Текст книги "Из сборника "Рассказы о путешествиях""

Автор книги: Эфраим Кишон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Ночь длинных ножей

Премьера моей комедии «Неприличный Голиаф» на Бродвее закончилась в 22 часа, на четверть часа раньше, чем ожидалось. Как продолжительность перерывов на смех, так и одобрительные аплодисменты оказались разочаровывающе короткими. Поддерживающая меня клика, состоящая из родственников и друзей и сидящая на последнем ряду, сделала все возможное, но этого оказалось недостаточным. Все критики покинули свои места еще до того, как упал занавес, все, во главе с Кливом Барнсом из «Нью-Йорк Таймс».

Джо, продюсер постановки, якобы видел в первом акте улыбку на его лице. Дик, режиссер, однако, утверждал, что Барнс просто ковырял в зубах. В любом случае, Барнс исчез слишком быстро. И Джерри Талмер, его коллега из "Нью-Йорк Пост", тоже ушел не дожидаясь финала. Мне было уже все равно. Еще в антракте, когда мы из страха перед яростными нападками зрителей не вышли в фойе, я решил следующим же самолетом улететь в Тель-Авив и просить убежища у израильского правительства. Как будто Эль-Аль держит пару свободных мест для беженцев с бродвейских премьер. Джо был самым спокойным из нас всех. Но и он не мог больше закрыть свой левый глаз, из-за чего непрерывно им подмигивал.

– Бернштейн, – повернулся он к нашему пресс-агенту, – что думаешь ты, Бернштейн?

– Посмотрим, – сказал Бернштейн.

Мы собрались с силами и, переходя из гримерной в гримерную, обнимали артистов, не произнося ни слова. Должно быть, так же уходили на арену из своих гримерных гладиаторы в Древнем Риме, перед тем, как император повергал вниз свой большой палец. Самое большее, через сорок минут будет повернут вниз большой палец и первый телевизионный критик будет спущен на нас, чтобы уничтожить. Цифры известные: из десяти пьес, что шли на Бродвее, восемь не пережили ночи премьеры, одна шла еще пару недель, прежде, чем театр разорился, и одна… одна-единственная… может быть… Но Джерри Талмер ни разу не дожидался конца.

Половина одиннадцатого. Мы собраемся в кабинете Бернштейна и молча рассаживаемся у экрана: Джо с супругой, Дик, Менахем (израильский композитор), я и семеро занятых в пьесе артистов. Диктор что-то трындит о Никсоне, Вьетнаме и тому подобных пустячных вещах, я его даже толком не понимаю, в ушах у меня стоит шум, голова болит, сердце бешено колотится. Собственно, тут я присутствую только физически. Моя истерзанная душа находится далеко, дома, и играет с Амиром и Ренаной.

22.45. Мы затаили дыхание. Дик утонул в своем диване, Джо ушел головой в руки так, что мы могли совершенно отчетливо видеть, как седеют его волосы. Только Бернштейн, чье хобби состоит в том, чтобы принимать участие в похоронах, спокойно попыхивает своей сигарой, держа в руке маленький магнитофон, чтобы зафиксировать малейшие спорные моменты в предстоящем выступлении критика. На экране появляется Стюарт Кляйн, известый критик из Си-Би-Эс:

– …острые шутки… внутренняя ирония… виртуозные диалоги…

Дик подскакивает и разражается гортанным криком, которое у него считается ликованием, Джо по ошибке обнимает свою жену, мы все, остальные, тоже радостно обнимаемся. Как это было тогда, у Моисея, когда он ударил в скалу и обеспечил водой страждущих евреев? Кляйн хвалит нас, Кляйн любит нас, о, великий Кляйн!

– Успех! – ликует Джо. – Это успех! Это сенсация!

Затем он обнимает меня и шепчет на ухо: "Я понял, почему из всего Израиля выбрал именно тебя… Я знал, что делал"…

Джо хороший малый. Я люблю его. Его жена тут же предлагает мне переехать в Нью-Йорк и открыть вместе с ней торговый дом. А сейчас нам всем лучше станцевать "хору", тем более, что среди артистов не найдется и пары иноплеменников, которым этот еврейский хороводный танец был бы неизвестен. Но совершенно очевидно, что и их переход в иудаизм неизбежен. Уж если нас сейчас похвалит и Эн-Би-Си, их ничто не удержит от немедленных поисков ближайшего раввина.

23.10. Эдвин Ньюман, дуайен[13]13
  Дуайен – глава дип. корпуса, старший дипломат (от франц. Doien)


[Закрыть] нью-йоркских критиков, появляется на экране по третьему каналу. Он действует по принципу китайской пытки: делает скучное философское обозрение культурного предназначения театра, анализирует различие между шуткой и юмором и их значение для человеческого прогресса. Наверняка, он точно знает, что кучка парализованных кроликов сейчас неотрывно смотрит на экран, но это только побуждает его еще больше растягивать свои фразы. Мы уже готовы были околеть, когда он, наконец, резюмирует:

– Как бы то ни было – это был занятный вечер.

Конец выступления. Джо несколько раз вздыхает и падает в спасительный обморок. Дик выскакивает наружу, чтобы принести ему воды; он не вернулся, потому что там он попросту рухнул от радости. Артисты вытирают свои мокрые от испарины лица. Мы взяли телевизионный барьер! Но мы еще ничего не знаем о трех больших ежедневных газетах, "Таймс", "Пост" и "Дэйли Ньюс". Если хоть одна из них отзовется о нас неодобрительно – все пропало. Мы не забыли, что Джерри Талмер ушел еще до окончания пьесы.

Тихо. Пожалуйста, тихо. Бернштейн пытается связаться со своими соглядатаями, которых он завербовал в различных редакциях. Первым отзывается "Дейли Ньюс". На проводе нервный, распаленный голос известного критика. Бернштейн манит меня рукой и протягивает мне параллельную трубку. Я слушаю. И повторяю трясущимися губами, что я остроумен, что обладаю фантазией и что публика в восторге от "Неприличного Голиафа". Джо стискивает меня в своих крепких руках.

– Ты гений! – деловито констатирует он. – Такой гений, какой бывает раз в столетие.

Я ему верю. В конце концов, он опытный специалист. Он подходит ко мне со своей женой. Они хотят меня усыновить. Почему бы и нет. Дик сидит в углу и набрасывает какие-то цифры на бумаге. Он подсчитывает стоимость бассейна в саду виллы, которую он чуть позже построит за счет ожидаемой прибыли. Джо оценивает покупку Эмпайр-Стейтс-Билдинга и небольшого танкерного флота. Возможно, он даже отдаст часть своих долгов. Я, со своей стороны, прикидываю, как буду вести переговоры с израильским налоговым управлением о разрешении на рассрочку платежей.

Звенит телефон. Доклад шпиона из "Таймс". Под страхом смерти он выкрал у наборщиков два первых столбца из критической статьи. И что же говорит Клив Барнс, театральный кардинал, чье слово стоит дороже, чем всех остальных критиков, вместе взятых? Он говорит:

– Милая комедия, конечно, не классика литературы, но занятная и душевная…

Наступают счастливейшие секунды моей жизни. Произошло чудо, чудо библейского масштаба. Господь выбрал меня владеть народами этой земли. Мне дана власть разоружить всех критиков. Я всемогущ. Мои деловые партнеры уже рассчитывают возвести себе замки с кондиционерами. Один многоопытный Бернштейн кривит лицо. Выражение "милая комедия" вызвало его недовольство, более того, – его подозрение. И вот уже секунды счастья заканчиваются. На другом конце провода вновь возникает голос шпиона из "Таймс":

– Однако, для комедии действие тянется слишком долго. Не определяется истинный замысел…

Пульс покидает меня. Джо, побледнев, хватается за сердце. Его жена тихо всхлипывает. Волосы Дика, и без того уже поседевшие, начинают выпадать. Уже не помогает то, что Барнс пару мелких комплиментов отпустил по поводу сторон человеческой личности, удачно очерченных в пьесе. Его критика в целом всегда бывает позитивна, но этого недостаточно, чтобы удержаться на Бродвее. И Джерри Талмер, который, как известно, еще до финала…

– Что же нам делать? – спрашивает Джо у нашего пресс-менеджера. – Закрываемся?

Бернштейн смотрит в никуда. Перед его глазами пляшут слова вроде "слишком долго… истинный замысел… не определяется…", затем он подбирает ответ:

– Если выбрать положительные отзывы из рекламы и вложить в дело еще 20000 долларов, мы сможем, пожалуй, продержаться еще пару недель.

Артисты исчезают, чтобы позвонить своим агентам, дабы те позаботились для них о новых контрактах. Я чувствую себя все хуже и хуже. Где моя жена, где мои дети? Передо мной возникает Джо, его левый глаз подмигивает, правый закрыт, голос звучит хрипло:

– Меня предупреждали. Меня предупреждали обо всех этих израильских авторах. И почему я их не слушал?

Весьма доходчивые ужимки его жены дают понять, что мне следовало бы покинуть помещение, не дожидаясь рукоприкладства.

"Главное – здоровье", – шепчет Менахем на иврите. Идиот. Ненавижу его. Ненавижу Дика и Джо. Дик и Джо тоже ненавидят меня. А Бернштейн? Бернштейн как раз дослушивает сообщение и повторяет:

– Внимание. Только что поступил последний столбец критической статьи Барнса. Я цитирую. "Великолепная режиссура и блестящий ансамбль участников принесли вечеру успех"…

Именно так! Или как-то иначе? Сейчас все зависит от того, как закончит Барнс свою статью. "Меня очень многое позабавило", – завершает Барнс.

– Нет! – Джо подскакивает и бьется головой о стену. – Нет!

– Что случилось?

– Если бы он просто сказал: "Мне было забавно", – это было бы спасением. Это было бы неприкрытой похвалой. Но если его "очень многое" позабавило, – это почти порицание!

Так получалось, что два почти незаметных слова означают для нас потерю миллиона долларов. В этот момент один из тайных агентов приносит верстку "Пост" с критической статьей, получает за это вознаграждение и удаляется. Все молчат. Мы затаились в своих креслах и не осмеливаемся посмотреть на еще сырую бумагу. Мы – лучшее доказательством того, что за смертью есть еще одна жизнь.

Рулетка Лас-Вегаса

«Кто побывал в Голливуде и не съездил в Лас-Вегас, – гласит одна магометанская поговорка, – тот либо сумасшедший, либо там уже бывал».

Лас-Вегас в штате Невада по праву считается американским Монте-Карло. Азартные игры запрещены во всей Северной Америке, за исключением биржи и Невады, которой нет дела до американских законов. Между прочим, Невада – беднейший штат США. Точее говоря, она была беднейшим до тех пор, пока мы с женой туда не приехали. Конечно, мы совершенно точно знали, что нас там ожидает. Мы могли бы, – так говорили мы сами себе, – мы могли бы рискнуть 10 долларами в рулетку, но ни центом больше, 10 долларов – и все.

Когда мы посреди невадской пустыни вышли из самолета, у меня в кармане, помимо всего, лежали билеты, которые нас четырьмя часами позже должны были перенести в Новый Орлеан. Всякий риск исключался. Лас-Вегас состоит из одной грандиозной главной улицы и ни единой полагающейся в таких случаях боковой. Главная улица состоит из сотен казино и тысяч искателей счастья. Одно из этих казино мы и посетили. Оно называлось "Sand's"[14]14
  Sand's – Песчаное (англ.)


[Закрыть], что наполняло нас национальной гордостью. Оно навевало воспоминания о Негеве.

Неисчислимое количество сумасшедших собралось в огромном зале, теснилось у игровых автоматов, играло в карты и настоящую рулетку. Нас особенно заинтересовали игровые автоматы. Всовываешь левой рукой монету, а правой нажимаешь рычаг, с помощью которого за стеклянным окошком начинает вращаться барабан, украшенный всевозможными фруктами по три в ряд. Через какое-то время он останавливается, и если все три фрукта оказываются одинаковыми, судьба, как из рога изобилия, наполняет карманы победителя дождем больших и маленьких монет. Нужно только знать, как лучше всего нажимать рычаг и когда его лучше всего отпускать. Часто требуются часы и даже дни, прежде чем дойдешь до этого. Но когда это узнаешь, понимаешь также, почему в Неваде так много грустных людей с гипертрофированными мускулами правой руки.

Добавлю: игра не особо интеллектуальная. Нам потребовалось не более трех минут на ознакомление с правилами и игру. Мы же не маленькие дети. С оставшимися пятью долларами мы пересели за стол с рулеткой и получили 10 жетонов по 50 центов каждый.

– Сыграем по смертельному методу, – предложил я. – Шультхайс с его помощью пару лет назад выиграл полторы тысячи долларов. Нужно всегда ставить на один и тот же цвет. Выпадет – хорошо. Нет – повторяешь ставку. Снова потерял – снова повторил ставку. И так повторяешь до тех пор, пока не выиграешь. Когда-то же должно выпасть.

Никто не возражал, потому что выглядело это просто и убедительно, почти научно. Мы поставили 50 центов на черное. Я хотел поставить на красное, но самая лучшая из всех жен настояла на своем. Выпало на красное. Это нас не поколебало. Мы повторили ставку, как и предписывал смертельный метод. Выпало на красное. Теперь наша ставка на черное составила 2 доллара. Выпало на красное.

– Я же тебе говорил, что нам надо было ставить на красное, – прошипел я жене. – Ну, как можно было из всех цветов цепляться именно за черный?

Мы купили у крупье 10 однодолларовых жетонов и сразу выделили 4 доллара на следующую ставку, в этот раз на красное. Выпало на черное.

Теперь уже зашипела моя супруга:

– Идиот! – прошипела она. – Кто же меняет цвет посреди игры?

Следующие 10 однодолларовых жетонов, которые мы купили, мы смело и быстро поставили на черное. Выпало на красное. Шультхайсу не поздоровится, когда я его встречу. 16 долларов на черное. И что же выпало? Ну, разумеется.

Холодный пот выступил у меня на лбу. Что касается моей жены, то на ее лице отражалась пикантная смесь бледности, страха и с трудом сдерживаемой ненависти. Бандитское логово. Вокруг нас одни бандиты. Особенно этот крупье с его неподвижным лицом. Он наверняка еще несколько дней назад был боссом гангстерской шайки. Вероятно, он им еще и остается. Бандюга, это же видно по глазам. Это Америка. Ничего, кроме декаденса и опиума в массы. Черт бы их побрал!

Я купил жетоны на 32 доллара и поставил всю кучу на черное. Крупье крутанул диск и бросил на него шарик. И внезапно я почувствовал, с уверенностью, поднимающейся выше всех сомнений, я почувствовал, что сейчас выпадет на красное. Это безошибочное чувство нельзя объяснить. Оно у тебя есть или его у тебя нет. Это было, как спавшая с твоего внутреннего взора пелена, как если бы тебе внутренний голос в твое внутреннее ухо прошептал словечко "красное". И я передвинул жетоны на красное.

– Нет! – взвизгнула самоя лучшая из всех жен и схватила жетоны. И снова переложила их на черное.

Началась молчаливая, отчаянная борьба. Но я же, все таки, мужчина. Я победил. В последнее мгновение наши жетоны оказались на красном.

– Слишком поздно! – проскрипел крупье и передвинул все деньги обратно на черное.

Этого ему не следовало бы делать. Выпало на черное, что принесло нам 64 доллара. Рулетка – это великолепная игра. Она не только увлекает и расслабляет, но и приносит хорошие доходы игроку с развитой интуицией, который знает, как поймать счастье за хвост. Я дружески подмигнул крупье, этому необыкновенно симпатичному молодому человеку, и подсчитал, сколько всего мы выиграли с самого начала. Мы выиграли один доллар. Но у нас еще оставалось 64 однодолларовых жетона.

– Это тупое повторение ставок мне уже надоело, – высказалась самая лучшая из всех жен. – Я сыграю на номер.

На диске рулетки 36 номеров, и если выпадает на поставленный номер, это приносит 36-кратный выигрыш. Из вывешенного на стене плаката можно было узнать, что в 1956 году один ковбой сорвал банк в этом казино и унес в кармане из Лас-Вегаса 680000 долларов. Но что позволено ковбою, сможем сделать и мы. Моя жена поставила один доллар на номер 25. Слепая ярость охватила меня. Почему именно на 25?

– Ты сошла с ума! Поставь на 19. Я гарантирую на 19.

Она даже не пыталась скрыть свою ненависть: "Ты мне только все портишь. Мне не следовало брать тебя с собой. Мне не следовало выходить за тебя замуж. Ты только все мне портишь".

Поскольку жетоны были у нее, я более ничего не предпринимал и предоставил ее судьбе. Пусть увидит, на что поставила. Я, со своей стороны, купил жетонов на 5 долларов и немедленно поставил их на совершенно же очевидный номер 19. Напряжение было невыносимым. Затаив дыхание, мы следили за бегом шарика. Наконец, он остановился. Он остановился на номере 25. Я до сих пор не понимаю, как это могло произойти. Моя супруга сгребла 36 долларов. С самого раннего детства я не чувствовал себя столь униженным. Перед ней возвышался столбик круглых жетонов, а передо мной была пустота. И она еще кинула один доллар "pour les employs"[15]15
  pour les employs – Буквально: для служащих (франц.), т. е. чаевые.


[Закрыть]. Я ее ненавидел.

– У тебя не найдется более лучшего применения своим деньгам? – спросил я с благородной сдержанностью.

– Начхать мне на тебя! – прозвучал ее куда менее благородный ответ. – Со своими деньгами я могу делать, что хочу. И исчезни уже наконец! Есть старое правило: держись подальше от шлимазла[16]16
  шлимазл – неудачник (идиш).


[Закрыть], когда у тебя в жизни счастливая пора.

Я удалился глубоко оскорбленный и с непоколебимым убеждением, что 19 был истинным номером, а 25 выпал просто случайно. Остановившись у стола с баккара[17]17
  баккара – карточная игра.


[Закрыть], я достал из кошелька 20-долларовую банкноту и поставил ее куда-то наугад. Да я и не знал, куда надо и почему. Я вообще не знал эту игру. Понтирующий дал мне две карты и то же само сдал себе. Затем он их открыл. Затем я раскрыл свои. Затем я проиграл, и он подгреб мои деньги к себе.

Я снова вернулся к рулетке и застал свою жену на грани обморока, столь она была взволнованна: гора жетонов высилась перед ней, настоящая небольшая гора. Я открыл рот от радостного изумления. Теперь мы сможем остаться в Новом Орлеане на три недели. Что за прекрасная у меня спутница! Ее разрумянившиеся щеки пылали и ее миндалевидные глаза сверкали, когда ее волшебные, грациозные руки простирались над добычей. Чтоб она была жива и здорова до 120 лет…

– Милая, – проворковал я, – скажи, как тебе это удалось?

– Не задавай дурацких вопросов, – ответила она хриплым голосом. – Я просто купила себе жетонов на сто долларов.

Один взгляд на ее перекошенное лицо подтвердил страшную правду этих слов. Я же знал, что этот монстр может только терять, спаси господи. И что за вид! Дикие глаза неотрывно следят за шариком, руки жадно вцепились в кошелек, – право слово, она уже и на человека-то не похожа. А ведь в ее кошельке все наши деньги. И она их вышвырнула с такой легкостью, она беззаботно пожертвовала заработанными в поте лиц наших и выменянных по официальному курсу долларами на эту чертову игру! Никакого сомнения: она сумасшедшая. Слыханное ли дело, чтобы разумный человек ставил на 5? Или даже на 3, как она сейчас сделала?

Кучка жетонов перед ней становилась все меньше. Беглый, округленный подсчет показал скорость потерь в 2 доллара в минуту. Я посмотрел на часы. Через полтора часа был наш самолет на Новый Орлеан. При таком положении вещей мы сможем там пробыть не более трех дней. А пока она снова поставила на 25. Неужели женщины никогда не учатся на своих ошибках? Что-то должно произойти. Я не мог молча созерцать, как наше будущее рушится со скоростью в 2 доллара в минуту.

– Любимая, – прошептал я, – пойдем за покупками.

– Иди один!

– Как насчет сумочки? Мы купим тебе красивую сумочку.

Магазин, как рассчитывал я, находится в 5 минутах ходьбы, это 10 минут в оба конца, то есть нетто 20 долларов, это, собственно, цена сумочки, да еще неплохая чистая прибыль. Так легко мне деньги еще никогда не доставались. И впрямь: деньги достались бы, если бы моя жена туда пошла. Но вместо этого она купила у крупье еще кучу жетонов. И внутренний голос не пришептывал мне, на какой номер сейчас выпадет. Он пришептывал только: «Прощай, Новый Орлеан, прощай…».

Я принес супруге стакан чаю. Одна минута выиграна. За вычетом 2 долларов питьевого налога. Следующая попытка: "Давай, перейдем к игровым автоматам!". Там минута хотя бы стоит максимум один доллар. Она не хочет. Она хочет играть в рулетку. Она ставит – и притом постоянно – на 8, 9, 10, трансверсаль 4–6, зеро, красный, первая дюжина. И хоть бы раз выпало на номер 19, на который я время от времени ставил по 10 долларов…

Но шарик круглый, и в конце концов мне показалось, что счастье хотело нам улыбнуться. Один заметно нервничающий игрок разорался на мою жену, что она все время ставит на те же номера, что и он, отчего удача обходит его стороной. Моя жена в ответ заорала, что это наоборот, он приносит ей несчастье, потому что все время ставит раньше ее свои жетоны на номера, на которые она хочет поставить. Вспыхнула громкая перепалка, отчего рулетка простояла восемь минут (16 долларов). Поскольку моя жена была вовлечена в спор, я перехватил инициативу. Подойдя к вооруженному охраннику, я обратился к нему с просьбой выдворить из казино ту кричащую даму, вон у того стола. Гангстер только пожал плечами: крик не являлся поводом для выдворения. Жаль. Это означало бы два лишних дня в Новом Орлеане.

Душевный приступ моей супруги произвел большой успех. Она тут же поставила на 18, нечет, черный, 25, 2, трансверсаль 4–6, третья дюжина, вторая дюжина, 6, зеро, 7, 9 и 13. И на красный. И на первую дюжину. И на 8. В страшной панике ввалился я в телефонную кабинку и позвонил из казино в казино:

– Пожалуйста, срочно позовите к телефону миссис Китчен. Она сидит за вторым столиком слева. Это очень важно.

– А что случилось?

– Ее семья попала в автомобильную катастрофу.

По счастью телефон находился достаточно далеко от стола, и хотя миссис Китчен в быстром темпе подбежала к трубке, это принесло 4 доллара.

– Алло?

– Миссис Китчен, – сказал я на беглом английском. – Дирекция доводит до вашего сведения, что согласно законам штата Невада, посетителям казино не разрешается играть в рулетку более двух часов. Поскольку вы, к сожалению, уже…

– Заткнись, идиот! Ты действительно полагаешь, что я тебя не узнала?

И тут же усвистала обратно к столу. Тем не менее, 9 драгоценных минут выиграно, почти целый день в Новом Орлеане. И уже через полчаса, даст Б-г, мы уже должны быть в аэропорту. Я поволок наш багаж к двери и поманил оттуда супругу резкими взмахами руки.

– Господи, Б-же! – ее голос внезапно задрожал от ужаса. – Где моя черная сумка?!

Я не имел понятия. В черной сумке, помимо прочего, находились косметические принадлежности моей жены. Начался поиск стоимостью не менее 20 долларов. Наконец, сумка была найдена. Кто-то запихнул ее под стол. Я рванул сумку к себе и открыл ее, чтобы подсчитать оставшиеся деньги. Денег не оставалось. Считать было нечего. Моя жена потеряда 230 долларов. 230 долларов проскользнули у нее между пальцами, просто так, за здорово живешь. Если бы она ставила хотя бы на 19, так же, как я свои 350 долларов. Но мы еще, несмотря ни на что, может быть, сумеем провести в Новом Орлеане пару дней.

В аэропорту нам объявили, что вылет откладывается на полчаса. Почему? Вскоре мы выяснили причину. В зале ожидания стояло 20 игровых автоматов. Нужно было только вставить монету… и дернуть за рычаг… это так просто.

Как там сказал поэт?

"Пусть отсохнет моя правая рука, если я когда-нибудь забуду тебя, о Лас-Вегас, штат Невада".[18]18
  Пусть отсохнет моя правая рука, если я когда-нибудь забуду тебя, о Лас-Вегас, штат Невада – Перефразировка еврейской молитвы: «Пусть отсохнет моя правая рука, если я забуду тебя, о Иерусалим!»


[Закрыть]

Между прочим: вы знаете Новый Орлеан? Я – нет.