! Можно ведь помягче!

– Помягче ему надо было бутылку вставить в задницу! – сурово проговорил Головко.

Тут дверь открылась и выбежал Саха, неся перед собой огромного надувного резинового мужчину с большим розовым членом в состоянии эрекции. Он поставил его на землю, укоризненно посмотрел на Абрама и сказал:

– А ты мне и не нужен. У меня вот что есть – лучшая модель. Просто машина любви!

От сети, от батарейки. Я кончаю восемь раз! А когда я его – он визжит и кричит,

как прекрасная волшебная принцесса на брачном ложе в первую ночь с Властелином

Зари. Ясно тебе?!

Он хлопнул резинового мужчину по спине, и тот тут же мертвенно мигнул своими

длинноресничными веками, совсем как детская кукла в легком платьице, совершенно лишенная каких бы то ни было членов, или наоборот.

– Ну и обсоси его, – презрительно проговорил Головко и отвернулся.

– Ишь какой! – возмущенно сказал Павел Амадей Саха. – А вот у него тут, между прочим, есть задний проход. Очень узкий и страстный.

Он развернул мужчину и развел обеими руками его резиновые ягодицы. Потом правой рукой он схватил за его нижнюю резиновую губу на безжизненном лице.

– А вот здесь у него рот. И превосходная смазка! – проговорил он обиженным тоном.

Головко одевался, не смотря ни на Саха, ни на его мужчину. Саха помолчал, пощелкал пальцами, потом вдруг повернулся, нагнулся, сиял штаны и показал жопу.

– Вот вам! – выкрикнул он, просовывая лицо между ног. – Идите в жопу!

После этого, он быстро подхватил своего резинового любовника и убежал.

– Ну и дуронька же этот Саха! – добродушно усмехнулся Головко, повернувшись к бассейну, где все еще плавал Жукаускас. – Друг мой! Пойдемте спать, пойдемте ляжем в прекрасную, мягкую великолепную постель. Давайте жить, давайте наслаждаться, давайте любить друг друга! Ведь мы в Якутии, и мы существуем. Вам нравится там плыть? Плывите, мое ближайшее существо, и вы откроете новый свет и мир.

Софрон Жукаускас застыл посреди бассейна. Он смотрел вверх, и руки его почти не двигались под водой.

– Я, кажется, что-то понял, – сказал он. – Может быть, это самое лучшее мгновенье.