Текст книги "Призрачные страницы истории"

Автор книги: Ефим Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц)

Кардинал Роган и Мария-Антуанетта

О подлинности писем из ларца споры не смолкают и поныне. Подложность других писем, приписывавшихся через двести лет после Марии Стюарт и тоже королеве, на этот раз французской, не вызывала сомнения уже вскоре после их фабрикации. Вопрос заключался в том, считал ли главный адресат эти грубо подделанные письма написанными королевой. Об этом много говорилось на судебном процессе, являвшимся немаловажным этапом в развитии кризиса монархии Бурбонов накануне Французской революции конца XVIII века.

Подложные письма, о которых пойдет речь, составляли часть тщательно подготовленного мошенничества. Оно было задумано и осуществлено Жанной, по мужу Ламот, которая именовала себя Валуа (иначе говоря, присвоила себе фамилию династии, правившей во Франции до конца XVI в., поскольку вела свое происхождение от одной из королевских любовниц). Ко времени излагаемых ниже событий Жанне было около тридцати лет. В детстве мать заставляла ее нищенствовать, и она еще в юные годы приобрела изрядный опыт по части добывания денег путями, строго каравшимися законом.

Вместе с мужем, бывшим жандармским офицером, который называл себя графом Ламот, Жанна перебралась из провинции в Париж. В столице она познакомилась с кардиналом Роганом, принадлежащим к знатному аристократическому роду. В то время достойный прелат подпал под влияние знаменитого авантюриста Джузеппе Бальзамо, более известного под именем графа Калиостро. Жанна знала, что Роган был удручен крушением своих честолюбивых планов. Будучи французским послом в Вене, Роган имел неосторожность очень нелестно отзываться об императрице Марии-Терезе, а той, в свою очередь, не нравился кардинал, устраивавший чуть ли не ежедневно шумные празднества и вообще ведший себя, как не подобало высокому церковному иерарху. Когда же Мария-Тереза узнала из перехваченных писем французского посла те ядовитые колкости, которые он отпускал по ее адресу, недоброжелательность переросла в открытую ненависть. Императрица передала ее и своей дочери Марии-Антуанетте, тем более, что в донесениях Рогана пересказывалась скандальная хроника венского двора, одной из главных героинь которой была молодая австрийская герцогиня. Когда же Мария-Антуанетта стала женой французского короля Людовика XVI, она сумела внушить и своему супругу неприязнь и отвращение к кардиналу. Поэтому Рогану казалось, что путь к осуществлению его давней мечты – занять пост французского первого министра – наглухо закрыт.

Тем временем Жанна узнала о важной придворной новости. Парижские ювелиры Бомер и Бассанж настойчиво предлагали королеве купить чрезвычайно дорогое алмазное ожерелье. Мария-Антуанетта отвергла сделанное ей предложение и громогласно объявила, что такие траты не допустимы при плачевном состоянии государственной казны и если бы на ожерелье все же нашлись бы деньги, их лучше было бы истратить на строительство линейного корабля для усиления французского военно-морского флота. Вероятнее всего, королеве вообще не нравилось колье. При других своих тратах она совсем не проявляла подобную щепетильность и заботу о королевских финансах. К тому же было известно, что ожерелье первоначально было заказано еще покойным Людовиком XV для своей фаворитки графини Дюбарри, к которой королева относилась с глухой враждебностью.

Жанна убедила Рогана, что является подругой и доверенным лицом Марии-Антуанетты, что королева мечтает приобрести ожерелье, но не осмеливается признаться в этом открыто, и человек, который бы помог в приобретении колье, заслужил бы ее глубокую благодарность. Роган попался на удочку. Дабы подкрепить его уверенность, что все обстоит так, как рассказывает авантюристка, она продемонстрировала «записки королевы», сфабрикованные любовником Жанны Рето де Вильетом, который специализировался на подделке документов. Жанна рекомендовала кардиналу написать письмо Марии-Антуанетте; он последовал этому совету и стал получать записки от королевы, тон которых становился все более дружественным. Более того, Жанна устроила Рогану ночью 11 августа 1784 года в одной из аллей версальского парка свидание с «королевой». Марию-Антуанетту с успехом изображала молоденькая любовница мужа Жанны Николь Лаге, которую мошенница представляла знакомым как баронессу д'Олива. Она напоминала королеву фигурой, хотя, если судить по портретам, была совершенно не похожа на нее лицом. Выручила темнота летней ночи, и Роган не заметил подмены. Николь вручила кардиналу записку и розу, не понимая, в каком спектакле она участвует. «Мне нетрудно было, – говорила впоследствии Жанна Ламот, – убедить д'Оливу сыграть свою роль, так как эта девица чрезвычайно глупа».

Оставалось лишь завершить так удачно начатое дело. Жанна стала привозить Рогану все новые благосклонные письма от королевы. В то же время Жанна познакомилась с ювелирами Бомером и Бассанжем, все еще никак не могущих найти покупателя для ожерелья. В одном из писем, исходивших, как считал Роган, от королевы, содержалось пожелание, чтобы кардинал принял на себя роль посредника в переговорах о покупке колье. Королева хотела купить ожерелье, оцененное в один миллион 600 тысяч ливров, несколькими платежами, производимыми раз в три месяца. Жанна пыталась первоначально увильнуть от требования Рогана принести юридическое обязательство королевы, но потом доставила соответствующий документ с просьбой сохранить его в тайне, поскольку покупка производится без ведома короля. После этого Роган быстро договорился с ювелирами. Он гарантировал погашение долга и получил ожерелье, которое привез Жанне, а та передала бриллианты в соседней комнате какому-то мужчине, по ее словам, посланцу королевы. Это был Вильет. Мошенники немедленно разрезали колье на части. Муж Жанны отправился с бриллиантами в Англию.

Тем временем ювелиры, так и не дождавшиеся обещанных выплат, начинали проявлять беспокойство. Жанна привезла, правда, записку королевы с просьбой переноса срока платежей. Но теперь уже все дело стало вызывать подозрение и у Рогана. Жанна тогда сделала очередной ход, прямо объявив ювелирам, что обязательство королевы – подделка. Она явно рассчитывала, что прижатый к стене кардинал во избежание скандала оплатит долг. Ювелиры бросились в Версаль, придворная королевы мадам Кампан заявила им, что Мария-Антуанетта не получала ожерелья. На встрече с ювелирами кардинал продолжал упорствовать, ссылаясь на то, что у него есть собственноручная расписка королевы. Калиостро, к которому прелат обратился за советом, прямо указал ему, что он является жертвой обмана. 12 августа 1785 г. королева узнала от ювелиров о краже колье. Через три дня кардинала арестовывают по приказу Людовика XVI. Узнав об этом, Жанна, бывшая некоторое время вне Парижа, возвратилась в столицу и сожгла все компрометирующие бумаги. К этому времени остальные участники аферы находились в бегах, но в большинстве своем были изловлены и преданы суду парижского парламента (тогда, в основном, судебного учреждения) вместе с Жанной Ламот, Роганом, а также Калиостро, которого, правда, не приводя веских доказательств, власти тоже считали замешанным в аферу.

Процесс вызвал большое возбуждение в стране. Роган и Калиостро выглядели на суде жертвами королевского произвола. Они были оправданы, но король выслал кардинала в его епархию, а Калиостро – из пределов Франции. Репутации королевы был нанесен непоправимый ущерб, многие считали ее соучастницей кражи. Жанну приговорили к публичному клеймению как воровку и помещению в исправительный дом, откуда она позднее бежала за границу. Окончание суда над участниками дела об ожерелье королевы отделяет от взятия Бастилии всего три года. Началась Великая французская революция, в ходе которой Мария-Антуанетта погибла на гильотине. Впоследствии Наполеон Бонапарт скажет: «Смерть королевы нужно датировать со времени дела об ожерелье».

Находясь вне досягаемости французской юстиции, Жанна Ламот издала воспоминания, где давала свое истолкование истории похищения ожерелья. И если хотя бы даже частично принять ее объяснение, официальная версия, кратко изложенная выше и принятая в большинстве работ по этому вопросу, превращается в виртуальную историю. Прежде всего непонятна доверчивость кардинала, бывшего очень неглупым человеком, весьма опытным в придворных делах. Как он мог принять подделки Вильета за собственноручные записки Марии-Антуанетты, когда он имел образцы почерка королевы? Особенно, как у него могла не вызвать подозрение подпись ее на расписке в получении бриллиантов и обязательстве выплатить их стоимость – «Мария-Антуанетта французская»? Ведь королева никогда не расписывалась подобным образом, и эта подпись, казалось, была нарочно сделана таким образом, чтобы ее при любой проверке признали поддельной. Одно это придает известное правдоподобие утверждениям воровки, что она действовала по поручению королевы, а кардинал потворствовал всему делу, так как был любовником Жанны. Тем же возможно объяснить непонятное поведение Жанны, отославшей своих сообщников за границу, а самой демонстративно явившейся в Париж после раскрытия кражи. Вряд ли Жанна Ламот могла рассчитывать, шантажируя власти возможными разоблачениями, заставить их отказаться от ее преследования. Странной представляется и роль великого мага Калиостро в качестве «обманутого обманщика» – перед глазами его в течение более чем года развертывалась афера, в которой он, не подозревая этого и вопреки собственным интересам, стал действующим лицом и о которой узнал от Рогана только незадолго до раскрытия мошенничества.

Это послужило предлогом для сторонников теории так называемого «масонского заговора» создать свою версию дела об ожерелье. Согласно этой версии, Калиостро был агентом масонов и баварского тайного общества иллюминатов, стремившихся уничтожить европейские монархии. Калиостро не случайно заехал в Страсбург, а с целью познакомиться с Роганом, а кардинал тоже не случайно был избран жертвой заранее спланированного дела об ожерелье. Учитывалось, что он принадлежал к роду, представители которого выступали против династии Бурбонов. Один из его предков в качестве вождя гугенотов возглавлял три восстания против Людовика XIII. Другой Роган был участником интриг против Людовика XIV. Сам кардинал Роган был известен как светский волокита, к тому же увлекающийся оккультизмом. Известно, что Роган лелеял планы стать фактическим правителем Франции подобно Ришелье и Мазарини. Вместе с тем не было секретом, что Мария-Антуанетта питала неприязнь или даже ненависть к Рогану, считая себя оскорбленной дошедшими до нее замечаниями кардинала о ней и ее матери, императрице Марии-Терезе. Генерал-лейтенант полиции Ленуар, тоже масон, приметил внешнее сходство Николь Лаге с королевой и указал на него Калиостро. Трое видных масонов сообщили Жанне Ламот о существовании колье. Ее брат был приближенным герцога де Пентьевра, а зятем того был Филипп, герцог Шартрский – великий магистр французских масонов, позднее ставший герцогом Орлеанским, принявшим во время революции фамилию Филиппа Эгалите (равенство), голосовавший в Конвенте за смерть своего кузена Людовика XVI (и сам позднее казненный как один из лидеров жирондистов). При аресте Роган подозвал сопровождавшего его пажа и что-то сказал ему по-немецки. Тот исчез в толпе и передал приказ Рогана одному из его приближенных, который начал немедля сжигать корреспонденцию кардинала, включая и письма, подписанные королевой. Так исчезли письма-обличители и письма-лжесвидетели, которые позволили бы определить роль каждого из участников дела об ожерелье. Мария-Антуанетта первоначально участвовала в афере с целью отомстить Рогану. Потом, чтобы доказать свою невиновность, она настаивала на передаче участников дела суду Парижского парламента. Между тем парламент конфликтовал с королем. Уже за полтора десятилетия до дела об ожерелье, в 1771 г., королевская фаворитка мадам Дюбарри говорила Людовику XV: «Твой парламент прикажет отрубить тебе голову». Эта теория была выдвинута еще в 1788 г. в анонимно изданном памфлете «Сорванные маски» и через двести лет повторена – уже неизвестно, в который раз – в книге Ж Вильера «Калиостро, пророк Революции» (Париж, 1988). Воспроизводится она и в книге Ф. Брюне «Калиостро. Биография» (Париж, 1992). К «теории заговора» еще будет возможность вернуться в одной из последующих глав.

Со времен правления Елизаветы I и религиозных войн во Франции со второй половины XVI века начинает формироваться понимание необходимости правительству использовать силу общественного мнения для поддержки не только внутренней политики, но и военных и дипломатических акций. Эта идея получила развитие во времена двух английских революций – революции середины XVII в. и «Славной революции» 1688 г. – и стала общепризнанной в следующем столетии. Для обеспечения такой поддержки все шире и чаще использовали растущую периодическую печать и памфлетную литературу с целью изобличения агрессивных планов враждебных держав. При этом нередко прибегали к публикации подложных документов, якобы исходивших от правителей этих государств, чаще всего в форме писем, неизвестно каким путем попавших в руки издателей газет и авторов памфлетов. Действительные планы правителей этих стран иногда походили на приписываемые им в фальшивках-документах. Большинство таких фальшивок, обслуживая сиюминутные интересы, имели короткую жизнь. Отдельные же, напротив, сохранялись в арсенале политики и пропаганды в течение длительного срока.

Такова была судьба подложного «наказа», «советов» царя Петра своим преемникам, известных также под именем его «Завещания». В них подробно излагаются планы русской экспансии: расчленение и захват Польши, Швеции, Турции, проникновение в Германию, ослабление погрязшей во внутренних распрях австрийской монархии, а также Франции и утверждение российской власти во вселенной. Завоевательные планы были присущи России, как и другим европейским монархиям того времени, хотя не в таких размерах и формах, которые ей приписывало подложное «Завещание».

Оно было изготовлено не во время царствования Петра I и не в начале XIX века, когда эта фальшивка была впервые опубликована в книге чиновника французского министерства иностранных дел Ш. Лезюра. Время действительного (а не мнимого) появления этого документа падает на середину XVIII века. А его происхождение связано с активностью так называемого «секрета короля» – тайного дипломатического ведомства Людовика XV, действия которого нередко расходились с официальной политикой версальского двора. Людовик создал сеть секретных агентов, нередко вербовавшихся из состава французских посольств в различных столицах, которые, как кажется, были только тем и заняты, что шпионили за своими коллегами, не посвященными в «секрет», и ставили им палки в колеса. В довершение ко всему наряду с этим, так сказать, регулярным «секретом короля» возник еще более законспирированный «секрет», который, в свою очередь, наблюдал за первым и путал его расчеты. Что было «симуляцией», что – «диссимуляцией» и что реальностью, часто оказывалось не под силу разобрать самому французскому королю.

Летом 1755 г. по поручению «секрета короля» в Петербург отправилась странная пара – пожилой шотландский дворянин Дуглас-Маккензи, приверженец свергнутой с английского престола династии Стюартов, и его молоденькая спутница, которую он выдавал за свою племянницу. Этой «племянницей» был шевалье д'Эон де Бомон. В юности он дурачился, переодеваясь в женские наряды, и даже однажды явился в таком виде на придворный бал. Маскарад понравился вечно скучавшему королю. Может быть, тогда и возникла у Людовика шальная мысль использовать д'Эона под именем девицы Луизы Бомон в интересах тайной дипломатии. Новоявленной «девице» поручалось втереться в круг приближенных императрицы Елизаветы Петровны и поспособствовать смягчению крайне испорченных в то время отношений между петербургским и версальским дворами. Насколько успешно шли дела «Луизы» в Петербурге, удалось ли ей действительно стать чтицей императрицы – судить трудно, сведения источников противоречивы. Однако это было время, когда у Петербурга были свои причины желать сближения с Францией, и сообщения об успехах бойкой «девицы» могли быть не только продуктом ее неистощимой фантазии. Выполнив задание, она вернулась ненадолго в Париж, чтобы вновь возвратиться на берега Невы уже в мужском костюме и в ранге секретаря посольства с отправлением обязанностей в качестве агента «секрета короля». Именно во время второго пребывания в невской столице и удалось д'Эону похитить из секретного императорского архива копию (снова, как почти всегда в подобных случаях, лишь копию!) «завещание» Петра. Так, по крайней мере, обстояло дело, если верить мемуарам д'Эона. Но ему как раз нельзя верить ни в чем, да вдобавок ко всему его мемуары наполовину подложные. Существует лишь единственный довод в пользу того, что вся эта история не является чистым вымыслом: д'Эон обнаруживал не только большую склонность, но и немалые способности и сноровку в воровстве чужих бумаг. В этой связи стоит напомнить последующий послужной список «Луизы де Бомон»: капитан драгунского полка, шпион, засланный в Англию, потом посланник в Лондоне, стащивший во время дипломатических переговоров портфель заместителя английского министра иностранных дел, ну, и так далее – всех художеств шевалье и не перечислишь. В Лондоне, перессорившись со своим непосредственным начальником, послом де Герши, д'Эон занялся шантажом самого короля, угрожая опубликовать компрометирующие его бумаги: от планов высадки десанта в Англии до пикантных подробностей об «Оленьем парке» – тайном гареме Людовика XV. По приказу короля д'Эона пытались похитить, а когда это не удалось, договорились с ним о выдаче в обмен на ежегодную пенсию в 12 тысяч ливров части опасных бумаг. В заключенной сделке был странный пункт: условием выплаты пенсии считалось ношение драгуном женского платья. Возможно, что таким путем король хотел поиздеваться над шантажистом и подорвать доверие к его возможным разоблачениям (самые щекотливые бумаги д'Эон на всякий случай хранил в надежном тайнике). Драгунский капитан был не прочь как можно дольше оставаться героем скандальной хроники, ведь в Англии держали пари – мужчина он или женщина, и сам шевалье, разумеется, через посредников участвовал в этих небезвыгодных играх, при этом за недосугом забывая бриться и временами, как свидетельствует Бомарше, ведший переговоры с ним от имени «секрета короля», отпуская остроты, от которых покраснел бы немецкий ландскнехт. Английская полиция подозревала афериста в подделке денег. Числилось за шевалье и много другого-всякого.

Мог ли мошенник сфабриковать подложное «завещание»? Д'Эон смолоду обнаружил склонность к сочинительству, ему принадлежат трактат о государственных расходах, много язвительных памфлетов, книга о французской дипломатии. В 1774 г. в Амстердаме было опубликовано собрание сочинений д'Эона, включающее и несколько работ по истории России, особенно в период правления Петра I. Работы эти очень поверхностные, и, может быть, это объясняет многочисленные ляпсусы в тексте «завещания». Его автор не был знаком с фактами, которых не мог не знать любой русский и тем более – Петр. И, конечно, царю не пришло бы в голову называть русские войска «азиатскими ордами», а православных подданных Турции и Австрии «схизматиками», как их именовали во Франции и в других католических странах. Число таких примеров легко умножить. В тексте «завещания» встречаются и отдельные «планы», которые как-то совпадают с намерениями царского правительства, но о них мог догадываться каждый образованный современник, и для этого не было никакой нужды проникать в «домашний архив» русских императоров. Нужно добавить, что тщательные поиски в реально существующих архивах не привели к обнаружению каких-либо следов такого документа. Вся жизнь д'Эона состояла из цепи подлогов – подложных имен и постов, подложных писем, свидетельств, обвинений и даже подложного пола. Почему бы не быть среди них и подложному «завещанию»?

Лжесвидетели эпохи

Подлоги в архивах

Порой, когда речь шла о подтверждении исторической концепции, не лишенной политического подтекста, фальшивки на время или в расчете на постоянное нахождение в хранилищах внедрялись в архивные фонды. Причем поддельным было не только содержание документа, но и имя его автора, будь то физическое лицо или учреждение. Правда, это крайние случаи; но вообще внесение в государственные, административные или научные архивы бумаг, содержащих ложную информацию и используемых для создания виртуальной истории, является широко распространенным явлением. Мы здесь не говорим о массе непроверенных и неверных данных, которые содержатся в бумагах, передаваемых в архив без всякого намерения вводить в заблуждение, а просто отражавших существовавшие представления и мнения. Кодовый номер архивного фонда, разумеется, никак не может сам по себе служить гарантией подлинности информации, извлеченной из того или иного документа. Но точно так же обстоит дело и с вымышленными сведениями, помещенными в архив с вполне осознанной целью ввести в заблуждение лиц, которые могли бы провести проверку данных материалов, имеющих целью «улучшение» или «ухудшение» прошлого и, тем самым, создание якобы документальной основы, как правило, новейшей виртуальной истории.

Временами такое внесение фальшивок в архивы становилось государственной политикой. Здесь снова можно сослаться на помещение в архивы протоколов допросов жертв ведовских процессов, вымышленный характер показаний которых под пыткой не был секретом, по крайней мере, для части следователей и судей. А уже в XX столетии в Советском Союзе происходило такое же заполнение архивов ложными сведениями в протоколах допросов жертв массовых политических репрессий. Поражает здесь старание следователей, которые, исходя из теории, что признание обвиняемого – лучшее доказательство, стремились угрозами и пытками выбивать явно не правдоподобные, заведомо фантастические показания, а не просто вписывать в протоколы требовавшиеся начальством «признания врагов народа». Ведь о рассекречивании этих документов и беспристрастной проверке никто из палачей и подумать не мог в то время. А если бы кто-либо из них все же допускал такую возможность, то должен был понимать: ложность подобных признаний все равно тогда стала бы очевидной.

Наряду с архивами внедрение ложных сведений нередко производилось в пользующиеся авторитетом научные и научно-справочные издания. Откроем 23 том второго издания Большой советской энциклопедии, изданный в 1953 г., и найдем статью, не имевшуюся ни в предшествующем, ни последующем изданиях. Вот ее текст: «Крякутный (годы рождения и смерти неизвестны) – русский изобретатель XVIII в., построивший первый в мире тепловой аэростат и совершивший полет на нем. Уроженец Нерехты (ныне город в Костромской обл.). Служил подьячим (делопроизводителем) при воеводской канцелярии в г. Рязани. С.М. Боголепов, современник К, в записках, воспроизведенных в рукописях его внука А. П. Сулакадзева „О воздушном летании в России с 906 лета по Р. X.“ (окт. 1819) описывает, что в 1731 К. построил воздушный шар (фурвин, то есть большой мешок), наполнил его дымом и совершил на нем полет. После этого полета К, преследуемый церковниками, ушел в Москву. Сведений о его дальнейшей судьбе не имеется»[2]2
  Воробьев Б.Н. «Рукопись А. П. Сулакадзева „О воздушном летании в России“ как источник историографии по воздухоплаванию». В кн.: «Труды по истории техники». Вып. 1. М., 1952, (Академия наук СССР, Отделение технических наук).


[Закрыть].

В этой статье соответствует истине только фраза, что сведений о Крякутном после полета, о «его дальнейшей судьбе не имеется». Остальное содержание статьи – пересказ современным языком материала, заимствованного у Сулакадзева, – является плодом фантазии этого известного в начале прошлого века фабрикатора фальшивок. Нет необходимости гадать, являлись ли статьи в энциклопедии и в солидном академическом журнале результатом сознательно культивировавшегося невежества или цинизма, уверенности, что все средства хороши для доказательства пресловутого «приоритета». Надо лишь отметить, что подобные утверждения, спародированные в известном изречении, что «Россия – родина слонов», оставили много следов в трудах по политической истории, истории науки, техники и культуры. Казус с «Крякутным» отличается от большинства других тем, что здесь мы имеем дело с целиком вымышленными поступками несуществовавшего персонажа. Однако дело мало меняется, если такие деяния приписывались реальным лицам, как это в большинстве случаев и происходило. БСЭ может служить примером переписывания в разных изданиях биографий политиков, военных, деятелей культуры, которые подверглись сталинским «чисткам». В 1953 г. вышел в свет том с восторженной статьей о Берии, поступивший к подписчикам незадолго до его ареста. Редакция, конечно, оперативно подослала им новый вариант этого печатного листа. Читатели, в том числе зарубежные, как бы приглашались сами произвести на дому акт переделки истории – вырвать из тома ставшие крамольными страницы и заменить их новыми, любезно присланными из издательства. Но не меньший вклад в виртуальную историю вносило и отсутствие статей о виднейших представителях политики и культуры, имена которых было запрещено упоминать в печати. Статьи о некоторых из них были потом напечатаны в особом дополнительном томе, однако опять с вкраплением многих фрагментов виртуальной истории.

Частым случаем было появление подложных или частично достоверных материалов, публиковавшихся в номерах поддельных газет, которые иногда даже внедряли в государственные книгохранилища. Так произошло с номером якобы выходившей в Лондоне газеты «Английский Меркурий», содержавшим отчет о разгроме англичанами испанской Непобедимой армады в 1588 г. Газета, как указывалось на первой странице, издавалась властями по указанию королевы Елизаветы I для того, чтобы «воспрепятствовать появлению ложных отчетов». Этот номер «Английского Меркурия» должен был доказать, что в Англии газеты стали выходить более чем за полвека до знаменитой парижской «Газет» Ренодо, считавшейся первой в Европе. Все это широко обсуждалось в печати, но вскоре было установлено, что напечатанный в газете отчет о поражении Непобедимой армады представляет собой пересказ изложения этого события в одном из исторических трудов, опубликованном в 1735 г. Автор мистификации Ф. Йорк задумал выпуск «Английского Меркурия» просто как забаву. Но, помещенный на полки Британскою музея, этот номер был принят за солидный исторический источник и свидетельство о первенстве Англии в газетном деле.

Начиная с первых лет XIX в., выпуск подложных газет стал нередко применявшимся приемом в тайной войне – борьбе разведок европейских держав. В 1805 г. во время войны Наполеона против Австрии ловкий французский разведчик Карл Шульмейстер сумел быть зачисленным в штаб командовавшего австрийскими войсками генерала Мака. Шульмейстеру даже предложили должность главы военной контрразведки. Через него Наполеон не только был в курсе всех планов австрийцев, но и сумел заставить неприятеля самого залезть в подготовленную для него петлю. Шульмейстеру были доставлены подложные номера французских газет и «перехваченные» письма из Франции, якобы адресованные офицерам и солдатам наполеоновской армии. В них сообщалось, что волнения охватили всю страну и она находится на грани восстания против Наполеона, который будто бы стал оттягивать силы с фронта, проходившего по Рейну. Мак счел эту информацию сигналом к началу наступления, был вскоре окружен французскими войсками и вынужден бесславно капитулировать в Ульме со всей своей армией. Не стоял ли этот исторический пример перед глазами австрийских разведчиков, когда во время первой мировой войны, в октябре 1917 г., Австро-Венгрия и Германия готовили наступление против Италии? В расположение итальянских войск было заброшено множество подложных номеров известных итальянских газет, сообщавших о развертывании народных волнений в стране, разгоне демонстраций, массе жертв среди гражданского населения. Эти сообщения заметно повлияли на боевой дух солдат и способствовали сокрушительному поражению итальянской армии в битве при Капоретто. Такое использование поддельных газет широко применялось и во вторую мировую войну.

Использование подложных газет не ограничивалось, разумеется, только сферой тайной войны. Например, в США зафиксированы случаи издания фальшивых газет, ставивших целью создание воображаемой истории тех или иных событий колониального периода и войны за независимость, виртуальных биографий государственных деятелей.

Большая часть информации, печатавшейся в советской печати, создавала виртуальную историю СССР. То же следует сказать и о газетах других тоталитарных государств. В нацистской Германии унификация печати и система вымышленной информации были отрегулированы «паролями дня» – десятками ежедневных инструкций Геббельса и прочих главарей министерства пропаганды, указывавших, как следует освещать, то есть искажать, текущие события.