Текст книги "Призрачные страницы истории"

Автор книги: Ефим Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)

Официальная версия истории порохового заговора, которая была изложена в самых общих чертах выше, уже при своем появлении должна была противостоять возникшей одновременно с нею католической версии, которая была значительно более развитой и обоснованной, чем аналогичные версии других противоправительственных конспираций времен правления Елизаветы и Якова. Уже 25 ноября 1605 г. английский посол в Брюсселе при испанском вице-короле Томас Эдмондс доносил главному министру, что «ему стыдно сообщать графу Солсбери ежедневно изобретаемые здешним двором небылицы, дабы спасти католиков от злословия». А 5 декабря того же года в письме за границу другой современник прямо указывал на то, что Сесил «сумел сплести сеть, чтобы запутать тех бедных джентльменов». Слухи об этом получили столь большое распространение, что Сесил счел целесообразным даже написать памфлет, озаглавленный «Ответ на некоторые клеветнические писания, распространяемые за границей под предлогом предостережения католиков». Вместе с тем, в памфлете указывалось, что министр не выполнил бы своего долга «часового, защищающего жизнь короля и безопасность государства», если бы не противопоставлял «контрмины минам измены». Известно, что это министерское сочинение уже широко читали еще до февраля 1606 г. На процессе главы английских иезуитов Гарнета генеральный прокурор Кок говорил о том, что инкриминируемое обвиняемому одобрение убийств лживо изображают за границей «как вымысел и как политику нашего государства с целью вызвать презрение и навлечь немилость на папистскую религию». В Риме по указанию папы был позднее, в 1608 г., опубликован специальный меморандум, в котором отмечалось, что заговор был составлен группой мирян; что они не получали совета ни от одного католического священника; что заговор был спровоцирован властями, или они, по меньшей мере, способствовали его организации и позаботились, чтобы главные свидетели исчезли до того, как были выдвинуты обвинения против иезуитов.

Подозрения против Роберта Сесила упорно сохранялись на протяжении всего XVII века, когда они имели большое политическое значение. Так, епископ Годфри Гудмен, которому в момент раскрытия порохового заговора было около 20 лет, писал в своих «Мемуарах», что «великий государственный деятель вначале изобретал, а потом раскрывал измену, и чем более она была гнусной и ненавистной, тем более важными и более приемлемыми представлялись его услуги». Среди родных погибших заговорщиков существовало убеждение, что Кетсби, Фокс и их сообщники пали жертвами «государственной интриги». В 1615 г., через три года после смерти Сесила, был раскрыт изменнический умысел родственников участников порохового заговора, стремившихся отомстить за невинно, по их мнению, осужденных мучеников. В 1658 г. епископ Талбот писал, что Сесил «выдумал или, по крайней мере, раздувал пороховой заговор». Такие же обвинения раздавались нередко во время Реставрации Стюартов, особенно в связи с раскрытием так называемого «папистского заговора» в конце 70-х – начале 80-х годов XVII века. Подозрения о провоцировании Сесилем порохового заговора поддерживались не столько какими-то вновь открывшимися обстоятельствами, а тем, что они были в интересах католической партии. Позднее среди сторонников католической версии выделились историки, которые были склонны считать, что не Сесил спровоцировал заговор, а он являлся вымышленным от начала до конца.

Католическая версия стала обрастать подробностями по мере продвижения в исследовании порохового заговора. Особенное усердие здесь проявляли историки из «Общества Иисуса», влияние которых в рамках исторической науки заметно усиливалось, начиная с последних десятилетий XIX века. В конце этого столетия отец Джерард (однофамилец помощника Гарнета) выпустил книгу, в которой подверг обстоятельной критике все еще преобладавшую протестантскую версию. Он обратил внимание на явные неувязки в этой версии, как например, непонятное бездействие властей после «расшифровки» письма Монтиглу, их неспособность обнаружить далеко продвинутый подкоп. Не объясняется ли эта несообразность тем, что подкопа вовсе не было? Если бы подкоп производился на деле, возникла бы необходимость выносить из дома большое количество земли и разбрасывать ее в прилегающем крохотном садике, не возбуждая ничьего любопытства в таком многолюдном месте, как площадь перед парламентом. А где заговорщики добыли нужное им большое количество пороха, который с 1601 г. был государственной монополией? Судьба пороха, якобы изъятого у заговорщиков, никак не отражена в официальных бумагах. Кроме того, как выяснили последующие исследования, когда в связи с финансовой ревизией возникла необходимость проверить расход пороха, это было разрешено сделать только за период с 1578 г. по 1604 г., то есть как раз до 1605 г. – года раскрытия порохового заговора. Впоследствии данные о расходе пороха за этот год вообще затерялись. Эта аргументация выглядит весьма убедительной. Тем не менее она не является бесспорной. Государственная монополия стала неуклонно осуществляться только позднее. Во время порохового заговора солдаты не получали пороха и были обязаны покупать его у своих офицеров. Незадолго до раскрытия заговора комендант Тауэра сообщал о наличии большого запаса пороха у одного лондонского купца.

На книгу Джерарда последовал ответ в специальной работе о пороховом заговоре одного из наиболее авторитетных историков Англии, С. Гардинера. Он, в частности, высказывал предположение, что землю заговорщики могли незаметно сбрасывать в протекавшую поблизости Темзу. Гардинер опроверг утверждение, что протоколы допросов Фокса и его сообщников доказывают осведомленность властей обо всех деталях заговора, показания о которых они стремились пыткой вырвать у арестованных. Напротив, эти протоколы, по мнению Гардинера, свидетельствуют, что, преодолевая упорное запирательство Фокса, власти постепенно расширяли свои прежде скудные знания о действиях заговорщиков. Появление книги Гардинера положило тогда конец стараниям его противников утвердить в качестве господствующей католическую версию порохового заговора. Но ее поборники время от времени возобновляли попытки ее обоснования, широко прибегая при этом к аналогиям из современности. Так, заговорщиков уподобляли российским эсерам, сторонникам индивидуального террора. В книге Д. Кэрсуэла «Процесс Гая Фокса» пороховой заговор сравнивался с недавним тогда поджогом нацистами немецкого рейхстага, вину за который они пытались возложить на анархистов и коммунистов и использовать это преступление для запрещения всех, кроме гитлеровской, политических партий и установления в Германии тоталитарной фашистской диктатуры.

В 1951 г. появилась книга У.Х. Уильямсона «Пороховой заговор», в которой автор для обоснования католической версии вовлек в обсуждение материал о роли в событиях старых разведчиков елизаветинского времени. Он подчеркнул, что они сыграли немаловажную роль в фабрикации официальной протестантской версии заговора.

Большая часть того, что известно о пороховом заговоре, основывается на «Исповеди», написанной Томасом Винтером. При аресте Винтер был ранен в руку и не мог владеть ею настолько, чтобы написать длинное признание. Кстати, оригинал «Исповеди» куда-то исчез. Имеется лишь вторично составленный сокращенный текст. Почерк, которым она написана, напоминает почерк Винтера, но встречающиеся в нем описки приводят к убеждению, что речь идет об умелой подделке. Достаточно сказать, что автор «Исповеди» по-разному транскрибирует свою фамилию. Конечно, написание фамилий было в то время не всегда одинаковым (сколько недоразумений и домыслов вызвала, например, разная транскрипция фамилии Шекспира). Но сам человек обычно выдерживал единообразное написание своей фамилии. Более того, в текст «Исповеди» включены маловажные поправки, сделанные самим королем в копии перед отправлением ее в печать. В «оригинал» они внесены тем же почерком «Винтера». Немало и других подозрительных моментов. Если не верить «Исповеди», то вполне возможно предположить, что Томас Перси снял дом около парламентского здания, поскольку получил придворную должность. Возвращение Фокса в Англию было шагом, который предприняли многие эмигранты после вступления на престол Якова. Принятие Фоксом фамилии Джонсон было мерой предосторожности, которую также соблюдали другие возвращавшиеся на родину эмигранты-католики. Официальный отчет несомненно лжет во многих своих деталях. Он основан на протоколах допросов обвиняемых, проводившихся под пыткой. Генеральный прокурор включал в протоколы «нужные» вставки и вымарывал почему-либо неудобные места.

Если Сесил был организатором заговора, как он мог заронить мысль о покушении на короля в голову Кетсби? Ответ напрашивается: через лорда Монтигла. Вероятно, от Монтигла Кетсби мог узнать важный секрет, без знакомства с которым не могло быть порохового заговора: король предполагает присутствовать на открытии новой парламентской сессии. Юридически она считалась лишь возобновлением парламентских заседаний, при которых присутствие монарха не предусматривалось. Яков решил нарушить обычай только потому, что парламент должен был обсудить важнейший вопрос об объединении Англии с Шотландией. Решение это сохранялось в секрете. (Но, следует добавить, Кетсби мог узнать о намерении Якова не только от Монтигла, как считают сторонники католической версии, а от кого-нибудь другого, посвященного в тайну.) Несомненно, что сцена с получением Монтиглом письма была заранее продуманной комедией, тем более что другой участник этой сцены, Томас Уорд, был, по всей видимости, агентом Сесила. Вся эта сцена была разыграна, чтобы показать, как ничего не подозревавшее правительство узнало о нависшей над страной и королем угрозе и как оно и после этого не могло разгадать загадку, которая сразу же стала ясной благодаря проницательности вернувшегося в Лондон монарха.

Загадочной представляется роль Френсиса Трешама. Нет доказательств, что Трешам написал письмо Монтиглу, в чем его подозревали Кетсби и Винтер. Он в течение нескольких дней после ареста Фокса и бегства заговорщиков оставался в Лондоне и даже, по некоторым сведениям, предлагал свои услуги в поимке беглецов. Хотя Фокс под пыткой назвал имя Трешама, правительство еще четыре дня колебалось, прежде чем дать приказ об его аресте, а он сам вел себя как человек, не опасавшийся властей. Трешама арестовали лишь 12 ноября. Его поведение можно объяснить тем, что он много знал о роли Монтигла и считал это гарантией своей безопасности. Правительство же, в свою очередь, также колебалось – арестовывать ли Трешама. В конечном счете, видимо, было сочтено, что опаснее оставлять его на свободе. В показаниях Трешама чья-то заботливая рука вымарала все упоминания о Монтигле. Через шесть недель после ареста Трешам был уже тяжело больным человеком, в ночь на 23 декабря он продиктовал письмо Сесилу, в котором опровергал свои показания о знакомстве с главой иезуитов Гарнетом и что ему было известно о поездке Винтера в Испанию, и просил жену передать его письмо министру. В ту же ночь Трешам скончался. Официально его смерть была приписана удушью, «болезни, которой он был подвержен в течение долгого времени». Однако до ареста Трешам выглядел вполне здоровым, поползли слухи об отравлении и что это – дело рук Монтигла. Сохранилось письмо Сесилу от коменданта Тауэра Уильяма Уода, несомненно посвященного в закулисную сторону порохового заговора. В этом письме, датированном, как и смерть Трешама, 23 декабря 1605 г., выражалось беспокойство, что не получен приказ о скорейшем захоронении тела. Такая озабоченность могла свидетельствовать о желании скрыть следы действия яда.

За работой Уильямсона последовал длинный ряд книг о пороховом заговоре: Г. Гарнет «Гай Фокс» (Лондон, 1962), Р. Мэттиас «Мятеж в троицын день» (Лондон, 1963), Е. Г. Саймонс «Дьявол подвала» (Лондон, 1963), Ф. Кэрэмен «Генри Гарнет и пороховой заговор» (Лондон, 1964), К. Н. Паркинсон «Пороховая измена и заговор» (Нью-Йорк, 1971) и так далее. Одни из этих работ отражали протестантскую, другие – католическую версию заговора. Среди них особое место занимает монография уже упоминавшегося члена иезуитского ордена историка Ф. Эдвардса «Гай Фокс. Подлинная история порохового заговора» (Лондон, 1969).

Эдвардс, не ограничиваясь выявлением несообразностей официальной версии и набором отдельных тенденциозно подобранных фактов, чем грешат некоторые другие исследователи заговора, пытается осветить с позиций католической версии все известное об этой конспирации. В основу работы положен тезис, что не только заговор был сфабрикован Сесилем, но и все главные его участники были агентами главного министра и исполняли порученные им роли. В отношении каждого из главных заговорщиков Эдвардс выдвигает предположение, что они разочаровались в католицизме и готовы были пойти на службу правительству: в одних случаях, как Фокс, ради жалованья, в других, как Кетсби или Трешам, чтобы избежать разорительных штрафов. Некоторые, как Томас Перси, хотели, чтобы правительство не преследовало их за прежние поступки. По свидетельству епископа Гудмена, один из приятелей Перси неоднократно видел того вечерами выходящим из дома Сесила. (Но, в отличие от Эдвардса, вряд ли стоит придавать большое значение этой улике. В Лондоне в те годы не существовало уличного освещения и было легко обознаться. А если Перси и посещал Сесила, то мог делать это с разведывательной целью, а не потому, что приходил к министру со шпионскими донесениями.)

Томас Винтер, согласно теории Ф. Эдвардса, стал агентом Сесила после неудачной поездки в Испанию. Возвратившись из Мадрида, Винтер, по его собственноручно написанному свидетельству, передал отчет о путешествии «милорду, мистеру Кетсби и мистеру Трешаму». Под «милордом» в данном контексте мог подразумеваться только Сесил, ни о каком другом лорде в этом документе не упоминается.

Возможно, часть заговорщиков, поступив на службу к Сесилу, успокаивали свою совесть тем, что действуют в интересах единоверцев, если им удастся дискредитировать иезуитов, являющихся агентами иностранных держав. Всех участников заговора Эдвардс пытался поделить на обманутых – «простаков» и обманщиков – «злодеев», являющихся правительственными шпионами, хотя, в конечном счете, жертвами властей стали и те, и другие. Выполняя приказ Сесила, Кетсби тщетно пытался втянуть в заговор иезуитов и, прежде всего, Гарнета. Иезуиты молчали, будучи связаны тайной исповеди, на которой они узнали о готовившемся взрыве. Подкоп был отчасти комедией, разыгрывавшейся для простаков, отчасти фабрикацией дополнительных улик. Мировой судья Нивет, смотритель Вестминстера, хотя и проявил преступную беспечность, не раскрыв заблаговременно подкопа, не только не вышел из доверия у короля, но напротив, его как человека, арестовавшего Фокса, сделали в награду бароном и поручили воспитание королевской дочери. Письмо к Монтиглу было, вероятно, написано самим Сесилем. Тогда ведь не существовало экспертизы, которая могла бы определить руку главного министра. Почерк, которым написано письмо, сильно напоминает почерк Сесила.

Эдвардс приводит извлеченное им из архива свидетельство некоего Бартлета, слуги Роберта Кетсби, сделанное им на смертном одре. Бартлет в своем признании утверждает, что его хозяин до раскрытия заговора несколько раз тайно посещал Сесила, в дом которого его впускали через заднюю дверь. Но в книге не приводится точной ссылки на архивный источник, нельзя проверить, могли Бартлет знать об этих визитах Кетсби или повторял ходившие слухи (как и слухи в отношении Томаса Перси). Незадолго до раскрытия заговора Сесил, по мнению Ф. Эдвардса, вызвал шерифа графства Вустер Ричарда Уэлша и поручил тому обеспечить убийство главарей мятежа при аресте. Но это предполагает знание того, куда должны были бежать из Лондона Кетсби, Перси и другие заговорщики. Не желая рисковать случайным взрывом, при котором пострадали бы, помимо парламента, и соседние дома, Сесил не разрешил перенести в подвал значительное количество пороха, именно потому его – по слухам, ходившим в Лондоне, – обнаружили так мало в арендованном доме. Арест Фокса был произведен ночью, когда место, где задержали главного заговорщика, было оцеплено людьми Нивета. Для предосторожности Фокса задержали в полночь, чтобы избежать присутствия даже случайных свидетелей. Мешки с порохом удаляли стражники Тауэра, присланные комендантом Уодом. Единственный взрыв пороха произошел не в Лондоне, а в доме, где сделали привал заговорщики. Конечно, взрыв не был случайным, порох явно поджег Перси, поскольку надо было избавиться от неудобных свидетелей – Кетсби и Винтера. Однако взрыв удался частично, так как часть пороха отсырела. Вскоре беглецы были окружены отрядом шерифа Уэлша. Хотя Кетсби и Перси не сопротивлялись, они были убиты на месте опытными стрелками по приказу шерифа. Но Уэлш не мог, не раскрывая карт, добить раненого Винтера.

Заговорщиков в Тауэре не подвергали пыткам, об их применении сообщалось в протоколах для отвода глаз. Так, Фокс делал вид, что у него плохо слушается рука после пытки. «Исповедь» Томаса Винтера была составлена Сесилем или Монтиглем, а раненому заговорщику дали только переписать готовый текст. Суд над заговорщиками был инсценировкой с заранее определенными ролями. Всех осужденных до последней минуты тешили надеждой на королевское помилование, чтобы они не сделали неудобных предсмертных признаний. Когда они поняли, что обмануты, было уже слишком поздно.

Трешаму же организовали бегство из тюрьмы. Он вышел из Тауэра в одежде служанки жены. Правда, по получении известия о смерти Трешама Сесил распорядился, чтобы у трупа была отрезана голова и захоронена в Тауэре. Впоследствии отрубленную голову вырыли и выставили на всеобщее обозрение в графстве Нортгемптон для устрашения возможных мятежников. Но все это было лишь разыгранным спектаклем: Трешама видели во Франции. 1 декабря 1605 г. секретарь графа Нортумберленда писал британскому послу Томасу Эдмондсу, что он встретил по дороге в Булонь двоих англичан, которые старались оставаться незамеченными. «Один из них походил на Френсиса Трешама, но тот, говорят, находится в Тауэре». Через два с половиной месяца, 22 февраля 1606 г., английский посол в Испании Чарльз Корнуоллис писал, что «присылка из Франции лица, подозреваемого в недавней измене, подействовала здесь лучше, чем любой довод или авторитет». У британского посла проживали различные постояльцы, которых на родине считали умершими или которых разыскивали власти. Один из них, некий Мэтью Брюниндж, по мнению Эдвардса, и был на деле Френсисом Трешамом.

Для обоснования своей концепции Эдвардсу надо было доказать несколько малоправдоподобных утверждений. Во-первых, что все протоколы допросов заговорщиков были сознательно сфальсифицированы, даже не столько для сиюминутных выгод, сколько для обмана будущих поколений. При такой заботе о мнении потомства совершенно не оправданными кажутся приписываемые Сесилу саморазоблачительные высказывания в присутствии других членов Тайного совета, в тот момент его друзей, но возможных соперников и врагов в недалеком будущем. Эдвардсу удается вычитать из источников прямо противоположное тому, что в них утверждается. Вопреки мнению Эдвардса, у главарей заговора не было никакой причины участвовать в смертельно опасной для них игре Сесила (ведь, если не все, то многие участники предшествующих заговоров, кончили жизнь под топором палача). За участие в прежних конспирациях главари порохового заговора выплатили большие штрафы и получили прощение правительства. И как мог Сесил рассчитывать, что Винтер и Фокс и на эшафоте будут продолжать играть порученную им роль? Как министр мог быть уверенным в молчании такого опасного свидетеля, как Френсис Трешам, когда он очутится вне пределов его досягаемости? Следуя методу Ф. Эдвардса, можно было вычитать из официальных архивов, что католическим заговорщиком являлся сам Роберт Сесил. Разве он не получал пенсии от испанского двора? Разве он с трудом переносил насмешки втайне не любившего его короля? Разве в случае возведения при содействии Сесила на английский престол вместо Якова испанской инфанты не стал бы министр действительно всемогущим и так далее. Мы не будем продолжать цепь подобных домыслов, приведенных единственно с целью показать несостоятельность метода доказательств, используемого Ф. Эдвардсом.

В самые последние годы опять отмечается повышение интереса к истории порохового заговора. Появляются все новые и новые исследования, содержащие различные версии заговора: П. Загорин «Ложь, диссимуляция, преследования и конформизм в Европе в начале нового времени» (Кембридж, штат Массачузетс, 1991), Д. Кресси «Вспоминая пятое ноября» – в кн. Р. Портер (изд.) «Английские мифы» (Оксфорд, 1992), А. Уорем «Измена. Знаменитые английские процессы по обвинению в государственной измене» (Строуд, 1995) и др. В 1993 г. в журнале «Рекюзент хистори» Ф. Эдвардс опубликовал работу, где отвечал критикам его труда о пороховом заговоре.

Уже в наше время Д. Херстфилд справедливо заметил, что «процесс Гая Фокса длился один день, а процесс графа Солсбери продолжается три с половиной столетия». Историк А. Хейнс добавлял к этому в книге «Роберт Сесил граф Солсбери 1563–1612» (Лондон, 1989), что истинная подоплека порохового заговора так и остается неизвестной. А один из новейших исследователей тайной войны А. Плейуден в книге «Секретная служба Елизаветы» (Нью-Йорк, 1991) приходит к выводу, что, возможно, лично Сесил не организовал заговор, но «ничто более не отвечало его политическим планам».

Ныне сосуществуют по меньшей мере три варианта католической версии: 1) Сесил спровоцировал заговор, 2) Сесил руками своих агентов осуществил заговор и 3) заговор является просто от начала до конца выдумкой Сесила, отраженной в официальных документах. Наряду с этим приобретает влияние и гибридная версия, которая отражена в книге известного автора биографий ряда политических деятелей XVI и XVII веков А.Фрезер «Вера и измена. История порохового заговора» (Нью-Йорк, 1996), написанная с позиций крайне благожелательных к католикам. Английская исследовательница приходит к выводу, что заговор был, но правительство узнало о нем за десять дней до его раскрытия. Так что правительственная провокация сыграла свою роль только на последней стадии заговора.

Версиям политических конспираций второй половины XVII века присущи признаки версий заговоров времен Елизаветы I и Якова I. Пороховой заговор прочно вошел в английскую политическую мифологию. В наши дни неодобрение англичанами беспринципного политиканства и демагогии некоторых партийных лидеров вызвало хождение ядовитой остроты: «Гай Фокс был единственным, явившимся в парламент с разумными намерениями»…

Совсем по иному развертывались события за Ла-Маншем, где через четыре с половиной года после, раскрытия порохового заговора было произведено удавшееся покушение на короля Генриха IV. Там наверняка не было правительственной провокации, хотя в заговоре, вероятно, участвовали лица, близкие к престолу. Не было поэтому и предупреждений вроде «письма к Монтиглу», напротив, было сделано все возможное, чтобы сигналы об опасности не достигли монарха. Признаком версий этого покушения служит ответ на вопрос: был ли заговор или это было действием одиночки-фанатика, не имевшего сообщников.

Пороховой заговор происходил в годы временного затишья в противоборстве сил протестантизма и контрреформации. Еще до заключения мира между Англией и Испанией, в конце жизни Филипп II должен был признать неудачу своего вмешательства в религиозные войны Франции. Они закончились к середине последнего десятилетия XVI века, воевавшие стороны согласились на признание королем Генриха IV, перешедшего снова в католичество и провозгласившего в Нантском эдикте принцип веротерпимости. В 1598 г. был подписан Вервенский мир между Францией и Испанией, восстановивший границы, которые существовали до начала религиозных войн. Но окончание второго этапа активного противоборства двух враждующих лагерей еще далеко не означало прекращение конфликта, который продолжался методами дипломатии и тайной войны. Силы контрреформации не могли примириться с сохранением на троне Франции бывшего еретика, проводившего политику веротерпимости внутри страны и внешнюю политику, освобожденную от религиозных пут, позволявшую искать союзников вне зависимости от их веры.

Не менее 19 раз совершались покушения на жизнь Генриха IV, в нескольких были прямо замешаны иезуиты, некоторые из них угодили за это на эшафот. Но даже после внешнего примирения Генриха IV с «Обществом Иисуса», даже после того как король избрал себе духовником члена ордена, ему по-прежнему грозили иезуитская пуля, яд и кинжал. Не прекращала своих интриг и испанская дипломатия, считавшая французского короля главной силой, сплачивавшей антигабсбургский лагерь. Испанский вице-король Неаполя заявил руководителю одного из заговоров маршалу Бирону: «Первое дело – убить короля. Надо устроить это так, чтобы уничтожить всякие следы соучастия». Заговор Бирона потерпел неудачу, но покушения не прекращались.

Через несколько лет, 14 мая 1610 г., когда Генрих ехал в экипаже по узкой парижской улице, на подножку кареты вскочил коренастый мужчина и несколькими ударами кинжала смертельно ранил короля. Это был католический фанатик из Ангулема, города сильно пострадавшего во время религиозных войн. Некоторые действия Жана-Франсуа Равальяка (так звали убийцу) напоминали поступки одержимого. Этот богатырского вида, тупой и мрачный детина с рыжей шевелюрой постоянно находился во власти религиозной экзальтации, был уверен в своей миссии осуществить божественное правосудие. Во время нередких галлюцинаций ему слышались трубные звуки, как бы взывавшие о мести. Он жадно внимал проповедям, в которых осуждались королевские милости гугенотам, поглощал сочинения иезуитов, объявлявшие святым делом убийство Антихриста на троне. Возможно, что к Равальяку приглядывались заранее, понимая, что этот придурковатый малый может оказаться отличным орудием в умелых руках. После же покушения судьям явно не хотелось искать соучастников убийцы. Ведь власть перешла в руки регентши Марии Медичи, которая находилась под влиянием людей, являвшихся противниками политического курса убитого короля. Равальяк даже на эшафоте твердил, что не имел сообщников, но это лишь доказывает, что он сам верил, будто действовал в одиночку.

Судьи на процессе Равальяка не могли не учитывать, куда может привести розыск. Недаром иезуит отец Коттон предостерегал Равальяка не вмешивать в заговор «невинных» людей. Трусливое облегчение сквозит в написанном через три дня после казни Равальяка донесении папского нунция Убальдини кардиналу Боргезе в Рим. Нунций писал об убийце: «Он умер как святой и с большой твердостью духа. Возоблагодарим Бога, что он не допустил, чтобы в столь ужасном преступлении участвовал кто-либо, кроме него одного». Куда могло привести чрезмерное рвение в поисках сообщников убийцы? Следы вели к бывшей фаворитке короля маркизе Верней, к могущественному герцогу д'Эпернону, к вдове короля Марии Медичи, ставшей регентшей при малолетнем сыне (будущем Людовике XIII) и к ее любимцам – супругам Кончини. Короля, по ее словам, пыталась предупредить некая Жаклин д'Эскоман, служившая у одной придворной дамы Шарлотты дю Тилле, любовницы герцога д'Эпернона. Впоследствии д'Эскоман утверждала, что Равальяк был связан с герцогом и маркизой Верней, что о нем знали супруги Кончини. Пьер дю Жарден, именуемый капитаном Лагардом, уверял, что Равальяк был агентом «испанского и иезуитского заговора», ставившего целью убийство короля. Равальяку откуда-то стало известно, что успешное – для планов заговорщиков – покушение можно осуществить только 14 мая, после коронования Марии Медичи, которое сделало бы ее регентшей в случае смерти Генриха, и до отъезда короля 19 мая в армию, собранную для войны против Габсбургов. Все остальные дни должны были быть заняты намеченными торжествами, на которых короля окружала бы многочисленная свита и охрана. Оставался только день 14 мая, и Равальяк не пропустил его. На процессе Равальяк признался, что ждал коронования королевы, без чего ей было бы трудно занять пост регентши, что он был знаком с д'Эперноном, губернатором его родного города. О том, что Шарлотта дю Тилле несколько раз снабжала Равальяка деньгами, известно из донесений венецианских разведчиков. Стоит добавить, что ближайшие сподвижники Генриха IV – герцог Слюни и кардинал Ришелье – уверяли, что король пал жертвой иностранного заговора. Фактом является то, что испанские власти ждали со дня на день убийства Генриха IV. В архивах испанских наместников в южных Нидерландах и Северной Италии исчезли документы, относящиеся к апрелю-июню 1610 г. Лакуна эта никак не могла быть случайной. Так что материала для образования версий на основе разных ответов на вопрос, существовал ли заговор с целью убийства Генриха IV или это было покушение фанатика-одиночки, имеется вполне достаточно.