Текст книги "Из сборника "Рассказы о путешествиях""

Автор книги: Эфраим Кишон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Случайные встречи

В поездке по Западному побережью мы получили столько потрясающих впечатлений, что решили ненадолго отложить свое возвращение домой, в Израиль. Нью-Йорк привлекал нас одухотворенным отдыхом и наиболее подходил для важных покупок. Накоротко приняв душ в отеле, мы вышли на улицу и уселись за свободный столик на террасе уличного кафе. Наконец-то мы сидели тут, самая лучшая из всех жен и я, сидели тут и созерцали жизнь большого города, искрящуюся вокруг нас. Честно сказать, мы были далеко не в лучшем расположении духа. Мы чувствовали себя несколько одинокими и забытыми. Разумеется, все чужие народы очень милы, очень любезны и даже чуточку дружелюбны, но они были нам чужими уже по определению. Через короткое время любого путешественника из Израиля охватывает тоска по знакомым лицам, по дружескому толчку в спину, по уютным пересудам на иврите, разумеется, с тем, кто тоже израильтянин, с тем, кого можно приветствовать фамильярным арабским прозвищем «хабиби»…

Так мы и сидели тут, самая лучшая из всех жен и я, сидели тут и смотрели по сторонам, оба.

Внезапно ее лицо озарилось радостью:

– Нет! – взволнованно прошептала она. – Этого не может быть… Нет, так оно и есть. Авигдор Пиклер!

Я едва не упал со стула. И впрямь, там, всего в нескольких шагах от нас сквозь искрящуюся жизнь большого города пробирался Авигдор Пиклер. Большой город там, большой город сям, – но мир-то, оказывается, тесен. Никогда не думал, что встречу Авигдора Пиклера посреди Америки. Я уже потому об этом не думал, что знал его едва-едва. Собственно, виделись как-то в театре во время антракта, перекинулись парой незначительных фраз, довольствовались кивком, одним довольно прохладным кивком, поскольку я правильно рассудил, что Авигдор – человек не совсем в моем вкусе… Но здесь и сейчас?! В диаспоре?

Я вскочил и обнял его:

– Шалом, хабиби! – воодушевленно воскликнул я.

Обменявшись с моей женой бессчетным количеством поцелуев и объятий, он принял мое приглашение и присел рядом с нами. Как мы выяснили, он был в Нью-Йорке на отдыхе в двухлетнем отпуске и как раз шел в ресторан "Пуэрто-Рико", где хотел встретиться с одной приятельской парой из Израиля, Тирсой и ее мужем, очаровательными ребятами, которые из всевозможных ресторанов Нью-Йорка всегда выбирают наилучший.

– А что, если, – предложил я, – мы пойдем туда вместе, а потом погуляем по городу?

В ту же секунду сзади на мои глаза легли две мясистые ладони и чей-то голос спросил фальцетом на безупречном иврите:

– А ну-ка, угадай, кто?

Ну, кто бы это мог быть? Кто, кроме Хаймке, использует такие детские забавы?

– Хаймке! Как дела, дружище?!

Я сердечно расцеловал его в обе щеки, и пусть окружающие думают, что им заблагорассудится. Затем я пододвинул ему стул от соседнего столика, представил его Авигдору Пиклеру и проинформировал о нашем совместном рандеву с Тирсой и ее мужем. Хаймке только что прилетел из Израиля, рассказал нам последний анекдот про Бегина и сказал, что планирует со своей женой и другой супружеской парой, Михалем и Ави, пересечь Америку; – между прочим, третья пара приедет позднее, и было бы просто замечательно, если мы все вечером соберемся вместе.

– Конечно, – обрадовались мы. – Давайте!

Наше настроение здорово улучшилось. Однако, этого Пиклера я считал лишним. Я же всегда не выносил его, как его, так и его идиотских друзей, которые всегда таковыми были. К счастью, появились, как объявил Хаим, его жена и ее подруга Ави со своим толстяком-мужем Михалем; у них на буксире оказалась третья, не объявленная, а новоприобретенная еще дома пара художников и один известный доктор Финкельштейн. Все трое только что случайно столкнулись друг с другом на пешеходном переходе, представить себе невозможно, на пешеходном переходе в Нью-Йорке.

– Как дела – что нового – вы тут надолго? – спрашивали они друг друга. – Какие планы сегодня на вечер?

Самая лучшая из всех жен бросила на меня выразительный взгляд. "Мы еще не знаем, будем ли свободны", – спокойно выразила она наше мнение. И таки она была права. Для нас это было слишком. Почему, черт возьми, мы должны проводить последние часы своей заграничной поездки с этим стадом незнакомцев. Да, конечно, они были земляками, но для этого же есть Израиль.

– Извините, хабиби!

Это был официант. Он придвинул к нам еще несколько столов, прямо, как в тель-авивском кафе на улице Дизенхоф, чем доставил сидящим максимум неудобств. В результате этого маневра я оказался напротив усатого человека в очках, который немедленно сообщил мне, что он с женой и детьми собирается предпринять путешествие на Яву, Суматру, Борнео, новую Зеландию и Канаду, они даже съездили на Аляску, где множество израильтян работают инструкторами по собачьим упряжкам, трое были уже женаты на девушках-эскимосках и очень страдали ностальгией. Моя попытка поговорить с Хаимом потерпела неудачу, поскольку он как раз был погружен в увлеченную беседу с баскетбольной командой "Маккаби"; игроки вернулись из Италии и по приглашению нашего посольства совершали турне по городам, в которое с удовольствием приглашали и всех нас; к сожалению, у них оставалось только 5 свободных мест, а нас уже было порядка 170.

– Ну, хорошо, – примирительно сказала Тирса, входящая в костяк нашей труппы. – Так что мы делаем сегодня вечером?

Д-р Финкельштейн горячо выступал за ночной клуб "Он и он", но его поддержало только 42 присутствующих. Официант из Тель-Авива порекомендовал зоопарк, где жил попугай, могущий говорить "хабиби", а г-жа Шпильман предложила посетить статую Свободы.

– Без меня, – раздалось со всех сторон. – Там все просто кишит израильтянами!

С нас было довольно. Я знаками объяснился с женой, и мы незаметно протиснулись к выходу, так, чтобы не столкнуться глазами с как раз входящим Феликсом Зелигом. Снаружи, на улице, нам удалось избавиться от одного киббуцника, спросившего нас, какие у нас планы на сегодняшний вечер, – это уже было невыносимо.

– Вон отсюда! – шипел я. – Домой!

Спокойствие

Должен сказать, что несмотря ни на что, у нас были действительно великолепные путешествия. Мы увидели как Старый, так и Новый свет, где повстречали множество интересных людей из Израиля, посетили множество интересных мест в наших посольствах за рубежом и даже прослушали один концерт израильского симфонического оркестра, который как раз был в турне по Соединенным Штатам.

Вероятно, благодаря именно этим многочисленным встречам с израильтянами, нас сильно потянуло домой. Вероятно, благодаря этим потрясающим ландшафтам, – высоким горным пикам Европы и необозримым американским прериям, – разгоралась в нас тоска по нашему, расположенному на краю Азии миниатюрному государству, в котором мы жили не столь прекрасно, сколько удивительно. Мы тосковали по узкой, извилистой дороге через всю страну из Тель-Авива в Иерусалим со стоящими по обе ее стороны голосующими попутчиками, мы тосковали по их высоко поднятым над головами табличкам, на одной стороне которых стояло название конечного пункта, а на другой – но это можно было увидеть, только проехав мимо, – милое пожелание "Чтоб ты сдох!". Мы тосковали по пляжу в Нагарии, где с конца августа, в самый пик жары, люди уже не купались, потому что на их родине, в Польше, в это время было уже холодно. Мы тосковали по кинотеатрам Тель-Авива, где можно одному-одинешеньку стоять перед кассой и внезапно совершенно незнакомый человек доброжелательно-покровительственно хлопнет тебя по плечу: "Не купите мне билетик? В очереди стоять неохота".

Короче, мы тосковали по нашей родине.

Иногда нам казались ужасно чужими все эти чужие страны с их первоклассной организацией, с их великолепно обеспеченной жизнью, с экспресс-почтой, которая и на самом деле доставлялась быстрее обычной разноски, с вокзальными часами, показывающими точное время, с пассажирскими лифтами, доходящими до самого верхнего этажа, с зажигалками, которые и в самом деле производили огонь. Мы хотели, наконец, снова начать сомневаться, является ли время, показываемое общественными часами, точным или нет, хотели снова начать проклинать почтальона, не приносящего вовремя до зарезу важные письма, поскольку ему не открыли дверь по первому звонку, хотели снова чиркать влажными спичками по сырому коробку, снова, наконец, оказаться в стране, имеющей, с одной стороны, атомный реактор, а с другой – пассажирские лифты, сразу поставляемые с табличкой "Не работает". Мы снова хотели стоять на вершине горы Кармель и, созерцая пьянящие виды гавани Хайфы, внезапно почувствовать болезненный пинок сзади и, стремительно обернувшись, увидеть бородатого незнакомца, тоже немного удивленного, который, однако, нисколько не смутившись, говорит:

– Извините, я вас принял за другого.

– Ну? И что же? Позвольте спросить: почему вы этого другого приветствуете пинком сзади?

– Не позволю. Это вас вообще не касается.

О родина, родина…

Надо смотреть правде в лицо. Дядя Гарри отвел меня в сторону и сказал в утешение:

– Я знаю, что вы считаете дни до отъезда. И это вас нервирует. Мы, американцы, имеем большой опыт в части борьбы с этим вечным проклятием – нервозностью. Мы знаем решение этой проблемы. "Спокойствие" – так звучит лозунг. Ничего хорошего в том, что вас съедает нервозность. И зачем так нервничать? Успокойтесь! Улыбнитесь! Почувствуйте себя счастливыми!

С этими словами дядя Гарри растянулся на диване и закрыл глаза:

– Я успокаиваюсь… Я уже спокоен… Я полностью спокоен… Я забываю все заботы… Я качаюсь на волнах спокойствия… Черт возьми! Уже пол-двенадцатого! Меня же ждет адвокат…

Он вскочил и вылетел в раскаленный летний день. Я занял его место и попытался последовать его совету. Я попробовал расслабиться, не нервничать, забыть свои заботы, почувствовать себя свободным и беззаботным, ни о чем не думать, ни о нашем отъезде, ни о новом чемодане, от которого потерялся ключ… ни о нашей квартире в Тель-Авиве, в которой, наверное, вода уже на метр стоит, потому что мы забыли закрутить кран… ни о самолете, который по теории вероятности может упасть… ни о наших паспортах, которые мы уже три дня нигде не можем отыскать… ни о телеграмме, которую мы уже давно должны были послать… ни о… ни о…

Я отчаянно скорчился на диване и затрясся всем телом, жалкий комок нервов, настоящая развалина. Мысль о том, что любой американец может где угодно расслабиться, а я, несмотря на все усилия, – нет, буквально доводила меня до сумасшествия. Тетя Труда, которая, как раз, зашла в комнату, это сразу заметила, истерически разрыдалась и немедленно вызвала врача. Я объяснил ему, что за эти последние дни со мной много, что произошло. Мои нервы больше не выдерживали.

– Вы типичный представитель этого нового поколения невротиков, – поучал меня искушенный медик. – Вы нервны и судорожны. Потому и не можете расслабиться. Но я вам расскажу об одном психологическом постулате, который мы, американцы, недавно открыли: ничего хорошего в том, что вас съедает нервозность. Прислушайтесь к этому и начните, наконец, жить! Забудьте про свои заботы! Забудьте о том, что вы не можете успокоиться – и вы немедленно успокоитесь. Расслабьтесь! Почувствуйте себя свободным! Улыбнитесь! Будьте счастливы! Успокойтесь!

Он судорожно проглотил две успокоительных пилюли и удалился.

Я отнесся к его словам со всем вниманием, собрался и заговорил сам с собой:

– Ну, что ты за жалкое создание, что не можешь сам себя успокоить! Стыдно! Успокойся же, наконец, идиот, успокойся…

Вечером меня отвезли в больницу. Профессор, обследовавший меня, установил, что я нервозен и судорожен. И дал мне совет:

– Вы должны успокоиться, – сказал он. – Забудьте про свои заботы. Расслабьтесь, почувствуйте себя свободным и счастливым, успокойтесь! Почувствовав себя беззаботным, вы автоматически прекратите чувствовать себя напряженным и несчастливым. У нас есть опыт в этом вопросе. Мы знаем решение этой проблемы. "Спокойствие" – так звучит лозунг…

К несчастью, к этому времени я уже испытывал сильную, обоюдную аллергию к слову "спокойствие". Как только я его слышал, на меня нападали конвульсии, и я ощущал непреодолимое желание громко плакать. Профессор принял это за признак отказа от сотрудничества, прекратил свое отвратительное лечение, впал в нервный припадок и попытался меня задушить, но в последнее мгновение ему помешали двое быстро прибежавших санитаров, вкатившие ему укол морфия. Сам я в полночь, когда, наконец остался один, принял завышенную дозу снотворного, которая подействовала мгновенно. В глазах почернело… Я проснулся. Вокруг меня высились зубчатые скалы, объятые языками пламени. Ко мне приблизилась рогатая фигура с огромными вилами.

– Извините, – сказал я. – Где это я?

– В аду, – сказал Мефистофель. – Расслабься!

Англия

Английский прогноз погоды

Географически Англия – часть Европы. На самом деле она просто часть самой себя и ничего иного. Это мы поняли с первого же взгляда после прибытия туда.

Вероятно вам еще памятна широко освещаемая в прессе информация о той грозовой буре, которая обрушилась на Ла-Манш и в одно мгновение приняла размеры, которые не могли припомнить даже самые старые морские волки. Судьбе было угодно, чтобы мы с женой пересекали канал как раз в этот необычный день. Огромные, свирепо пенящиеся валы швыряли наш корабль из стороны в сторону, как знаменитую ореховую скорлупу, которую всегда используют для сравнений в таких случаях, хотя лично я еще ни разу не видел на свирепо пенящихся валах ореховую скорлупу, за исключением, разве что, нашего корабля.

Эпические описания природных катастроф, встречающиеся в современной литературе, не дают полноценной картины происходящего, и я ограничусь лишь сообщением о священной клятве, которую я принес уже через полчаса после начала шторма: я до конца дней своих, так клялся я, уйду в киббуц и посвящу себя полной перестройке Стены плача в Иерусалиме, если только смогу спасти свою жалкую жизнь.

Поскольку эта клятва не дала результатов, в последующие полчаса я сменил ее на следующую:

– О, Господь, я отказываюсь от своей жалкой жизни, только не дай мне умереть…

Эта формулировка имела успех. И уже несколькими часами позже мы увидели белые скалы Дувра, которые до меня уже воспели столько поэтов, предположительно пересекавших Канал подобным же образом. Пошатываясь, мы выкарабкались на пирс и рухнули наземь, целуя милую матушку-землю. При этом произошло и наше первое знакомство с английским национальным характером. Позади нас полз по сходням на четвереньках английский джентльмен. Во время плавания он пребывал в таком плачевном состоянии, что мы всерьез тревожились за его жизнь, если у нас вообще оставалось время беспокоиться о чем-либо, кроме своей собственной жизни.

Его британская супруга ждала его на берегу.

– Привет, дорогой, – сказала она в качестве приветствия. – Ну, как, переправа была приятной?

– Просто прелесть, – отвечал он. – Хотя прогноз погоды был не очень хорошим.

Должен заметить, что в этот момент еще сыпался град. Крупными горошинами. По правилам, в году четыре времени года: весна, лето, осень и зима. Это справедливо также и для Англии. Правда, там все четыре времени года происходят в один день. С утра – лето, к обеду зима, вечером осень и весна. Впрочем, иногда наоборот. Вообще, твердого правила тут нет. Выглядываешь в окно: небеса сияют синевой, ярко светит солнце. Радостно покидаешь дом, выходишь на улицу – и бежишь обратно, поскольку уже через несколько шагов сверкает молния. Куда хватает глаз – дождь идет стеной. Поспешно поднимаешься по лестнице, хватаешь плащ и зонт, снова выходишь на улицу – и тебя встречает радостный щебет птиц. А на безоблачном небе смеется солнце. И правильно делает.

Даже через два дня мы так и не смогли разгадать тайну, почему англичане не эмигрируют. Ведь даже самые коренные из них жители признают, что такая погода может свести с ума. При этом они всячески это демонстрируют. Существует давнее наблюдение, что народ под зонтиками охотнее всего беседует о погоде. Тем не менее, я был несколько удивлен, когда однажды на автобусной остановке один из этих держателей зонтов обратился ко мне со следующими словами:

– Прекрасная погода, не правда ли?

Я уставился на него:

– И это вы называете прекрасным? Вот эту серую, мерзкую, сырую погоду вы называете прекрасной?

Незнакомец побледнел, сжал губы и отвернулся. В Англии положено с незнакомцами вести себя вежливо, таково негласное правило. И если кто-то говорит: "Прекрасная погода, не правда ли?", – то следует отвечать: "Да, очень прекрасная, не правда ли?", даже если вас в следующий момент внезапно разразившаяся буря швырнет в стену соседнего дома. И как только вы снова встанете на ноги, незнакомец скажет: "Действительно, очень прекрасная, не правда ли?", на что вам следует ответить: "Да, действительно, не правда ли?". И так может продолжаться часами, поскольку строгие правила игры предписывают завершать каждое предложение словами "не правда ли?", даже если это обычный вопрос, и поскольку среди благовоспитанных людей не принято оставлять вопрос без ответа.

Во Франции жизнь захватывающая, в Израиле – утомительная, в Англии она просто приятна. И каждый человек в Англии рассказывает каждому другому человеку, как приятна жизнь в Англии. Поскольку англичане в большинстве своем дисциплинированы и вежливы. Общеизвестно, что конформисты среди них – и, насколько я мог установить, конформисты[19]19
  Конформист – человек, пассивно принимающий существующий порядок, приспособленец.


[Закрыть] вообще могут быть только среди англичан – никогда не испытывали особой симпатии к кому-нибудь или чему-нибудь, за исключением своих каминов, у которых они проводят жаркие солнечные денечки, и своих собак, с которыми они целыми днями могут обсуждать свои повседневные проблемы. Но все это ничего не меняет в представлении, что англичане – народ самых лучших манер. Нет такого повода, по которому англичанин не сказал бы «спасибо».

Иногда он говорит это без всякого повода, например, когда у него справляются, который час: "Понятия не имею. Спасибо".

Рабочая атмосфера

Обычному посетителю Лондона сразу же бросается в глаза, что забастовки тут – вовсе не временное явление, и так же принадлежат к английскому образу жизни, как и чай. Более того: эти две составные части островного бытия неразрывно связаны друг с другом. Едва средний посетитель Лондона сходит с самолета, ему сразу же сообщают, что грузчики багажного отделения сегодня не вышли на работу, чтобы отстоять свои права на повышение заработной платы или понижение веса чемоданов. Кроме того, со вчерашнего дня бастуют почтовые служащие, и с завтрашнего дня к ним присоединяются все телефонисты и рабочие доков, а также медсестры из госпиталей. Очевидно, что скоро забастовочным движением будет охвачена вся общественная жизнь Королевства, включая уличных регулировщиков в Кардиффе и технический персонал телевидения, которые, правда, рассматривают свой шаг исключительно как простую забастовку солидарности. Между прочим, несколько дней назад бастовали и акушерки. В общем, Англия – это большая, счастливая семья забастовщиков.

Не то, чтобы англичане не испытывали никакой тяги к работе. Работают они очень охотно, но в точно отмеренных дозах. Автор этих строк решил как-то нанять в Лондоне семерых английских кинооператоров. Незадолго до Рождества его уведомил их профсоюз, который как раз и состоял из семи членов, что рабочее время в текущей неделе будет составлять полтора дня. Это определяется так называемой сдвижкой рабочих дней, правила которой весьма строго регламентированы. Если праздник, к примеру, начинается в среду, то работа заканчивается во вторник к полудню, чтобы вторую половину дня можно было посвятить покупкам или посещению музеев. А поскольку четверг – это обычный праздничный день, то пятница присоединяется к субботе и воскресенью, а понедельник сдвигается на вторник.

Движимый капиталистической алчностью и будучи ограниченным в денежных средствах, на которые должен был отснять свой фильм, я обратился в соответствующий профсоюз с наивным вопросом, действительно ли кинооператоры имели законные основания на столь большое количество выходных, на что получил следующий ответ:

– Сэр, законных оснований не существует. Однако, есть правило, что в рождественскую неделю больше не работают.

Учитывая слабость профсоюза, я попытался напрямую обратиться к своим операторам.

– Джентльмены, – сказал я, – конечно, это правильно, что вы не должны работать оба праздничных дня. Но на каком основании вы не будете работать в остальные дни этой недели?

– Основание, сэр, – звучал ответ, – заключается в том, что мы просто не придем на работу.

Одного не отнимешь у англичан: их железной логики. И их хорошие манеры. И их спокойствия. Их четкого понимания ценности человека. Это видно даже из обычного рабочего дня, которые англичане пунктуально начинают в 9 утра. В этот час английский служащий появляется в своем бюро, снимает плащ, вешает его на плечики, высоко закатывает рукава рубашки, оба примерно на одинаковую высоту, и проверяет, включено ли отопление. Если все в порядке, он садится на свое рабочее место, читает газету и вступает в длительный обмен мнениями со своим ближайшим коллегой. При этом обсуждаются все важнейшие события современной жизни, от погоды и результата футбольного матча до постоянно ухудшающихся условий работы, на которые, вероятно, придется ответить забастовкой.

Если в комнате появляется шеф, его прогоняют радостным: "Вам не кажется, сэр, что сегодня будет дождь?".

Беседа длится до 10 часов. Затем наступает время для чашки чая. Робкие намеки шефа прекратить бессмысленную трату времени и приступить, наконец, к работе, отражают ледяным взглядом и недружелюбным тоном, которым замечают:

– Пожалуйста, не подгоняйте нас, сэр.

Внезапно обнаруживается, что закончился сахар. В этой связи рукава скатываются обратно, плащ снимается с вешалки и начинается долгое совещание, следует ли приобрести сахар в близлежащем супермаркете или лучше дойти до дальнего продовольственного магазина. Демократическое большинство склоняется к отдаленному магазину, и необходимые денежные средства собираются гонцом в жестяную коробочку, взятую для этих целей со стола шефа. Время ожидания коротается в анекдотах и байках.

Через какое-то время, явно не торопясь, гонец возвращается, снимает свой плащ, снова высоко закатывает рукава и производит опрос, желает ли кто-либо чай с молоком или каким иным дополнением. После того, как эта проблема решается со всеми в индивидуальном порядке и изрядно обозленный шеф также получает чашку чая в трясущиеся от раздражения руки, производится следующий плебисцит, который приблизительно можно сформулировать так:

– Вам два кусочка сахара?

– Спасибо, только полтора.

– Один кусочек и немного сахарина, пожалуйста.

– Даже не знаю – сахар или сахарин?

– Две таблетки сахарина и кусочек сахара.

Употребление чая происходит в полной тишине, в которой можно расслышать только пыхтение шефа. Затем чашки, блюдца и ложечки старательно моются и вытираются. А затем, – хотите – верьте, хотите – нет, – наступает период творческой деятельности, который длится чуть ли не два часа.

Ровно в 1 час дня, если точнее, в 12 часов 59 минут, собирается штаб работающих и обращается к работодателю поздне-капиталистической формации:

– До встречи в два часа, сэр.

– Может быть, после ланча мы продвинемся хоть немного дальше, – отвечает шеф.

– Разумеется. Сделаем все возможное. До встречи в два часа десять минут.

Диалог длится полминуты, но согласно коллективному договору, определяющему перерыв на обед, если он начинается позже, чем в 1 час дня, то длится на 10 минут дольше. Но после 2 часов 10 минут все сотрудники уже на борту и по завершению обычных процедур – снятия плащей, закатывания рукавов, анализа футбольного матча и последних событий – приступают к новаторскому, длящемуся аж до 4 часов, массовому производству.

В 4 часа наступает время второго и, собственно, настоящего перерыва на чай. Кто-то из членов штаба спускается вниз, чтобы приобрести сахар, поскольку его – и это тоже закреплено правилами – всегда покупается столько, чтобы хватило только на одно чаепитие. В этот раз гонец несколько запаздывает, ведь он должен также прикупить и шапочки для своих двойняшек, и садовый шланг для шурина. Но все-таки он приходит достаточно вовремя, чтобы успеть принять участие в коллективных посиделках за закрытыми дверями, куда шеф не допускается. Предмет обсуждения – напряженные отношения между работодателем и служащими и возможность проведения предупредительной забастовки. Беседа завершается сразу после 5 часов пополудни, так что для возобновления прерванной деятельности остается еще по крайней мере более 20 минут.

Таким образом, английский служащий работает 16,5 часов в неделю, исключая праздничные дни. Понятно, что англичане гордятся тем, что создали столь гуманные правила работы. Они убеждены также, что под руководством профсоюзов смогут добиться нового, еще более гуманного порядка, и они готовы – как всегда, под чьим-либо руководством – в интересах социального прогресса идти даже на такие жертвы, как банкротство своего предприятия или девальвация фунта. Организованный английский рабочий, как никто другой, не будет ни колебаться, ни отступать. А если положение будет и дальше ухудшаться, то он не дрогнет перед тем, чтобы провести всеобщую забастовку.

Боже, храни королеву!