Текст книги "Избранное"
Автор книги: Эдвард Морган Форстер
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)
РАССКАЗЫ И ЭССЕ
НЕБЕСНЫЙ ОМНИБУС
© Перевод Л. Полякова
I
Мальчик, который проживал в Сербитоне на улице Бекингем-Парк-роуд в доме № 28 под названием Агатокс-лодж, всякий раз терялся в догадках, когда ему попадался на глаза старый указатель, стоявший почти напротив их дома. Мать мальчика объяснила ему, что это шутка – глупая шутка каких-то молодых людей, которым много лет назад вздумалось поозорничать, и что полиции давно следовало бы указатель убрать. Поражали в нем две несообразности: во-первых, стрелка указывала в тупиковый переулок, во-вторых, на ней полустершимися буквами было выведено: «На небо».
– А кто были эти молодые люди?
– Помнится, твой отец говорил, будто один из них писал стихи, его исключили из университета и вообще он плохо кончил. Но с тех пор прошло много лет. Можешь сам спросить у отца. Он подтвердит тебе, что это просто шутка.
– Выходит, надпись ничего не означает?
Она велела ему идти наверх переодеться, к чаю ждали Бонзов, а в обязанности мальчика входило обносить гостей сладким пирогом.
Натягивая тесный парадный костюмчик, он вдруг подумал: надо спросить у мистера Бонза про столб, как это ему сразу не пришло в голову. Отец был очень добрый, но всегда потешался над ним: стоило ему или кому-то из детей открыть рот и задать вопрос, как отец начинал оглушительно хохотать. А мистер Бонз тоже был добрый, но еще и серьезный. У него был красивый дом, он давал читать книги, был церковным старостой и кандидатом в Совет графства; и он очень много жертвовал на библиотеку; и председательствовал в Литературном обществе; и в гости к нему приезжали даже члены парламента – словом, умнее его никого на свете не было. Но и мистер Бонз лишь подтвердил, что надпись на стрелке – шутка, шутка человека по имени Шелли.
– Видишь, дорогой! – воскликнула мать мальчика. – То же самое говорила тебе и я; вот как его звали.
– Ты что ж, никогда не слыхал этого имени?
– Нет, – ответил мальчик и опустил голову.
– Как! В доме нет Шелли?
– Что вы, мистер Бонз! – вскричала взволнованная дама. – За кого вы нас принимаете? Целых два. Свадебный подарок и еще один, с мелким шрифтом, в комнате для гостей.
– У нас по крайней мере семь Шелли, – проговорил мистер Бонз со сдержанной улыбкой. Потом он смахнул с живота крошки, и они вместе с дочерью поднялись, собираясь уйти.
Мальчик, повинуясь знаку, который глазами подала ему мать, проводил их до самых ворот; когда они скрылись из виду, он еще немного помедлил и оглядел уходившую вправо и влево от него Бекингем-Парк-роуд.
Родители его жили в респектабельной ее части, после № 39 дома становились все менее благоустроенными, и в № 64 не было даже отдельного входа для прислуги. Но в эту минуту Бекингем-Парк-роуд вся была хороша: солнце в полном своем великолепии только что зашло, и неравенства квартирной платы тонули в его шафранном отблеске. Чирикали птички; поезд, привозивший из города служащих, мелодично просвистел, проходя через вырубку – чудесную вырубку, которая, казалось, притянула и сосредоточила в себе всю прелесть Сербитона, облекшись, наподобие горной долины, в убор из пихт, берез и лиственниц. Эта вырубка впервые пробудила в мальчике томление – томление по чему-то, а по чему, он и сам не знал, но каждый раз, когда все вокруг было вот так освещено солнцем, томление снова пробуждалось в мальчике, пробегало по нему как дрожь вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз, и наконец мальчика охватывало непонятное чувство, от которого хотелось плакать. В этот вечер он повел себя совсем глупо, помчался почему-то через дорогу к столбу с указателем и от него пустился во весь дух по тупиковому переулку.
Справа и слева от мальчика мелькали высокие ограды – ограды садов вилл «Айвенго» и «Belle Vista», и в воздухе разлит был какой-то едва уловимый запах. Так как весь переулок, включая и поворот в конце, был не больше двадцати ярдов длиной, то не удивительно, что мальчик вскоре застыл на месте. «Противный Шелли! Дать бы ему хорошенько!» – воскликнул он и от нечего делать скользнул глазами по прикрепленному к ограде листку бумаги. Что-то в нем было странное, и, прежде чем повернуть к дому, мальчик внимательно его прочитал. Вот что там было написано:
К СВЕДЕНИЮ ПАССАЖИРОВ
С. и Н. Д. А. К.
ИЗМЕНЕНИЯ В РАСПИСАНИИ
Компания с прискорбием извещает, что из-за недостатка пассажиров она вынуждена отменить ежечасные рейсы, сохранив только омнибусы,
ОТБЫВАЮЩИЕ В ЧАС ВОСХОДА И В ЧАС ЗАКАТА,
которые будут ходить как обычно. Компания выражает надежду, что новое расписание, установленное исключительно для удобства публики, найдет у нее поддержку. В качестве дополнительного поощрения компания впервые вводит
ОБРАТНЫЕ БИЛЕТЫ
(действительные в течение одних суток), которые можно приобрести у кучера омнибуса. Пассажирам еще раз напоминают, что на конечной остановке билеты купить нельзя и что никакие жалобы на этот счет не будут приниматься во внимание. Кроме того, компания не несет никакой ответственности за действия пассажиров, продиктованные неосторожностью или глупостью, а также за Град, Молнию, Потерю Билетов и другие проявления Божьей воли.
Дирекция
Мальчик видел это объявление впервые и никак не мог сообразить, куда направляется омнибус. С. – это, конечно, Сербитон. Д. А. К. означает Дорожная автобусная компания. Но что такое Н.? Может быть, Ноттингем или, пожалуй, Норидж? Все равно им не выдержать конкуренции с Юго-Западной автобусной компанией. Даже ему было ясно, что дело ведется из рук вон плохо. Почему нельзя приобрести билеты на конечной станции? А время отправления – ну и ну! И тут ему вдруг пришло в голову, что, если все это не обман, омнибус, должно быть, отошел как раз в тот момент, когда он прощался с Бонзами. Напрасно в сгущающихся сумерках всматривался он в землю: то, что он там видел, можно было с равным успехом принять за следы колес и за какие угодно другие следы. К тому же из переулка омнибус ни разу не выезжал. И вообще мальчику никогда не попадались омнибусы на Бекингем-Парк-роуд в такой час. Все это, конечно, обман, как и указатель, как волшебные сказки, как сны, от которых вдруг просыпаешься среди ночи. Глубоко вздохнув, он вышел из темного переулка и угодил прямо в объятия отца.
До чего же отец над ним потешался! «Бедный, бедный глупсик! Просто-просто-простофиля, верит, что он скок да скок и на небикус прискок!» На пороге Агатокс-лодж появилась мать мальчика, она покатывалась со смеху. «Ой, перестань, Боб! – удалось ей наконец выговорить. – Вот несносный! Ой, да я просто умру со смеху! Ну, оставь ты его в покое!»
Но весь вечер над мальчиком продолжали подтрунивать. Отец умолял взять его с собой. А это не очень утомительная прогулка? А ноги там надо вытирать, прежде чем войти? С тоской и обидой на сердце отправился мальчик спать, за одно лишь благодаря судьбу, что ни словом не обмолвился про омнибус. Конечно же, все это обман. Но во сне омнибус почему-то становился все более и более настоящим, зато улицы Сербитона казались мальчику все более обманными и призрачными. Проснулся он очень рано, вскрикнув во сне, когда вдали мелькнула конечная станция.
Он зажег спичку, и она осветила не только часы, но и календарик, и мальчик увидел, что до рассвета остается еще целых полчаса. Тьма стояла непроглядная, ночью туман спустился из Лондона и окутал Сербитон. Но мальчик вскочил и принялся одеваться, потому что намерен был раз и навсегда установить, что же, в конце концов, настоящее – омнибус или улицы: «Надо узнать, а то все так и будут надо мной потешаться». И вот он уже на дороге, дрожит под газовым фонарем, охраняющим вход в переулок.
Не легко ему было туда шагнуть, на это требовалось изрядное мужество. Темно было хоть глаз выколи, и он окончательно понял, что не может омнибус отправляться отсюда. Если бы не шаги полицейского, приближавшегося к нему в тумане, он так и не решился бы войти в переулок. Но вот он решился, и, конечно, его ожидало разочарование. Ничего! Ничего, кроме темного переулка да глупого мальчишки, уставившегося на слякоть под ногами. Все сплошной обман. «Расскажу об этом папе и маме, – пробормотал он, – пусть знают. Поделом мне! Таким дурачкам, как я, не место на белом свете». И он повернул назад, к Агатокс-лодж.
Дойдя до ворот, он вдруг вспомнил, что у него спешат часы. Солнце еще не взошло – до восхода оставалось две минуты. «Быть может, омнибус точнее моих часов», – не без вызова подумал мальчик и свернул в переулок. Перед ним стоял омнибус.
II
В упряжке была пара коней, разгоряченных, в мыле; сквозь туман два огромных фонаря освещали ограды, преображая мох и паутину в золотые ткани волшебного царства. Кучер, сидевший спиной к мальчику, был укутан в плащ с капюшоном. Прямо перед ним высилась глухая стена. Как удалось ему с такой точностью, так бесшумно въехать в переулок, наряду со многим другим навсегда осталось для мальчика загадкой. И он совсем уже не мог себе представить, как омнибус оттуда выедет.
– Скажите, пожалуйста, – раздался в гнилом тумане его дрожащий голос, – скажите, пожалуйста, это и есть омнибус?
– Omnibus est[26]26
Это омнибус (лат.).
[Закрыть], – отозвался, не поворачивая головы, кучер.
Последовало молчание. Кашляя, прошествовал в конце переулка полицейский. Мальчик притаился в тени, он не хотел, чтобы его здесь видели. К тому же он не сомневался, что перед ним пиратский омнибус. Ни один рейсовый омнибус, убеждал он себя, не станет выезжать из такого неподходящего места в такой неподходящий час.
– А когда вы примерно отправляетесь? – спросил он как бы невзначай.
– В час восхода.
– Далеко ли вы едете?
– До места назначения.
– А можно взять обратный билет, чтобы вернуться назад?
– Можно.
– Знаете, пожалуй, я поеду.
Кучер ничего на это не ответил. Наверное, солнце уже взошло, потому что он взял в руки вожжи. Едва мальчик успел вскочить в омнибус, как омнибус тронулся с места.
Но каким образом? Повернул? Повернуть там было негде. Поехал вперед? Впереди была глухая стена. Тем не менее они мчались – мчались бешеным аллюром сквозь туман, который из коричневого становился желтым. При мысли о теплой постели и горячем завтраке мальчик приуныл. Он жалел, что поехал. Родители тоже, конечно, будут недовольны. Если бы не погода, он вернулся бы назад. Никогда еще ему не было так бесконечно одиноко: он оказался единственным пассажиром. И в омнибусе, на вид таком внушительном, было холодно и пахло затхлым. Мальчик поплотнее запахнул пальто, при этом рука его случайно коснулась кармана – там было пусто. Он забыл взять с собой кошелек.
– Стойте! – закричал он. – Стойте! – А так как мальчик он был по натуре вежливый, то посмотрел на табличку, чтобы обратиться к кучеру по имени. – Мистер Браун! Пожалуйста, остановите!
Мистер Браун не стал останавливать лошадей. Он приоткрыл маленькое окошечко и посмотрел на мальчика, который никак не ожидал увидеть перед собой такое доброе и благообразное лицо.
– Мистер Браун, я оставил дома кошелек. У меня с собой нет ни гроша. Мне нечем заплатить за билет. Возьмите у меня, пожалуйста, часы. Просто не знаю, как мне теперь быть.
– Билеты на этой линии сообщения, – проговорил кучер, – будь то в один конец или в оба, ни за какие монеты земной чеканки купить нельзя. А хронометр, хоть он и скрашивал бдения Карла Великого и отмерял часы сна Лауре, не переделать в лепешку для приманки беззубого небесного цербера. – С этими словами он вручил мальчику обратный билет и, услышав от него «спасибо», продолжал: – Мне ли не знать, что притязание на титул есть пустое тщеславие. Но, легко сорвавшийся с улыбчивых уст, он будет встречен благосклонно и может послужить к пользе, ибо в двоящемся, хотя и одноименном мире надо как-то отличать двуногих друг от друга. Посему можешь называть меня сэром Томасом Брауном.
– Ой, так вы сэр? Простите, я не знал. – Мальчик где-то слышал о таких кучерах-лжентльменах. – Я очень признателен вам за билет. Но если вы так ведете дело, неужели омнибус приносит вам доход?
– Разумеется, нет. Он и не должен приносить доход. Много изъянов в моем экипаже: он слишком причудливо составлен из разных древесных пород, сиденья его не столько предназначены для отдыха, сколько для того, чтобы услаждать эрудицию. И кони мои вскормлены не на вечнозеленых пастбищах быстротекущего, а на высушенных злаках и клеверах латыни. Но приносить доход – этим он не грешит! Во всяком случае, ничего подобного не было в замыслах и потому не было достигнуто.
– Еще раз простите меня, – сказал, упав духом, мальчик.
Сэр Томас помрачнел – ему стало грустно, оттого что слова его хоть на минуту кого-то омрачили. Он предложил мальчику пересесть к нему на козлы, и они вместе продолжали путешествие в тумане, который из желтого постепенно становился белым. Дома им по пути не попадались, так что, скорее всего, это была Патнейская пустошь или Уимблдонский выгон.
– Скажите, вы всегда были кучером?
– Было время, когда я занимался врачеванием.
– А почему вы бросили это занятие? У вас не очень хорошо получалось?
– Как врачеватель тела я не преуспел, с полсотни моих пациентов опередили меня. Но как врачеватель душ я преуспел сверх ожиданий и превыше заслуг. Ибо хотя микстуры мои были составлены не тоньше и не лучше, чем у других, но благодаря искусно изготовленным фиалам, в коих они предлагались, томящаяся душа не раз спешила пригубить их и освежиться.
– Томящаяся душа, – тихо повторил мальчик. – Когда солнце садится за деревьями и с тобой делается что-то непонятное – это и есть томящаяся душа?
– Тебе это знакомо?
– О да.
Помолчав, сэр Томас рассказал мальчику немного, совсем немного, о конечной цели их путешествия. Но дорогой они почти не разговаривали, потому что мальчик, когда находился в обществе человека, который ему нравился, любил помолчать, и, как оказалось, сэр Томас Браун был того же склада, как, впрочем, и многие другие, с кем мальчику предстояло еще познакомиться. Все же он кое-что узнал о молодом человеке по имени Шелли, который теперь прославился и имеет собственную карету, и о других кучерах, находившихся на службе у Компании.
Между тем светлело, хотя туман и не рассеялся. Он больше напоминал теперь густую пелену и то и дело наплывал на них облаком. Все время они ехали в гору. Непрекращающийся подъем продолжался вот уже более двух часов, при том, что лошади всю дорогу бежали; даже если это был Ричмонд-хилл, им давно пора уже было добраться до вершины. Конечно, это мог быть Ипсом или Северный Даунс, но тогда холод не пронизывал бы до костей. И сэр Томас хранил молчание насчет места их назначения.
Гр-р-р-ох!
– Гром! Вот так так! – сказал мальчик. – И грянуло где-то совсем близко. Слышите, какое эхо! Совсем как в горах.
У него промелькнула мысль об отце и матери. Без особого волнения он представил себе, как они садятся завтракать, едят сосиски, прислушиваясь к грозе. Увидел и свое пустующее место. Сейчас последует обмен вопросами, опасениями, предположениями, шутками, утешениями. Они будут ждать его ко второму завтраку. Но ко второму завтраку он не вернется, как не вернется и к чаю. Он вернется к обеду, на этом кончится день его праздношатанья. Будь у него с собой кошелек, он привез бы родителям подарки, если бы только знал, что им купить.
Гр-р-р-ох!
Гром грянул одновременно с молнией. Туча содрогалась как живая, мимо них проносились клочья тумана.
– Ты не боишься? – спросил его сэр Томас.
– Чего же здесь бояться? А нам еще далеко?
Кони встали как вкопанные, вверх взлетел огненный шар и взорвался с таким оглушительным и чистым звоном, точно в кузнице кто-то ударил молотом. Тучу разнесло в клочья.
– Ой, слушайте, сэр Томас Браун! То есть смотрите! Наконец-то мы что-то видим. Нет, я хотел сказать, слушайте. Звенит, как радуга.
Звон стих до тишайшего шелеста, но вслед за ним издали возник шорох; он неуклонно рос, изгибаясь дугой, которая, не меняя тона, раскидывалась все шире, шире. И в распахнувшейся аркаде стала разливаться радуга – от копыт коней и дальше, в редеющий туман.
– Как красиво! Какие краски! Где же она остановится? Совсем как во сне – радуга, по которой можно ходить.
Звук и свет нарастали одновременно. Радуга повисла мостом над необъятной расселиной. Туда ринулись облака; пронзая их, радуга разливалась и побеждала мрак; наконец она уперлась во что-то более твердое с виду, чем облако.
Мальчик привстал.
– Что там такое на другом конце? – крикнул он. – На чем она держится?
Позади расселины сиял в утреннем солнце крутой обрыв – или то был замок? Кони ступили на радугу и двинулись по ней.
– Ой, смотрите! – закричал мальчик. – Слушайте! Это пещера или, может быть, ворота? Смотрите вон туда, на уступы, там, у скал. Я вижу людей! Я вижу деревья!
– Не забудь взглянуть вниз, – шепнул сэр Томас Браун, – не отнесись с небрежением к вещему Ахерону.
Мальчик бросил взгляд вниз, мимо радуги, которая пылала, чуть касаясь колес. Расселина теперь вся расчистилась, и внизу в глубине текла река вечности. На нее упал луч солнца, и сразу же вспыхнула зеленью вода, и на поверхность выплыли три девы; они пели и играли чем-то блестящим, как кольцо.
– Вы, те, что внизу, в реке! – окликнул их мальчик.
Они отозвались:
– Ты, тот, что наверху, на мосту! – Ворвался вихрь музыки. – Ты, тот, что наверху, на мосту, счастливого тебе пути! Истина в глубинах. Истина на высотах.
– Вы, те, что внизу, в реке, чем вы там забавляетесь?
– Играют золотом, которым они порабощены, – ответил сэр Томас Браун, и тут омнибус прибыл.
Ill
Мальчик навлек на себя родительский гнев. Его заперли в детской в Агатокс-лодж и в наказание заставили учить стихи. «Вот что, мой милый, – сказал ему отец, – я могу простить все, кроме лжи». И он высек мальчика, при каждом ударе приговаривая: «Не было никакого омнибуса, никакого кучера, никакого моста, никакой горы; ты бездельник, ты дрянной мальчишка, ты врун». Мать упрашивала его повиниться. Но мальчик не мог, это был великий день в его жизни, неважно, что он закончился поркой и стихами.
Он вернулся точно в час заката – привез его не сэр Томас Браун, а исполненная тихого веселья молодая дама, и дорогой они говорили об омнибусах и четырехместных ландо. Каким далеким казался теперь ее нежный голос! А ведь прошло всего три часа, как они распрощались в переулке.
За дверью раздался голос матери:
– Дорогой, спустись вниз и захвати с собой стихи.
Он сошел вниз и увидел там мистера Бонза, который сидел с отцом мальчика в курительной комнате. Оказывается, в этот день у них обедал мистер Бонз.
– Полюбуйтесь на этого путешественника, – хмуро сказал отец. – Изволите ли видеть, раскатывает в омнибусах по радугам под пение молодых девиц.
Он расхохотался, придя в восторг от собственного остроумия.
– Ну, нечто подобное можно найти у Вагнера, – с улыбкой сказал мистер Бонз. – Поразительно, как в абсолютно невежественных умах натыкаешься иногда на крупицы истинной поэзии. Любопытный случай. Я позволю себе заступиться за преступника. Кто из нас в свое время не отдал дань романтике!
– Как вы добры, мистер Бонз! – воскликнула мать мальчика, а отец сказал:
– Пусть прочтет свой стишок, и дело с концом. Во вторник он едет к моей сестре, она быстро вылечит его от переулочного зуда. (Смех.) Читай свой стишок.
Мальчик начал:
Стою в неведенье!..
Отец снова захохотал во все горло:
– «Стою в неведенье!» Ну, это в самую точку! Прямо про тебя. Выходит, эти поэты иногда говорят дело. Бонз, стихи по вашей части. Погоняйте-ка его, а я пока схожу за виски.
– Да, уж предоставьте Китса мне, – сказал мистер Бонз. – Где книга? Ну читай же.
Так просвещенный муж и невежественный мальчик остались ненадолго вдвоем в курительной комнате.
– Все правильно. Не попасть к дельфинам и еще к чему?
К дельфинам и кораллам в глубине… —
сказал мальчик и разрыдался.
– Ну перестань, перестань! Почему ты плачешь?
– Потому что… потому что раньше мне просто нравилось красивое звучание, а теперь, после того как я там побывал, эти слова – я сам.
Мистер Бонз отложил Китса. Случай оказался куда более любопытным, чем он ожидал.
– Ты? – воскликнул он. – Этот сонет – ты?
– Да, и смотрите дальше:
И берег мрака озаряет свет,
Травой несмятой манит крутизна.
Все так и есть, сэр. Все чистая правда.
– Никогда в этом не сомневался, – сказал, полузакрыв глаза, мистер Бонз.
– Значит… значит, вы верите мне? Верите в омнибус, в кучера, в грозу и в обратный билет, который мне дали бесплатно?
– Стоп, стоп, мой мальчик! Хватит сочинять небылицы. Я хотел сказать, что никогда не сомневался в истинности Поэзии. Когда-нибудь, прочитав много книг, ты поймешь, о чем я сейчас говорю!
– Но, мистер Бонз, так оно и есть. Свет озаряет берег мрака. Я видел это своими глазами. Там свет и ветер.
– Глупости, – сказал мистер Бонз.
– Зачем только я там не остался! Они манили меня, советовали выкинуть билет: ведь без билета назад не вернуться. Они уговаривали, кричали мне с реки, и я почти поддался им. Мне было так хорошо среди этих крутых обрывов, я еще никогда не был так счастлив. Но я вспомнил о маме и папе и подумал: надо взять их сюда. А они ни за что не соглашаются ехать, хотя дорога начинается прямо от нашего дома. Сбылось все, что мне предсказывали: мистер Бонз, как и другие, не поверил мне, меня высекли и я никогда больше не увижу гору.
– Что ты там такое болтаешь про меня? – выпрямившись, вдруг спросил мистер Бонз.
– Я говорил им о вас, какой вы умный и сколько у вас книг, а они мне на это сказали: «Мистер Бонз, конечно, не поверит тебе».
– Что за чушь! Ты как будто вздумал дерзить мне, мой милый? Я… вот что… я сам во всем разберусь. Отцу ни слова. У меня ты быстро излечишься. Завтра вечером я зайду за тобой, возьму тебя прогуляться и, как только солнце сядет, мы свернем с тобой в переулок и поищем там твой омнибус. Ну и глупый же ты мальчик!
Но улыбка сошла с его лица, когда мальчик, ничуть не обескураженный, стал носиться по комнате, распевая: «Какое счастье! Какое счастье! Говорил я им, что вы мне поверите. Мы вместе поедем по радуге. Говорил я им, что вы приедете!»
В конце концов, не мог же мальчик выдумать все от первого слова до последнего? Вагнера? Китса? Шелли? Сэра Томаса Брауна? Чрезвычайно любопытный случай!
На другой день вечером, хотя дождь лил как из ведра, мистер Бонз не преминул явиться в Агатокс-лодж.
Мальчик уже дожидался его, от возбуждения он не мог усидеть на месте и, к немалой досаде председателя Литературного общества, прыгал по комнате. Они прошлись несколько раз взад-вперед по Бекингем-Парк-роуд и, улучив минуту, когда поблизости никого не было, свернули в переулок. И поскольку солнце только что зашло, то, естественно, они увидели перед собой омнибус.
– Благое небо! – воскликнул мистер Бонз. – Благое небо!
Это был не тот омнибус, в котором мальчик ехал в первый раз, и не тот, в котором он возвратился. Впереди, в упряжке, стояло три коня: вороной, серый, белый; особенно хорош был серый. Услышав слова «благое» и «небо», кучер повернулся, обратив к ним землистого цвета лицо с ужасающе острым подбородком и запавшими глазами. Как бы узнав его, мистер Бонз вскрикнул и задрожал с головы до ног.
Мальчик вскочил в омнибус.
– Возможно ли это? – вскричал мистер Бонз. – Неужели невозможное возможно?
– Садитесь! Пожалуйста, садитесь, сэр! Прекрасный омнибус. А вот и табличка с именем кучера – Дан… какой-то Дан…
Мистер Бонз вскочил в омнибус, и тотчас же порыв ветра с такой силой захлопнул дверцу, что сорвались вниз и защелкнулись оконные шторки, у которых, видимо, от времени ослабели пружины.
– Дан… постой, я сам хочу взглянуть. Боже милостивый! Мы как будто едем!
– Ура! – прокричал мальчик.
Мистер Бонз был в полной растерянности. Он никак не предполагал, что его куда-то увезут. Он попытался нащупать дверную ручку, приподнять шторку, но потерпел неудачу. В омнибусе не было видно ни зги, а когда наконец мистер Бонз зажег спичку, то оказалось, что за окном опустилась ночь. Лошади мчались во весь опор.
– Поразительное, незабываемое приключение, – сказал мистер Бонз, оглядывая огромный, поместительный, превосходной работы омнибус, где все было чрезвычайно соразмерно. Надпись над дверью (ручка ее оказалась снаружи) гласила: «Lasciate ogni baldanza voi che entrate»[28]28
Оставь самомнение всяк, сюда входящий (итал.).
[Закрыть]. Так по крайней мере было написано, но мистер Бонз сказал, что это претенциозные и какие-то там еще потуги, что правильно «speranza»[29]29
Надежда (итал.).
[Закрыть], a «baldanza»[30]30
Самомнение, высокомерие (итал.).
[Закрыть] – это ошибка. Голос у него был как в церкви.
Мальчик тем временем попросил у кучера с мертвенным лицом два обратных билета, которые тот вручил ему без единого слова. Мистер Бонз, прикрыв лицо рукой, снова дрожал.
– Знаешь, кто это? – прошептал он, как только окошечко захлопнулось. – Перед нами невозможное!
– Сэр Томас Браун нравился мне больше, но я не удивлюсь, если окажется, что этот еще почище сэра Томаса.
– «Еще почище»! – От возмущения мистер Бонз топнул ногой. – Благодаря случайности ты совершил эпохальное открытие – и все, что ты можешь сказать об этом: «Еще почище»! Помнишь в моей библиотеке переплетенные в кожу книжечки с вытисненными на них красными лилиями? А теперь замри и приготовься, ты услышишь нечто из ряда вон выходящее. Эти книжечки написал он.
Мальчик сидел, как ему было велено.
– Интересно, увидим ли мы там миссис Гэмп? – спросил он, из вежливости немного помолчав.
– Миссис?..
– Миссис Гэмп и миссис Хэррис. Я встретился с ними совсем случайно. Мне так нравится миссис Хэррис. Миссис Гэмп чуть не растеряла на радуге свои картонки, у них донышки отвалились, и две шишечки от ее кровати упали в поток.
– Нас везет человек, который написал мои переплетенные в кожу книги, а ты мне толкуешь про Диккенса и миссис Гэмп! – обрушился на него мистер Бонз.
– Я очень хорошо знаю миссис Гэмп, – оправдывался мальчик, – как же мне было не обрадоваться ей? Я узнал ее по голосу. Она рассказывала миссис Хэррис про миссис Приг.
– И ты весь день провел в столь облагораживающем обществе?
– Нет, что вы, я бегал наперегонки. Ко мне подошел молодой человек и отвел меня на беговую дорожку. По этой дорожке бежишь, а за ней, в море, дельфины.
– Вот как! А не запомнил ли ты случайно имени этого молодого человека?
– Ахилл. Нет, Ахилл был потом. Том Джонс.
Мистер Бонз тяжело вздохнул:
– Ты самым жалким образом все перепутал, любезный. А ведь мог же на твоем месте оказаться образованный человек, который знает всех этих литературных героев, знает, что каждому из них сказать. Он не стал бы попусту тратить время с какими-то там миссис Гэмп и Томом Джонсом. Он беседовал бы только с героями Гомера, Шекспира и того, кто нас везет. И бегать наперегонки он не стал бы. Он бы задавал умные вопросы.
– Но, мистер Бонз, – сказал мальчик смиренно, – вы и есть этот образованный человек. Я им так и сказал.
– Вот именно! Вот именно! И смотри не опозорь меня, когда мы туда приедем. Не вздумай болтать и бегать взапуски. Сам ни с кем не заговаривай, жди, пока Бессмертные к тебе обратятся. Кстати, дай-ка мне сюда билеты, а то ты их еще потеряешь.
Мальчик безропотно отдал билеты, но ему было немного обидно. Как-никак это он нашел сюда дорогу. Трудно стерпеть, когда сначала тебе не верят, потом тебя же поучают. Дождь тем временем прекратился, и в омнибус сквозь все щелочки прокрадывался лунный свет.
– Неужели не будет радуги? – воскликнул мальчик.
– Не отвлекай меня, – напустился на него мистер Бонз. – Ты мешаешь мне размышлять о прекрасном. Хотел бы я, чтобы рядом со мной был человек понимающий, почтительный.
Мальчик закусил губу. Он преисполнен был благих намерений. Он постарается во всем подражать мистеру Бонзу. Постарается не смеяться, не петь, не бегать, вести себя как подобает; наверное, в тот раз он произвел отвратительное впечатление на своих новых друзей. И еще он постарается правильно выговаривать их имена и не забыть, кто с кем знаком. Например, Ахилл не был знаком с Томом Джонсом – по крайней мере так утверждает мистер Бонз. А герцогиня Мальфи старше миссис Гэмп – так по крайней мере утверждает мистер Бонз. Он будет сдержан, молчалив, благовоспитан и не станет никому кидаться на шею. Однако, когда при случайном прикосновении его головы оконная шторка взлетела вверх, от всех его благих намерений и следа не осталось. Омнибус въехал на вершину освещенного луной холма, и там была расселина, а за ней, омываемые рекой вечности, дремали знакомые крутые обрывы.
– Гора! – закричал мальчик. – Послушайте, плеск воды рождает мелодию! Посмотрите, по ущельям рассыпаны огни костров.
Но мистер Бонз, едва взглянув, сразу же его осадил:
– Вода? Костры? Что за дичь ты несешь! Лучше помолчи. Там ничего нет.
Между тем прямо у них на глазах разливалась радуга, сотканная на этот раз не из грозы и солнца, а из лунных лучей и брызг. Кони ступили на радугу. Мальчик подумал, что прекраснее этой радуги он ничего в жизни не видел, но сказать этого вслух не осмелился, ведь мистер Бонз утверждал, что там ничего нет. Мальчик высунулся в окно омнибуса – оно распахнулось – и начал подпевать полусонным водам.
– Увертюра к «Золоту Рейна»? – вдруг сказал мистер Бонз. – Откуда ты знаешь ее лейтмотив?
Он выглянул из окна, а потом повел себя в высшей степени странно. Крикнув что-то сдавленным голосом, он отпрянул назад, сполз с сиденья и стал биться в судорогах. Лицо у него позеленело.
– У вас кружится голова от высоты? – спросил мальчик.
– Кружится голова! – прохрипел мистер Бонз. – Я хочу домой. Скажи кучеру, пусть поворачивает.
Кучер только покачал головой.
– Мы почти приехали, – сказал мальчик. – Они еще спят. Позвать их? Они будут очень вам рады, я столько им про вас рассказывал!
Мистер Бонз стонал. Они ехали по лунной радуге, которая истаивала, лишь только колеса переставали ее касаться. Кругом стояла полная тишина. Интересно, кто там на часах у входа?
– Я вернулся! – забыв про все свои благие намерения, прокричал мальчик. – Я вернулся! Это я, мальчик!
– Мальчик вернулся! – отозвался чей-то голос. – Мальчик вернулся! – подхватили другие голоса.
– Я привез с собой мистера Бонза.
Молчание.
– Наверное, правильнее сказать, что мистер Бонз привез меня с собой.
Гробовое молчание.
– Кто на часах?
– Ахилл.
На скалистом гребне, почти там, где начинался радужный мост, он увидел юношу с удивительным щитом в руке.
– Мистер Бонз, вот Ахилл в своих доспехах.
– Я хочу домой, – сказал мистер Бонз.
Последний клочок радуги растаял, колеса вкатились на еще не отвердевшую скалу, и дверца распахнулась. Мальчик не в силах был противиться, он тут же выскочил из омнибуса и бросился навстречу воину, который, неожиданно преклонив колено, подхватил его на свой щит.
