Текст книги "Якутия"

Автор книги: Егор Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

И в этом мгновении, достойном сна, страшном и невероятном, холодеющая рука

Софрона Жукаускаса нащупала некое кольцо и дернула за него, как если бы что-то могло быть заключено в кольце.

Громкий шелест и шорох раздались немедленно; и тело было поддержано невидимыми расправляемыми крыльями и сохранено; и оно словно упало в подставляемую люльку, или гамак, и закачалось там, ублажаемое мягкой опорой, – так жук рождается из личинки, взлетая ввысь, так паук спускается на выделяемой собой паутине, так летучая рыба вновь ощущает ласковую упругую волну, возвращаясь в море после своего прыжка. Ласковый купол образовался наверху, как нежная граница хаотического мира, поставившая предел его необязательности и непроявленной размазанности. Это были словно любящие руки таинственного высшего друга, подхватившего того, кто падает, и убаюкивающие его, подвешивая на своих волшебных нитях. Мир вокруг принял зримые формы и был спасен от гибели прекрасной чашей, обращенной вниз. Невесомый ужас закончился, и наступило мягкое блаженство безопасной чудесной высоты; Софрон Жукаускас наконец посмотрел вниз и вверх, протянул перед собой руки и схватил держащие его стропы, согнул ноги в коленях и опустил их, и опять посмотрел вниз. Под ним была Якутия.

– Неужели я существую, – сказал Софрон.

Он летел посреди неба, и сверху распростерлась огромная сверкающая полотняная полусфера, надежная, как ангельская охрана, или эпоксидный клей; он был прямолетящим восторженным существом посреди голубого воздушного великолепия, принявшего его в свое возвышенное царственен блаженно улыбался, загадочно смотря на мир, существующий, словно огромная великая страна, и он желал ступить на ее волшебную мягкую почву и сделать свой божественный шаг.

Якутия находилась внизу, как подлинная страна, явленная в мире добра, прелести и красоты. Любовь была ее развлечением, река была ее достижением, звезда была ее горением, слава была ее наслаждением. Над ней царил Бог, и он падал и взлетал, уничтожаясь и являясь. Якутия сверху выглядела, как красавица, расстегивающая верхнюю пуговицу своего нежного одеяния, и была похожа на вершину холма, где сидят влюбленные, или на верх храма. Ее тайны горели огоньками, сокрытыми в пещерах и чащах, и не были различимы с высоты. Ее птицы летали в том же невероятном небе чуда, и почти не издавали звуков, храня величественную тишину горних смыслов. Ее хребты напоминали выброшенные на песок кишки какого-нибудь принесенного в жертву священного животного, и туман стоял над ними, словно пар. Ее леса были непричесанными, бескрайними и зелеными, как речные волны, отражающие хвойные заросли лиственниц и пихт; ее озера, будто кляксы на промокашке, или разбросанные дворником по тротуару льдины, беспорядочно сверкали повсюду, и ее пальмы были не видны.

Если оглядеть всю бесконечность Якутии из сияющей выси над Якутией, то сладостный ужас пронзит дух, словно святой меч. и предчувствие света заполонит душу, как прекрасное искушение. Рай мечты воплотится в цветок любви этой земли зари, и огонь красоты воссияет флагом небесного пламени. Яркая корона пышной власти царя вершин сверкнет в сладостной дали таинственным манящим сокровищем, дающим жизнь и славу; и путь в царство ослепительных глубин и истин откроется для всех, кто летает, и станет не нужен для всех, кто идет по пути. Скипетр счастья разрушит дверь очарования, и единственная страна сокроет в себе все, и имя будет произнесено.

Ее книги находились в ее склепах, и в них были написаны странные слова и нарисованы знаки могущества ее властителей, богов и душ, а ее недра хранили ее силу и ее драгоценности, незаметные с небес, и ее корабли были лучезарны, как улыбки детей святых. Когда великое существо снисходило с высот, вся страна раскрывалась ему навстречу, словно радостная ежиха, желающая накормить своих ежат, и она как будто вставала на одно колено перед тем, кто наверху, и была прекрасна,как отдающаяся женщина, тревожно-сладостно замершая на ложе в ожидании любовника. Якутия распахнула свои объятия, пахнущие нектаром, росой и снегом; и она была единственной из всего возможного. Ее воды текли в ней, как ее кровь, как ее магический сок, дающий смысл и созидающий реальность; ее морское величие, обращенное к другой стране, стало границей добра и зла и рубежом чудесного; ее восторженные старцы исповедовали ее нечеловеческую религию, молясь Богу и Богу; и ее водопады мерцали во тьме живительной влагой энергии и указывали дорогу победы.

Якутия сверху выглядела прекрасной, словно сказочный сон о волшебной стране, и казалось, что в ней таятся любые ответы и таинственные растения, и ореол любви сверкает над ней, как нимб. Все было в Якутии, все было для Якутии, Бог был в Якутии, и Бог был Якутией. Время замерло, не выдерживая ее величия, смерть стала невозможной, и шаг был сделан. Если страна оказывается внизу и ее земля объемлет собою весь ее мир, то ее цель торжествует и ее звезда возгорается, словно ее свеча, а ее будущее осеняет ее прошлое, будто корона, и ее история становится главной дорогой всей эры. Если народ не виден с высоты полета, и тайга заполняет бескрайний блистательный простор, значит, задача будет все-таки выполнена, и что-то окажется не случайным, и слова были произнесены не просто так. Если два раза говорится одно и то же, можно прислушаться к этим речам и сделать что-нибудь,или ничего. Имеющий руки держит парашютные стропы. И Якутия приближалась к Софрону, словно вожделенная отчизна, и прямо перед ним было прямое, рассекающее тайгу, шоссе.

Он летел, дрожа от холода и страха, опасаясь упасть на лиственницу и проткнуть себе тело ее острой веткой и закрыл глаза, чтобы не смотреть вниз. Потом он открыл глаза, инстинктивно начав дергать за стропы, чтобы как-то управлять своим полетом и не попасть на лиственницу, а попасть на шоссе. По шоссе никто не ехал, и по обеим его сторонам начинались бесконечные надоевшие таежные заросли. Софрон задрыгал ногами, пытаясь лететь точно над шоссе, и тяжело задышал, почувствовав вдруг неожиданный ветер, который начал сносить его влево.

– Да чтоб ты!.. – выкрикнул Софрон, и тут же этот ветер смолк.

Он сделал еще несколько движений, елозя и чуть ли не кувыркаясь в своем парашюте; шоссе приближалось, и тайга приближалась. Софрон поджал ноги, съежился, сжался в какой-то клубок, как-то крякнул, осознав конец полета, и вдруг неожиданно замечательно приземлился на обочину шоссе.

Тут же его куда-то понесло; захлопал парашют; он упал, его потащило вперед, словно он был привязан к дикой лошади и таким образом его казнили; он ободрал себе руку и щеку, хватаясь за травинки и цветки, чтобы остановиться, и потом, как-то изогнувшись и что-то отстегнув, он выскочил из этого парашюта и одновременно из своей куртки, и резво пробежал по инерции четыре шага вперед. Парашют улетел прочь, зацепился за дерево и опал, словно обмякшее умерщвленное тело,или сдувшаяся резиновая игрушка. Жукаускас добежал до него, схватил свою куртку и сумку, и одел куртку.

Он вышел на пустынное шоссе, посмотрел по сторонам, вернулся на обочину и сел на лежащий пол у разломанный красный кирпич, поджав ноги и положив руки на колени. Величественное успокоение вдруг снизошло на него, словно благодать; время как будто замерло и перестало течь; и когда раздался нарастающий тарахтящий звук и запахло бензином, Софрон Жукаускас неторопливо встал, поглядел вдаль и увидел приближающийся мотороллер.

Он поднял руку; мотороллер подъехал и остановился,

– Куда вам, что вам? – спросил длинный дружелюбный шофер в очках.

– Мне? – улыбаясь, переспросил Жукаускас. – Мне туда; я хочу в Якутск.

– Сколько? – быстро сказал шофер. – Я как раз еду в Якутск.

Софрон достал кошелек, вытащил оттуда скомканные рубли и рубляшники и протянул шоферу.

– Возьмите, тут...

– Вот это дело! – обрадованно воскликнул шофер, сгребая рубли. – Садись, я тебя домчу.

– Не сомневаюсь, – ответил Жукаускас, усаживаясь сзади и обхватывая руками его талию. – Поехали!

– Поехали! – весело проговорил шофер, ставя правую ногу на педаль.

– Неужели, после всех этих приключений, ужасов и восторгов я снова буду в Якутске?! – сказал Жукаускас, поворачивая голову направо. – Неужели я увижу эти маленькие небоскребы, жену, партию и глупых существ?!

Шофер крутанул ручку руля, изрыгая мощный моторный рев.

– Мне нравится все! – серьезно проговорил Жукаускас, бросив взгляд на свой парашют у дерева. – И ведь это еще не конец! И это еще не начало! Где же возможно царство, если страна столь прекрасна?

И он торжествующе захохотал, едва только мотороллер отправился в путь, а потом замолчал, и больше не издал ни звука за всю дорогу.

Заелдыз первый

Как путешествие по прекрасной широкой реке, как полет на парашюте, как драка в тайге, как танцы в сверкающем кафе, как надежда и скука, как вечное развлечение, – такой была улица, ведущая вперед, и по ней шагали ноги Софрона Жукаускаса – старшего инструктора Добровольного физкультурного Общества – и душа его любила весь мир и была готова вместить его ужасы и прелести.

Там, где кончался чахлый сквер, находился его дом, и вок-руг был Якутск, имеющий любое обличье. Он шел в этом Якутске, небоскребы переливались разноцветным блеском, великая Лена отражала крошечные пальмы и розовые флаги, и огромные толпы людей злобно шлялись повсюду, голодно рассматривая скудную продающуюся пищу, и ничего не курили, мрачно разглядывая друг друга. Вечная мерзлота, залегающая под тротуарами, совершенно не ощущалась, словно несуществующий мировой эфир. Тальник был пылен, как заработавшийся летний строитель, и буйно рос по обеим сторонам улицы, перемежаясь с крошечными ананасиками; фонтан не работал и не журчал, высохше замерев в углу площади, а над башней Саргыланы Великой, сказавшей однажды: <Якутия есть все>, возвышался трезубец.

Софрон шел мимо скособоченных изб, кривых гнилых заборов, помоек, труб и магазинов. Призраки киви мерещились повсюду, словно мечты о разноцветных коктейлях в изящных руках; звуки музыки доносились из знойных дворов, где сидели подростки в кепках и писали на стенах американские слова; желание жары было видно на лицах девушек песчаного пляжа, в воздухе которого роились тучи мошки; и легкость тончайшего белья, выставленного напоказ в витрине богатого магазина, напоминала сон о сладостной жизни высших существ. Розовые флаги утомляли своей вездесущностью и слегка походили на обилие нарумяненных разговаривающих лиц в одном месте; памятник Мычааху был тоже окрашен в розовый цвет и смотрелся совершенно по-дурацки среди опунций. Город состоял из домов, якутских <балаганов> и пустырей. Маленькие грязные речки, похожие на сточные канавы, текли рядом с проспектами, по которым ездили велосипеды, длинные автомобили и мопеды. Небольшие лошади скакали через улицы и поля, и их гривы развевались на ветру, как флажки на посольских машинах.

Якутия была настоящей страной, и город Якутск был ее истинным сердцем, ее центром, ее душой, ее славой. Здесь существовало все, что угодно, и каждая помойка скрывала целый мир. Софрон шел по его мостовым, его лугам, его набережным, его саваннам, и восторг чуда охватывал его, как внезапная любовь. Направо от него стоял длинный красивый пятиэтажный дом, а слева от него возвышался дом с большим подъездом и фонарями. Над подъездом был герб, изображавший двух мамонтов на задних лапах друг напротив друга, и над ними виднелась надпись:

REPEAT MUNDUS FIAT YAKUTIA

Это был дом Степана Айычыыылыйы, видного якутского купца, а сейчас здесь была биржа. Подъезд, ведущий в дом, напоминал о прелестях полутемного, сияющего синим светом, бассейна под звездным небом, и о дружбе, о вине, о мудрости и мягких креслах. Софрон посмотрел на подъезд, широко раскрывая глаза и сжимая кулаки, и слезы благодарности заклокотали у него внутри, словно чувство счастья, а невыразимая радостная грусть пронзила его, как стрела вдохновения. Он продолжил свой путь, наслаждаясь тем, что видел, и тем, что слышал, и прекрасные ощущения переполняли его, затопляя душу божественным блаженством и смыслом.

Люди озабоченно ходили по Якутску в поисках продуктов питания и различных товаров. На лотках были выставлены разноцветные банки сарделек и всевозможные книги. Мальчики, продающие кошельки из кожезаменителя, надрывно об этом кричали, размахивая руками. Живописные женщины с сумками толкались у входа в туалет и предлагали друг другу купить шоколадки, конфетки и спички. На деревянных ящиках стояли бутылки с водкой, и люди, продающие их, мрачно греди руки своим дыханием. Красивая девочка стояла рядом с деревом <ти> и продавала газету педерастов и лесбиянок. Огромные мосты висели перед Софроном, как лабиринты грез, или полярные просторы; сияющие киоски вставали справа и слева, словно воздушные дворцы, или скалы, или Ленские столбы. Все было, как всегда.

Жукаускас шел по родному городу, как плывущий корабль в любимом море, или же белоснежная птица, летящая над горой. Кто-то продавал брошюры, кто-то – мастику, кто-то пел песню, кто-то играл на народных инструментах. Запах вони был подлинным запахом жизни, и нужно было вдыхать и вдыхать его, цепенея от удовольствия, чтобы иметь право хоть на что-то. Предстоящий родной дом манил, как нераскрываемая тайна, или неизвестный ранее ответ, а аптека вдали напоминала тропическую звезду в небе тундры, и там, наверное, продавалось чудесное волшебное вещество, действительно что-то изменяющее и преображающее, и можно было не покупать его, потому что вокруг был великий Якутск.

Софрон сжимал свою сумку; презрительно смотрел исподлобья, ухмыляясь и сплевывая; вспоминал свои странствия, ощупывая грязь и пыль на своих штанах; и люди изумленно смотрели на него, расступаясь, и ничего не предлагали ему купить.

Слева стоял дом Семена Марга. Подъезд был красив; герба не было; ананасы, словно райские существа, росли в саду. Жукаускас подошел ближе и положил ладонь на стену этого дома, лучезарно улыбнувшись, как будто врач, узнающий температуру любимого больного. Из подъезда вышла большая серая собака и со страшной злостью стала на него лаять. Софрон послал ей воздушный поцелуй и пошел дальше.

Город Якутск, словно молекула, по своему определению обладающая свойствами какого-нибудь вещества, заключал в себе все самое лучшее и характерное для этой чудесной земли. Нищие были нескончаемы и восседали на своих тряпках через каждые несколько метров, как стоящие уличные фонари. Калеки выставляли напоказ свои искалеченные органы; старушки пытались камлать. Это путешествие хотелось длить и длить, но его конец был не менее великолепен, чем его начало. Чудесный Софрон Жукаускас, окинув великим взором пестроту пейзажей, существ, символов и строений, распростер свои руки перед сказочным городом у священной реки и увидел везде белый свет призрачных тайн, пронизывающий всю эту реальность и составляющий ее царственную магию и дух.

– Как я счастлив, – сказал он вслух, – что я родился здесь и вернулся сюда. Что может быть лучше путешествия по Якутии и возвращения в Якутск?! Ничего нет вне этих пределов, все есть внутри их.

Кто-то пристально посмотрел на него, кто-то повернул голову в его сторону, но Софрон, ни на что не обращая внимания, маршируя, подошел к подъезду своего дома и вошел в него.

Он медленно поднялся на третий этаж, стараясь нс шуметь, достал ключи, остановившись перед своей квартирой, и тихо открыл дверь,

В коридоре было темно; слышалась какая-то возня. Софрон, поставил сумку и прошел вперед; на миг задержавшись перед дверью в комнату, он протянул руку и резко распахнул ее.

Первое, что он увидел, была разобранная кровать и на ней огромная мужская жопа, которая с характерными звуками, напоминающими чмоканье и хруст, двигалась вниз-вверх, туда-сюда. От этой жопы отходили длинные ноги, испещренные толстыми венами, и их обнимали другие – белые и нежные – ноги. Наверх жопа продолжалась спиной, которую сжимали руки с длинными перламутрово-розовыми ногтями, с остервенением впивающимися в эту спину. И кто-то стонал, и кто-то тяжело вздыхал, охая. На тумбочке горела небольшая лампа, завешанная красными кружевными трусиками, и вся комната от этого светилась мягким красным светом.

– Кхе, – нарочито громко сказал Софрон, скрещивая руки на груди.

Обладатель спины и жопы испуганно вздрогнул и чуть не упал с кровати. Он повернул голову, не меняя своей позы, и злобно посмотрел на Жукаускаса.

– Чего это?.. – недовольно спросил он, опираясь на локоть.

– Павел Дробаха!.. – изумленно воскликнул Софрон, делая шаг вперед,

– Софочка! Любимый мой! – раздался пронзительный женский голос из-под Дробахи. – Ты вернулся!

Дробаха слез, Надя Жукаускас встала с кровати и радостно посмотрела на Софрона Жукаускаса.

– Наконец-то! Ты жив! Как я переживала! Выйди, пожалуйста, мы сейчас оденемся...

– Ах ты... – начал Софрон, но Надя его тут же визгливо перебила:

– Не надо! Ничего не надо! Я тебе все объясню! Не надо! Выйди на секундочку!

– Сука, блядь, – коротко произнес Софрон, повернулся кругом и вышел из комнаты.

За ним тут же с шумом захлопнулась дверь.

Софрон сел за кухонный стол, печально обхватил свою голову, всхлипнул и, дрожа, произнес:

– Вот так всегда...

Через несколько минут в кухню вошли Надя Жукаускас и Павел Дробаха. На Наде был полупрозрачный голубой пеньюар, под которым виднелись красные кружевные трусики и не было лифчика, а Павел был одет в разноцветную шелковую рубашку, розово-лиловый шейный платок, бежевые штаны, с большим количеством цветных нашивок, белые носки и черные туфли с серебристыми пряжками. На руке у него были изящные золотые часы со сверкающими брильянтами, или фианитами, вместо цифр, на пальце другой руки красовался массивный золотой перстень-печатка с изображением мамонта. Он был коротко подстрижен, гладко выбрит, румян, и пах каким-то прелестным одеколонным запахом, напоминающим горные жесткие травы, горьковатый медовый вкус ранней весны, или же свежее сладостное утро любви.

– Ну, здравствуй, – приветливо сказала Надя, садясь на табуретку. – С возвращением!

– Здравствуйте, – немного сухо, но доброжелательно проговорил Дробаха.

Софрон изумленно поднял голову, внимательно осмотрел их довольные лица и фигуры, завел свои подрагивающие руки за спину, открыл рот и вдруг завопил:

– Да вы что, издеваетесь надо мной, что ли!.. Как это так?! Я приезжаю домой из ужасной командировки, где происходило все, что угодно, открываю дверь, вижу, как моя жена ебется с чужим мужчиной, а они и ухом не ведут, как будто все так и нужно!.. Ах ты ж, стерва, сука, блядь, ты – прямо как сестра твоя, моя первая женушка! Ничего, гадина, допрыгаешься, доизменяешь, я уже не тот; я много чего пережил, прошел, и так этого не оставлю! А эта расфуфыренная гадина еще смеет со мной здороваться!.. Ну, твари, ну...

– Помолчите, Жукаускас, – негромко перебил его Дробаха.

Софрон осекся и замолчал, гневно посмотрев на Дробаху.

– Мы думали, вас уже нет в живых! Я собирался жениться на Наде, извините. Это все, что я могу сказать.

– Да, нам казалось, что ты – мертв, что ты – труп!! – остервенело выкрикнула Надя, закуривая коричневую сигарету. – От тебя же не было никаких известий! Тут, знаешь, что писали! Ну, прости меня, я уже собиралась замуж, а с Павлом Самсоновичем ты так не разговаривай, он сейчас – председатель нашего города и консул Якутии!

– Нс Якутии, а Свободноякутской Сажреспублики Урьян-Хай, – властным тоном поправил Дробаха. – Сокращенно <ССУХ>. Пока вы ездили, у нас произошли большие изменения: ЛДРПЯ пришла к власти.

– Да в жопу мне ваша ЛДРПЯ! – раздраженно воскликнул Софрон, ударяя кулаком по столу. – Из-за нее Абрам погиб, а эта гадина мне вообще, оказывается, постоянно изменяла. Но одного я убил, суку. Когда взорвали Алдан...

– Жукаускас, перестаньте, – строго сказал Дробаха. – Я очень рад, что вы вернулись, вы нам очень нужны, я хотел вас сделать Главным моим заместителем по спорту ССУХ, но вы должны серьезней относиться к происходящему. Обо всем, что вы увидели, напишите мне в отчете. После этого вам надо явиться на сбор и изложить все приятелем. ЛДРПЯ теперь – правящая партия. Советской Депии больше нет, мы расфигачили всех коммунистов, Якутия теперь – наша, отдельная, но надо двигаться дальше. И ваша задача ведь так и осталась невыполненной? Вы ведь не нашли последнего агента?

– Заелдыз, – сердито произнес Софрон и мрачно отвернулся.

– Как же давно я это ждала!.. – воскликнула Надя, усмехаясь. – Но ты прости меня, ты же не говорил мне ничего, если бы я знала, зачем ты едешь, я бы тебе сказала, что четвертый агент...

– Все правильно! – важно сказал Дробаха. – Он везде побывал, провел инспекцию. Нам доложит. Как, кстати, там наши представители на местах, осуществляют реформы?

– Да какие представители! – возмутился Жукаускас. – Алдан взорвали атомной бомбой, а Мирный вообще похож на Америку!..

– Вот! – обрадовался Дробаха. – Америка-то нам и нужна с Канадой! Задача-то остается прежней! А вы ее воплощаете! Такие люди, как вы – герои! И ваш Абрам! Я назову в его честь площадь, улицу, школу!

– Он говорил, что его выгравируют на рублейчике... – грустно заметил Софрон.

– У нас будут не рублейчики, а рублюзники, от американского глагола <чае> – использовать, польза!.. Можно вспомнить старославянские <юс малый>, <юс большой>...

– Еще тормозят <юзом>... – вставила Надя, затягиваясь своей сигаретой.

– Вот-вот! – восторженно воскликнул Дробаха. – Как же с вами хорошо, друзья, но пора и за дела браться... Уезжаю я, шофер меня внизу ждет. Жукаускас, завтра к дсвяти я жду вас с отчетом в Доме Правительства, в конференц-зале. Отчет передадите мне, а уж приятелям расскажите о вашей поездке. Только из-за конспирации не называйте настоящие города и имена, говорите другие. Например, вместо <река Амга> говорите: <река Оленек> и тому подобное. Ну а уж мне напишите все в точности! Я награжу вас орденом, и дам вам премию. Елену Яновну вашу выгнали за противоположные взгляды, ну а вам мы обязательно найдем местечко. Рад вас увидеть живым!

Дробаха широко улыбнулся, потом засунул руку в карман и вытащил большое красное яблоко.

– Держите, соратник мой! – сказал он весело. – Покушайте; вам сейчас витамины – ой, как нужны!..

– Пока, Паша, – мягко сказала Надя, облизываясь.

Дробаха сделал строгое лицо и собрался уходить. Софрон пораженно посмотрел на него, потом встал и расправил плечи.

– И ты что, вот так прямо и уйдешь, гад?! – угрожающе спросил он.

– Вы чего это? – укоризненно проговорил Дробаха. – Мы же вам объяснили...

– И ты так и уйдешь, вонючка?! – с пафосом повторил Жукаускас, пытаясь принять какую-то восточную борцовскую стойку.

– Софочка, прекрати! – осудительно воскликнула Надя.

– Не называй меня так! Жаль, я забыл свой автомат! Давай-ка драться! Я сейчас убью тебя!

Дробаха хмыкнул, жалостливо оглядел Софрона и достал из внутреннего кармана сигарету и маленькую золотую зажигалку.

– Вы ведете себя, как пацан, Жукаускас, – сказал он, закуривая. – Я ведь могу и разозлиться. И что это за куриные ужимки... И это вы хотите изобразить мне – черному поясу по каратэ, мастеру кун-фу, у-шу, пу-пу, якутской борьбы <жэ>, самбо? Просто смешно! Перестаньте, вы устали, у вас больное воображение, ничего я с вашей женой не делал. Мы думали, что вас подстрелили, а я собирался ей сказать, что она мне нравится. Тут-то вы и появились! И очень хорошо, что появились, в последний раз повторяю: я очень рад, что вы вернулись живым и здоровым. Но, простите, как я должен реагировать на угрозу убийства консула

ССУХ? Ведь это же уголовщина, да еще со свидетелями... Ай-яй-яй... Ладно, будем считать, что я ничего не слышал. Завтра жду вас в девять.

Дробаха послал Наде воздушный поцелуй, вежливо улыбнулся и ушел.

Софрон Жукаускас замер в нелепой позе, обалдело раскрыв рот и тупо смотря перед собой. Послышался звук захлопываемой входной двери.

– Ну, что ты рот раскрыл? – насмешливо спросила Надя, туша сигарету в большой хрустальной пепельнице. – Вафли-то не летают!

Софрон тут же вздрогнул, встрепенулся и сел.

– Ну, здравствуй, что ли, муженек мой... – ласково сказала Надя, протягивая руку. – Ну, извини меня, я действительно думала, что тебя больше нет!

– Здравствуй, – жалобно ответил Софрон, пожимая руку жены. – Ты думала, я умер?

– Ну конечно! Мне было так горько! Я сходила с ума! Ужас! А тут еще победа! Все радовались! Паша меня утешил...

– Не будем об этом, – тихо сказал Софрои.

– Хорошо.

– Послушай! – вдруг выпалил Софрон. – Но ты же трахалась с Ефимом Ылдя, третьим агентом из Алдана, ведь я его убил прикладом, ведь я...

– Ылдя? – презрительно переспросила Надя, косо посмотрев на Софрона.

–Да!

– Ылдя? – еще раз переспросила Надя, как бы пытаясь что-то вспомнить.

– Да!

– Ах, Ылдя... Такой юркий... мудачок... Так щурится... Смешной такой... И ты что, мог поверить, что... я... с ним?!

– Так он же сказал мне! – отчаянно воскликнул Софрон. – Перед смертью!

Надя надменно хмыкнула и четко произнесла:

– Ложь!

– Ложь?.. – с надеждой сказал Жукаускас.

– Ну конечно, ложь!.. Да, он приставал ко мне, но я над ним посмеялась и послала его... Ты что, думаешь, я могу спать с каким-то... Ылдя?... Он, наверное, разозлился и тебе наговорил... Но это бред же какой-то: я и... Ылдя!

Жукаускас преданно поглядел Наде в глаза и тихо спросил:

– Это правда?

– Ну конечно!

– И ты действительно?..

– Ну да! Как ты мог подумать, что этот Ылдя...

– А я убил его!

– Ты же у меня настоящий мужчина! – улыбнувшись, сказала Надя. – Ты, наверное, и на войне был, и полком командовал, и по воздуху летал!

– Да, да... – радостным тоном прошептал Софрон, потом вдруг встал со своего стула, упал на колени, дополз до Нади, обнял ее ноги и заскулил:

– Ну, прости меня, пожалуйста, ну, прости... Я не поверил тебе, я усомнился, я думал, что ты... Я так тебя оскорбил, наговорил... А ты, оказывается, страдала, переживала, и Дроба-ха... Павел Самсонович... Он теперь никогда не простит меня?

– Я его попрошу, – сказала Надя, гладя Софрона по голове. – Все будет хорошо. Ты напишешь отчет, расскажешь все, и он забудет.

– Правда? – рыдая, произнес Жукаускас. – А ты... простишь меня?

– Прощу, любимый мой. Ведь ты так намучился, похудел...

– Я не ел с позавчерашнего дня! – гордо заявил Жукаускас.

– Да, да...

– А можно, мы будем сегодня с тобой... Заниматься. Можно ведь? Я так хочу...

– Глупенький ты мой, – сказала Надя. – Мне сегодня нельзя. Тебе надо писать отчет. Ведь это очень важный отчет! А еду я тебе приготовлю. Хочешь яичницу?

– Хочу! – весело воскликнул Софрон, вставая. – Я пойду мыться и чистить зубы, а ты приготовишь мне ужин. И мы будем сидеть, смотреть в окно, разговаривать и мечтать. И чудо осуществится прямо здесь, и ты будешь прекрасна и загадочна, словно волшебный образ высшей красавицы,а я буду рядом с тобой. И это будет так, и все будет здесь. Ты согласна?!

– Да! – ответила Надя.

– Как я счастлив! – сказал Софрон и вошел в душ.