Текст книги "Тайны Старого и Нового света. Заговоры. Интриги. Мистификации"

Автор книги: Ефим Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 35 страниц)

Теологи и близкие к ним представители академической науки на Западе на основании весьма шатких доводов передвигали время написания трех синоптических Евангелий (Марка, Матфея и Луки – более позднее Евангелие Иоанна стоит особняком) с 50 по 150 год н. э. По мнению ряда западных исследователей, первое из этих трех Евангелий – Марка – возникло в период от 60 до 75 года н. э. и, возможно, в Риме, а Евангелия Матфея и Луки – примерно в 80–90-е годы. Автор Евангелия Марка, созданного, по мнению Брэндона, после разгрома иудейского восстания и падения Иерусалима в 70 году, хотел избавить своих единоверцев – римских христиан – от крайне опасного тогда обвинения, что почитаемый ими Христос был одним из мятежников против римского владычества. Авторы Евангелий Матфея и Луки, писавшие уже во время, когда воспоминания о восстании потеряли свою остроту, предпочитали следовать этой, разработанной автором первого Евангелия концепции «мирного Христа». Для религии, вышедшей далеко за пределы Палестины, где первая христианская община была истреблена и рассеяна, такой образ подходил куда больше, чем представление о Христе как иудейском Мессии, Спасителе своего народа. Важно обратить внимание, что, хотя евангелисты явно стараются отчасти обелить Пилата и представить врагами Иисуса книжников и фарисеев, исторически это были как раз круги, служившие опорой римской власти. А вот о действительных противниках римлян – зелотах – в Евангелиях дипломатически не упомянуто, хотя невозможно представить, что деятельность Иисуса протекала вне связи с ними. Несомненно, что если бы зелоты выступали против Иисуса, у Марка и авторов других Евангелий были все основания упомянуть об этом. Не свидетельствует ли их молчание, что евангелисты не рискнули изобразить зелотов врагами Христа, с которыми у него было немало общего, включая и мессианские чаяния и вражду к фарисеям как прислужникам римлян, хотя эта общность вовсе не обязательно была равносильной тождеству. Обычно считают фразу Иисуса, что кесарю следует отдавать кесарево, а Богу – Божье, за согласие на уплату дани римским властям. А против этого яростно выступали зелоты. Однако фраза Иисуса явно имела двойной смысл для его слушателей. Ее можно было истолковать и так, что императору принадлежат монеты с его изображением, а отнюдь не Палестина, которая являлась Божьим достоянием в глазах всякого благочестивого иудея.

Евангелисты приложили особые старания, чтобы скрыть и замолчать связи, которые должны были существовать у Иисуса с зелотами, между тем некоторые из передаваемых евангелистами поступков Иисуса, например изгнание торгующих из храма, совершенно непонятны без учета этих связей. Эпизод с выбором между Иисусом и разбойником Варравой понадобился автору Евангелия Марка, чтобы еще раз оттенить убеждение Пилата в невиновности «мирного Христа» в мятежных намерениях. Брэндон считает, что Варрава был, вероятно, зелотом, как-то связанным с Иисусом. (Варрава, может быть, участвовал в какой-то попытке восстания в Иерусалиме во время «очищения» Храма Иисусом, о котором глухо упоминают евангелисты (Марк, XV, 7; Лука, XXIII, 196, 25). Это отчасти может объяснить, почему ему было оказано предпочтение иерусалимской толпой, когда ей был предоставлен выбор – если вообще сам эпизод действительно имел место. Ведь в этом случае Пилата следует обвинить не только в слабости, но и в неправдоподобной тупости – согласии на казнь мирного проповедника взамен опасного бунтаря. Очевидно, зелотами, или последователями Христа, были и два «разбойника», распятые вместе с Иисусом как враги римской власти. Опираясь на эти соображения, Брэндон пытается воссоздать истинную картину суда Пилата над Иисусом как бунтарем, которого римляне считали опасным для их владычества. Надо отметить, что при аресте Иисуса некоторые его ученики были вооружены – о чем, вероятно, и предупредил власти Иуда. Иисус, видимо, собирался оказывать сопротивление стражникам и в ночное время, когда он не мог опираться на поддержку толпы. Поэтому для его задержания был отправлен сильный отряд. Если арест и был произведен иудейскими властями, а не Пилатом, то все же по обвинению в мятеже против господства Рима. Суд над Иисусом и его казнь, по-видимому, не кара за какой-то революционный акт, а за его нападки – так же, как позднее зелотов – на иудейскую священническую аристократию, служившую римской власти. Как бы ни оценивать концепцию С. Брэндона и родственные ему по методу работы других западных историков и теологов, они основаны на предположении, что синоптические Евангелия написаны в последней трети I в. н. э. Однако как раз это остается простым предположением, отвергаемым многими исследователями. А если Евангелия датируются II в., игнорирование роли зелотов могло быть следствием не дипломатического умолчания, а того, что авторы, писавшие после подавления последнего иудейского восстания в 135 году, просто были плохо знакомы с политическим положением в Палестине в первой половине I в. (они обнаруживают незнание природных условий, растительности, нравов и обычаев жителей этой страны).

В последние годы разлилось половодье книг, содержащих новые или мнимо новые интерпретации евангельского предания. Л. П. Мейер в работе «Необычный еврей. Переосмысливание исторического Иисуса» (Нью-Йорк, 1991) писал о «разрозненных обломках, оставшихся от двух веков рассмотрения фигуры Иисуса… От Иисуса – сторонника насильственной революции до Иисуса – гомосексуального мага, от Иисуса – апокалиптического фанатика до Иисуса – учителя мудрости или философа-циника, не интересующегося эсхатологией, – каждый мыслимый сценарий, каждая крайняя теория уже давно предлагались с противоположных позиций при отметании всех остальных и ревностных новых авторов, повторяющих ошибки прошлого». Английский историк Л. Хаулден отмечал появление «диких книг об Иисусе, привлекательность которых, кажется, находится в прямой пропорции к неправдоподобию содержащихся в них утверждений».

Вот немногие примеры, причем более серьезных книг. Л. Кросмен в монографиях «Исторический Иисус. Жизнь средиземного еврейского крестьянина» (Нью-Йорк, 1991) и «Иисус, Революционная биография» (Сан-Франциско, 1993) рисуют родоначальника христианства не апокалиптическим пророком, а крестьянином, мечтающим о свободном образе жизни, не стесненном общественными ограничениями, для всех, невзирая на социальные и расовые различия, В последней по времени книге Кросмена «Кто убил Иисуса» (Сан-Франциско, 1995) автор доказывает, что представление о казни Иисуса по настоянию иерусалимской толпы – ранний христианский миф, порожденный столкновениями между враждующими группировками в тогдашней Палестине.

Через призму евангельского предания, путем его различных истолкований в каждое время спорили и судили о своих проблемах и нуждах. Но в интересе, который сохранила евангельская история и для людей, очень далеких от религии сказывается не только злоба дня. Этот интерес порождается и нравственными исканиями, тоской по справедливости. Ведь именно об этом писал Генрих Гейне, когда в памятных словах требовал ответа на извечный вопрос:

 
Отчего под ношей крестной
Весь в крови влачится правый?
Отчего везде бесчестный
Встречен почестью и славой?
 

Там, где пилаты и иуды порождаются строем общественной жизни, неискоренимо стремление отыскать причины мирового зла.

Тайна Нерона и легенда о Поджио

Суд Пилата – точнее, евангельский рассказ о нем – оказался тесно связанным с первой массовой несудебной расправой над сторонниками новой веры. Иными словами – с Нероновым гонением, жертвами которого церковная традиция считает и двух главных апостолов – Петра и Павла. На этот суд и на эти гонения веками ссылалась церковь для оправдания религиозных преследований, для обоснования своего «права» на осуждение еретиков в инквизиционных трибуналах, на аутодафе, на избиения иноверцев. Эта связь тем более окрепла, что о Нероновом гонении говорится в свидетельстве, которое по существу является едва ли не единственным весомым внехристианским свидетельством и суда Пилата, и существования Иисуса Христа как реальной исторической личности.

В первые века своего существования в борьбе за превращение в господствующую религию христианство столкнулось с отрицанием язычеством истинности христианского предания. Речь шла не только о неверии в чудеса, совершенные Иисусом, – это еще можно было объяснить слепотой язычников, закрывавших глаза на самые явные знамения. Но уже во втором столетии противниками христианства, например Цельсом, было поставлено под сомнение само земное существование Иисуса Христа. А едва ли не центральными и, казалось, легче подвергавшимися проверке событиями в его жизни были, конечно, суд Пилата и казнь Иисуса.

Обследование трудов римских, греческих, иудейских авторов, живших в первом столетии, привело к выявлению факта «молчания века» – ни один из них, по-видимому, не упоминал прямо об Иисусе Христе.

Уверенные в своей правоте вправе ради высшей цели «улучшить» и историю, и тем более сочинения историков, христианские переписчики уже в первые века нашей эры внесли в тексты рукописей вставки, вокруг которых и поныне не утихают споры. Даже серьезные ученые, далекие от тенденциозности теологов, считают недоказанным в ряде случаев, что речь идет о христианских интерполяциях. Среди этих действительных или мнимых интерполяций в сочинениях античных авторов Иосифа Флавия, Плиния Младшего, Светония и других наибольшее значение и известность приобрел знаменитый абзац из «Анналов» – сочинения прославленного римского историка Тацита, окончившего свою работу в начале II в. н. э. Это место обращает внимание и своим прямым указанием на земную жизнь Иисуса Христа, и тем – это значительно труднее в данном случае доказать, – что данные строки являются позднейшей христианской вставкой, и, наконец, тем, что они связывают молодую религию с драматическими событиями римской истории середины I в. – с пожаром Рима и первым преследованием христиан по приказу императора Нерона. Нерона! История этого деспота, имя которого получило зловещую известность в веках, послужило темой для многих романистов, поэтов и драматургов. Нероново веками гонение христиан было темой бесчисленных проповедей, в сознании десятков поколений это было воплощением несправедливых жестоких преследований. Знаменитый историк раннего христианства Э. Ренан посвятил немало страниц рассказу о кровавых расправах на потеху римской толпе. «На этот раз к варварству пыток присоединились еще и издевательства. Жертв приберегали к празднеству, которому, разумеется, придавали искупительный характер. На „утренних играх“, посвященных борьбе животных, увидели неслыханное шествие. Одних осужденных, одетых в шкуры диких зверей, вытолкнули на арену, и они были разорваны собаками, других – распяли, третьих, наконец, одетых в пропитанные маслом и смолой или варом туники, привязали к столбам, и вечером они должны были осветить праздник. С наступлением сумерек эти живые факелы были зажжены. Нерон предоставил для празднества свои великолепные сады, расположенные по другую сторону Тибра, на месте нынешнего Борго, площади и церкви Св. Петра… В свете этих отвратительных факелов Нерон, введший в моду вечерние скачки, показывался на арене то в толпе народа, одетый возницей, то правя своей колесницей и срывая аплодисменты.

И женщины, и девушки должны были быть участницами этих ужасных игр. Толпа наслаждалась их несказанными уничтожениями. При Нероне вошло в обычай заставлять осужденных изображать в амфитеатре какие-нибудь мифологические роли, кончавшиеся смертью исполнителя… Под конец этих отвратительных зрелищ Меркурий раскаленным железным жезлом дотрагивался до каждого трупа, чтобы убедиться в том, что в нем нет больше жизни; переодетые прислужники, изображавшие Плутона или Орка, растаскивали мертвецов за ноги, добивая палицами все, в чем еще трепетала жизнь.

Самые почтенные женщины-христианки должны были подвергнуться этим ужасам… Может быть, несчастные проходили перед зрителями через всю серию мук Тартара и умирали после целых часов мучений. Изображения ада были в моде».

Обратимся теперь к тому, что послужило первоисточником для этих рассказов, – к знаменитому месту (VI, 44) из «Анналов» Тацита. Тацит, не упоминающий христиан, ни повествуя в своем произведении «Истории» об иудейской войне, ни в детальном изложении событий, происходивших в правление Тиберия, рассказывает о суде Пилата только в связи со страшным пожаром Рима летом 64 года. Огонь тогда уничтожил или сильно повредил десять из четырнадцати городских районов. Сразу же возникли слухи, что город был подожжен по приказу императора, желавшего заново отстроить Рим и переименовать его в Нерополис. «И вот Нерон, – пишет Тацит, – чтобы побороть слухи, приискал виноватых и предал изощреннейшим казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть и кого толпа называла христианами. Христа, от имени которого происходит это название, казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат; подавленное на время это зловредное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается все наиболее гнусное и постыдное и где оно находит приверженцев. Итак, сначала были схвачены те, кто открыто признавал себя принадлежащим к этой секте, а затем по их указаниям и великое множество прочих, изобличенных не столько в злодейском поджоге, сколько в ненависти к роду людскому. Их умерщвление сопровождалось издевательствами, ибо их облачали в шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны насмерть собаками, распинали на крестах или обреченных на смерть в огне поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения. Для этого зрелища Нерон предоставил свои сады; тогда же он дал представление в цирке, во время которого сидел среди толпы в одежде возничего или правил упряжкой, участвуя в состязании колесниц. И хотя на христианах лежала вина и они заслуживали самой суровой кары, все же эти жестокости пробуждали сострадание к ним, ибо казалось, что их истребляют не в видах общественной пользы, а вследствие кровожадности одного Нерона».

Нерон

Это по существу единственное свидетельство о Нероновом гонении – почти все остальные христианские упоминания относятся к значительно более позднему времени, и к тому же столь неопределенны, что теряют доказательную силу. Светоний совсем уже странно говорит о гонении при Нероне. «Многие строгости и ограничения были при нем восстановлены, многие введены впервые: ограничена роскошь, всенародные угощения заменены раздачей закусок; в харчевнях запрещено продавать вареную пищу, кроме овощей и зелени, а раньше там торговали любыми кушаньями; наказаны христиане, приверженцы нового и зловредного суеверия; запрещены забавы колесничных возниц, которым давний обычай позволял бродить повсюду для потехи, обманывая и грабя прохожих; отправлены в ссылку пантомимы со всеми своими сторонниками».

В перечислении этих и подобных им – похвальных, по мнению Светония, – действий Нерона, упоминания о христианах выглядят явной вставкой.

Отсутствие упоминаний о Нероновом гонении у других римских авторов, например в переписке Плиния Младшего с императором Траяном, где речь идет о преследовании христиан, тоже показательно и побуждает задаться вопросом, не является ли краткое замечание Светония позднейшей интерполяцией. Что же касается Тацита, то многое в его сообщении вызывает недоумение. Откуда в 64 году в Риме могло быть «великое множество» христиан? Римляне в это время вряд ли могли выделять христиан среди прочей массы иудеев. Неясно, в каких преступлениях могли обвинять христиан. Один из отцов церкви, Ориген, писал, что до середины III в. число жертв среди христиан было настолько небольшим, что всех их можно без труда перечислить.

В 1885 году – время обострившейся во Франции борьбы республиканцев против монархистов и их союзников клерикалов – появилась работа историка Л. Ошара «Исследование по вопросу о преследовании христиан при Нероне». В ней была выдвинута целая батарея аргументов против подлинности XV, 44 «Анналов», которые впоследствии широко использовались учеными, отрицавшими историчность Иисуса. Ошар считает невероятной возможность обвинения в поджоге. Интересно, что Светоний, возлагавший вину за пожар на императора, ничего не сообщает о таком слухе. Следовательно, у Нерона не было мотивов для обвинения христиан. Кстати, сам термин «христиане» еще совершенно не употреблялся. Казнь через сожжение в Риме в эпоху Нерона не применялась. К тому же, создавая живые факелы из христиан, Нерон рисковал вызвать новый пожар в городе. До IV в. христианские авторы, читавшие Тацита, не приводят его сообщения о гонениях. Легенда о Нероне как первом гонителе христиан могла возникнуть под влиянием идеи, что этот император является антихристом. Далее, христианам было выгодно выставлять себя жертвами Нерона, чтобы снискать благосклонность у позднейших императоров, которые всячески старались отмежеваться от такого предшественника. И, наконец, церковь была заинтересована представить жертвами гонений двух главных апостолов – Павла и особенно Петра, от которого выводили свое притязание на главенство римские епископы и позднее папы. Не поэтому ли возникло упоминание в «Анналах», что ареной казни стали сады Нерона – место современного Ватикана, храма Петра, площади, обнесенной в XVII в. высокой колоннадой и считавшейся второй Голгофой.

Апостол Павел

Последний довод Ошара во всяком случае имеет серьезные основания. Несомненна, крайняя выгодность для папства утверждения о гибели апостола Петра в Риме во время Неронова гонения. Еще средневековая секта вальденцев отрицала рассказ о гибели Петра в Риме, поскольку об этом не говорится в Новом завете. Тот же довод повторил в XVI в. известный ученый Марсилий Падуанский. Во времена Реформации, в XVI в., утверждение, что Петр не погиб в Риме, превратилось чуть ли не в символ веры для протестантов. Еще с конца тридцатых годов XX в. начались археологические раскопки в Ватикане, призванные найти «могилы святых Петра и Павла». Несколько раз возникали сенсации – утверждалось, что найденные ранние христианские погребения и являются местом захоронения останков Петра. Впрочем, даже папа Пий XII заявил: «К сожалению, невозможно это утверждать». Сменивший его Иоанн XXIII предпочитал не высказываться по столь скользкому вопросу. Иную позицию занял Павел IV, 26 июня 1968 года торжественно провозгласивший, что, по убедительному мнению экспертов, могила найдена, что он верит в этот вывод. Но, добавил все же папа, это не исключает других исследований и находок. В последние годы католическая пресса и авторы книг на эту тему уже не скупятся на уверения, что вековая загадка решена. О шаткости такого «решения» свидетельствует уже то, что в качестве одного из доказательств снова приводят XV, 44 «Анналов» Тацита, повествующие о Нероновом гонении на христиан. Стоит добавить об упоминании Тацитом Понтия Пилата. В 1961 году итальянские археологи при раскопках в Кесарии Палестинской – военном и административном центре периода римского владычества – нашли первое безусловное свидетельство о Пилате – латинскую надпись на камне. В надписи Понтий Пилат именуется не прокуратором, как его именуют в Евангелиях и в других произведениях древнехристианской литературы, а префектом. Могла возникнуть мысль, что полным титулом Пилата было «прокуратор-префект», однако это предположение опровергается тем обстоятельством, что на камне нет свободного места, где могло быть выбито позже стертое слово «прокуратор». Историки, впрочем, уже давно полагали, что Пилат, бывший военным администратором, должен был называться префектом, а не прокуратором (это звание обычно носили личные агенты императора или членов его семьи, ведавшие сбором налогов). В свете находки новой надписи именование Понтия Пилата «прокуратором» в XV, 44 «Анналов» Тацита свидетельствует в пользу предположение, что это место является поздней христианской интерполяцией. Вдобавок признание подлинности XV, 44 «Анналов» вовсе не решает вопрос об историчности Иисуса. Тацит мог иметь в виду просто экзальтированно настроенных иудеев, ожидавших прихода Мессии – Христа, а не последователей Иисуса. Нет ничего невероятного и в том, что Тацит просто повторял уже утвердившуюся в написании «Анналов» время (около 115 года) христианскую версию происхождения новой религии. Допустимы и другие подобные предположения.

Апостол Петр

Доводы Ошара звучали достаточно убедительно, но скоро их слабостью стало, что они были высказаны Ошаром. Он усомнился в опубликованной в 1890 году книге «О подлинности „Анналов“ и „Истории“ Тацита» в аутентичности всех сочинений Тацита! (До Ошара эту же точку зрения высказал англичанин У. Росс в исследовании «Тацит и Браччиолини» (1878 год.)

Речь идет о сочинениях, которые содержат большую долю наших сведений по истории Рима в I в.н. э. Профессор Д. Бишон, например, вполне оценивая имеющиеся источники (Тацит, Светоний, Лион Кассий, в отдельных случаях Плутарх и Иосиф Флавий, а также данные археологии, эпиграфики, нумизматики), недавно писал, что при всем этом биограф Нерона в конечном счете «возвращается к Тациту как единственному достоверному источнику по истории этого царствования». Кто же был, по мнению Ошара, подлинным автором «Истории» и «Анналов», которые считают принадлежащими перу Тацита?

…Поджио Браччиолини – один из виднейших гуманистов XV столетия, которое некоторые из его поклонников даже называли «веком Поджио». Конечно, это большое преувеличение. Родился он в 1380 году в Терра Нуова – небольшом городке около Флоренции. Поджио сделал довольно быструю карьеру при папском дворе и позднее поступил на службу к епископу Генри Бофору, брату английского короля Генриха IV. После 1422 года он вернулся во Флоренцию и в Рим. Мартин V вновь назначил его на старую должность секретаря при папском престоле. Поджио знал латынь, греческий, древнееврейский языки. Он изучал античность с ревностью, со страстью. Под конец жизни он стал канцлером Флорентийской Республики, написал веселые «Фацетии» (1450 год) и не очень достоверную историю Флоренции. Престиж Поджио как гуманиста стоял высоко. За переписанные им рукописи платили огромные деньги. За переписанную книгу он мог купить целое имение.

Поджио был отнюдь не с идеальным характером. Он не только перессорился со всеми видными гуманистами его времени. В молодые годы он вел очень широкий образ жизни и вечно нуждался в деньгах. Источником доходов для него стало отыскание и переписывание древних авторов. XIV в. с его страстью к недавно снова познанной античности предоставлял неограниченный рынок для находок Поджио. Его партнером, точнее, издателем, стал флорентиец Николо Николли (1363–1437), ученый и владелец мастерской, в которой переписывались для продажи произведения античных писателей.

Первые находки Поджио (подобравший себе и соответствующих подручных – людей знающих, но неразборчивых в средствах) относятся ко времени, когда он в 1415 году лишился доходной должности секретаря святейшего престола. Главная находка была сделана в забытой, сырой башне Сен-Галленского монастыря, «в которой заключенный не выжил бы и трех дней». Там были обнаружены рукописи ряда античных авторов, в том числе Квинтилиана, Валерия Флакка и других. Позднее были найдены произведения Петрония, «Буколики» Кальпурния. Хорошо нажился на находках не только Поджио, но и Николли.

Обратимся теперь к истории открытия основных рукописей главных произведений Тацита – «Анналов» и «Историй».

Имеются сведения, что Тацита знали его современники и потомки в течение нескольких последующих столетий – вплоть до падения античного мира. Император Тацит (275–276), гордившийся тем, что он потомок великого историка, предписал, чтобы произведения его хранились во всех публичных книгохранилищах империи. Однако потом, после падения Западной Римской империи и постепенного исчезновения следов античной образованности, на протяжении почти семисот лет имя Тацита почти исчезает из сознания людей. По крайней мере самые усердные поиски обнаружили лишь более чем скудные упоминания имени Тацита во всей средневековой литературе. В IX веке имя Тацита называется в «Хронике» Фрекульфа, епископа Ломзье. Еще через два века Тацита упоминает Иоанн Сольсберийский. Однако это упоминания общего характера, которые не дают основания предполагать, что авторы их когда-либо видели рукописи сочинений Тацита. В отличие от других крупных писателей античности Тацита, видимо, не знают в средние века, не переписывают его рукописей [1]1
  * Это утверждение Ошара по крайней мере неточно. В IX в. в Фульдском монастыре знают первые книги «Анналов» и «Германию». Рукописью Тацита пользовался в 1331–1334 годах Паулин Венетский в «Карте мира», а затем в ряде своих трудов Боккаччо. (Ср. Тронский И. М. Корнелий Тацит. – В кн. Тацит К. Сочинения. Л., 1969, т. II, с. 240–241).


[Закрыть]. Во второй половине XIV в., как полагают, экземпляром «Анналов» владел Джованни Боккаччо, знаменитый автор «Декамерона». Сам Боккаччо рассказывает, что при поездке в Неаполь он в старинном Бенедиктинском монастыре в Монте-Кассино обнаружил в помещении, не имевшем даже двери, множество рукописей, явно находившихся без всякого присмотра, покрытых густым слоем пыли.

Ошар, однако, считает, что в Монте-Кассино не было рукописи Тацита. Да если бы она и была там, Боккаччо, который оставался, как он сам сообщает, в монастыре самое короткое время, не мог, следовательно, снять копию со старого манускрипта, что потребовало бы по крайней мере месячной работы от зари до зари.

Сохранилось лишь темное предание о великом историке и страстное желание открыть его утерянные рукописи. Найти их было коммерчески выгодным делом. Понятно, почему этим делом занялся вечно нуждавшийся в деньгах Поджио.

В ноябре 1425 года Поджио из Рима сообщил Николли, что он надеется получить из Германии какое-то число старинных манускриптов, в том числе «несколько произведений Тацита». Рукописи предложил доставить какой-то монах, приятель Поджио.

Взволнованный Николли сразу же выразил согласие приобрести рукописи. Однако его понятному нетерпению пришлось выдержать большие испытания. Поджио явно затягивал дело, придумывая разные, более или менее правдоподобные, предлоги, чтобы оправдать отсрочку. Он сообщал, что не имеет самой рукописи Тацита, а лишь каталог рукописей одного немецкого монастыря, где среди других важных манускриптов, в том числе первой декады Тита Ливия (уже известных в это время), значится и том Корнелия Тацита. Монастырь был расположен в городке Герсфельде в Гессене. Поджио писал дальше, что монах нуждался в деньгах, но, будучи в Риме, он почему-то не посетил своего друга Поджио и тем самым лишил его возможности договориться о Таците. По настойчивой просьбе Николли Поджио послал ему Герсфельдский каталог, но в нем, к изумлению флорентийского издателя, не было никакого упоминания о Таците. А время все шло. Наконец 26 февраля 1429 года – через три с половиной года после первого письма – Поджио сообщает, что герсфельдский монах прибыл в Рим, но, увы, без драгоценной рукописи. Он, Поджио, выразил монаху крайнее неудовольствие, и тот, будучи зависимым от влиятельного чиновника папской курии, поспешно отправился обратно за Тацитом. Поскольку Герсфельдский монастырь нуждался в протекции Поджио, можно быть уверенным, что монах вскоре вернется с рукописью.

На этом корреспонденция о приобретении Тацита обрывается, так как летом 1429 года Поджио с Николли встретились в Тоскане и могли с глазу на глаз обговорить все интересовавшие их обстоятельства этого дела. Из переписки видно, что уже разнесшаяся весть о предстоявшем вскоре «открытии» Тацита была многими современниками встречена скептически. Раздраженный Поджио писал Николли: «Я знаю все песни, которые поются на этот счет, и откуда они берутся, так вот, когда прибудет Тацит, я нарочно возьму, да и припрячу его хорошенько от всех посторонних». Это был, конечно, странный способ прекратить «песни» – скорее, следовало бы представить рукопись для всеобщего обозрения и сообщить подробно историю ее приобретения.

Как бы то ни было, шесть последних книг «Анналов» и пять первых книг «Истории» Тацита, составляющих так называемый первый Медицейский список, появляются в руках Поджио, а потом – Николли, а вскоре копии разошлись по библиотекам князей и знати, ревностно собиравших произведения античных писателей.

Первый Медицейский список написан так называемым «ломбардским письмом». Кроме того, Поджио сообщал, что в его распоряжении есть еще одна рукопись Тацита, написанная более древним «каролингским» почерком. Однако эта рукопись по каким-то причинам не была опубликована Поджио.

Второй Медицейский список, составляющий первую часть «Анналов», написан «каролингским» письмом. Вторым он является только по времени «открытия». Он был обнаружен и опубликован через 80 лет после первого списка.

История его открытия такова. Опять на сцене появляется какой-то немецкий монах, принесший папе Льву X пять первых глав «Анналов». Монах привез рукопись из монастыря в Корвее и, когда обрадованный папа хотел назначить его издателем найденной рукописи, монах заявил, что он малограмотен. За рукопись папа заплатил монастырю огромные деньги. Единство стиля и манеры изложения не оставляют сомнения в том, что первые пять глав «Анналов» написаны тем же автором, что и последующие главы, а также «Истории».

В 1528 году в Лионе были найдены бронзовые доски с отрывками из речи императора Клавдия, тождественной его речи, приведенной у Тацита. Это, казалось бы, уже одно решало вопрос о подлинности.

Произведения Тацита служили предметом бесконечных споров. Противники монархического произвола постоянно опирались на обличение Тацитом тирании и преступлений римских императоров. Недаром Наполеон воевал с Тацитом как с живым врагом, заботился об опровержении «клеветы» великого римского историка. К вопросу об оценке Тацита примешивался знаменитый спор о подлинности того места в «Анналах», где говорится о Христе и преследовании христиан при императоре Нероне.

Противоречия у Тацита отмечали Вольтер и Пушкин. Большое число противоречий Тацита приводит известный французский историк второй половины XIX века Гастон Буассье. Л. Ошар, помимо подозрительных обстоятельств обнаружения рукописей Тацита, приводит длинный список мест в «Анналах» и «Истории», которые, по мнению французского исследователя, вряд ли могли быть написаны римлянином II в. Так, Тацит обнаруживает плохое знание географии римского государства и даже границей его в свое время считает только Красное море (комментаторы, желая расшифровать эту непонятную обмолвку текста, считают, что Тацит имел в виду Персидский залив). Ошар уличает Тацита в слабом знании морского и военного дела, что понятно у такого кабинетного ученого, каким был Поджио, но странно для аристократа и государственного деятеля Древнего Рима, который должен был получить военное воспитание.