Текст книги "Тайны Старого и Нового света. Заговоры. Интриги. Мистификации"

Автор книги: Ефим Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

Полицейская оперетта

Рейнак умер, Герц отбыл в Англию. Естественно, что общее внимание было обращено на главного агента скончавшегося банкира – на маклера Артона, через которого велась большая часть черновой работы по подкупу парламентариев. Пресса была полна сведениями, что он скрывается то у брата своей любовницы, то в каком-то своем владении, его видели одновременно то в Париже, то в доброй полудюжине провинциальных городов. В действительности Артон тоже находился в бегах за границей, но за ним числилось обвинение в чисто уголовных махинациях. Запродав от имени «Общества по производству динамита» все той же Панамской компании большую партию испорченного пороха (всего на 259 тыс. франков) ниже обычной цены, Артон получил горячую благодарность своих хозяев и высокое жалованье в 12 тыс. франков в год.

Однако позднее выявилось, что этот образцовый служащий стащил кругленькую сумму в 4 млн. 600 тыс. франков, принадлежавшую «Обществу по производству динамита». Поэтому можно было без труда добиться ареста Артона в любой стране, с которой Франция была связана соглашениями о выдаче уголовных преступников. Но Артон был не такой простак, чтобы попасться в столь несложную ловушку. Как профессиональный биржевой жулик, он отличался достаточно быстрой сообразительностью и понял, как не хотят его поимки многие влиятельные лица. Он усилил это их столь похвальное желание, распустив слух, что имеет бумаги, которые компрометируют парламентариев, принадлежащих к разным партиям. Буланжисты предложили Артону продать им весь товар оптом. Но это было бы не по-купечески: мало того, что сильно прогадаешь в цене и лишишься дополнительных прибылей от розничной торговли, можно еще вдобавок поставить самого себя под удар. «Назавтра после того, как я передал бы бумаги, – разъяснял Артон, – я попал бы в опасное положение».

Вместе с тем Артон дал понять заинтересованным лицам, что готов рассмотреть все действительно деловые предложения. После этого к нанятому им адвокату Руаеру обратился некий господин Лемуан. По-видимому, Артон держал на службе квалифицированных людей – как бы то ни было, Руаер сразу определил, что под именем Лемуана скрывается Дюпа – секретарь шефа сыскной полиции Суанури, о чем и поспешил сообщить своему клиенту. В связи с этим Артон решил представить свой отказ продать компрометирующие бумаги буланжистам в виде некоего подвига, а самого себя чуть ли не в виде спасителя Республики. Маклер так и инструктировал Руаера в письме от 6 декабря 1892 года: разъяснить правительству, что, мол, он отказался принимать участие в маневрах, направленных против республиканского строя.

Несколько позднее, 24 декабря, бывший поверенный барона Рейнака писал, что никто не получал от него списка «шекаров», все разоблачения основываются лишь на слухах, болтовне и неосторожных признаниях, что обвинители поистине не лучше обвиняемых и что настоящие документы можно найти только у него, Артона. Жулик снисходительно согласился также на встречу с представителем правительства. Как раз в эти дни глава кабинета министров Рибо заявил, что достоинство Республики требует полного выявления виновных, а 26 декабря 1892 года Лубе, занимавший пост министра внутренних дел, провозгласил с трибуны палаты депутатов, что правительству нечего утаивать и оно не собирается оправдывать никого из виновных. В тот же день, находясь у себя в министерстве, Лубе отдал распоряжение Дюпа вести переговоры с Артоном. Во исполнение этого приказа Дюпа совместно с Руаером отбыл в Венецию. Там достойная троица не тратила времени даром, то развлекаясь в театре, где ставили «Дочь мадам Анго», то посещая средневековые тюрьмы бывшей Республики Святого Марка, к которым, впрочем, Артон проявлял не более чем обычное туристское любопытство. Все трое даже вместе снялись – фотография запечатлела их беззаботно кормящими голубей на одной из венецианских площадей. Дюпа телеграфировал своему непосредственному начальнику Суанури, что дела постепенно продвигаются. 3 января 1893 года он получил очередную ответную депешу из Парижа: «Наши друзья с нетерпением ожидают подробных сведений о молодой девушке». Однако Артон запросил за сведения о девице (иначе говоря, за список буланжистов, получавших взятки) немало. Во-первых, он соглашался передать этот перечень только президенту Республики, во-вторых, требовал гарантии от судебного преследования при поездке в Париж и, в-третьих, просил помочь ему занять деньги, которые он должен был выплатить «Обществу по производству динамита», чтобы избавиться от уголовной ответственности.

Дело было даже не только в деньгах: подобное соглашение с Артоном отдавало бы правительство целиком на милость этого проходимца. Дюпа вынужден был с пустыми руками вернуться в Париж. Ясно, что министерство внутренних дел с самого начала обещало не преследовать Артона за границей. Более того, не оставшиеся в тайне свидания Артона с Дюпа показали иностранным государствам, что вялые просьбы Парижа о поимке и выдаче преступника не следует принимать всерьез. Ведь Дюпа, как это было точно установлено последующими показаниями ряда лиц, не имел при себе ордера на арест Артона, который, конечно, должен был бы быть у секретаря шефа сыскной полиции, если бы Лубе действительно желал задержать бывшего доверенного агента барона Рейнака.

Однако 12 января 1893 года Лубе сменил на посту министра внутренних дел премьер-министр Рибо. Он отдал приказ начать преследование Артона. Означало ли это желание действительно поймать проходимца или было очередным тактическим шагом, вызванным отчасти опасением, что станет известно о встречах Артона с Дюпа?

18 января Дюпа и еще один полицейский агент, Судэ, отбыли в Будапешт, куда Артон вернулся после своей венецианской поездки. Он выдавал себя за английского инженера и даже вел переговоры с венгерским правительством о получении концессии на строительство железной дороги. Отбытие полицейских агентов не было тайной для Артона, ведь еще за пять дней до этого он получил шифрованную телеграмму от заботливого Руаера, осведомлявшую его об угрожавшей опасности. Из Будапешта Артон переехал в Бухарест, где, однако, узнал – на этот раз из сообщения агентства Рейтер, – что полицейские отправились по его следам в столицу Румынии. Артон тогда перебрался из шумного Бухареста в провинциальный город Яссы, а накануне прибытия туда Дюпа и Судэ, ехавших, разумеется, под вымышленными фамилиями, отправился без излишней спешки в Нюрнберг. Там повторилась та же сцена: за день до прибытия в этот южногерманский город агентов парижской полиции Артон уехал в Прагу. Прибыв вслед за ним туда, они узнали, что Артон недавно направился в Магдебург, потом в Ганновер, в Кельн, а далее прямым путем в Лондон, которого достиг вечером 4 февраля. Надо сказать, что печать подробно сообщала о каждом шаге полицейских, и Артону не представляло труда избирать безопасный маршрут. Конечно, это был фарс, но возникший отнюдь не из-за какой-то особой тупости детективов, а просто вследствие полученного ими письменного приказа Суанури ни в коем случае нечаянно не поймать Артона. Нужно было только делать вид, что Артона ищут, и подольше не возвращаться в Париж, чтобы публика все еще сохраняла надежду на поимку авантюриста. Рибо понимал, что само существование его кабинета зависит от того, чтобы не разразился новый скандал – на этот раз в связи с «поисками» Артона. В Лондон поэтому была для вида послана новая экспедиция. Французские полицейские не спускали глаз с конторы некоего Зальберга, агента Артона, который совершал с ним турне по Европе, когда тот «скрывался» от погони. Полицейским ищейкам почему-то не пришла в голову не очень замысловатая мысль: поинтересоваться, кто проживает в доме Зальберга, где остановился Артон.

Зато суд, происходивший в отсутствие обвиняемого, был самый нелицеприятный. 23 мая 1893 года Артона приговорили к 20 годам каторги за мошеннические операции с бумагами «Общества по производству динамита»; еще пять лет тюрьмы и 400 тыс. франков штрафа, не говоря уже о лишении гражданских прав, за подкуп депутата Сен-Леруа, который, как мы помним, был признан невиновным в получении взятки! Это, впрочем, были уже отдельные шероховатости в работе сложной машины французской буржуазной юстиции.

Самое любопытное было, однако, впереди. Почти через три года после приезда Артона в Лондон его все-таки арестовали в результате доноса одного из бывших клерков Зальберга. Кабинет Леона Буржуа, находившийся тогда у власти, поспешил приписать себе в заслугу этот арест. Артон был выдан английскими властями при условии, что его привлекут к ответственности только за чисто уголовные дела (взятки парламентариям не входили в эту категорию). Артон имел право не давать показания о панамской афере. В конечном счете его судили суды различных инстанций. Окончательный приговор, вынесенный в ноябре 1896 года, осуждал мошенника к 8 годам тюрьмы. Легко представить себе благородное возмущение Артона, считавшего, видимо, этот приговор неслыханным попранием всех норм порядочности. Разгневанный жулик решил отомстить и объявил, что добровольно отказывается от права не отвечать за свои действия в панамском деле. В политических кругах с тоской подумали: все началось сначала.

Артон стал сообщать новые подробности того, сколько было денег у Рейнака, сколько ушло на взятки, а сколько он получил в качестве комиссионных. Свою роль мошенник представлял в самом благородном свете: он никого не подкупал, а просто раздавал подарки дружески настроенным лицам и просил их пропагандировать важность и полезность строительства Панамского канала. Он даже создал для этой цели своего рода консультативный комитет депутатов в составе Ле Гюаи (кстати сказать, уже осужденного, как Артон, за махинации с бумагами «Общества по производству динамита») и других парламентариев. Свои утверждения Артон подкрепил рядом документов.

В марте 1897 года палате депутатов и сенату пришлось лишить парламентской неприкосновенности новую группу членов парламента, привлекли к ответственности и пятерых бывших депутатов. Впрочем, из 26 парламентариев, о которых говорил Артон, были отданы под суд лишь шестеро, все они в декабре 1897 года были признаны невиновными (по этому обвинению на всякий случай оправдали и Артона). Одним словом, торжество буржуазного правосудия слишком напоминало торжище. Была создана новая парламентская комиссия по расследованию. Главой ее назначили депутата Валле, который, еще будучи членом комиссии в 1892 году, заявил в своем докладе, что обвинения в парламентской коррупции «слабо обоснованы».

Поселившийся в 1892 году в Англии доктор Герц еще раньше твердо заявил, что он тяжело болен – страдает от сахарного диабета, сердечной недостаточности, последствий простуды и еще ряда заболеваний. Это подтвердили как французские, так и английские медики. В результате просьба о выдаче мошенника, переданная французским правительством, не могла быть даже рассмотрена английским судом, заседавшим в Лондоне, поскольку К. Герц поселился в Борнемуте и по состоянию здоровья считался неспособным доехать до английской столицы. В конечном счете пришлось под давлением новых французских демаршей изменить соответствующий закон и разрешить слушание дела вне Лондона. На это, разумеется, ушли годы, и результаты рассмотрения дела оказались самыми благоприятными для доктора. Суд счел доказанным лишь, что Рейнак признал себя в одном из своих писем должником Герца: речь, следовательно, должна идти не о выдаче доктора, а об уплате причитающейся ему суммы… В результате все прежние решения французского суда о признании Герца виновным в шантаже столь же мало его трогали, как и исключение из списков Почетного легиона. Более того, доктор сумел еще вволю поиздеваться над высшими французскими властями. В 1897 году Герц, узнав о назначении новой парламентской комиссии, предложил ей, если она хочет узнать истину, прибыть в Борнемут.

Желая вначале удостовериться, что письмо действительно исходит от Герца, комиссия направила к нему делегацию в составе двух депутатов. Авантюрист милостиво соизволил принять их, при этом иронически заметив, что нетрудно было проверить подлинность его подписи, не выезжая из Парижа: ее легко мог удостоверить министр иностранных дел или президент Республики… Герц уверял, что он знает много не вскрытых еще чудовищных вещей и намерен теперь рассказать все. Возбуждение в комиссии достигло предела, она спешно телеграфировала Герцу, что готова 22 июля прибыть в Борнемут и выслушать его показания. Ответ Герца, датированный 20 июля, был совсем иного рода: доктор откладывал свои разоблачения, просил доставить протоколы всех судебных процессов, где он затрагивался, и разъяснял, что долгом комиссии, после того как она выслушает его, Герца, будет громко признать его невиновность и мученичество, которое пришлось претерпеть… Это было уже открытым глумлением, возможно, что вся игра Герца была очередным шантажом в отношении правительства, где по-прежнему заседали «панамисты». Ходили слухи, что правительство сумело договориться с доктором в промежуток между посещением Герца членами парламентской комиссии и издевательским письмом от 20 июля…

Герц не прекращал наполовину клоунаду, наполовину шантаж и в последующие месяцы. Например, он потребовал от французского правительства возмещения убытков в 5 млн. долл. за то, что одно время по просьбе Парижа за ним было установлено полицейское наблюдение в Борнемуте. Все это продолжалось вплоть до смерти авантюриста в июле 1898 года. Это было как бы концом Панамы. Изъять же украденные сотни миллионов из пасти опытных хищников было столь же безнадежным делом, как искать их на дне котлована, который все же успели вырыть на Панамском перешейке.

Когда Флеке и Рувье уверяли в палате депутатов, что брали взятки не для себя, а для своих сторонников, для оплаты их избирательных расходов, бывшие премьер-министры невольно раскрывали секреты того, насколько политическая коррупция была неразрывно связана с самими основами буржуазного государства. Очень показательно, что в то же самое время, что и французская Панама, в конце 1892 года, прогремела Панама итальянская, в которой тоже оказались замешанными три сменявших друг друга премьер-министра – Криспи, Рудини и Джолитти. «Совсем как во Франции, – писал тогда Ф. Энгельс. – Там тоже Рувье, Флоке, Фрейсине и К ⁰принесли в жертву тех самых Лессепса и Фонтана, которым они и их пособники так часто, по выражению Шарля Лессепса, „приставляли нож к горлу“, чтобы выжать из Панамы средства на политические цели. Точно так же Джолитти и Гримальди пожертвовали своим закадычным другом Танлонго, у которого прежде они и их предшественники вымогали банковские деньги на свои избирательные цели и на свою прессу… Джолитти может крикнуть своим 150 депутатам лишь то, что крикнул Рувье своим 104: „Если бы мы не брали этих денег, вы бы здесь не заседали!“»

Во Франции «Панама» еще долго служила удобным средством пропаганды монархистов против Республики в мелкобуржуазных кругах. Почти через полвека ту же тактику пытались применить французские фашисты. Воспользовавшись в качестве предлога разоблачением аферы Ставиского, в которую оказались замешанными высокопоставленные судебные и полицейские чины, реакционеры 6 февраля 1934 года сделали попытку захвата власти. Фашистский мятеж провалился, натолкнувшись на мощный отпор народных масс.

Но вернемся к последним годам прошлого столетия.

Подкупленная Фемида

1888 году в Лондоне за короткий срок было совершено несколько чудовищных по жестокости убийств молодых женщин; их садистски изуродованные, истерзанные, расчлененные на части трупы находили то в одном, то в другом районе столицы. «Почерк» преступника был всюду один и тот же. Это дало основание считать, что все убийства были совершены одним и тем же лицом. Молва уже тогда нарекла его кличкой Джек-потрошитель, ставшей нарицательным именем на многих языках. Полиция оказалась бессильной обнаружить преступника. С той поры опубликовано множество книг, авторы которых строили догадки насчет того, кто был убийцей и каким образом ему удалось скрыться от преследования детективов Скотленд-Ярда, брошенных по его следу.

Прошло более восьми десятилетий. Злодеяния Джека-потрошителя стали уже далекой историей. И вот в ноябре 1970 года в английском юридическом журнале «Криминоледжист» появилась статья известного медика Т. Стоуэла, в которой утверждается, что Скотленд-Ярду было отлично известно имя убийцы и его местонахождение. Стоуэл в молодости был учеником другого крупного представителя британской медицины, сэра Уильяма Гэлла, личного врача королевы Виктории, царствовавшей с 1837 по 1901 год. Пациентом Гэлла, по уверению Стоуэла, был и Джек-потрошитель. В статье не называется фамилия преступника. Он всюду обозначается буквой «С». Стоуэл, однако, сообщает достаточно сведений, которые позволяют людям, знакомым с английской историей конца XIX в., установить, кто имеется в виду.

По словам Стоуэла, «С» еще подростком погряз во всех мыслимых пороках, позднее он стал явно невменяемым и был помещен в сумасшедший дом. Оттуда «С» сбежал и совершил очередное, самое жуткое убийство некоей Джен Келли. Своему зловещему «искусству» преступник, по-видимому, обучился в одном из шотландских поместьев, где внимательно наблюдал за тем, как потрошили и разделывали туши оленей – трофеи великосветской охоты. Несколько оправившись от психического заболевания, «С» уехал на пять месяцев за границу. Возвратившись в Англию, он умер в доме своего отца от воспаления легких. Полиция отлично знала «С», но укрывала убийцу. Глава Скотленд-Ярда сэр Чарльз Уоррен, прибыв на место одного преступления, совершенного «потрошителем», приказал стереть сделанную на стене мелом надпись, возможно, оставленную полубезумным убийцей…

Как уже отмечалось, Стоуэл прямо не называет имени «С». Это, однако, сразу же бесцеремонно сделал американский журнал «Тайм», разъяснив, что речь идет об Альберте, герцоге Кларенсе, внуке королевы Виктории, старшем сыне ее сына Эдуарда (будущего короля Эдуарда VII). Альберт был, следовательно, наследником английского престола. Он умер в возрасте 28 лет от гриппа, который вызвал воспаление легких. (После этого наследником престола стал младший брат Альберта, впоследствии король Георг V, правивший с 1910 по 1935 год.) Таким образом, для укрывательства преступника Скотленд-Ярдом были веские политические причины. После появления статьи в «Тайм», конечно, посыпались опровержения. Газета «Таймс» напечатала письмо Стоуэла, где он осторожно замечал, что имел в виду лишь некоего «отпрыска одного знатного рода». В довершение сенсации это письмо было опубликовано на следующий день после скоропостижной кончины его автора. Учитывая преклонный возраст Стоуэла, известие о его смерти не могло быть совершенно неожиданным. Зато пишу для кривотолков дало заявление Э. Стоуэла – сына скончавшегося врача. Он поспешил сообщить, что уничтожил досье с материалами о деле Джека-потрошителя, найденное среди бумаг покойного. При этом Э. Стоуэл, с одной стороны, уверял, что не знакомился с этими документами, а с другой – добавил: «Я прочел достаточно, чтобы убедиться в отсутствии среди них чего-либо важного. Семья решила, что их следует уничтожить. Я не считаю нужным обсуждать мотивы, побудившие нас к такому шагу». Совершен ли этот поступок в обмен на какие-то посулы или под влиянием чьих-то угроз? Круг молчания пока – неизвестно, надолго ли, – был снова замкнут.

Как бы то ни было, сокрытие высокопоставленных преступников, становившееся вопросом большой политики, – нередкое явление в практике буржуазной юстиции. Политическая подоплека немалого числа нерасследованных, замятых уголовных дел и пристрастно проведенных уголовных процессов, несомненно, принадлежит к числу еще не прочитанных страниц истории буржуазного суда. Многие процессы были связаны с продажностью, принимавшей такие масштабы, что это приобретало политическое значение.

Фальшивки генерала Мерсье

C начала необычно жаркого августа 1899 года город Ренн – тихий, сонный центр Бретани – как будто на время уподобился шумному Парижу. Целые армии журналистов, съехавшиеся со всех концов мира, штурмом захватывали немногочисленные отели. Повсюду слышалась иностранная речь, то там, то здесь мелькали хорошо знакомые всем представители французского политического, журналистского, литературного мира, прибыло много знаменитостей из-за рубежа. Газета «Тан» немного позднее, 6 сентября, писала: «Ренн стал центром мира». 7 августа в Ренне открылись заседания военного трибунала. Они были гласными, но только с помощью сложных формальностей можно было попасть в число избранных – сотен корреспондентов ведущих газет многих стран и просто влиятельных лиц, – тех, кого пропускали в здание местного лицея, ставшее местом проведения суда.

А ведь это был не первый процесс над обвиняемым. Перед судом уже успели предстать как его сторонники, так и противники. Но это только увеличивало жгучий интерес к «делу», которое превратилось в острую проблему, разделившую всю Францию на два лагеря, до предела накалив политические страсти, что могло стать поводом для глубоких социальных потрясений.

Речь идет, конечно, о знаменитом «деле Дрейфуса». Начало ему было положено еще пять лет назад.

«Дело Дрейфуса» имело совершенно очевидный смысл – попытки монархической и клерикальной реакции «свалить» Республику, предотвратить либеральные политические преобразования в стране. Добавим, что первоначально реакция, казалось, добилась своего. Шовинистические толпы на улицах провозглашали лозунги, в которых прославлялась армия, и были готовы линчевать каждого, кто отвечал: «Да здравствует Республика!». Были и поползновения совершить государственный переворот…

«Дело» началось в сентябре 1894 года с обвинения артиллерийского капитана Альфреда Дрейфуса, еврея по национальности, в шпионаже в пользу Германии. Сын богатого фабриканта из Эльзаса – французской провинции, после 1871 года присоединенной к Германской империи, – Дрейфус по своим взглядам и настроениям ничем не выделялся из окружавшей его военной элиты. Лишь его происхождение, позволившее разжечь националистическую кампанию и обвинить Республику в том, что этот «чужак» проник в святая святых монархического офицерства – генеральный штаб, заставило выбрать совсем не примечательного и бесцветного капитана, превратив его в объект заранее обдуманной крупной политической провокации. Французский историк А. Гийемен убедительно доказывает, что военный министр Мерсье и заправилы генерального штаба с самого начала знали о невиновности Дрейфуса и сознательно скрывали документы, которые свидетельствовали об этом. Так, во французском министерстве иностранных дел расшифровали телеграмму итальянского военного атташе Паниццарди (работавшего в тесном контакте со своим немецким коллегой Шварцкоппеном). Из телеграммы, посланной 2 ноября, явствовало, что итальянец никак не был связан с арестованным капитаном Дрейфусом. Об этом, безусловно, было точно известно Мерсье и руководителям генерального штаба (хотя впоследствии они, путаясь в собственной лжи, и доказывали, что первоначальная расшифровка телеграммы Паниццарди якобы имела другой оттенок и они не знали о том, что исправленный вариант был правильным). Генералы вполне сознательно скрыли содержание телеграммы Паниццарди от членов военного трибунала.

Генерал Мерсье был явно инициатором всего дела. Этот человек с морщинистым лицом и маленькими черными глазами под тяжелыми, свинцовыми веками очень напоминал, по свидетельству современника, старую пантеру, притворяющуюся спящей, но в действительности не спускающую глаз с добычи. Опытный интриган с иезуитскими манерами умело притворялся добродушным старым солдатом, целиком озабоченным только интересами страны, ловко скрывал свои честолюбивые планы. Ярый реакционер и клерикал, он сделал карьеру в качестве чуть ли не «республиканского» генерала, «не ходящего к мессе». В конце 1894 года у Мерсье были серьезные личные причины, чтобы инсценировать «дело Дрейфуса». Военный министр так хорошо носил маску республиканца, что вызвал даже недовольство в монархических и католических кругах (вдобавок жена Мерсье была протестанткой!). Все это за какие-нибудь две недели декабря 1984 года исчезло, как по мановению волшебной палочки, после известия об аресте Дрейфуса; националистические газеты стали прославлять еще за несколько дней до этого оплевываемого ими Мерсье как «спасителя отечества».

Предыстория этой заранее обдуманной провокации такова. 20 июля 1894 года некий майор Эстергази – к нему мы еще вернемся – явился к немецкому военному атташе в Париже полковнику Шварцкоппену и предложил свои услуги в качестве платного разведчика. Сообщив об этом предложении в Берлин, полковник получил 26 июля приказ продолжать переговоры. Уже 13 августа Эстергази вручили его первое жалованье на новом месте – 1000 франков за доставленные ценные документы…

Непосредственно провокация зародилась в недрах контрразведывательного отдела «секции статистики» (так называлась военная разведка) французского генерального штаба. Главой этого отдела был тогда майор Анри – грубый, малообразованный офицер, но зато исполнительный и небрезгливый служака, бывший полицейский. Начальником «секции статистики» являлся подполковник Сандерр, который подчинялся заместителю начальника генерального штаба генералу Гонзу.

Французская разведка подкупила некую мадам Бастиан, служившую горничной супруги германского посла в Париже.

За солидную мзду Бастиан тайно доставляла из посольства обрывки служебных бумаг, выбрасывавшихся в мусорную корзину. В конце сентября 1894 года «секция статистики» получила или, точнее, утверждала, что получила (таким путем) документ, впоследствии названный «бордеро», – сопроводительное письмо с описью разведывательных донесений, которые автор этого (недатированного и неподписанного) перечня пересылал полковнику Шварцкоппену. В конце «бордеро» сообщалось, что написавшее его лицо должно вскоре отправиться на маневры.

Наименее загадочным в «бордеро» было отсутствие подписи: шпионы не любят оставлять свою визитную карточку. Но надо добавить, что столь же мало принято у них составлять подобные описи (тем более от руки, а не на пишущей машинке!), а у руководителей шпионажа – небрежно бросать в корзину для бумаг столь секретные документы. А такой опытный человек, как полковник Шварцкоппен, даже не дал себе труда хорошенько разорвать «бордеро» на мелкие куски – оно, лишь слегка поврежденное, попало в «секцию статистики». Подобное непонятное легкомыслие Шварцкоппена было тем более необъяснимо, что «бордеро» появилось после так называемого дела Милькамп. Некая Милькамп (ее настоящее имя было Мари Форе), любовница французского разведчика Брюкера, который был связан «по работе» с мадам Бастиан, в конце 1893 года повздорила со своим возлюбленным и решила отомстить. Она сообщила французским властям, что он не заслуживает доверия, а в германское посольство – что Брюкер участвует в секретном наблюдении за немецкими дипломатами. В результате Милькамп была арестована и в январе 1894 года приговорена к пяти годам тюрьмы. Следовательно, Шварцкоппен еще за год до получения «бордеро» был вполне осведомлен, что за ним установлена слежка, и не мог не быть настороже. В этих условиях позднейшие утверждения Шварцкоппена в его мемуарах, что он никогда не видел «бордеро» и не бросал его в корзину для мусора, ряд историков считают несомненной правдой.

Разжалование капитана Дрейфуса

Полковник Пикар дает показания

Дрейфус во время суда в Руане

Однако другие, возражая этим исследователям, приводят материалы, похищенные французскими агентами у немецкого полковника и ныне хранящиеся в Национальном архиве, что свидетельствует о явной беспечности атташе в отношении служебных бумаг. Существует даже теория, что «бордеро» было написано самим Шварцкоппеном, чтобы одурачить французскую контрразведку. Сам же генеральный штаб распускал слух, что Брюкер, пытавшийся поправить свою репутацию после «дела Милькамп», изъял «бордеро» у мадам Бастиан еще до того, как документ попал к полковнику Шварцкоппену. Итак, побывало ли «бордеро» в немецком посольстве или для верности только подброшено туда и сразу же получено обратно через мадам Бастиан? Этот вопрос стали задавать уже на первых стадиях «дела Дрейфуса». Как бы то ни было, здесь заключалась загадка, на которую первоначально не обращали внимания, но которая имела очень важное значение, бросая странный свет на все «дело».

Вскоре после того как «бордеро» попало в руки руководителей французской армии, один из видных генштабистов, подполковник д’Абовиль, заявил, что почерк ему знаком. Письмо написано капитаном Дрейфусом, проходящим стажировку в генеральном штабе. Сначала, 9 октября, обратились к лучшему эксперту – сотруднику Французского банка Роберу с просьбой сличить «бордеро» с бумагами, написанными Дрейфусом. Как позднее, на процессе в Ренне, сообщил Гобер, принявшие его генерал Гонз, Сандерр, Анри и другие были заранее убеждены в виновности Дрейфуса. 13 октября 1894 года Гобер заявил, что, как ему кажется, письмо Шварцкоппену составлено другим лицом. Гобер еще изучал фотокопию «бордеро», а генеральный штаб, предчувствуя отрицательный ответ, нашел для перестраховки более сговорчивого эксперта – сотрудника парижской полиции Бертийона, которого до сих пор никто не считал серьезным специалистом, но на покладистость его вполне можно было рассчитывать. Тот в несколько часов представил нужный ответ: «бордеро», вне всякий сомнений, написано Дрейфусом. Впоследствии, когда все эти факта всплыли наружу, генералы пытались оправдать свой трюк нелепыми ссылками на то, что, мол, Гобер мог узнать почерк Дрейфуса, являвшегося одним из клиентов Французского банка, и проявить пристрастие – неясно, из каких мотивов. Зато Бертийон вполне устраивал генералов. Недаром в романе А. Франса «Остров пингвинов» Мерсье, изображенный под именем Гретока, заявляет: «В качестве доказательства поддельные бумаги вообще ценней подлинных, прежде всего потому, что они специально изготовлены для нужд данного дела – так сказать, на заказ и по мерке».

Генералам так не терпелось приступить к делу (в буквальном и переносном смысле этого слова), что, не дождавшись заключения экспертов, 12 октября вечером начальник генерального штаба генерал Буадефр вызвал майора дю Пати де Клам и сообщил ему, что военный министр генерал Мерсье принял решение об аресте Дрейфуса и ему, дю Пати, поручается вести следствие.