Текст книги "Из сборника "Рассказы о путешествиях""

Автор книги: Эфраим Кишон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

В министерстве транспорта нас приняли с явной антипатией, ослабленной только неожиданностью нашего появления. Полагаю, что я оказался первым иностранным журналистом, пробившимся сюда за последнее время.

С новой силой предприняли мы атаку. Нами управляла на всех стадиях служебная клавиатура от piano superiore[69]69
  piano superiore – высокий (итал.)


[Закрыть] через andante cantabile[70]70
  andante cantabile – низкий, певучий (итал.)


[Закрыть] вплоть до allegro moderato[71]71
  allegro moderato – радостный, умеренный (итал.)


[Закрыть].

С помощью выразительного языка жестов, который мы постоянно использовали, нам удалось разъяснить свою просьбу: Мы – чш-чш-чш – поезд – (дополнительное пф-пф-пф) – giornalisti – чш-чш-чш – riduzione[72]72
  riduzione – снижение (итал.)


[Закрыть] – 70 % (специальная запись).

Новые формуляры по предоставлению соответствующих субсидий были заполнены и отправлены. Была созвана конференция. Телеграфные провода загудели.

Уже в потемках покинули мы благословенное здание. В моем левом нагрудном кармане возлежал документ в обложке из искусственной кожи, украшенный моей собственной фотографией: Ferrovie dello Stato[73]73
  Ferrovie dello Stato – Государственный железные дороги (итал.)


[Закрыть]… – a tariffo ridutto del 70 %[74]74
  a tariffo ridutto del 70 % – тариф снижен на 70 % (итал.)


[Закрыть]…

Молча шагали мы под блистающими на небе звездами. Слезы радости и избавления текли по нашим ввалившимся щекам. Ни одну бумагу в жизни мы не могли бы назвать столь важной. И не имело никакого значения то, что она уже была нам вообще не нужна.

Потому что мы, как это и предполагало многоотраслевое правительство Италии, уже объехали пол-страны. Правда, за полную стоимость.

Турция

Турецкие фрукты

Стамбул – большая столица с числом жителей, которое почти достигает Израиля.

Однако никто и слыхом не слыхал о Стамбуле, пока не начали крутить фильм об этом городе. Этакий триллер под названием "Топкапы"[75]75
  Топкапы – Дворец турецких султанов


[Закрыть], в котором Питер Устинов выкрал драгоценные камни из короны, ну, вы помните.

Так что нет ничего удивительного в том, что самая лучшая из всех жен изъявила настоятельное желание посетить этот город, чтобы лично осмотреть место происшествия. Мы наняли экскурсовода и отправились в Топкапы, который уже успели превратить в национальный музей, чтобы шаг за шагом обследовать с открытыми ртами лабиринты великолепного дворца.

Я решительно утверждаю: в том, что касается величия и блеска, нигде невозможно найти что-либо подобного, – ну, разве что, современный Кремль, возможно, представляет собой исключение.

– Этот объект, действительно, является сокровищницей древней культуры и цивилизации, – произнес экскурсовод, надуваясь от официальной значимости. – Здесь собрано неисчислимое количество произведений искусства. Здесь находится знаменитая библиотека султанов, а также гигантское собрание миниатюр со всего света. Что бы вы хотели посмотреть в первую очередь?

– Гарем, – ответил я.

Самая лучшая из всех жен хотела уже съязвить, что-то вроде того, что я пошлейший пошляк, но экскурсовод правильно понял, от кого он потом получит чаевые, и потому кратчайшим путем повел нас в эту прекраснейшую, расточительно обставленную часть дворца. Мне кажется, Топкапы вообще был построен исключительно для целей этого отдела. Каждая комната гарема была сокровищем. Мягкие постели с пухлыми подушками действовали на меня сногсшибательно, равно как и богато обставленные будуары, из которых сладкие пчелки уходили на свою посменную работу.

– Здесь, на этом самом месте стоял заботливый султан, – сказал экскурсовод и указал на окно, – чтобы рассматривать своих жен там, внизу, в ванной, когда хотел выбрать ту из них, которую хотел.

Я подошел к окну и задумался о них и о нем, пока самая лучшая из всех жен не вырвала меня из моих полигамных грез, чтобы известить, что хотела бы еще посмотреть на мозаичные панно. Я огрызнулся, что ей не следовало бы быть столь нетерпеливой, что у нас и дома достаточно мозаики, и вообще, мне бы хотелось осознать общественно-политическое значение всего этого заведения.

Рассматривая через окно этот античный бассейн, который при его огромных размерах вполне мог вместить тысячу и одну даму, я размышлял, как же, черт побери, султан мог всю эту толпу объяснить своей жене.

– Абдул-Гамид, – говорила ему, должно быть, как-то вечером его жена, – мне хотелось бы знать, почему ты все время стоишь у этого окна?

– Кто, я? – переспрашивал султан. – Я только хотел посмотреть, дорогая, какая будет погода.

– А что это за женщины?

– Похоже, будет дождь.

– Я тебя спросила, что означают все эти женщины там, внизу.

– Женщины? Какие женщины?

– Вот эти банные русалки. Может скажешь, что ты их никогда не видел?

– Я смотрю только в небо, сердце мое. Красный закат сулит хорошую погоду, верная примета, знаешь ли. А вниз я и не взглянул. Но раз уж ты настаиваешь, – это там, внизу, действительно, выглядит как турецкие бани. Ну, что ж, люди ведь должны где-то мыться.

– И с каких это пор внутри дворца появились общественные бани?

– Понятия не имею, дорогуша, но я распоряжусь выяснить. Если это архитектор допустил такую ерунду, полагаю, ему следует отрубить голову.

– Абдул-Гамид, ты от меня что-то скрываешь!

– Ну, ну, мышонок, неужели ты мне опять не веришь?

– Тогда объясни мне, пожалуйста, чем ты, собственно, занимаешься каждую ночь, когда незаметно отсюда улизываешь?

– Я?

– Да, ты! Ты сгребаешь банный халат и выскальзываешь из спальни!

– Только разве что в туалет, моя сладость.

– На три дня?

– На все требуется свое время. Кроме того, если я не могу заснуть, я иногда играю в шахматы с евнухом. Ты же знаешь этого толстяка с мечом. Недавно я сыграл с ним вничью. А ведь у него был лишний конь, но тут я пожертвовал свою ладью, и знаешь…

– Три дня!

– У меня были проблемы с моей королевой.

– И потому ты вернулся полностью опустошенный, так что едва держался на ногах.

– Ну, знаешь ли, когда у него лишний конь…

– А музыка?

– Какая музыка?

– Ты знаешь, какая именно! Ни один человек во дворце глаз сомкнуть не может от постоянно грохочущего танца живота!

– Ты что, полагаешь, что я исполняю танец живота?

– Не ты. Они.

– Кто?

– Твои девушки.

– Любимая! Я бы просил тебя!..

– В прошлую ночь я подошла к окну и крикнула им туда, вниз, чтобы они прекратили этот шум, у меня мигрень. Так одна из этих баб подняла такой хай: "Заткнись, ты, там, наверху, не беспокой султана!". Что, по-твоему, это должно означать?

– Откуда я знаю? Может быть, какая-нибудь из этих девушек замужем за парнем по имени Султан, или что-то в этом роде. Или, может быть, так зовут директора бассейна…

– Но я не видела там, внизу, ни одного мужчины.

– Значит, это, наверняка, очень целомудренные, стыдливые девушки.

– Целомудренные, говоришь? Они же совершенно голые!

– Кто?

– Эти твои грязные шлюхи.

– Шутишь! Ты имеешь в виду, они совсем без одежды?

– Ты меня правильно расслышал!

– Безобразие! Я проинформирую министерство полиции. Подумать только – в моем собственном дворце! Я тебе очень признателен, что ты открыла мне на это глаза, любимая. Голые! Тут надо срочно что-то предпринять! Я сейчас же иду туда и лично займусь этим вопросом, и если обнаружится, что у них нет разрешения на организацию нудистского пляжа, то я их…

– Абдул! Зачем ты берешь свой банный халат?

– Я должен идти, мышоночек. Я хочу выяснить, что там делают эти девушки. Это вопрос принципа, ты понимаешь. Я вернусь в мгновение ока, мой голубочек, может быть, уже в эти выходные, но уж никак не позже следующей весны.

Франция

Tour d'Oblisque[76]76
  Tour d'Oblisque – Тур по обелискам (нем. и франц.)


[Закрыть]

Поздним утром мы прибыли в Париж. Все шло своим чередом, царила прекрасная погода, путешествие было приятным, и в отеле «Сен-Поль» по улице Сент-Оноре, 15, был забронирован для нас номер.

Вдобавок, еще в поезде мы встретили старого друга, который временно проживал в Париже и снабдил нас парой добрых советов:

– Вы должны быть особенно осторожны, нанимая такси, – советовал он нам. – Просто садитесь и говорите название и адрес вашего отеля, и до выхода не произносите ни слова. Парижские таксисты чуют иностранцев за сотню метров против ветра. Ну, и вы знаете, какие последствия это может иметь для вашего кошелька.

– Мы это знаем, – подтвердили мы и немедленно провели маленькие тесты на знания языка.

Поскольку самая лучшая из всех жен, происходя из чистопородных сабров[77]77
  Сабры – евреи, рожденные в Израиле (в отличие от «олим» – приезжих).


[Закрыть], хорошо владела гортанным "р", ей было поручено произносить адрес, бегло используя нижеследующее предложение:

– Quinze rue St.Honor, Hotel St.Paul[78]78
  Quinze rue St.Honor, Hotel St.Paul – Улица Сент-Оноре, отель «Святой Павел» (франц.)


[Закрыть]… Кенз, рю Сент-Оноре, отель «Сен-Поль»…

Далее, наш друг советовал нам при сообщении адреса и других важных деталей заседания катать в углу рта сигарету, что выглядело не только типично по-французски, но и камуфлировало бы некоторые известные неровности в нашем произношении.

И когда поезд уже подкатывал к перрону, он закончил:

– Ваш отель находится недалеко от Place de la Concord[79]79
  Place de la Concord – площадь Согласия (франц.)


[Закрыть], в нескольких минутах езды от вокзала. Так что такси должно вам обойтись не больше, чем в 6 новых франков[80]80
  Франк – Имеется в виду деноминация франка, произведенная в середине 1960-х годов (6 франков = 1,2 доллара)


[Закрыть].

Как только мы нашли такси, и пока мы наш багаж под бдительным взглядом шофера запихивали в багажник, наш друг открыл беглый разговорный огонь по-французски, который мы лишь иногда прерывали крохотными частичками из своего богатого словарного запаса вроде "Oui", "Non"[81]81
  Oui… Non – Да… Нет (франц.)


[Закрыть] или немым пожиманием плечами.

Так все и шло. После того, как мы кивнули напоследок нашему другу, моя жена воткнула сигарету в рот, включила свое самое лучшее врожденное "р" и сказала:

– Quinze rue St.Honor, Hotel St.Paul

Нельзя не признать, что мы были чересчур возбуждены. Но водитель ничего не заметил. С деловым молчанием он завел мотор и поехал. Все было в самом лучшем виде. Мы откинулись на сиденья, тесно прижавшись друг к другу, как парочка влюбленных, так, чтобы наше дальнейшее молчание не бросалось в глаза водителю.

Через несколько минут мы миновали обелиск на площади Согласия. Моя жена схватила французскую газету, которую я демонстративно держал в руке, и нацарапала мне на ее полях своим карандашом для подведения бровей:

– Мы уже почти у отеля. Идиот-водитель считает нас французами.

Непостижимы пути твои, Господи, воистину непостижимы. – Через пару секунд моя жена открыла свою сумочку, кинула туда испуганный ищущий взгляд и побледнела:

– Ой! – крикнула она на громком, неподдельном иврите. – А где, черт побери, наши паспорта?

Я быстро прикрыл ей рот (паспорта находились, как обычно, в моем правом нагрудном кармане) и попытался рассмотреть лицо водителя в зеркало заднего вида. Тщетно. Во всяком случае, оно не преобразилось. Только мне показалось, что его уши пару раз вздрогнули. А больше ничего. Разве что он внезапно и резко повернул руль налево и дал газу. Нас охватил беспокойство. Никакого сомнения: испуганный возглас моей супруги разоблачил нас как иностранцев. Надо было что-то предпринимать, иначе все потеряно.

В напряженной тишине – и так, чтобы водитель мог слышать – я выпустил лучшее из своего французского:

– Comment allez vous? La plume da ma tante est plus belle que le jardin de mon oncle. Garon, je voudrais manger. L'addition, s'il vous plait[82]82
  Comment allez vous? La plume da ma tante est plus belle que le jardin de mon oncle. Garon, je voudrais manger. L'addition, s'il vous plait. – Куда вы идете? Перо моей тети красивее, чем сад моего дяди. Официант, я хочу есть. Добавки, пожалуйста (франц.)


[Закрыть].

Я еще не договорил фразы, когда увидел в зеркале заднего вида глаза водителя, устремленные на меня, прямо на меня, большие, серые, стальные, неумолимые глаза. Я затрясся и почувствовал, что весь покрылся испариной.

В это мгновение самая лучшая из всех жен, интуитивно почувствовав неладное, бросилась на меня и стала целовать la Parisienne[83]83
  la Parisienne – по-парижски (франц.)


[Закрыть], поскольку только француженки понимают толк в том, как надо целоваться публично… Когда поцелуи закончились, счетчик показывал 9,60 франков.

Водитель нас разгадал. Он понял, что мы никакие не французы. Он, Жан-Пьер, это знал. И способ, которым он вел машину, доказывал это. Все новые и новые левые повороты бросали нас в правый угол заднего сиденья. Едва мы пересекли Сену, последовал новый резкий поворот налево, – и снова Сена. Мы пересекали ее несколько раз. Затем мы проследовали каким-то длинным туннелем, – и снова обелиск.

Я не мог более сдержать укоризненного замечания:

– Уж эти мне французы с их бесконечными обелисками, – шепнул я супруге.

– Этот обелиск мы уже проезжали, – возразила она беззвучно.

Счетчик стоял уже на отметке 18 франков. Это было втрое больше суммы, скалькулированной нашим другом.

Возможно, благосклонный читатель поинтересуется, почему мы не попытались остановить этот постепенно уходящий в космические просторы спутник? Этому есть разные объяснения.

Во-первых, мы оба по натуре робкие. Во-вторых, мы оба – и благосклонный читатель, возможно, помнит об этом – весьма плохо изъяснялись по-французски. И в-третьих, что нам оставалось делать? Взять другое такси?

В конце концов, этот Жан-Пьер уже провез нас по весьма значительной части Франции, мы уже знали его приемы, его особенности и слабости, – так зачем нам нужно было экспериментировать с новым шофером?

Кроме того, мы еще не полностью капитулировали. Моя жена снова попыталась провести мероприятие la Parisienne, однако, я уже был не в состоянии оставаться ей полноценным партнером. Нам следовало поберечь силы, чтобы по возможности уменьшить потери и бороться дальше.

Жан-Пьер, и это не оставляло никаких сомнений, ехал с нами по кругу. Мы проезжали мимо обелиска с равномерным интервалом в шесть минут, то есть примерно десять раз в час. Само собой, если учесть некоторую поправку, когда мы в часы пик попадали в транспортные пробки, это составляло 240 объездов обелиска в день, что, соответственно, в неделю…

Когда счетчик взлетел до 27 франков, водитель открыл бардачок и достал оттуда свою первую трапезу, состоящую из бутербродов, маленьких маринованных огурчиков и фруктов. При обсуждении сложившегося положения, проведенном на иврите, мы установили, что наши собственные запасы, состоявшие из двух яблок, одного апельсина, высохшей булочки и небольшого количества жевательной резинки, весьма ограниченны. Если мы будем экономны, может быть, сможем продержаться до завтрашнего вечера.

Внезапно озабоченное лицо моей жены озарилось вспышкой надежды:

– Бензин! – ликующе вырвалось у нее. – Ведь этот тип израсходует весь бензин! Когда-то он должен ведь остановиться для заправки – и мы будем спасены!

Я наклонился, чтобы взглянуть на датчик топлива. Бак был наполовину пуст. А счетчик стоял на 35,50.

С наступлением темноты мы предусмотрительно решили хотя бы часок поспать по очереди, чтобы Жан-Пьер не смог потихоньку заправиться и ехать дальше.

Пять или шесть раз мы пытались вызвать его благосклонность, выкрикивая при виде обелиска восхищенное "О!". Жан-Пьер не реагировал. Его широкая, могучая спина оставалась неподвижной даже при резких поворотах влево.

Счетчик показывал 45 франков. Я взял пилочку для ногтей и нацарапал на обшивке следующую надпись:

– В этом такси 23 августа умерли с голоду Эфраим Кишон с женой.

А потом, когда мы уже теряли последнюю надежду, такси вдруг остановилось, уж и не знаю, как и почему. Возможно, Жан-Пьером овладела усталость, возможно – какой-то гуманный порыв, быть может, мысль о жене и детях, – во всяком случае, после обелиска на площади Согласия он вдруг более не свернул налево, а проехал еще сотню метров прямо и остановился у отеля "Сен-Поль".

– Cinquantecinq[84]84
  Cinquantecinq – Пятьдесят пять (франц.)


[Закрыть], – сказал он.

Он имел в виду франков, 55 франков, с чаевыми 58. Все же меньше, чем 60.

Рапсодия[85]85
  Рапсодия – музыкальное произведение, использующее народные мотивы.


[Закрыть] в зеленом

Я стоял у окна отеля и любовался великолепным видом парижской телевизионной антенны. Внезапно я услышал громкий испуганный возглас у себя за спиной:

– Ой-вэй![86]86
  Ой-вэй! – Вообще-то, этот традиционный еврейский возглас огорчения переводится с немецкого (а скорее, с идиша) как «ой, больно!»


[Закрыть]

Я обернулся и увидел, как самая лучшая из всех жен с растерянным взглядом и лихорадочными движениями роется в своей сумочке.

Я выстоял на стороне своей жены большинство ближневосточных войн. Более того, мы вместе выбили из городских властей Тель-Авива разрешение на строительство. Но в столь безудержном отчаянии я ее еще никогда не видел.

– Б-же мой, – голосила она, – я его потеряла!

И ушла прочь, чтобы пропасть в теснинах большого города. И оставила меня одного, как перст, посреди руин наполовину опустошенных чемоданов. Проходили часы, и я потихоньку уже начал беспокоиться. Только мое скверное французское произношение удерживало меня от того, чтобы обратиться в полицию… Внезапно дверь распахнулась и самая бледная из всех супруга, рыдая, рухнула на кровать и затихла недвижно.

– Я не могу его отыскать… Его нет во всем Париже…

– Кого же, во имя Г-спода?!

– Моего зеленого карандаша…

Оказалось, что по нашему прибытию моя дорогая лишилась нечто такого, что она обычно берегла как зеницу ока: толстый зеленый карандаш, который единственный мог обеспечить ее миндалевидным глазам правильные очертания. Обыкновенный цветной карандаш.

После его пропажи она прочесала весь Париж, от бутиков до парфюмерных лавок, и снова назад, были испробованы дюжины карандашей, чтобы в конце концов с прискорбием констатировать, что его особую зелень в Париже не найти. В море подробностей я между прочим выяснил, что речь идет о продукции под названием "зеленый вельвет", поставляемом известной фирмой "Мейбелин" из Мичигана. Все остальное не годится.

– Но, милая, – попытался я утешить ее, – за твоими очками и так никто не увидит зеленых контуров твоих прекрасных глаз.

– А что, если, дурья твоя голова, я сниму очки, чтобы их протереть?

Я всегда утверждал, что женщин и их неизведанную душу невозможно постичь. Слабый пол одинаково живет во всем мире по одним и тем же законам и с одними и теми же зелеными карандашами. Просто женщины совсем не такие, как мы, мужчины. И по-другому сходят с ума. Моя жена, например, осознала всю серьезность происшедшего и принялась стенать: в этих условиях она будет не в состоянии завтра вечером идти на прием в посольство.

– Без своего обычного макияжа мне будет казаться, что я голая, – пояснила она. – Иди один.

Она показала мне свои покрасневшие глаза.

– Глянь-ка, вот это я еще своим старым карандашом красила. А тут, на моем левом глазу, ты можешь видеть, какая ужасная штука, это я уже здесь, в Париже, намазала. Видишь разницу?

Я сравнил оба глаза со всей приказанной старательностью и не смог установить ни малейшей разницы. Зеленая линия, она и есть зеленая линия. Точка. Может быть, разве что, левый глаз был немного красивее. А может быть, и правый.

– Ты абсолютно права, – сказал я. – Никакого сравнения с "зеленым вельветом"…

Наша незабываемая неделя в Париже превратилась в зеленую трагедию.

Самая лучшая из всех жен пережила бессонную ночь. Время от времени она вставала, чтобы посмотреться в зеркало. Потом будила меня:

– Ты только посмотри, на кого я похожа! Катастрофа!

И она была в чем-то права. Со своим залитым слезами лицом и распухшими глазами она представляла действительно безрадостное зрелище. В результате долгих раздумий я вспомнил, что цветные линии вокруг женских глаз мне никогда и в глаза-то не бросались. Кроме, может быть, миссис Пигги из Маппет-шоу.

– Давай-ка спать, дорогая, – пробормотал я из-под одеяла, – а утром попросим американского посла прислать эту штуку с дипломатическим курьером прямо из Мичигана.

Следующим утром она не встала с постели. Поскольку проблема не разрешалась, ее следовало перевести в другую плоскость.

Я как-то слышал об одной даме, потерявшей пластмассовую заколку, которой она скрепляла свои волосы в пучок аккурат под мозжечком… Оказалось достаточно, чтобы выпрыгнуть в окно… Из-за какой-то заколки!

– Я знаю, как это произошло, – причитала моя женщина. – Я в такси открывала сумочку, вот карандаш и мог вывалиться. А все почему? Потому что у меня нет ни одной сумочки, которая бы нормально закрывалась…

У нее дома этих сумочек просто чудовищное изобилие. Они имеет их всех мыслимых оттенков радуги. Сумочки из кожи, шелка, нейлона, перлона, дралона, соломы, фибергласа[87]87
  фиберглас – устаревшее название стекловолокна


[Закрыть], плексигласа, и даже одну из дерева. И еще две из жести.

– Завтра, – объявила она, – мы купим новую сумочку.

Покупка новой сумочки казалась решением всех проблем. Особенно за границей.

Однажды, – это было в Риме – мы попали на забастовку транспортных рабочих. Она тут же купила себе красную сумочку.

На Кипре я вывихнул себе лодыжку. Она срочно пошла и купила – угадайте, что? Причем, это была особенно большая и, если я правильно припоминаю, из желтого полиэтилена.

– Минуточку! – сказал я своей причитающей женщине, стремительно прокручивая мысль в мозгу. – А что, если поискать в торговом центре американской военной базы? Я почти уверен, что мы сможем там найти твой карандаш.

– Не смеши меня, – ответила она, но я уже был в пути. На кону было наше счастье, быть может даже, наш брак. Но прежде всего, конечно, наша отпускная неделя в Париже.

Прежде всего я зашел в ближайший магазин с парикмахерскими принадлежностями и купил там самый простой зеленый карандаш без какой-нибудь товарной марки. Затем я разыскал ювелира недалеко от Оперы и попросил его на футляре карандаша выгравировать золотыми буквами слова "зеленый вельвет, Мейбелин из Мичигана". Ювелир даже не поморщился. Он уже знал этих туристок.

Короче: несколько часов спустя я вернулся в отель, подошел к выплакавшей глаза самой лучшей из всех жен и протянул ей карандаш.

– Мне очень жаль, дорогая, я перетряс весь военный магазин сверху донизу, но это все, что мне удалось найти.

Моя дорогая увидела мой карандаш и ее лицо просветлело.

– Ты, дурачок! – воскликнула она. – Это же он! Это именно то, что я тут везде понапрасну искала!

Она подлетела к зеркалу и нанесла несколько очень зеленых линий на свои сияющие глаза.

– Ну, вот! Видишь разницу?

– Конечно, я же не слепой.

И моя благодарная супруга вручила мне все 43 карандаша для глаз, которые она купила в 43 парижских магазинах. Она предоставила на мое усмотрение, как с ними поступить.

И я сел и написал – в отличие от Джорджа Гершвина, чья супруга, вероятно, предпочитала голубые карандаши для глаз – эту Рапсодию в зеленом[88]88
  «голубые карандаши для глаз – эту Рапсодию в зеленом» – имеется в виду «Рапсодия в голубом» – одно из первых джазовых произведений Дж. Гершвина (прим. пер.)


[Закрыть].