355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эфраим Кишон » Лиса в курятнике » Текст книги (страница 8)
Лиса в курятнике
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 06:37

Текст книги "Лиса в курятнике"


Автор книги: Эфраим Кишон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

* * *

Посланный с миссией цирюльник не вернулся в Эйн Камоним на следующий день. И через день тоже. И на третий день. Резник в должности и.о. старосты предотвратил нежелательные потрясения, которые могли быть вызваны отсутствием Хасидова, уговорив крестьян расходиться по домам и бриться самостоятельно. К его чести надо сказать, что Яаков Сфаради не использовал свои временные полномочия для приобретения личных выгод, за исключением приказа двенадцати налогоплательщикам приходить к нему домой трижды в день для обеспечения миньяна – нормального хода молитвы, пока парикмахерская закрыта.

Грузовик «Тнувы» появился на четвертый день после отбытия Хасидова и остановился у двора цирюльника. Собравшиеся вокруг зеваки стали свидетелями сенсационного зрелища: супруга цирюльника вышла из машины, таща за собой картину маслом в шикарной позолоченной раме, где были изображены разноцветные фрукты, скрипка и ТАНАХ в декоративной обложке, выписанной с большим мастерством. Самые смелые из любопытствующих подобрались поближе к этому ослепительному чуду, спрашивая цирюльника, сколько он заплатил за него, однако госпожа Хасидов заявила, что это их личное дело. Тем не менее совершенно естественно, что собрание совета не поставило этот вопрос на повестку дня, а назначило, согласно указанию инженера, новый орган – «комиссию по расследованию» в составе господ Гурвица, Киша, Сфаради, Хасидова и Германовича. Комиссия обсудила весьма приблизительный счет, поданный Хасидовым по возвращении, и нашла его слишком раздутым и запутанным.

– Скажи, Залман, – завистливо расспрашивал сапожник, – эта сумма включает и картину?

– Да, – коротко ответил Хасидов, подорвав тем самым всю систему понятий о честности и морали, после чего представителям комиссии не осталось ничего, кроме как обратиться к инженеру. Дольникер долго колебался, пока у него не созрело решение:

– Сказано – не преграждайте рта быку во время молотьбы.

Картина была отнесена к представительским расходам.

Однако Гурвиц все же попытался схватить быка за рога:

– Ну хорошо, но почему это заняло три дня?

– Изготовление печати требует много времени, – объяснил цирюльник, он же член комиссии по расследованию, однако его ответ нисколько не удовлетворил собравшихся.

– А жену зачем ты с собой взял?

– Я обязан был ее взять. Ибо тяжело человеку быть три дня одному.

– Это можно понять, – согласился Офер Киш. – Покажи печать.

– Печати нет. Я взял денег только на один день, и поэтому после трех дней на печать уже денег не осталось.

– Хорошо! – прохрипел Гурвиц, белый как мел. Его ноздри расширились и слегка трепетали. – Так завтра я поеду и заберу печать.

– Это излишне, – отметил благословенный цирюльник, – по дороге из Тель-Авива я придумал, как можно обойтись без печати. Мы вычтем налоги у налогоплательщиков из денег, которые им положены из «Тнувы» за собранный ими тмин.

Это замечание предотвратило желание комиссии по расследованию продолжать обсуждение поездки. Однако тот факт, что госпожа Хасидов находилась во время обсуждения среди делегатов в своей широкополой шляпе с гигантским павлиньим пером, переливающимся всеми цветами радуги, послужил поводом для выработки особого мнения рядом членов комиссии.

Вечером чья-то таинственная рука написала на третьей стене склада:

С ЧЕГО ЭТО ЦИРЮЛЬНИК КУПИЛ ЖЕНЕ

ПОПУГАЙСКУЮ ШЛЯПУ?

А на следующий день на четвертой стене появился ответ по сути вопроса:

С ЧЕГО ЭТО НАБУХ ЖИВОТ ДОЧЕРИ

САПОЖНИКА?

Глава 12
Питье как религия

Известие о беременности дочери сапожника распространилось из кругов, близких к Герману Шпигелю. Девушка пожаловалась специалисту по животным, что у нее иногда случается головокружение, вследствие чего она была обследована, и обнаружилось то, что обнаружилось. Когда врач опасливо-торжественным тоном проинформировал девушку о ее благословенном положении, она разразилась бурными рыданиями и принялась умолять, чтобы доктор никому не рассказывал. Герман Шпигель успокоил ее, сообщив, что профессиональная честь обязывает его к этому и что он не сообщает крестьянам, даже если их коровы находятся в таком состоянии. И действительно, ветеринар не рассказал о положении Дворы никому, кроме своей жены.

Дольникеру этот факт стал известен при совершенно исключительных обстоятельствах.

Вследствие занятий пастушеским промыслом на лоне природы сон политика стал сладким и глубоким, как никогда ранее, вплоть до того, что он подремывал и в послеобеденные часы. Однако в тот черный день сон политика был нарушен. Он вдруг увидел перед собой перепуганное чудовище, схватившее его за шею и начавшее с силой душить. При этом чудовище не переставая вопило:

– Дольникер! Дольникер!

Политику удалось проснуться, но странное чудовище не исчезло; правда, тут же выяснилось, что это не кто иной, как его старый друг умоляет его о помощи и при этом постоянно вопит. Дольникер узнал своего секретаря лишь по голосу, ибо лицо Зеева распухло и было покрыто темными пятнами до неузнаваемости.

– Господи, – вскочил политик с постели, – что случилось, дружок?

Существо в образе секретаря пало на матрац и с жуткими стонами, режущими сердце старого политика, поведало, что он спокойно дремал себе после обеда, как вдруг дверь в доме сапожника резко распахнулась и какая-то сверхчеловеческая сила вытащила его из постели и избила кулаками до крови.

– Явный случай насилия, – констатировал политик.

– Вначале я ничего не понял, – стонал Зеев, – а затем услышал: «Я тебе покажу, как насиловать деревенских девушек, сволочь. Посмотрим, останешься ли ты и сейчас таким петухом!»

Дольникер с ужасом заметил, что его губы сами собой складываются в довольную улыбку, однако в последнюю секунду он смог с собой совладать.

– Дружок, тебе надо было обратиться к полицейскому!

– Я обращался! Я все время к нему обращался, чтобы он перестал меня избивать…

– Ну и как?

– Да, Дольникер, – стонал секретарь, суча ногами по матрацу, – они бы никогда не посмели так со мной обращаться, если бы вы их не избаловали и не поддерживали их наглость…

– Секунду, – перебил Дольникер разбушевавшегося секретаря, – прежде всего, я хотел бы отметить тот факт, что дочь сапожника беременна не от меня. Второе – в таких случаях толпа иногда устраивает соблазнителю суд Линча.

Секретарь опирался на стенку. Глаза его сверкали гневом.

– Да, господа, – разворачивал Дольникер подробную картину. – Тому, кто следует своим инстинктам, лучше сразу отказаться от высоких целей служения партии и народу. Задача, возложенная на плечи поколения, осуществляющего светлые идеалы отцов, обязывает нас к скромности в личной жизни. Высокопоставленные политические деятели, как, например, Юлий Цезарь, Габсбурги, Мотке Фридлянд, потерпели неудачу в достижении своих высоких целей лишь из-за собственной слабости и потакания необузданным сексуальным стремлениям. Народ, товарищи, народ знает все…

Секретарь встал и заткнул уши.

– Хватит, Дольникер, – простонал он, – у меня такие неприятности, а вы мне речь толкаете…

В это время в трактире случилась словесная перепалка двух крестьян. В последнее время это происходило практически ежедневно. Оглушительные крики достигли комнаты Дольникера. Зеев огляделся испуганно, как затравленное животное, вокруг которого сомкнулось кольцо преследования. Он бросился к балкону, выпрыгнул в сад и исчез, издавая стоны и прихрамывая.

К вечеру уже все знали, что опекун пропал.

* * *

Дело это было покрыто туманом. В последний раз опекуна видел сторож склада, когда Зеев ворвался туда и купил в спешке буханку хлеба и бутылку лимонного сока. Сторож пришел в ужас от вида молодого чудовища и вздохнул с облегчением, когда Зеев сунул купленное в свой желтый портфель и удалился на нетвердых ногах в сторону рощи. С тех пор никто не видел искаженного лица опекуна. Начальник полиции начал немедленное расследование происшествия, дабы пролить свет на причины травм, нанесенных исчезнувшему, однако в силу того, что свидетелей этой акции насилия не нашлось, помимо самого дознавателя, следствие закончилось безрезультатно, поскольку руководствовалось принципом «один свидетель – не свидетель».

Жители деревни интенсивно обсуждали происшествие. Большинство склонялось к мысли, что бегство опекуна было слишком поспешным и совсем не обязательным, ибо положение, в котором оказалась Двора, не является столь уж неестественным, как могло бы показаться на первый взгляд. Однако это общее мнение было опровергнуто однажды в послеобеденный час, когда резник опер лестницу на один из бетонных столбов начатого строительства здания администрации старосты, влез на нее и, держась за торчащую из столба арматуру, заявил:

– К чему мы пришли? Эйн Камоним стал местом разврата! Ваши отцы, да пребудут души их в раю, вели себя в соответствии с предписаниями Торы, но вы не слушаете голоса ваших раввинов, гоняетесь за женщинами, и этот стыд и позор происходит каждый день в семьях, вы – заклятые преступники! Во всей деревне нет ни одного порядочного человека…

Публика собралась вокруг столба и слушала со смущенным видом.

– Послушай, Яаков, – крикнул кто-то снизу, – ты думаешь, что каждый мужчина в деревне принимал в этом участие?

Грубияны залились громким смехом, но это не остановило пророка в деревне своей, и он продолжал:

– Не слишком-то смейтесь, ветрогоны! Что вы думаете, до каких пор Господь будет терпеть то, что вы игнорируете Заповеди? Мезузы не устанавливаете, в субботу дымите, как печные трубы, но прийти раз в неделю в синагогу…

– Что с тобой, Яаков? – послышалось снизу. – Какая синагога?

– Нету! – прогремел резник. – Но если бы и была, вы бы все равно не ходили, знаю я вас! Погодите, преступники, вы еще дорого заплатите за ваше безбожие…

Народ слушал со все возрастающим смущением.

– Эй, Яаков, когда ты в последний раз разговаривал с Господом?

Резник содрогнулся, будто пощечину получил. Он возвел очи горе и спросил: «Слышал?», затем встал во весь рост и объявил звонким голосом, отточенным как бритва:

– Глядите, греховодники, Бог вас накажет! По его воле с шести утра завтрашнего дня у вас в кранах не будет ни капли воды, чтобы утолить жажду!

Сказав это, резник сошел вниз и направился домой, не глядя на застывших на месте грешников. Крестьяне смотрели вслед удаляющейся фигуре в черном и объясняли странное поведение Яакова Сфаради не чем иным, как духом безумия, вошедшим в него одновременно с беременностью дочери сапожника.

– Не позволяйте ему себя обманывать, – предостерег Элипаз Германович стоящих вокруг, – он хочет поднять стоимость надзора за моей кухней, уж я его знаю.

– Он пытается создать впечатление, – высказал свое мнение налоговый инспектор командиру местной полиции. – Он просто хочет, чтоб его снова выбрали в совет.

Крестьяне шутили, обменивались замечаниями, но глубоко в сердцах они уже ощущали трепетание крыльев судьбы, витающей над деревней…

* * *

Утром все и случилось. Жители в панике бегали по улицам, шепча бескровными губами позабытые молитвы. Ужасное проклятье резника осуществилось точно – минута в минуту.

Ранним утром, когда стержень солнечных часов достиг шестичасовой отметки, пересохли все краны в Эйн Камоним, и из них больше нельзя было выжать ни капли…

Как можно себе представить, никто не позаботился запастись хоть каким-нибудь количеством воды, но физические страдания были совершенно ничтожны по сравнению с теми кошмарами, которые Создатель обрушил на деревню за ее многочисленные грехи. Некоторые, правда, придерживались мнения, что несправедливо наказывать всю деревню за грех довольно-таки обычный, совершенный легкомысленным молодым человеком, который не принадлежит, к тому же, к числу постоянных жителей деревни. Тем не менее не в силах безмолвно апеллирующих было изменить веление судьбы. Подача воды прекратилась.

У крестьян остался единственный путь – к дому пророка-резника, который, как выяснилось, был выдающимся религиозным деятелем в масштабах всей страны. Этот коротышка, Яаков Сфаради, который всего несколько часов назад был посмешищем всей деревни, теперь стал светочем морали или чем-то еще – тем, кто велел воде вернуться в скалу. Народ обступил домик резника, все надели шапки или покрыли головы чепцами, а в руках держали запыленные, к стыду своему, молитвенники. Даже объятые ужасом дети участвовали в массовом собрании возвращавшихся к вере отцов, ибо в тот день Страшного суда резник закрыл школу и отослал учеников по домам. Сам Яаков Сфаради стоял, накинув молитвенное покрывало, в темном углу комнаты и молился весь день непрестанно, не взяв в рот ни крошки и не сделав ни глотка воды.

Он был весь поглощен молитвами, не обращая внимания на толпящихся у дверей его дома. Иногда он выходил из дома к народу, дул несколько раз в шофар и снова принимался за молитвы…

После обеда уже вся деревня собралась вокруг дома божьего человека, только сапожник и цирюльник не пришли из соображений престижа и молились дома. Единственным из смертных, оставшимся совершенно равнодушным к происшедшему чуду, был инженер, мирно дремавший в обществе своих любимых коров на осеннем солнышке. Кроме верного пастуха, вся деревня собралась вокруг спасителя – резника.

– Нам еще повезло, что он здесь, – шептал врач Герман Шпигель, надевший шелковую шапочку-кипу, на которой трижды были вышиты золотом слова «Хороший мальчик».

– Да, он – необыкновенная личность, – присоединился Элипаз Германович к мнению ветеринара, – иногда языки огня выходят из его глаз…

– Ша! Ша! – закричали на них крестьяне. – Вам бы тоже неплохо помолиться. Воды-то еще нет…

Когда первые звезды появились на небосклоне и весь мир окутался вечерней тьмой, резник вышел к членам своей общины с потрясающим действом – рыданиями и молитвами о грядущем избавлении – и стал представителем общины в вечерней молитве. Затем он снова подул в рог – один раз, но долго, и протянул свои жилистые руки к народу:

– Итак, вы пришли, – возвысил он голос и выпрямился во весь свой рост, – вы пришли ко мне, дабы искупить одним махом передо мною и пред Господом все грехи, что вы вершили годами. Так знайте же, что зря вы здесь притворяетесь, зря вы бормочете молитвы, если в сердцах ваших вы остались все теми же безбожниками без тени веры…

– Рабби, – клялись люди, – на этот раз это все серьезно. Мы будем молиться еще больше.

– Молиться?! – вскипел резник, глядя поверх склоненных голов. – Вы думаете, дураки, что Господь нуждается в ваших молитвах, сборище безбожников? Нет, друзья мои, когда вы предстанете пред Ним как есть, лишенными всего, в день Страшного суда, Господь спросит у вас лишь одно:

– Скажи, человек! За кого ты голосовал на муниципальных выборах?..

И с этими словами резник повернулся спиной к заблудшим душам и удалился в свою обитель. Потрясенные крестьяне нерешительно топтались на месте, ибо еще не успели уяснить для себя новую реальность.

– Рабби! – закричали они в отчаянии вслед Яакову Сфаради. – Не оставь нас! Дай воду, рабби!..

В окне появился силуэт резника, освещенный колеблющимся пламенем двух субботних свечей.

– Говорит Яаков Сфаради, сын Шлезингера, – резник распростер свое молитвенное покрывало-талес над жителями деревни. – Господь открылся мне. Завтра в шесть утра пойдет из кранов вода жизни – пресная и пригодная для питья. А теперь идите домой и продолжайте молиться. Резник сказал.

Народ разошелся по домам, и всю долгую ночь жители деревни выполняли указания резника. Когда встало солнце и стержень солнечных часов начал отбрасывать тень, люди подошли к кранам, открыли их дрожащими руками – воды не было. Ни капли.

* * *

Затянувшиеся сатанинские проделки вызвали немалую панику среди жителей, однако самым ошеломленным оказался сам чудотворец. После ночи здорового и благословенного сна он проснулся рано и направился к крану, дабы убедиться в том, что уже знали все жители деревни. Духовного пастыря охватила некоторая нервозность. Он подошел к столу, вытащил из ящика позабытый конверт, что пришел ему в период исполнения обязанностей старосты, и снова перечитал письмо:

Главе деревни Эйн Камоним

Ув. госп.!

Вследствие ремонта насоса мы вынуждены отключить водоснабжение в деревне на 24 часа, начиная с 13 числа сего месяца с 6 утра. Желательно запастись питьевой водой.

С уважением

Правление водопроводной компании.

Яаков Сфаради несколько раз перечитал письмо, но больше ничего не смог оттуда выжать. Вдруг в его мозгу мелькнула жуткая мысль – а может, эти безбожники, например сапожник или цирюльник, перекрыли ночью главный вентиль, находящийся на приличном расстоянии от окраины деревни? Резник вложил письмо в конверт и быстрым шагом направился к главному вентилю, но, к его великому разочарованию, он был открыт, как положено.

Что же случилось?

Яаков Сфаради, сын Шлезингера, медленно перевел взгляд на небо, преисполненный самых жутких опасений, однако его разум немедленно отбросил невероятные мысли. Разумеется, ремонтные работы продлены еще на денек, сказал он себе, вот и все. Когда резник вернулся домой, его уже ждали толпы удрученных людей, и многие из них демонстративно не надели головных уборов.

– Ну что, резник? – негодовал народ. – Ты же сказал, что Бог согласился, так где же вода?

Яаков Сфаради немедленно поставил наглецов на место:

– Не у меня просите воду, отступники, а у себя. Господь прекрасно знает, что вы не по доброй воле вернулись к вере, а под давлением и с уговорами и что вы говорили себе: пусть только вода пойдет, а потом мы наплюем на ханжу-резника и будем продолжать жрать запрещенное!

– Ладно, ладно, – успокоили его люди, немало отчаявшиеся из-за того, что Господь Бог так глубоко проник в их мысли, – так что же все-таки сейчас делать?

Резник стал взвешивать варианты:

– Говорит Яаков Сфаради, сын Шлезингера. Принесите всю вашу посуду, дабы я мог сделать ее кошерной согласно еврейским законам, как было во времена наших отцов, да будет их память благословенна. Ибо сказано: «Уберите нечистое из домов ваших».

Люди обменялись удивленными взглядами:

– Рабби, но разве сейчас Песах, когда кошеруют посуду?

– Я знаю, однако «спасение души важнее праздников». Идите, преступники, и принесите ваши ритуально нечистые кастрюли. Резник сказал.

Нечего делать – народ разошелся по домам, Яаков Сфаради вытащил на улицу перед домом большой чан с водой, разложил под ним щепки, облил нефтью и поджег.

Через некоторое время у чана образовалась длинная очередь домохозяек, мужья которых были нагружены кухонной утварью, и Яаков Сфаради кошеровал посуду путем погружения ее в кипящую воду за скромный одноразовый взнос в фонд скорейшего строительства синагоги. Резник не успел закончить свое дело до захода солнца. Пришлось добавить воды и продолжать, время от времени трубя в шофар. Разумеется, среди стоящих в очереди нашлись ропщущие, которые утверждали, будто воды, что расходуется на кошерование, хватило бы на улучшение бедственного положения с водоснабжением в деревне. Но и эти люди не осмеливались выразить свой протест вслух, дабы не задеть чувства верующего. Кроме того, они не могли много разговаривать из-за распухших от жажды языков, прилипших к гортани.

В очереди за кошерованием совет представлял Элипаз Германович. Он стоял опустив глаза. Сапожник послал в общество вернувшихся к вере свою беременную дочь. Цирюльник направил жену. И Гурвиц, и Хасидов опасались личной капитуляции в условиях гласности. У Офера Киша в доме никаких кастрюль не было, поскольку не было дома, и он присоединился к очереди в знак доброй воли, дабы обозначить свое присутствие.

После того как резник откошеровал в вечерней мгле последнюю кастрюлю, он сказал народу слабым голосом, падая с ног от усталости:

– Завтра утром будет вода. Желательно еще молиться и сжечь квасное. Резник сказал.

Всю ночь сидели крестьяне у кранов, напевая забытые мелодии молитв, а их жены, изнуренные жаждой, с трудом влачили свои тела, выметая всю нечистоту из дому. Но все было напрасно. Утром тень от палки на часах достигла десяти – из крана даже не закапало. Этого никак нельзя было предугадать заранее. Только когда на центральной водопроводной станции разобрали большой насос, выяснилось, что шатун треснул вдоль и надо посылать его в Хайфу в фирму «Гринвальд и сыновья» для автогенной сварки.

* * *

Перст судьбы, стоящий перед глазами жителей деревни вот уже третий день, в итоге избавил жителей от очень серьезного внутреннего кризиса. Все началось неделю назад, когда сапожник пришел на пастбище поговорить с инженером о неотложных делах. Хождение на столь дальнее расстояние немало вымотало прихрамывающего сапожника, однако пылающий в нем гнев толкал его вперед. Он пожаловал к Дольникеру совершенно неожиданно, когда тот с замиранием сердца следил за пожилой сороконожкой, продвигавшей вперед кольца своего тела, словно это было одно из чудес природы.

– Господин инженер, – набросился сапожник на Дольникера, – снова проблемы!

Быстро выяснилось, что вспыхнул новый скандал. После провала миссии по делам печати Гурвиц ощутил непреодолимое желание проверить состояние деревенской казны, а посему направился к цирюльнику, тщательно проверил все счета, и вот – в списке расходов он наткнулся на скромный пункт «Аванс зарплаты сторожу конторы старосты – 45 внутренних лир».

– Вы слышите, господин инженер? Аванс! – бушевал Гурвиц. – И как вы думаете, кто же сторож? Тесть Залмана!

– Пожалуйста, без излишней горячности, – уговаривал его политик с липом, покрасневшим как маки вокруг, – почему я сам должен заниматься всякой ерундой? Постарайтесь, господа, уладить все лично с Хасидовым.

– Я не могу, господин инженер, Залман бьет ногами во время схватки…

Дольникер почувствовал совершенное отчаяние из-за этих глупцов, которые целыми днями не занимаются ничем, кроме взаимных козней. Вечером он подозвал Хасидова и обрушил на его голову весь свой гнев.

– Ну что это такое? – ворчал он. – В здании, предназначенном для администрации, видны лишь четыре столба, торчащих как скалы в пустыне, а тем временем вы, господин Хасидов, назначаете своего тестя сторожем несуществующего здания, не посоветовавшись с сапожником…

– Я не понимаю. – со злостью отвечал Хасидов, – господин инженер всегда что-то говорит, а потом это невозможно объяснить. Я ненавижу Гурвица смертной ненавистью, а у тестя родилась дочка, и ему очень нужен какой-нибудь побочный заработок, так чего ж я должен считаться с сапожником?

– Прежде всего, постарайтесь так много не болтать, господа, – рассердился Дольникер, – можно выражаться экономно, даже не имея диплома инженера, как мне кажется! А во-вторых, постарайтесь подумать о вашей собственной безопасности, дорогой господин Хасидов. Что будет, если, не приведи Господь, сапожника выберут старостой?

– Не выберут, – успокоила госпожа Хасидов, разумная женщина, – я вам ручаюсь за это.

– Ну, допустим фиктивно, что его все-таки выберут! Что он сделает в конторе прежде всего? Спустит вашего почтенного тестя со всех лестниц и назначит кого-нибудь из своих родственников. Это же элементарно, господа! Вы можете соперничать на политической арене, но не надо превращаться в хищных животных…

Наказание отсутствием воды помогло найти удовлетворительное решение проблемы сторожа. Дольникер в то время находился в поле. Был он в приподнятом настроении после долгой беседы со своим нарушителем границы, который интересовался, не нужно ли чего. В начале беседы политик задавал вопросы на элементарном английском относительно этимологических основ просочившегося через границу и его отношения к проблемам региона. Ответы на арабском не всегда удовлетворяли политика, и со временем они свелись к повторяющемуся «йес, эфенди», а посему беседа быстро перешла на прошлое Дольникера; особенно подробно были затронуты моменты детства, а также был рассказан один анекдот, иллюстрирующий деятельность террористических организаций. Анекдот повествовал о раввине, к которому пришел жаловаться резник, что ему не дают дуть в шофар в праздник Рош ха-Шана, и рабби постановил, что ойф калст бласт мен ништ…

Было трудновато передать соль анекдота на английском, однако нарушитель все же дважды сказал «Аллах акбар!», а также отметил, что он готов слушать эфенди до бесконечности, однако семейные проблемы требуют его безотлагательного возвращения домой. Дольникер купил у араба коробку «Нескафе», дабы поощрить его дальнейшие визиты на пастбище, а затем посланцы двух народов расстались – на этот раз навсегда. Дольникер снова с удовлетворением отметил, что он ведет борьбу лишь с коррумпированными арабскими лидерами, но у него нет ничего против арабского народа как такового.

Внезапное появление цирюльника вернуло политика с небес на землю. Залман Хасидов оставил телегу в конце поляны и проложил себе дорогу меж коров напрямую к Дольникеру. Затем изнывающий от жажды староста припал к ногам политического деятеля и изложил ему в деталях всю водную эпопею.

– Так жена мне говорит, что сейчас каждый должен сделать доброе дело: простить врагов и всякое такое, иначе мы воды не увидим до дождей, но возможно, что и дождей не будет, – закончил изложение цирюльник, – так что скажите, господин инженер, сапожнику, что найдется какая-нибудь небольшая ставка и для его семьи, потому что я с ним не буду разговаривать – даже за бочку воды.

Таким образом, племянник Цемаха Гурвица в разгар эпохи жажды был назначен сторожемколодца, что будет выкопан, с зарплатой в размере двадцати пяти внутренних лир в месяц. Однако староста настоял на испытательном сроке – то есть если колодец не будет выкопан в течение пяти ближайших лет, то глава деревни будет вправе пересмотреть данную кандидатуру.

* * *

Резник выглянул из-за занавесок своего окна. Множество людей стояли вокруг дома в многозначительной тишине, преисполненные ужаса. В ту ночь, после целого дня выполнения заповедей, резник не сомкнул глаз, сидя неотлучно у крана и вознося новые молитвы собственного сочинения, в которых пытался убедить Создателя в том, что он, резник, ниспослал водное наказание лишь ради него, Господа, а посему желательно, чтобы последний уже что-то сделал в смысле ремонта этого проклятого насоса.

Однако кран подло не реагировал. Перепуганный Яаков Сфаради понял, что лишь душевная стойкость может спасти его от помешательства. Посему он распахнул дверь и предстал пред народом в утреннем свете с руками, скрещенными на груди, и с тяжелым укором во взоре.

– Ну чего вы от меня хотите? Я всего лишь рог для трубления – шофар – в руках Господа…

Да, было не очень разумно напоминать о шофаре на этом этапе событий. Народ сомкнул кольцо вокруг резника. В руках людей появились вилы для одностороннего сражения.

– Не морочь голову, Яаков, – прорычали крестьяне голосами, хриплыми из-за сухости гортаней, – ты просил Бога, чтоб он насмеялся над нами…

– Не угрозами вы разжалобите Господа, а полным раскаянием и возвращением к вере, – жестоко осудил собравшихся резник, а затем закричал пронзительным голосом: «Полиция, полиция!»

Однако Миха не присутствовал на службе вследствие жажды. Яаков Сфаради оказался один-одинешенек. Он испуганно озирался по сторонам, но видел повсюду лишь огромную опасность, которая ему грозила, по сути, лишь из-за внезапного призыва Грюнвальда-младшего из компании автогенной сварки в Хайфе на военные сборы…

– А теперь все идите домой, – опоясал резник дрожащие чресла, – и поститесь до завтрашнего утра как в день покаяния – Йом-Кипур… резник говорит… сказал…

Так говорил резник, и сильные руки схватили его за шею, и огорченные члены общины стали бить его ногами и руками, гоня вдоль улицы…

– Погодите, мучители Израиля, – вопил Яаков Сфаради, сын Шлезингера, – погодите, негодяи, вы увидите, что сделает с вами Господь! Увидите, что случится…

Но все это уже не помогало. Слепая ярость вытеснила всякое религиозное чувство у обитателей деревни. Они продолжали гнать резника вдоль улицы, пока сами не попадали от бессилия. И тогда отправились они по домам размеренным шагом, и жены встретили их радостною вестью – вода пошла.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю