Текст книги "Избранное"

Автор книги: Эдвард Морган Форстер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

– То есть мы с тобой больше не увидимся?

– Точно… Не увидимся.

А дождь все не унимался! После вчерашней водной феерии – вымокшее утро, вымокло все: крыши, Британский музей, дом, лужайка перед домом. Сохраняя спокойствие и тщательно подбирая слова, Морис сказал:

– Про это я и хотел поговорить. Давай сделаем так, чтобы мы могли встречаться.

– Но как?

– Почему бы тебе не остаться в Англии?

Алек резко вскинул голову, в глазах отпечатался ужас. Наполовину обнаженный, он и на человека походил только наполовину.

– Остаться? – рявкнул он. – Чтобы корабль уплыл без меня? Ты спятил! В жизни не слышал, чтобы такую чушь предлагали. Опять понукать меня вздумал?

– То, что мы встретились, – это один шанс из тысячи. Ни у тебя, ни у меня второго такого шанса не будет, сам знаешь. Оставайся. Мы же любим друг друга.

– Что ж теперь, в придурка из-за этого превратиться? Оставайся – а как? Где? Что скажет твоя матушка, если меня увидит? Ведь кто я в ее глазах? Неотесанный мужлан!

– Она никогда тебя не увидит. Я буду жить не дома.

– Где же тогда?

– С тобой.

– Ах, со мной? Нет, спасибо. Таких, как ты, мои обходят за милю, и я их понимаю. А как, скажи на милость, ты будешь управляться со своей работой?

– Побоку ее.

– Работу в Лондоне, которая дает тебе деньги и положение в обществе, – побоку? Так не бывает.

– Бывает, если по-настоящему захотеть, – мягко возразил Морис. – Главное – понять, чего ты хочешь, тогда возможно все. – Он посмотрел на сероватую дымку, уже разбавленную желтизной. Ничто в этом разговоре его не удивляло. Вот только чем он закончится… это невозможно предсказать. – Я буду работать вместе с тобой, – выложил он очередную карту, потому что время для нее приспело.

– Что за работа? Где?

– Найдем.

– Пока найдем, умрем с голоду.

– Нет. Пока будем что-то подыскивать, денег хватит. Я не дурак, ты тоже. С голоду не умрем. Ночью, пока ты спал, я уже это обдумал.

Наступила пауза. Потом, уже не так воинственно, Алек продолжил:

– Ничего не выйдет, Морис. Для нас обоих это погибель. Неужто сам не видишь?

– Не знаю. Может, так. Может, и нет. «Классовые различия», да? Не знаю. Знаю только, чем займемся сегодня. Снимаемся отсюда, завтракаем в приличном месте, потом едем в Пендж или куда скажешь и встретимся с твоим Фредом. Ты ему говоришь, что передумал, эмигрировать не будешь, а будешь работать у мистера Холла. Я поеду к нему с тобой. Ничего не боюсь. Готов к любым встречам, любым последствиям. Кому-то захочется строить догадки – их дело. Игрой в прятки я сыт по горло. Скажешь Фреду, пусть сдаст твой билет, если что, деньги я верну, это будет наш первый шаг на пути к свободе. А потом сделаем и второй. Риск есть, но он есть всегда, а живем, как известно, только один раз.

Издав циничный смешок, Алек продолжал одеваться. Его манера напоминала вчерашнюю, только без шантажа.

– Это речи человека, которому никогда не приходилось зарабатывать на хлеб насущный, – сказал он. – Своим «я тебя люблю» и всем прочим ты загоняешь меня в ловушку, а потом предлагаешь поломать всю карьеру? Ты хоть понимаешь, что в Аргентине меня ждет работа? Такая же, как у тебя – здесь? Жалко, конечно, что «Норманния» отплывает в субботу, но что поделаешь! Я и вещи в дорогу купил, и билет, и Фред с женой меня ждут.

Морис видел, что за этой бравадой стоят тоска и смятение, но что толку от его проницательности? Никакая проницательность не помешает «Норманнии» сняться с якоря. Итак, он проиграл. Ему наверняка уготованы страдания, именно ему, а не Алеку. У того впереди – новая жизнь, он быстро забудет, как тешился с неким джентльменом, придет час – женится. Толковый малый, выходец из трудового сословия, четко знает, куда дует его ветер, свое стройное тело он уже вогнал в мерзейший синий костюм. Из него торчал морковный овал лица, желудевые руки. Алек провел ладонью по волосам, прижал их к голове.

– Я пошел, – объявил он и, словно этого было мало, добавил: – Так подумаешь, может, нам и вообще встречаться не стоило?

– Все нормально, – сказал Морис, глядя в сторону, пока тот отпирал дверь.

– Ты заплатил за комнату вперед, да? Внизу меня не остановят? Напоследок не хотелось бы неприятностей.

– Все нормально.

Дверь захлопнулась, и он остался один. Ну же, любимый мой, вернись, я жду. Не могу не ждать. Потом глаза стало саднить, и он уже знал, что будет дальше. Главное – не распускаться, держать себя в руках. Он поднялся и вышел, стал кому-то звонить, что-то объяснять, успокоил матушку, извинился перед шефом за то, что пропустил деловой обед, побрился и привел себя в порядок и в обычное время явился в контору. Работы было невпроворот. Что ж, в его жизни ничего не изменилось. И ничего не осталось. Он снова оказался в полном одиночестве, как это было до Клайва, после Клайва, как будет всегда. Он проиграл, но самым грустным было даже не это: на его глазах, сдавшись без борьбы, проиграл Алек. А ведь в чем-то они были одним целым. И, значит, проиграла любовь. В конце концов, что такое любовь? Всего лишь чувство, оно нужно, чтобы изредка получать удовольствие. Но на одних чувствах жизнь не построишь.

45

В субботу он поехал в Саутгемптон – проводить «Норманнию».

Это было фантастическое решение – бессмысленное, недостойное, рискованное, и у него не было ни малейшего намерения туда ехать, когда он вышел из дому. Но по приезде в Лондон… мучивший его ночью голод вырвался на свободу и потребовал пищи… он не мог думать ни о чем, кроме Алека, его лица и тела – он должен его увидеть! Говорить с любовником, ловить звуки его голоса или прикасаться к нему – этого не требовалось, с этим все кончено… но необходимо еще раз запечатлеть в сердце его облик – прежде чем он исчезнет навсегда. Несчастный, обездоленный Алек! Его не в чем винить, разве мог он поступить иначе? Но в итоге – Боже! – обездоленными остались они оба.

Он явился к «Норманнии» словно в дурмане, но, очнувшись, столкнулся с новым неудобством: Алека нигде не было видно, а стюардам хватало своих дел. Потом они все-таки подвели его к мистеру Скаддеру: малопривлекательный тип в годах, торгаш, проныра – братец Фред. Его сопровождал бородатый крепкий старец – видимо, мясник из Осмингтона. Главной притягательной чертой Алека был здоровый цвет лица, эдакое буйство красок на фоне утеса волос. Фред при внешней схожести имел лицо песочного оттенка и смахивал на лиса, вместо мягких солнечных тонов – ржавчина. Фред, как и Алек, был о себе высокого мнения, самодовольство такого рода свойственно тем, кто преуспел по торговой линии и, как следствие, презирает физический труд. Ему не нравилось, что его брат умудрился вырасти не особенно рафинированным, и мистера Холла, о котором он никогда не слышал, он принял за своего рода наставника. И сразу заговорил в язвительном тоне.

– Лизунок еще не приехал, но его багаж здесь, – сказал он. – Не угодно ли взглянуть?

– Времени хоть отбавляй, – вставил отец, глянув на часы.

– Не опоздает, – заметила мать, поджав губы. – На Лизунка такое не похоже.

– Да пусть себе опаздывает, – отрубил Фред. – Я без его общества обойдусь, только пусть не ждет, что я снова буду его вытаскивать. И так сколько на него угрохал…

Что ж, подумал Морис, вот он – мир Алека. С этими людьми он будет счастливее, чем с ним. Набив трубку табаком, который он курил последние шесть лет, Морис затянулся… Да, быстро истаял его роман. Разве Алек герой или бог? Нет, такой же земной человек, как и сам Морис, вросший корнями в среду, и моря, леса, свежий бриз и солнце – отнюдь не его стихия. Незачем им было проводить ночь в гостинице. Потому что возникли надежды, как выяснилось, совершенно напрасные. Рукопожатие под дождем – вот когда надо было ставить точку.

Словно под воздействием зловещих чар, он остался в кругу Скаддеров, слушал их вульгарные разговоры, подмечал у них жесты и повадки своего друга. Попытался было развлечь их какой-то шуткой, но неудачно, потому что вера в свои силы была подорвана. Из мрачного раздумья его вывел негромкий возглас:

– Добрый день, мистер Холл.

Он так растерялся, что даже не ответил. Вот это сюрприз! Мистер Борениус! Его ошарашенное молчание запомнилось им обоим – и его испуганный взгляд, и едва уловимое движение, каким он выхватил трубку изо рта, словно религия запрещала курить.

Мистер Борениус вежливо представился родственникам: он пришел попрощаться с одним из своих молодых прихожан, ведь Пендж – не так далеко. Они стали обсуждать, каким маршрутом приедет Алек, и Морис решил, что лучше ему улизнуть, ведь положение становилось двусмысленным. Но мистер Борениус ему помешал.

– Вы на пристань? – спросил он. – Я тоже, я тоже.

Они вернулись в лоно свежего воздуха и солнечного света. Перед ними в обрамлении лесистого Нью-Фореста разливалось золотом прибрежное мелководье Саутгемптона. Но Морису казалось: чудесные краски вечера предвещают катастрофу.

– Это очень благородно с вашей стороны, – без предисловий начал церковник, как бы встретив другого радетеля о человеческой душе, но Морису в его голосе послышались какие-то приглушенные нотки, словно мистер Борениус говорил через вуаль. Морис попытался ответить, двух-трех безобидных фраз было бы достаточно, чтобы спасти положение, но слова застряли в горле, а нижняя губа задрожала, как у обиженного ребенка. – Тем более благородно, что вы, если не ошибаюсь, к молодому Скаддеру относились с неодобрением. За обедом в Пендже вы отозвались о нем как о «порядочной свинье», и эта характеристика меня поразила, ведь он, как вы и я, появился на свет из чрева женщины. И я с трудом поверил своим глазам, увидев среди его друзей вас. Поверьте, мистер Холл, он оценит ваше внимание, хотя, скорее всего, не подаст виду. Такие, как он, все чувствуют гораздо глубже, чем кажется со стороны. И добро, и зло.

– А вы? – попытался отвлечь его Морис.

– Я? Почему приехал я? Вы будете смеяться. Я привез ему рекомендательное письмо для священника англиканской церкви – вдруг в Буэнос-Айресе ему захочется принять конфирмацию? Нелепо, да? Я не эллинист, не атеист, но убежден, что поведение человека зависит от его веры, и если он «порядочная свинья», причину этому нужно искать в каком-то неверном восприятии Бога. Потому что, где ересь, туда рано или поздно явится безнравственность. Но вы… как о точном времени отплытия узнали вы?

– Я… прочитал в газете. – Его бросило в дрожь, одежда прилипла к телу. Он был беззащитен, его словно отшвырнуло назад, в школьные годы. Слуга Господний наверняка обо всем догадался, до него докатилась волна истины. Человек мирской ничего бы не заподозрил – как мистер Даси, – но у духовников особое чутье, они видят тебя насквозь. В аскетизме и поклонении Всевышнему есть свои плюсы. Они порождают интуицию… но Морис понял это слишком поздно. В Пендже он просто отмахнулся от этой мысли – откуда какому-то бескровному святоше знать о существовании мужской любви? Но тут ему стало ясно: все тайны рода человеческого церкви известны, она их видит в своем кривом зеркале. Религия куда прозорливее науки, добавь к ее интуиции точность суждений – и этой силе не будет равных на земле. Самому ему религиозное чутье было неведомо, он впервые столь очевидно ощутил его в другом человеке, и это открытие его потрясло. Как он страшен, как ненавистен ему этот мистер Борениус, разрази его гром!

И Алек, стоит ему появиться, угодит в ту же ловушку. Они люди маленькие – куда меньше, к примеру, чем Клайв и Энн, – и рисковать не могут, мистер Борениус это знает, и он обязательно покарает их единственным доступным ему средством.

Голос – выдержав паузу на случай, если жертве вздумается ответить зазвучал снова:

– Н-да… По совести говоря, у меня душа не на месте. Перед тем как во вторник он уехал из Пенджа якобы навестить родителей – хотя добрался до них только в среду, – у меня с ним состоялся весьма неприятный разговор. Достучаться до него было очень трудно. Он всячески сопротивлялся. Когда я заговорил о конфирмации, позволил себе фыркнуть. Дело в том – я не должен об этом говорить, но вам скажу, раз вы взяли на себя благотворительные заботы о нем, – дело в том, что он похотлив, а это – грех. – Последовала пауза. – Женщины. Со временем, мистер Холл, начинаешь понимать, откуда берется это фырканье, это сопротивление, потому что совокупление не только само деяние. Оно гораздо шире. Будь тут одно деяние, лично я не стал бы предавать его анафеме. Но когда на панель выходят целые народы, они в конце концов наверняка отринут Бога, так я считаю. Чтобы в Англии восторжествовала церковь, все сексуальные выверты и отклонения – все! – должны быть наказуемы. У меня есть основания полагать, что ту недостающую ночь он провел в Лондоне. Но, конечно… ага, должно быть, вот его поезд.

Он пошел к перрону, и Морис, абсолютно выбитый из колеи, последовал за ним, услышал какие-то голоса, но разобрать смысл был не в силах. Возможно, один из голосов принадлежал Алеку – что теперь с того? В мозгу его, подобно летучей мыши, что появляется в сумерки, запорхала, застучала в висках одна фраза: «И снова все не так». Он перенесся домой, в курительную, рядом Клайв, и он говорит: «Извини, я тебя больше не люблю»… Вот его жизнь: годовой цикл, а в конце круга всякий раз – затмение. Одно и то же. Как солнце… у него тоже годовой цикл. Это с ним уже говорил дедушка… Вдруг туман рассеялся, он услышал голос матери Алека.

– На Лизунка такое не похоже, – пролепетала она и исчезла.

На кого не похоже? На пирсе зазвонили склянки, засвистел свисток. Морис взбежал на палубу. Органы чувств снова стали ему подвластны, и с необычайной ясностью он увидел, как текут в противоположные стороны людские потоки, одним суждено остаться в Англии, других ждет дальний путь, увидел и понял: Алек остается. И проклятый день вдруг воссиял славой. Над окрашенными золотом лесами и водами белыми парусами плыли облака победы. Посреди этого карнавального шествия вне себя от ярости метался Фред Скаддер, потому что его растяпа братец не приехал с последним поездом, женщины кудахтали на трапе под натиском обтекавшей их толпы, а мистер Борениус и Скаддер-старший о чем-то умоляли судовое начальство. Но что их суета по сравнению со свежим ветром, прекраснейшей погодой!

Морис сошел на берег, пьяный от возбуждения и счастья. Судно стало отплывать, и Морису вдруг вспомнились похороны викинга, яркое впечатление детства. Параллель была ложной, и все же… «Норманния» – героиня, увозящая смерть. Наконец махина отделилась от пирса, Фред продолжал по-базарному вопить, а «Норманния», чуть покачиваясь, под одобрительные возгласы вошла в канал и вот уже выбралась в открытое море; принесенная в жертву, величавая, она оставила позади клубы дыма, истаявшие в закат, и рябь на воде, угасшую при встрече с лесистыми берегами. Он долго смотрел ей вслед, потом обратил взгляд на Англию. Его путешествие близко к завершению. Теперь его цель – новый дом. Благодаря ему в Алеке пробудился мужчина, теперь черед Алека пробудить в нем героя. Что ж, стоящая перед ними задача ясна, ясен и ответ на нее. Им придется жить за пределами общества, без родных, без денег. Они будут работать и держаться друг за друга, до самой смерти. Зато им принадлежит Англия. Это – помимо того, что они все время будут вместе, – их главная награда. Именно ему и Алеку принадлежат воздух Англии и ее небеса, а не пугливым миллионам соотечественников – те владеют только каменными да деревянными коробками, в которых нечем дышать, но никак не собственными душами.

Перед ним возник мистер Борениус, совершенно сбитый с толку. Алек положил его на обе лопатки. Любовь между двумя мужчинами мистер Борениус полагал делом постыдным и потому истолковать случившееся просто не мог. Он сразу превратился в человека заурядного, от иронии не осталось и следа. Что же могло приключиться с молодым Скаддером? Мистер Борениус выдвинул две-три версии, довольно прямолинейные и даже глуповатые. Потом направил стопы к каким-то знакомым в Саутгемптоне. Морис крикнул ему в спину:

– Мистер Борениус, посмотрите на небо, оно все горит!

Но какая служителю Господа польза от небес, когда они горят? И мистер Борениус удалился.

Мориса охватило возбуждение – вдруг Алек где-то рядом? Нет, не может быть, в великолепии этого дня он занял другую нишу. И, ни секунды не колеблясь, Морис отправился по адресу: Пендж, сарай для лодок. Эти слова засели у него в крови, они были неотъемлемой частью домогательств и шантажа со стороны Алека, да и его собственного обещания, данного в минуту, когда они напоследок, в отчаянии, заключили друг друга в объятия. Конечно, эти слова будут ему путеводной звездой. Он умчался из Саутгемптона – как и примчался – под влиянием момента и чувствовал: на сей раз на его пути не возникнет никаких помех, судьба не посмеет помешать ему, и вообще все в этом мире стало на свои места. Местный поезд быстро сделал свое дело, роскошный закат еще тлел и поджигал облачка, и они никак не хотели гаснуть, даже когда главное великолепие увяло, и подсвечивали ему дорогу через притихшие поля – отрезок пути от станции.

На территорию усадьбы он проник со стороны низины, через отверстие в живой изгороди, и снова обратил внимание на то, как все здесь обветшало, какие гигантские усилия требуются, чтобы привести Пендж в достойное состояние и сделать пригодным для жизни в будущем. Надвигалась ночь, чирикнула птица, прошуршали по траве зверюшки. Морис ускорил шаг и наконец вышел к мерцавшему пруду… на его фоне чернело место тайного свидания… у берега негромко почавкивала вода.

Он здесь или где-то рядом. Уверенный, что чутье его не подвело, он зычным голосом позвал Алека.

Ответа не последовало.

Он позвал снова.

Тишина, вокруг смыкалась ночь. Он просчитался.

Что ж, это нам не впервой, подумал он, но тут же взял себя в руки. Что бы ни случилось, падать духом нельзя. Не распускаться. С Клайвом он, кажется, только на стену не лез, а что с того? Пасть духом сейчас, в этой мглистой глуши – так недолго сойти с ума. Надо быть сильным, спокойным, не терять веры – только на это и надежда. Но, ощутив внезапное разочарование, он понял, как измотал себя физически. Ведь он на ногах с раннего утра, сколько за день перечувствовал – и вот оказалось, что силы на исходе. Ладно, как быть, он решит позже, сейчас голова просто раскалывается, все тело до последней клеточки болит и отказывается подчиняться – надо передохнуть.

Сарай для лодок – вполне подходящее для этого место. Он вошел внутрь… и обнаружил своего любовника. Алек спал, лежа на взбитых подушках, умирающий день бросал на него последний отсвет. Он проснулся, но не подскочил он радости, не удивился, просто взял руку Мориса и стал ее поглаживать. Потом заговорил:

– Значит, телеграмму получил.

– Какую телеграмму?

– Утром я послал тебе телеграмму и написал… – Он зевнул. – Извини, я подустал, то одно, то другое… написал, чтобы ты немедленно ехал сюда. – И, поскольку Морис молчал, не в силах вымолвить и слово, добавил: – Теперь нас с тобой ничто не разлучит – и точка.

46

Недовольный своим печатным обращением к избирателям – для настоящего момента оно звучало слишком покровительственно, – Клайв пытался выправить верстку. От этого занятия его отвлек Симкокс:

– К вам мистер Холл.

Он вышел на крылечко. Было уже очень поздно, ночь вошла в свои права. Все следы волшебного заката с неба исчезли. Пищи для глаза не было никакой, зато слух ублажали звуки. Его друг, отказавшийся войти, легонько пинал гравий и бросал камешки в кустарник у стены.

– Привет, Морис, входи. Что-то срочное? – спросил он, слегка раздраженный, и даже не стал отягощать себя улыбкой – лицо все равно было в тени. – Рад, что ты вернулся, надеюсь, тебе полегчало? Я, к сожалению, пока занят, но Бордовая комната свободна. Так что входи, ложись, как обычно. Очень рад тебя видеть.

– Я на несколько минут, Клайв.

– Еще что выдумал. – Он шагнул во тьму, как бы проявляя радушие, но ему явно мешал сверстанный текст в руках. – Энн закатит мне скандал, если не останешься. Молодец, что явился так, без приглашений. Извини, я еще занят, дела и дела. – Наконец глаза его выделили в окружающем мраке черный цилиндрический сгусток, и, внезапно встревожившись, он спросил: – Надеюсь, все в порядке?

– Вполне… тебе по крайней мере беспокоиться не о чем.

Мысли Клайва все-таки отвлеклись от политики, он понял – речь пойдет о романе, и приготовился сочувственно выслушать друга, хотя, конечно, лучше бы не сейчас, он совсем зашивается… Но, призвав на помощь все свое благоразумие, он пошел в направлении пустынной аллеи за лаврами, туда, где, украшая стены ночи бледно-желтой чеканкой, чуть поблескивали энотеры. Здесь их уединения не нарушит никто. Нащупав скамью, Клайв вольготно откинулся на спинку, заложил руки за голову и сказал:

– Я к твоим услугам, но мой тебе совет: переночуй у нас, а утром о своих делах поговори с Энн.

– Мне твой совет не нужен.

– Дело, конечно, твое, но ты искренне поделился с нами своими надеждами, а коли речь идет о женщине, всегда есть смысл поговорить с другой женщиной, тем более с Энн – человека с такой интуицией еще поискать.

Отблески цветов напротив скамьи исчезли и появились снова, снова исчезли и снова появились – перед ними, стоя, покачивался Морис, и Клайву опять стало не по себе – друг его воплощал силы ночи. Голос из тьмы произнес:

– Тебя ждет куда более серьезный удар. – Я влюблен в твоего егеря…

Клайв настолько опешил, столь неожиданной и бессмысленной показалась ему эта фраза, что он, подавшись вперед, глупо спросил:

– Ты имеешь в виду миссис Эйрис?

– Нет. Я имею в виду Скаддера.

– Что за бред? – воскликнул Клайв, стрельнув глазами в темноту. Но тут же обрел почву под ногами и сухо произнес: – Что за нелепое заявление?

– Нелепей не придумаешь, – отозвался голос из тьмы. – Но я перед тобой в таком долгу, что решил: надо поставить тебя в известность насчет Алека.

Клайв ухватил только суть, не более. Слово «Скаддер» он воспринял как façon de parler[23]23
  Нехитрый словесный трюк (франц.).


[Закрыть], вместо него вполне могло прозвучать «Ганимед», потому что близость с человеком из низшего сословия была для Клайва чем-то немыслимым. Но ему хватило и этого – он был огорчен и даже обижен, ведь последние две недели он не видел у Мориса никаких отклонений и потому не препятствовал его общению с Энн.

– Мы делали что могли, – ответил он. – И если ты хочешь оплатить нам свой, как ты выразился, «долг», подобные болезненные идеи – не лучший для этого способ. Как ты можешь говорить о себе такое? Мне казалось, что твоя жизнь в Зазеркалье наконец-то ушла в прошлое, в Бордовой комнате мы поставили на этой теме крест. Ты меня сильно разочаровал.

– Между прочим, тогда в Бордовой комнате ты поцеловал мне руку, – добавил Морис весьма язвительно.

– Не надо об этом. – Голос Клайва осекся, не в первый и не в последний раз, и изгой на мгновенье проникся к нему любовью. Тут же Клайв разразился целительной тирадой: – Морис, ты даже не представляешь, как мне тебя жаль, умоляю тебя, прошу – не позволяй этой напасти вернуться. Тогда она уйдет, уйдет навсегда. Работа, свежий воздух, друзья…

– Я уже сказал тебе: я пришел не за советом, не обсуждать разные идеи и мысли. Я – человек из плоти и крови, если ты способен снизойти до столь низменных вещей…

– Да, ты прав. Люблю разводить теории.

– …я просто хотел сказать тебе об Алеке.

Обоим вспомнилась схожая ситуация годичной давности, но на сей раз поморщился Клайв.

– Если Алек – это Скаддер, то он у меня уже не служит и вообще находится не в Англии. Не далее как сегодня он уплыл в Буэнос-Айрес. Но ты продолжай. Если хоть чем-то могу тебе помочь, я готов вернуться к теме, которая тебя волнует.

Морис шумно вздохнул и принялся обрывать лепестки с высокого стебля. Они исчезли один за другим, и казалось, что это ночь гасит свечи.

– Я поделился с Алеком, – произнес он после глубокого раздумья.

– Чем?

– Всем, что у меня есть. Включая тело.

Клайв взвыл, словно прикоснулся к чему-то невероятно мерзкому, и вскочил на ноги. Какое чудовище! Его надо растоптать, бежать от него куда глаза глядят… но Клайв был человек воспитанный, и порыв его тут же стих. Все-таки оба они – из Кембриджа… оба – столпы общества. Нет, обойдемся без крайностей. И он обошелся, сохранил спокойствие и желание помочь до конца. Но Морис скорее принял бы ненависть, а это аристократическое кислое неодобрение, догматизм и душевная глухота вызвали у него лишь презрение.

– Может, это несколько грубовато, – продолжал Морис, – но я хочу, чтобы ты все понял точно. В ту ночь, когда тебя и Энн не было, Алек спал со мной в Бордовой комнате.

– Морис! Боже, Боже!

– Плюс в городе. Плюс… – он умолк.

К горлу Клайва подкатила тошнота, но его и тут потянуло на обобщения – на остроте его ума брак сказался не лучшим образом.

– Но ведь… взаимоотношения между мужчинами можно оправдать лишь в одном случае – если они платонические?

– Не знаю. Я пришел рассказать тебе, что я сделал.

Да, причина его визита заключалась именно в этом. Нужно закрыть книгу, которой больше не суждено быть прочитанной… такую книгу лучше закрыть, чем оставить на столе пылиться. Рукопись их прошлого надлежит отправить на полку, и здесь, среди тьмы и увядающих цветов, – самое подходящее для этого место. Кстати, он обязан сделать это и ради Алека. Допускать старое в среду нового – на такое он не пойдет. Любой компромисс губителен, ибо это попытка словчить, и теперь, покончив с признанием, он обязан исчезнуть из воспитавшего его мира.

– Я расскажу тебе и о том, что сделал он, – продолжал Морис, стараясь не выказывать радости. – Ради меня он пожертвовал карьерой… безо всяких гарантий с моей стороны… да и не мог я раньше чем-то поступиться… до меня все так медленно доходит. Не знаю, платонический это поступок с его стороны или еще какой, но на эту жертву он пошел.

– На какую жертву?

– Я приехал проводить Алека, но его там не было…

– Скаддер остался? – воскликнул эсквайр с негодованием. – Эти люди просто невозможны. – Он запнулся, его шокировала мысль о будущем. – Морис, Морис, – произнес он с легкой заботой в голосе. – Морис, quo vadis? Это безумие. Ты совершенно потерял чувство… Позволь спросить, неужели ты намерен…

– Не позволю, – перебил собеседник. – Ты для меня – в прошлом. Я готов обсуждать с тобой все, что случилось до этой минуты, но о будущем – ни слова.

– Морис, Морис, ты все же мне как-то дорог, иначе я сейчас не стал бы с тобой разговаривать.

Морис разжал руку. На ладони лежали лучистые лепестки.

– Согласен, «все же» и «как-то» я тебе дорог. Но это не та опора, на которой можно строить свою жизнь. «Все же» и «как-то» меня не устраивает. И тебя тоже. У тебя есть надежная опора – Энн. Тебя не волнует, платонические у вас отношения или нет, важно, что ты можешь на них опереться. А я не могу опереться на пять минут, которые ты готов мне уделить, украв их у Энн и политики. Ты сделаешь для меня все – но чтобы я при этом не мозолил тебе глаза. Последний год был для меня сущим адом. Ты готов взять на себя хлопоты по устройству моей семейной жизни – лишь бы сбыть меня с рук. Я знаю, «все же» и «как-то» я тебе дорог… – кивнул он в ответ на попытки Клайва протестовать, – но не сказать, чтобы сильно, и, уж конечно, ты меня не любишь. Когда-то я был готов отдать за тебя жизнь, но ты меня отверг, и теперь я принадлежу другому – потому что не могу ныть вечно, – и он принадлежит мне, да так, что наши отношения тебя шокируют… но, может, тебе пора оправиться от шока и позаботиться о собственном счастье?

– Где ты выучился таким речам? – У Клайва даже перехватило дыхание.

– Разве что у тебя.

– У меня? Не хватало только, чтобы эти мысли ты приписывал мне, – возмутился Клайв. Неужели это он в свое время так развратил неокрепший интеллект? Невероятно, но это так: от той личности, какой был Клайв два года назад и какой пытался подражать Морис, их развело в разные стороны, один ударился в респектабельность, другой – в протест, и чем дальше, тем пропасть между ними будет все больше. Если из этой бездны донесется хоть один порыв ветра, победы на выборах ему не видать, да что там победы… Но уклоняться от своих обязанностей он не будет. И, значит, должен спасти старого друга. В нем вдруг проснулся герой, он стал думать, как заткнуть Скаддеру рот, не будет ли тот заниматься вымогательством. Но обсуждать это сейчас – не время, и он пригласил Мориса отобедать на следующей неделе в Лондоне, в его клубе.

В ответ раздался смех. Клайву всегда нравился смех друга, и сейчас мягкие рокочущие звуки успокоили его, все будет хорошо, все будут счастливы.

– Вот и ладно, – сказал он и даже протянул руку в сторону лаврового куста. – Это куда лучше, чем закатывать сомнительный монолог, который не способен удивить ни тебя, ни меня. – Напоследок он добавил: – В среду, скажем, без четверти восемь. Можно в смокинге, как тебе известно.

Но эти слова повисли в воздухе, потому что Морис уже испарился, исчез без следа, после него осталась разве что горстка лепестков энотеры, они лежали на земле и, угасая, скорбели по нему. До конца жизни Клайва мучил вопрос: когда же именно исчез Морис? С приходом старости Клайву стало казаться, что он вообще не исчезал. Синяя комната давала слабый свет, клонился долу папоротник. Из какого-то далекого, затерявшегося во времени Кембриджа его друг, одетый в солнце, стал слать ему поклоны, источал запахи и звуки майского семестра.

Но это – потом, а пока Клайв, обнаружив отсутствие Мориса, обиженно пожал плечами, потом вспомнил, что и в прошлом его друг не всегда отличался особой вежливостью. Он еще не понял, что это – конец, что не будет плавного заката или компромисса, что их пути больше никогда не пересекутся, что он и словом не перемолвится с людьми, когда-то знавшими Мориса. Постояв немного в аллее, Клайв вернулся в дом, править верстку. И надо придумать какую-то удобоваримую историю для Энн – знать правду ей совершенно ни к чему.