Текст книги "Якутия"

Автор книги: Егор Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Онгонча четвертая

И Алдан возник вместе с розовым рассветом, и был похож на сыромятную скрипучую кожу погонного кнута, или на горсть квадратных якутских балаганов, устремленных в Верхний Мир, где скисающее молоко мироздания образует лунно-блеклую кожу мечущегося по льду чучуны, который ищет чум и другой народ. Город сиял древностью и роэовостьвд, словно свежесрубленная коновязь, окунутая в кумыс. Заря бездоннопусто светилась над ним, представляя из себя несуществующий божественный колпак над мерзлотным простором запыленных золотоносных тальников. Жилища звенели горловым восторгом воскресшего мамонта и хранили в себе тайну лихих камланий и вымирающих оленей. Национальные бусинки на одеждах красавиц поблескивали, будто красная икра под огромной люстрой волшебного светлого ресторана; лошадиные хвосты как будто бы были везде. Дух северной черноты царил в образе этой атмосферы, но это был юг севера, и он словно резал саблей путаную паутину околополярности, которая, как паразит, словно пыталась высосать соки из зрелой мужественности таежной зоны. Проспекты, отсутствие небоскребов и округлых линий бросалось в глаза; в пальмах было нечто саблезубое и будто бы настоящее; и чудесные зимние сладкие плоды росли здесь у балаганов, и люди в розовых одеждах с удовольствием срывали их со стеблей. Храмы Юрючг Айыы Тойона стояли, натянув свою расписанную кожу, как корабль на якоре, в огромный парус которого дует попутный ветер. Шоссе, словно Млечный Путь Среднего Мира, шло прямо и не сворачивало назад.

Алдан был желтым огоньком засады в мечте о золотом веке, вторым или третьим пришествием аборигена в собственный утерянный мир, строганиной чудес на пылающем морозе любви, обращением в истинную белую веру, спасающую и золото, и моржа, тетивой страны. Он потрясал своими скалами, своей незыблемой старостью, развалинами своих школ и воинственностью своих деревьев. Все розовело вокруг; и люди были одеты в розовое, и розовый флаг развевался над большим белым балаганом. Розовый был тайным цветом Якутии, ее любовью, ее надеждой. Розовым цветом красилась Саргылана Великая; розовым блеском горел утренний Алдан.

Копья и мечи пулеметов охраняли въезд и вход в этот великий пригородный город, где мясо варили на улицах, и где в лесу не стреляли куликов. Танки с якутскими знаками напоминали пушистую водочную стылость туманных зимних сумерек, или же кобылиную улыбку отдыхающего бойца. Город был самой историей, состоящей из крови, гнева и счастья; он как будто бы имел сухожилия, скрепляющие его мрачный живой остов; в нем хотелось бороться за него и побеждать, и убивать; и дети здесь были омерзительнокрепки и широконоги, и бегали повсюду, ничего не боясь и визжа какие-то военные звуки.

Энергия золотой древности пульсировала тайным током в каждой частице алданской, в каждом добывающем драгоценность механизме, в личиках милых девочек. Неотмытость была очарованием, зовущим к себе. Таежные абрикосы трогательно выглядывали из-под пней; бананчики свисали с кустиков, как какие-то забавные стручки. Вонь сортиров мешалась с сочным запахом пота солдат в многочисленных палаточных казармах; якутские рабочие степенно шли на фабрику. Но везде были дозоры, розовые флаги, танкетки и зенитки.

Они ехали по шоссе в автобусе, сопровождаемом двумя небольшими грузовиками, и в нем лежал мертвый Абрам Головко, убитый находящимся там же Ильей Ырыа, и Софрон Жукаускас сидел на сидении и буквально сходил с ума от горя и тоски.

– Я отомщу за тебя, мой добрый друг!.. – сказал он сквозь слезы и стукнул кулаком по своему колену.

– Сейчас, если можно, – попросил лежащий на полу окровавленный Ырыа.

Жукаускас бросил на него взгляд, полный высокого гнева и отвернулся к окну. Он посмотрел на Алдан, и ему не понравился Алдан.

– Вот жуть, дрянь! – воскликнул он. – И я здесь – один!! И такое страшное отдаление, и такая гнусная реальность! О, мой милый!..

– Заткнись! – приказал один из людей в розовом с автоматом. – Нам и так из-за вас грозит порка, а то чего похуже.

– Это ты заснул! – крикнул второй в розовом.

– Нет, ты!

– Нет, ты!

– Это он заснул!! – проорал первый, обращаясь к Ырыа.

– Я мог бы вас убить, – сказал тот, – но я...

Он не договорил, потому что тут же получил прикладом в челюсть. Автобус остановился около большого белого балагана. Вокруг царило множество людей в розовом с автоматами наготове. Шофер обернулся, укоризненно посмотрел в салон и сказал:

– Ну, приехали, идите, докладывайте...

– Я буду докладывать! – воскликнул он.

– Нет, я!

– Нет, я!

– Пойдем вместе.

– Хорошо, пойдем.

Они вышли из автобуса, подбежали к балагану, остановились на какое-то время, а потом быстро зашли внутрь. Ырыа хрипел у себя на автобусном полу. Жукаускас посмотрел на водителя и когда он отвернулся, быстро ударил Илью ладонью по щеке.

– Вот тебе! – прошептал он.

– Вуныса... – издал из себя Ырыа. – Куры.

Неожиданно в автобус зашло четыре человека в розовом.

– Пошли к царю! – приказал один. – Труп можно оставить здесь.

– Его тоже нужно взять! – возразил другой.

– Ну и неси его. А ты вставай, гнида, и ты, завязанный.

Жукаускас поднялся, печально посмотрел на начинающего коченеть Головко, и вышел из автобуса. За ним двое вели Ырыа, Остальные волоком вытащили труп Абрама.

И они все вошли в большое квадратное помещение, в углу которого в кресле сидел высокий якут с черными усами. Он был одет в розовый костюм с золотыми блестками. На пальце у него посверкивало маленькое золотое колечко, а в одном ухе висела большая золотая серьга. Там же находились четверо вооруженных воинов с бесстрастными лицами и два перепуганных конвоира из автобуса.

Жукаускас встал слева, Ырыа поставили на колени около него, а рядом положили труп. Все замерли.

– Ну?! – жестко спросил якут, сидящий на стуле.

– Я... убил его! -гордо прошамкал Ырыа.

– Это мне уже доложили. Кстати, представлюсь: я – царь Якутии Софрон Первый, князь Алдана, хан

Томмота. Ну, Томмот мы, правда, еще не взяли. Я также повелитель реки Алдан. Мы ведем войну с русскими, советско-депскими, тунгусскими войсками, поскольку считаем, что Якутия принадлежит акутам. Вначале мы были комитетом <Ысыах>, а теперь мы настоящая якутская армия и настоящее якутское государство. Для якутов!! Мне кажется, великий народ заслуживает этого.

– Да, конечно... – пролепетал Софрон.

– Помолчите, здесь я говорю. Я просто хочу всем попадающим к нам изложить о нас все. Чтобы не было никаких неясностей. Потом говорить будете вы. Понятно?

– Ясненько, – ответил Софрон.

– Вот и хорошо. Прежде всего, Якутия есть подлинная страна, существующая в мире, полном любви, изумительности и зла. Она таит в себе тайны и пустоту, обратимую в любое откровение этого света, который присутствует здесь, как неизбежность, или сущая красота, прекрасная, словно смысл чудес. Но в Якутии есть народ: якуты, то есть саха, или уранхай, в конце концов!! Он появился под ярчайшим якутским солнцем в незапамятные времена; его родил сам Эллэй со своей книгой, который по стружкам пришел вверх по реке и женился на дурнушке, мочившейся с пеной. И был Тыгын – поедатель детей, убийца хоринцев, царь Якутии, полубог звезд, и был Ленин – лысенький вонючка, обхезавший саха. Это из-за него, во многом, и из-за Советской Депии наш народ захирел, начал вырождаться и терять свою истинную энергию зверской могучей Природы. И теперь мы словно засунуты в попочку этого непонятного гособразования, а многие даже и не знают о нас и путают нас с мерзкими тунгусами, или удэгэ. Но мы – великие; мы – солнечные; мы – свежие, светлые; мы – цимес планеты, короли севера, зерно расы!! Мы – не какиенибудь тофалары, не захудалые белорусы!.. И поэтому мы сказали: хватит. Разве это справедливо?! Хватит сосать нашу землю, испытывать нашу стойкость, ковырять наши алмазы, копать наше золото. Долой пришельцев, бичей, бродяг, лимитчиков, пьянь, рвань. Они корежат нашу великую якутскую землю, гадят в наши прекрасные якутские реки, грязнят наше древнее якутское море, засирают наши чудесные якутские пальмы. В основном, это русские, но и украинцы тоже. И армян этих носатых сколько!.. А тунгусы проклятые, которых мы давно еще выгнали отсюда, как расплодились?! Я думаю, вы с ними уже познакомились.

– Ох... – проговорил Софрон.

– Да. И нам кажется, что надо их всех срочно выпереть куда-нибудь в задницу, и жить своим народом в своей гениальной стране. И у нас тогда все-все будет, ведь у нас же все есть!.. Тунгусов надо засунуть на крайний север, чтобы их сковало льдами и продуло разной там пургой, русских на хер, а армян вообще вон, хоть в унитаз. Я их не люблю. В Якутии должны жить только якуты; и так уже много попили всякие переселенцы из наших чистых вечномерзлотных вод, и много уже истратили эти скоты наших волшебных богатейших изысканных руд. Об этом еще Кулаковский предупреждал, еще Мычаах писал: <Да идите вы все!..> Так вот, наконец, этот момент настал. Они должны все уйти; мы – бывший комитет <Ысыах>, который начинал, как вполне парламентская импотентская партеечка, сейчас представляем собой всю Якутию, всех якутов и ее армию. И я ее царь, и буду биться за то, чтобы изгнать все не-якутское из Якутии. А как вы сами знаете, вне Якутии – вонь, мрак, носовой скрежет и грусть. Ну и черт с ними со всеми, мы их не звали, не приглашали, не хотели.

– А если кто-нибудь захочет остаться с вами? – спросил Софрон с заинтересованным видом.

– Как якут? – спросил царь.

– Ну... как это – как якут? А если он не якут от рождения?

– Ах, вот вы о чем! – улыбнулся царь. – Это можно сделать. Пластическая операция, потом плотное изучение языка, включение в себя подлинно якутского духа, изменение психики по якутскому типу, безмерная любовь к Якутии, вера в Юрюнг Айыы Тойона, и, может быть, у вас получится. Мы об этом поговорим позже, а сейчас, когда я вам кое-что рассказал, я хотел бы расспросить вас. Прежде всего, хотелось бы узнать у этого наглого побитого типа, зачем же он умертвил столь выдающийся человеческий экземпляр, сейчас в виде трупа лежащий перед нами?!

– Это – мой друг Головко!.. – воскликнул Жукаускас и заплакал.

– Понимаю, понимаю, – мягко сказал царь. – Ну, зачем вы это сделали? Мне даже просто любопытно.

Ехали ведь в автобусе...

– Я – поэт! – немедленно заявил Ырыа, гордо подняв голову. – Это – мое искусство!

– Убивать?

– Я не убивал! Я ехал сюда воспевать якутскую войну. Я сам придумал дрсвнеякутский и пишу на нем стихи, например: <Кунака пасюся>, или <Арона вука>. Но мне мало, я хочу истинного творения, которое стоит жизни, судьбы, и потрясает на самом деле, а не просто как-то там эстетически, или этически. Вот – мое стихотворение. И вы – мои читатели, слушатели, зрители; вы не можете больше от меня отмахнуться, вы теперь не скажете, что это все дрянь, ерунда, чушь! Это – искусство, а не убийство. И кусысы, понятно?!

– Непонятно, – сказал царь, – просто маразм какой-то. Ты человека убил, а сейчас какую-то дуру гонишь. Искусство, говоришь? Я ничего в этом не понимаю, но искусство, по-моему, прежде всего, воспевает прекрасное, как олонхо, онгончи, или узорчатые сэргэ... А ты убил! Ладно, если не хочешь говорить, мы тебе поможем. У нас есть припеточки, муськи. Отвечай правду, ясненько?!

– Да он не врет, – вдруг вмешался Жукаускас, – он просто трехнутый, сумасшедший. Вы посмотрите на него: разве это нормальное существо? И все эти кусысы-мусысы.

– Арасюк! – крикнул Ырыа.

– Вот-вот.

– Ты в самом деле ущербен в мозгах? – тихо спросил царь.

–Я – поэт!!! – вскричал Ырыа. – Я пишу стихи! Этот трупик – мое стихотворение!!! И кусысы!!!

Делайте со мной, что хотите, все равно мжа, шубища, казяса! Жну!

– Похоже на то, – согласился царь. – Дебил какой-то. Ну что ж, я – не психиатр, время военное, убийство совершено, надо наказывать. Придется его распять.

– Какой кайф! – воскликнул Ырыа.

– Да, он точно сдвинутый, – убежденно сказал царь Софрон. – Так бы его, конечно, надо было заключить в непроницаемую камеру для дураков и содержать, пока не околеет...

– Какой кайф! – воскликнул Ырыа.

Царь подошел к Илье и заинтересованно посмотрел в его открытое добродушное лицо.

– Ты что, в самом деле мудачок, или прикидываешься? Мы же не шутим. Мы распинаем тебя, понятно?! Прибиваем гвоздиками твои руки-ноги, крест встает, и...

– Какой кайф! – воскликнул Ырыа.

– Уберите его! – злобно приказал царь. – Он мне уже надоел. Заладил одно и то же. Наденьте на него чернявый венок, поколошматьте дубинушками по лопаткам и распните. И труп этот тоже отсюда уберите и закопайте его. А мы сейчас займемся допросом этого интересного человечка, оставшегося в живых.

– Слушаюсь! – завопил один человек в розовом.

– Слушаюсь! – закричал другой человек в розовом.

Они схватили ухмыляющегося Ырыа за связанные руки и увели. Илья при этом отбивал чечетку и радостно кричал: <Манана, манана!> <Искусство – это все!> Два оставшихся человека в розовом быстро вынесли труп Абрама Головко за дверь и затем вернулись. Царь улыбнулся, достал трубку с длинным металлическим мундштуком, набил ее какой-то сизой травой и закурил. Потом он посмотрел направо и увидел уныло стоящих автобусных конвоиров, которые испуганно смотрели в пол и не говорили ничего.

– А! – предвкушение заявил царь, выпуская в их сторону клубы зеленоватого пряного дыма. – Вот с кем еще надо разобраться!

Люди в розовом, относившие труп, щелкнули каблуками и взвели затворы своих автоматов. Конвоиры вздрогнули, один из них уронил себе на колено слезу.

– Мы случайно, мы не знали, это ведь какой-то маразм, зачем он убил!.. – запричитал конвоир, протянув свои руки в сторону злорадно курящего царя.

– Почему вы заснули?! – спросил он.

– Мы... мы виноваты... мы устали... Напряжение, сила, сопротивление...

– Ах, вот оно что... – издевательски проговорил царь.

– Мы... Извините... Мы дальнейшей службой оправдаем... Смоем... И нас смоет... Виноваты... Но мы – якуты...

– Ха! – воскликнул царь. – Они мне еще будут говорить! По сто палок в копчик каждому! Ясно?

– Да-да! – хором отчеканили два человека в розовом, подошли к конвоирам и стали утаскивать их за дверь.

– Нет! Нет! – в ужасе кричали те, пытаясь сопротивляться, но после нескольких ударов прикладами в скулы и бедра, заткнулись и подчинились. Люди в розовом, отведя их, немедленно вернулись и встали слева от царя, который сейчас весело рассматривал оцепеневшего Жукаускаса, стоящего напротив.

– Итак, ты остался один. Как тебя зовут?

– Софрон Жукаускас, – четко отвечал Софрон Жукаускас.

– Куда вы ехали?

– В Алдан.

– Что вам нужно в Алдане?

– Мы ехали к другу.

– К какому?

Софрон задумался. Сложный миг разнообразия возможных уловок, ускользаний и хитростей предстал перед ним, словно божественный лес перед путешественником в чудесной стране. Неизвестно было, что делать, и имел ли смысл риск, и была ли нужна ложь, и возможно ли было все, что угодно, и оставалась ли цель и задача. Ведь все утекло, протекло и изменилось так быстро и неотвратимо, что, возможно, изначальная радужность веселого предприятия уже растаяла и обратилась в мутную жидкость новой обыденности, гае нечто вершилось и закончилось; а может быть, все было не так. Но этот миг был истинно прекрасен и волнующ, как мягкий белый цветок у щеки прелестного существа, чья улыбка похожа на смех, – и, наверное, было все равно, существовал ли смысл этого мига, или важно было только некое преображенное присутствие его; ведь происходящее являлось предощущением провала в предательство, или в успех, и все дальнейшее в любом случае могло быть только неприятной деградацией этого великого состояния, или же его счастливой заменой на нечто неожиданно столь же блистательное и волшебное. Неизвестность царствовала сейчас, как дух осени, пронизывающий осеннюю рощу. Наступило счастье, словно откровение, озаряющее свободу. И истинное понимание победы затмило все, как чудный чертог.

– Его зовут Ефим Ылдя, – сказал Софрон. Царь удивленно поднял глаза и воскликнул:

– Вот ты и раскололся, приятель! Меня зовут Ефим Ылдя, понимаешь меня! И больше таких в Алдане нету, а я тебя первый раз вижу, дружок! Ну а то, что я – Софрон Первый, то это, сам понимаешь, духовное имя.

– Ефим Ылдя? – обескураженно переспросил Софрон.

– Ефим Ылдя!

– Духовное имя?

– Духовное имя!

– Вас зовут Ефим Ылдя?

– Меня зовут Ефим Ылдя! – смеясь, повторил царь и чмокнул, целуя воздух.

Жукаускас помолчал, нерешительно замер, потом вдруг резко поднял руки вверх, сделал шаг вперед и крикнул:

– Заелдыз!

Царь отшатнулся, будто его ужалили в нос. Он побледнел, посмотрел по сторонам, положил свою трубку на подлокотник кресла и сел в него.

– Оставьте нас наедине, – приказал он.

Онгонча пятая

Они сидели друг напротив друга, смотрели вниз и молчали. Софрон уселся на корточках прямо перед креслом Ылдя и постукивал пальцами по полу. Где-то вдали слышалась стрельба и крики; неразборчивые приказы сливались со звуками марширующих ботинок.

– Итак, ты из ЛДРПЯ, – сказал Ефим.

– Да, – согласился Софрон. – А вы – третий агент?

– Третий? – изумленно спросил Ылдя. – Что это еще значит?

– Третий агент в цепочке, связующей нас с Америкой и Канадой.

– Ах, вот ты о чем!.. – расхохотался Ылдя, хлопая себя ладонями по груди. – А я уже забыл всю эту муть. Да, как же, как же – туннель под полюсом, ананасы и улыбки!.. Тьфу! Тебя Ваня прислал, а?! Зачем я понадобился?

– Но вы же... – удивленно начал Жукаускас.

– Да все это муть. Я – царь Якутии, вот кто я. А то, что я влез в вашу смешную партейку, так это давно и по пьяни. Тебя Ваня прислал?

– Какой еще Ваня?!

– Ну, Павел Амадей Саха, как он себя сейчас называет, педрила этот мирненский. Отвечай, он тебя заслал?! И чего ему надо?

– Да нет... – быстро залепетал Жукаускас. – Мы из Якутска, я и Головко... – Софрон заплакал. – У нас задание... У нас ведь цепочка по всем городам... Для конспирации... А последний агент у океана... Он связан напрямую с Америкой... Или с Канадой... И он пропал – вы же сами это знаете, Павел Амадей нам говорил!.. И мы выясняем... Инспекция... Вот мы и приехали... А Абрама убил этот злостный поэт... А я здесь...

– Да перестань ты ныть! – сказал Ылдя:

– Вы же наш, как же так!.. – рыдая, проговорил Жукаускас. – Почему вы – царь, почему вы – якут? А как же будущее, цель, свет, тепло, истинные баобабы?! Дробаха говорил, что все агенты – нормальные, настоящие. И Саха...

– Заткни свою слезу! – раздраженно воскликнул Ылдя. – Ты прямо как доченька. Я что-то такое помню, но смутно. Я думал, что это шутка, ведь это же маразм! Туннель, киви, абрикосы, небоскребы... Какая на хср Америка, когда у нас сплошная мерзлая стылость и рухлядь! Да, мы бухали с этим педиком в Мирном, он все лез, а я ему в торец давал, а потом он нажрался совсем, блевал в кафетерии, и начал мне рассказывать про свою партию, про отделение от Депии, про полюс, про солнечную жизнь. Я подумал, что он гебист, сука, но тогда уже все равно было, и я сказал: <Замочись! В шмат!> Он говорит: теперь ты наш член, а я ему: соси свой собственный член, а он мне: ты агент, ты ведь из Алдана, а я ему: я из Намцев. Понятно, как все это было?!

– Нет, – честно ответил Софрон. – Как же он мог, как же вы согласились, когда же это все...

– Когда Депия Советская начала переживать закат!.. – нараспев проговорил Ылдя. – Не помню. Я собирался в Алдан за золотом, приехал, тут началась всяческая буза, мы создали комитет <Ысыах>, я стал саха-председателсм, потом выперли всех русских, коммунистов, хохлов и армян и создали саха-армивд. Я думаю, что в Коми есть коми-армия. Депия в результате так и закончилась, или нет, мне плевать, а мы боремся за нашу собственную власть.

– А как же Саха?

– Армия? – быстро спросил Ефим.

– Нет, Павел Амадей!

– Ху-ху, – засмеялся царь, – этот гнойный гомосексуал, пьяный в дупелицу, сказал мне: будешь нашим агентом. Я: на хера мне это? Он опять: продаемся в Америку, выращиваем какао, делаем попкорн и занимаемся утренней пробежкой. Я: да в задницу! Он: я тебе плачу. И сунул мне какие-то не такие уж маленькие рубли. Я: другое дело, что надо? Потом я задумался, откуда у этого вонючки однополого деньги, видно, дурачок, алмаз спиздил. Он: наймешь другого агента и будешь ему передавать все в точности; в суть не вникай, это наша связь с Америкой и с Канадой. Установим цепь, последний агент у океана свяжется. с американцами и с канадцами. В общем, такой вот маразм. Пароль, если что, <заслдыз>. Я подумал и сказал: да на здоровье, какая мне разница! Я на самом деле обожаю все эти шпионские бреды и политическую муть. И самое смешное, что я действительно нашел агента и передавал какую-то шифрованную чепуху – прямо детский сад!.. Ну а потом, конечно, пошли уже другие дела, и я это все послал. Ваня, правда, до сих пор иногда звонит и шлет всякие глупейшие телеграммы, типа <Выслал килограмм урюка больному дяде подтверди получение>, но мне уже совсем не до того. Я приказал, чтобы на звонки из Мирного вообще не отвечали. Вот так-то вот. А тут вдруг ты: <заелдыз>! Что, в самом деле есть эта партеечка? А деньги-то я давно размотал. Да мне и плевать.

– А где следующий агент? – бесстрастно спросил Жукаускас.

Ылдя внимательно посмотрел на него, усмехнулся и подмигнул.

– Ну ты – шустрый парень!.. Ты что, не понял, кто я такой? Я, конечно же, срать хотел на ваше смехотворное объединение, но мало ли что... Ни про каких агентов я тебе не расскажу. Еще чего! Вдруг, это нам как-то навредит, хотя бы и в отдаленном будущем? А то будешь потом трезвонить, что царь Софрон Первый – агент какой-то ЛДРПЯ... Лучше вообще тебя убить на всякий случай.

– Я никому... – воскликнул Софрон, но Ефим его перебил:

– Молчать! Это уж я решу. Сейчас время такое, сам понимаешь, главное, как еще когда-то говорил эта падла Ленин, кто кого. Или мы, или нас. Если мы – то еще неизвестно, что из всего этого получится. Может, в результате будет какое-нибудь ханство Пук-Пук со столицей в Тикси, мне все равно, главное, чтобы я был ханом. Если я не буду> то кто-то другой будет, вот это и есть главное, а не какие-нибудь там великие цели и высшие задачи. Поэтому, я тебе ничего не скажу, и еще подумаю, что с тобой делать!

– Но вы же сами говорили: Якутия, якуты, справедливость...

– Да говно все это! – весело рявкнул царь. – Никаких стран нет, есть только пистолеты, ракеты, мышцы.

Какая разница, комитет <Ысыах>, или <Писиах>; <Якутия>, или <Якотия>? Называйся хоть <пись-пись>, но имей бомбочку. Язык – говно, он вообще постоянно меняется, метафизика – тоже говно, религия – тоже.

И Бог – говно, хоть мы ему и молимся. Все это для собственной убедительности придумано, чтобы не стыдно было солдатику отдать свое здоровье, или жизнь за меня. Но на самом деле он все понимает. Есть просто абстрактная земля, почва, можешь ее и взять и понюхать, и ты поймешь, что она пахнет говном. А потом можешь назвать ее Якутией, Эвенкией, или вообще Кусысы. И объявить своей. В этом все и дело. Главное, что ты объявил се своей. И ты что, думаешь, я – такой великий якут? Да их вообще не существует, это просто какие-то отколовшиеся тувинцы. Ну, если ты сейчас оскорбишь мою национальную гордость, я конечно же буду страшно возмущен и так далее, но это ведь – кровь, бессознательное, это как если мне на ногу наступят, я сразу же машинально дам в харю.

– Так это вы разорвали цепочку?! – сокрушенно сказал Софрон.

– Не знаю. Мне надоели эти игрушки, я занимаюсь важным наиприятнейшим делом. В конце концов, я – царь, блин!

– Это вы передали, что это последний агент пропал?! А что с ним на самом деле?

– Да что ты прицепился ко мне! – сердито воскликнул Ефим Ылдя. – Я не помню! Кажется, этот последний на самом деле пропал. А может, я передал. Хрен его знает. Мне сейчас не до этого.

– Ну скажите, пожалуйста, имя и местонахождение следующего агента... – гнусаво попросил Софрон.

– Заткнись! Сейчас получишь в копчик!..

В это время в дверь громко постучали.

– Войдите! – приказал Ылдя и шепнул Софрону: – Встань.

Жукаускас резко вскочил, дверь распахнулась и вошел человек в розовой форме с пистолетом.

– Ваше величие, – сказал он, – чрезвычайное известие!

– Слушаю.

– Отряд русских оккупантов Ильи Мышки захватили драгу, которая добывает золото. Они отбили атаку советско-депского весьма ограниченного контингента, большая часть которого перешла на их сторону, и уже объявили все наше золото принадлежащим России.

– Вот гады... – выпалил царь.

– Что будем делать?

– Как что, болван, овца!.. Вперед, в бой, тревога! Собирай все войско на молебен и – сражаться! Мы отобьем у них драгу, покажем кузькину мать. Понятно?!

– У них пушки, ваше величие!

– А у нас зенитки! Вперед, воин!

Человек слегка присел, поднял вверх три пальца, повернулся кругом и быстро убежал. Ефим Ылдя взволнованно встал, взял свою трубку и нервно закурил.

– А ты будешь со мной! – сказал он Жукаускасу, стоящему рядом. – Будешь воевать за меня, понятно?! Хорошо себя проявишь – награжу, плохо – убью. И никаких дрючек!

– Да, – вяло согласился Софрон.

– Приготовься к жаркому бою. Сейчас мы им покажем, ведь правда, друг?

– Надеюсь, – сказал Софрон.

– Тогда пойдем, надо помолиться перед битвой; это ведь все серьезные вещи! Ты верующий?

– Верю в славу и величие Якутии! – серьезно провозгласил Софрон.

Ылдя захохотал, икнул и шлепнул Жукаускаса ладонью по заду.

– Ну, ты выдал, приятель!.. Прямо хочется встать <смирно> и уронить слезу. Вот сейчас и будешь сражаться за славу Якутии, а точнее за меня.. Ясненько?

Софрон что-то пробурчал и высоко поднял свой подбородок.

– Ладно, вперед, будем рубиться, чтоб было жарко! На молебен!!

Ылдя торжественно вышел из своих покоев, и за ним угрюмо последовал Софрон Жукаускас. Солдаты в розовом наклонили головы и подняли вверх указательный палец на левой руке. Ефим кивнул им и встал прямо у входа в свой царский балаган, смотря как перед ним шебуршатся различные подчиненные и осуществляют всевозможные солдатские построения из шеренг и рядов. Люди с желтыми повязками на шее бегали и покрикивали на людей без этих повязок. Человек в большой коричневой пилотке стоял неподалеку от Ылдя и злобно глядел на происходящее, иногда потрясывая кулаком и вопя какие-то непонятные восклицания. Наконец, через некоторое время, все было кончено. Люди в розовом стояли в одну напряженную линию в своих шеренгах и рядах, расставив носки ног и соединив пятки, и выгибали свои подбородки налево-вверх, словно антилопы, тянущиеся за сочными побегами, или как парализованный, у которого работает только голова, наблюдающий красоту луны. Люди с желтыми повязками встали у своих групп и выставили вперед ногу, подняв вверх указательный палец на левой руке. Человек в коричневой пилотке хлопнул себя ладонями по ляжкам, тяжело повернулся кругом, и, маршируя, подошел к лукаво сощурившемуся Ылдя. Он снял свою пилотку, поднял ее вверх над головой, как будто хотел бросить в лицо Ефиму, и отчеканил:

– Зу-зу! Ваше величие! Царская армия Великой Саха построена! Рапортовал Тюмюк.

– Спасибо за службу, – негромко сказал Ылдя, потом сделал шаг вперед, простер перед собой руки, как актер, демонстрирующий свое восхищение какой-нибудь живописной природой или женским платьем, и властно воскликнул:

– Здорово, прекрасные мои якуты!..

– Уранхай! Уранхай! Уранхай! – хором прокричали все.

– Наступило, саха мои милые, время славы, битв и побед. Русские подонки захватили нашу великолепную якутскую драгу, на которой добывается наше замечательнейшее якутское золото, принадлежащее нашей самой великой Якутии!

– Айхал! Айхал! – гневно ответили люди в розовом.

– Розовое наше знамя призывает нас на смертный бой с широкоглазой падалью! Ситуация осложняется наличием советско-депских, правда малочисленных, соединений.

– Ай, буйака-ам! Уруй! Уруй!

– Зарежем гнид, вонзим им ножички в печенку, засунем им сэргэ в задницу, зальем их кумысом, настрогаем их, как строганину!

– Куй! Куй!

– Золото для Якутии!!

– Саха!!! – в экстазе заорали солдаты и их командиры, и застучали сапогами о землю, требуя немедленно начинать поход.

– Саха, – жеманно повторил Ефим Ылдя и послал войску воздушный поцелуй.

– Саха!!! – взревело все вокруг. Жукаускас, стоящий подле царя, виновато отвернул взгляд и увидел раскидистую маленькую пальму у зенитки.

– А теперь, сахи мои, якуты ненаглядные, пойдемте ж молиться нашему Юрюнг Айыы Тойону, и пусть Первый Шаман благославит нас и покамлает за нашу победу!..

– О... – вдохнули все, и опять начались приказы, перестроения, повороты и команды.

– Вперед, со мной, ласточка, – издевательски прошептал Ефим Ылдя Софрону Жукаускасу. – Я вас от себя не отпущу. Плевать, что подумают. Мало ли, что вы там наболтаете обо мне! Царю этого не нужно.

– Почему же вы не говорите по-якутски, если вы – якуты? – спросил Софрон, горько усмехаясь.

– Молчать! – злобно отозвался Ылдя. – Это все из-за вас, из-за различных армяшек, русских... Это из-за вас у нас не было школ и любви к родной речи! Ничего, скоро я забуду вашу мерзкую мову! Вся эта мать, муть!..

– А вы читали Мычыаха? – трепетно произнес Жукаускас.

– На хер его, в жопу, в дерьмо!.. Предатель нации, удмуртский выкормыш!

– Ну и что, что его жена была из Ижевска? – быстро проговорил Софрон.

– Заткнись! – крикнул царь так, что на них обернулся человек в коричневой пилотке, укоризненно посмотревший на Софрона. – Иди рядом со мной.

Они пошли вперед, обойдя перестроившееся войско, и Ылдя гордо встал во главе его.

– А теперь иди за мной, – злобно шепнул он и пояснил недоуменно поглядевшему на него человеку в пилотке, который проследовал за ними:

– Это мой пленник. Важное дело. Никому не могу доверить. Человек почтительно кивнул и занял свое место за Жукауска-сом. Все замолчали, потом Ылдя вдруг завопил:

– Уранхаааа-ай!!..

И быстро пошел вперед, не оборачиваясь.

Армия двинулась следом, и по звуку состояла как будто бы из одного-единственного непомерно четкого воина, который недавно сдал на <отлично> зачет по строевой подготовке. Жукаускас быстро семенил, не попадая в общий ритм. Иногда ему наступал на пятки человек в коричневой пилотке и сердито бил его кулаком в поясницу.

И они подошли к огромному ослепительно-белому, сияющему белым светом остроконечному шатру посреди поляны с высокой зеленой травой. Шатер возвышался в бездонном сером небе, как белый дворец божественного героя или же как символ вечного очищения, наверное, ждущего души. Его жуткая, воздушная, невероятно чистая белизна будто поглощала окружающее, преображая краски, взгляды, ощущения и вещи. Великий молочный дух исходил от него, словно живительная сила, заключенная в волшебном горном хрустале. Дверь была открыта; внутри было белым-бело, и у входа стоял высокий якут в белой одежде, и он улыбался.