Текст книги "Избранное"

Автор книги: Эдвард Морган Форстер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

38

– Я лучше пойду, сэр?

Застенчивость сковала все существо Мориса, он сделал вид, что не слышит.

– Нельзя, чтобы мы заснули, кто-нибудь придет, неловко получится, – продолжал гость, издав неопределенный смешок, и у Мориса потеплело на душе, хотя какая-то робость и даже грусть не отпускали. Он выдавил из себя:

– Не надо называть меня «сэр».

И смешок прозвучал снова, мол, подумаешь, какие мелочи. Вроде и собой приятен, и обходителен, но Морису становилось все неуютнее.

– Как вас зовут? – спросил он не своим голосом.

– Скаддер.

– Знаю, что Скаддер, а имя?

– Алек, только и всего.

– Надо же, какое имя.

– Какое есть.

– А я – Морис.

– Я видел, когда вы первый раз приехали, мистер Холл, вроде во вторник дело было, я еще подумал: вон как посмотрел на меня, и ласково, и сердито.

– А кто с вами был? – спросил Морис после паузы.

– A-а, это просто Милли, двоюродная сестрица. Помните, в тот вечер еще фортепьяно вымокло, а вы никак с книжечкой устроиться не могли, так и не стали ее читать, так и не стали.

– Вы откуда знаете, что не стал?

– Видел по тому, как вы из окошка высовывались. И на другой вечер тоже. Я на лужайке тогда был.

– Это когда лило как из ведра?

– Да… дел-то много… их за тебя никто не сделает… да ладно, мне все равно здесь недолго осталось, так чего уж там.

– Утром я вам здорово нагрубил.

– Да ну, пустяк… извините, что спрашиваю – дверь заперта?

– Сейчас запру.

Он запер дверь, и ощущение неловкости вернулось. Пусть Клайв в прошлом, но куда его несет, к какому берегу он собирается причалить?

Вскоре они заснули.

Поначалу разместились порознь, словно близость смущала их, но под утро тела задвигались – и проснулись они в объятиях друг друга. «Лучше, наверное, я пойду?» – повторил Скаддер, но Морис, чей сон в первые часы ночи был пронизан строчкой: «Кое-что идет не так, значит, так и будет», – наконец обрел высший покой и пробормотал:

– Нет, не надо.

– Сэр, так ведь церковные часы четыре пробили, надо вам меня отпустить.

– Морис, называйте меня Морис.

– Но часы…

– Черт с ними!

– Мне еще поле для крикета нужно подровнять, – сказал Алек, но не шевельнулся, и на его лице в серой предутренней дымке обозначилась довольная улыбка. – И птичек моих надо навестить… с лодкой-то я уж разобрался… мистер Лондон и мистер Фетерстонхоу тут всю воду всколыхнули, ныряли прямо в лилии… сказали мне, мол, всякий джентльмен должен уметь нырять… а я вот не умею. Меня спроси, так кидаться головой в воду – это не по природе. Эдак и утонуть недолго, оборвать свои дни раньше срока.

– А меня учили, что если залез в воду и не замочил волосы – заболеешь.

– Вот и неправильно вас учили.

– Может быть, меня много чему учили неправильно. Насчет волос мне вдолбил учитель, мальчишкой я ему полностью доверял. По сей день помню, как мы с ним прохаживались по берегу… вижу как наяву. Волны накрывают берег, со всех сторон теснит серая пелена… – Он окончательно стряхнул с себя сон, потому что ночной гость явно вознамерился ускользнуть. – Не уходите, куда вы?

– Так ведь крикет…

– При чем тут крикет – вы уезжаете из Англии.

– Ну, до этого мы разок-другой встретимся.

– Останьтесь, расскажу вам сон. Мне приснился мой старый дедушка. Большой был чудак. Интересно, что сказали бы о нем вы. У него была теория: все умершие переселяются на Солнце. А своих работников при этом он держал в черном теле.

– А мне приснилось, как меня хотел утопить мистер Борениус. Только мне и вправду пора, не могу я тут болтать про сны, поймите, мистер Эйрис мне голову открутит.

– Алек, вам никогда не снилось, будто у вас есть друг? Просто друг, он хочет вам помочь, а вы – ему. Друг, – повторил Морис мечтательно, – человек, который всю жизнь будет с тобой, а ты – с ним. Наверное, такое возможно только во сне.

Но время, отпущенное на речи, прошло. Уже был слышен предутренний зов, а рассветное солнце ширило трещину в полу. Гость подошел к окну, и Морис окликнул: «Скаддер!» Тот обернулся, как хорошо обученный пес.

– Алек, вы чудесный малый, нам вместе было очень хорошо.

– А вы еще поспите, вам спешить некуда, – добродушно сказал тот, взяв ружье, что охраняло их целую ночь. Он стал спускаться, и концы лестницы задрожали на фоне рассветной дымки, потом снова застыли. Едва слышно скрипнул гравий, едва слышно звякнула калитка, что отделяла сад от парка, – и все снова стало так, будто ничего не было, и Бордовую комнату затопила тишина – в абсолютной степени… но скоро ее нарушили звуки народившегося дня.

39

Отперев дверь, Морис метнулся назад, в постель.

– Занавески раздвинуты, сэр, вот и правильно – день сегодня отменный, как раз для матча, – сообщил Симкокс игриво, внося поднос с чаем. Но Морис оставил ему для обозрения лишь черноволосую голову. Ответа соответственно не последовало, а Симкокс надеялся перекинуться с мистером Холлом парой слов – раньше тот до такого снисходил. Разочарованный, он подобрал смокинг и все, что полагалось в придачу, и понес чистить.

Симкокс и Скаддер – двое слуг. Морис уселся в постели и принялся за чай. Надо сделать Скаддеру щедрый подарок, обязательно, только что подарить? Что будет в самый раз для человека, который занимает такую должность? Мотоциклет? Едва ли. Тут он вспомнил, что Скаддер собрался эмигрировать – раз так, решить проблему подарка легче. Но выражение озабоченности не покинуло его лица – а вдруг Симкокс удивился, обнаружив, что дверь заперта? И не было ли намека, когда он объявил про раздвинутые занавески? Под окном послышались голоса. Он попытался снова уйти в туман сна, но у обитателей дома были другие намерения.

– Что будем надевать, сэр? – поинтересовался Симкокс, вернувшись. – Наверное, сразу фланелевые брюки для крикета? Твидовые ни к чему, да?

– Да.

– А сверху – университетскую куртку, сэр?

– Нет… не стоит.

– Очень хорошо, сэр. – Потянув пару носков, как бы проверяя их на прочность, он позволил себе порассуждать вслух: – Наконец-то передвинули лестницу. Давно пора. – (Тут Морис увидел, что торчавшие на фоне неба края лестницы исчезли.) – Когда я принес чай, сэр, она еще была здесь, поклясться готов. Хотя… наверняка разве скажешь?

– Не скажешь, – согласился Морис, с трудом выдавливая из себя слова и силясь разобраться, на каком он свете. Когда Симкокс ушел, он вздохнул с облегчением, но тут же набежали новые облака – предстоит садиться за стол в обществе миссис Дарем… ночному гостю надо подобрать подарок. Чек не годится – если Скаддер придет с ним в банк, могут возникнуть кривотолки. Он стал одеваться, и ручеек недовольства пополнился еще одним притоком. Не будучи денди, Морис всегда имел при себе набор туалетных принадлежностей джентльмена из предместья, но сейчас их созерцание вызвало у него глухой протест. Тут зазвонил гонг, и, уже собираясь спускаться к завтраку, возле подоконника он обнаружил лепешечку грязи. Скаддер был осторожен, но всего не предусмотришь. Слегка одурманенный, с предательской слабостью в ногах, Морис оделся во все белое и наконец спустился вниз – занять отведенное ему место в обществе.

Его ждала целая стопка писем, каждое по-своему раздражало. Ада рассыпалась в любезностях. Китти сообщала, что вид у матушки – никуда. Тетя Айда разразилась открыткой, она желала знать, должен ли шофер выполнять ее распоряжения, или кто-то чего-то не понял? Обреченные на бесплодие деловые предложения, зазывные вопли из колледжа, приглашение на банковскую учебу, привет из гольф-клуба и из Ассоциации защитников собственности. Проглядев конверты, Морис шаловливо улыбнулся хозяйке – даже здесь не дадут покоя. Но та, можно сказать, и бровью не повела, и он надулся. И зря – просто миссис Дарем только что ознакомилась с собственной корреспонденцией и пока не могла ее переварить. Но Морис этого не знал, и ручеек, что нес его, уже грохотал бурной речкой. Всех, кто попадался на берегу, он словно видел впервые, и они повергали его в ужас – на его пути встречалась раса, о природе и численности которой он не знал ничего, сама их пища казалась ядовитой.

После завтрака Симкокс возобновил нападки:

– Мистера Дарема нет, сэр, и слуги полагают… для нас будет большая честь, если в матче с местными нашу команду возглавите вы. Возьмите на себя роль капитана, сэр.

– Какой из меня крикетист, Симкокс? Кто у вас лучше всех орудует битой?

– Пожалуй, лучше младшего егеря никого нет.

– Пусть он и будет капитаном.

Помедлив, Симкокс сказал:

– Всегда лучше, когда подчиняешься джентльмену.

– Скажите ему, пусть поставит меня подальше в поле и чтобы я не отбивал первым… может, восьмым, но только не первым. Передайте ему, что я подойду к самому началу.

Морис закрыл глаза, его слегка мутило. В нем зародилось нечто, совершенно противное его природе. Будь он склонен к религиозным обобщениям, он бы назвал это угрызениями совести, но душа его, хоть и пребывала в смятении, оставалась свободной и независимой.

Крикет был Морису ненавистен. Эта игра требовала сноровки, каковой он не обладал. Уступая просьбам Клайва, он все-таки выходил на крикетное поле, но не любил играть против тех, чье положение в обществе было ниже его собственного. Футбол – дело другое, гоняешь мяч – и все; но в крикете его мог выбить из игры какой-нибудь деревенский бугай, а это Морис считал неуместным. Услышав, что по жребию первой защищать калитку выпало его команде, он явился на поле только через полчаса. Миссис Дарем и еще несколько человек сидели в беседке и молча наблюдали за игрой. Морис присел на корточки рядом с ними. Все было как в прежние годы. Его команда состояла сплошь из прислуги, сейчас они расположились по кругу, шагах в десяти от старого мистера Эйриса, который набирал очки – он набирал очки всегда.

– Капитан поставил себя первым, – сообщила некая дама. – Настоящий джентльмен никогда бы такого себе не позволил. Я всегда обращаю внимание на мелочи.

– Видимо, капитан – наш лучший игрок, – возразил Морис.

Дама зевнула и тут же выступила с критикой: интуиция подсказывает ей, что этот капитан – самовлюбленный петух. Голос ее неторопливо плыл по волнам летнего воздуха. Этот капитан, доложила миссис Дарем, собрался эмигрировать, оно и не удивительно – человек энергичный. Разговор сам собой перешел на политику и на Клайва. Уперев подбородок в колени, Морис мрачно смотрел в одну точку. В нем росло отвращение, оно грозило обернуться ураганом, и он не знал, в какую сторону этот ураган направить. Стоило дамам открыть рот, стоило Алеку перехватить мяч, отбитый мистером Борениусом, стоило деревенской публике зааплодировать или не зааплодировать – Мориса охватывало невыразимое уныние: он проглотил неизвестную пилюлю и, как оказалось, потряс собственную жизнь до основания. Что-то от нее останется?

Когда пришел черед Мориса, начался новый круг, и первый мяч отбивал Алек. Стиль его изменился. Забыв об осторожности, он запустил мяч в папоротник. Потом поднял глаза, встретился взглядом с Морисом – и улыбнулся. Мяч проигран. Следующий он отбил к самому краю поля. Особым мастерством Скаддер не блистал, но для крикета был сложен в самый раз, и игра наконец перестала быть полной профанацией. Не уступал и Морис. В голове у него прояснело, и теперь казалось: они противостоят всему миру, а вокруг обороняемой ими калитки сомкнулись не только мистер Борениус и остальные игроки команды, но и зрители в беседке, и вообще вся Англия. Они играли друг ради друга, ради хрупкого сосуда их отношений – сосуд этот разобьется, если один из них опустит руки. Они ничего не имеют против остального мира, но если он сам будет нападать на них – что ж, они дадут сдачи, они начеку, они нанесут ответный удар, вкладывая в него все силы, и пусть мир знает: когда двое держат круговую оборону, праздновать победу большинство не будет. Игра стала для них естественным продолжением ночи, ее толкованием. Конец игре без особого труда положил Клайв. Когда он появился на площадке, они были уже готовы уйти в тень матча. Все повернули головы, игра притормозилась и оборвалась. Алек тут же оставил свой пост у калитки. Эсквайр должен войти в игру сразу – это естественно. Не глядя на Мориса, Алек вышел за пределы площадки. На нем тоже были белые фланелевые брюки свободного покроя, и он вполне мог сойти за джентльмена, да за кого угодно. Полный достоинства, он остановился перед беседкой и, когда Клайв выговорился, передал ему свою биту. Клайв ничуть этому не удивился и тут же отразил пробный мяч, брошенный старым Эйрисом.

Морис, словно желая загладить вину перед другом, обратился к нему с несказанной нежностью:

– Клайв, дорогой мой, ты вернулся? Наверное, страшно устал?

– Встречи одна за другой, до самой полуночи… а сегодня вскорости еще одна… помашу немножко битой, пусть народ порадуется.

– Как? Опять собираешься меня оставить? Обидно!

– Что делать… К вечеру я точно приеду, тогда твой визит и начнется. Мне о стольком тебя надо расспросить, Морис.

– Джентльмены! – послышался голос. С дальней позиции их призывал к порядку жаждущий социального равенства учитель.

– Это нам выговор, – сказал Клайв, но и не подумал поспешить. – Энн вымолила себе передышку и на дневную встречу с избирателями не поедет, так что составит тебе компанию. Кстати, ее обожаемую дыру в потолке гостиной все-таки заделали. Морис!.. Нет, выскочило из головы. Ладно, поучаствуем в Олимпийских играх.

Мориса выбили с первого же мяча.

– Подожди меня, – крикнул Клайв, но Морис сразу пошел в дом, предчувствуя неминуемую катастрофу. Когда он проходил мимо прислуги, почти все они поднялись и наградили его бурными аплодисментами… все, кроме Скаддера. Как это понимать? Как дерзость? Нахмуренный лоб, какая-то жесткая линия рта… а голова как небольшой кочан… рубашка почему-то вызывающе распахнута у горла.

Дома он сразу наткнулся на Энн.

– Мистер Холл, встреча закончилась провалом. – Тут она увидела его тусклое, позеленевшее лицо и воскликнула: – Боже, вы нездоровы!

– Знаю, – сказал он, дрожа.

Мужчины терпеть не могут кудахтанья, и она лишь добавила:

– Какая жалость, я велю принести вам в комнату лед.

– Вы всегда так добры…

– Может, вызвать доктора?

– Хватит с меня докторов, – встрепенулся он.

– Мы же хотим как лучше. Когда сам счастлив, хочешь, чтобы счастливы были все вокруг.

– Так не бывает.

– Мистер Холл!

– Все не могут быть счастливы. Жизнь – это ад, сделаешь что-нибудь – и ты проклят, не сделаешь – тоже проклят… – Он помолчал, потом добавил: – Солнце так жарит, лед лишним не будет.

Она побежала за льдом, и Морис, обретя свободу, взлетел наверх, в Бордовую комнату. Он наконец осознал весь трагизм своего положения – и его замутило, вывернуло наизнанку.

40

Ему сразу полегчало, но стало ясно: из Пенджа надо уезжать. Он переоделся в костюм из саржи и вскоре, придумав пристойную легенду, сошел вниз.

– Перегрелся на солнце, – сообщил он Энн. – К тому же я получил весьма тревожное письмо, и, пожалуй, лучше мне уехать.

– Да, наверное, так будет лучше! – воскликнула она, искренне сочувствуя.

– Гораздо лучше, – эхом отозвался Клайв, уже вернувшийся с матча. – Мы надеялись, Морис, что ты все закончишь вчера, но что поделаешь, если надо ехать, значит, надо.

Свою лепту внесла и миссис Дарем. Знаем, знаем про вашу тайну, у него в городе девушка, она почти приняла его предложение, почти, но не совсем. Его больной вид и странное поведение не играли роли – он был в статусе влюбленного, поэтому они всё истолковали к своему удовольствию и нашли просто прелестным.

Клайв подвез Мориса до станции – дальше их пути расходились. Дорога, прежде чем нырнуть в лесной массив, огибала поле для крикета. На нем эдаким сорвиголовой хозяйничал Скаддер. Он стоял неподалеку от дороги, выставив ногу, словно призывал кого-то к ответу. Именно так он запечатлелся в памяти Мориса… кто он – дьявол-искуситель или друг? Нет, что положение омерзительное – это ясно, от этого никуда не убежишь до конца жизни. Но одно дело – понимать положение, в какое ты попал, и совсем другое – понимать человека. Важно уехать из Пенджа, туман сам рассеется. На худой конец всегда есть мистер Ласкер Джонс.

– Кто этот егерь, что был у нас капитаном? – спросил он Клайва, предварительно задав вопрос про себя, чтобы интонация не показалась странной.

– В этом месяце он уезжает, – ответил Клайв несколько невпопад. К счастью, они как раз проезжали мимо псарни, и он добавил: – Он хорошо содержал собак, в этом смысле его будет недоставать.

– А в других смыслах?

– Наверное, дальше будет хуже. Чем дальше, тем хуже. Он парень трудолюбивый и точно не дурак, а на его место я беру… – И довольный, что Морис проявил интерес, он вкратце обрисовал состояние дел в Пендже.

– А заповеди он соблюдает? – не без дрожи в голосе задал Морис высший из вопросов.

– Скаддер? Для этого он, пожалуй, слишком умен. Хотя Энн наверняка скажет, что я к нему несправедлив. Но стоит ли ждать от слуг той честности, что свойственна нам, той преданности или благодарности?

– Я бы никогда не смог вести хозяйство в Пендже, – вступил Морис после паузы. – Не мог бы, к примеру, верно подобрать слуг. Взять того же Скаддера. Из какой он семьи? Даже представить не могу.

– Кажется, его отец работал мясником в Осмингтоне. Да, точно.

Ну, это уже чересчур, вспыхнуло в голове у Мориса, он сорвал с себя кепку, швырнул на пол машины и вонзил пальцы в волосы.

– Что, опять голову прихватило?

– Кошмар.

Клайв, сочувствуя, не стал донимать Мориса разговорами, до самого расставания оба не проронили ни слова, Морис всю дорогу сидел скорчившись, укрыв глаза тыльной стороной ладоней. Всю жизнь он слушал свой внутренний голос, но при этом не слышал его, и, конечно, в этом была его беда. Внутренний голос внушал ему: возвращаться в Пендж небезопасно, вдруг какое-то чудище подкараулит его на лесной дороге? Но он вернулся – и вот результат. Его всего передернуло, когда Энн спросила: «Наверное, у нее ярко-карие глаза?» Внутренний голос подсказывал ему: высовываться из окна спальни и кричать в ночь «иди сюда» – неразумно. Как и большинство мужчин, он эти подсказки улавливал – но истолковать не мог. Ясность наступала уже после того, как что-то случалось. Нынешние обстоятельства, столь несхожие с кембриджскими, были явлением того же порядка, и опять-таки он спохватился, когда было уже поздно. Комната Рисли – это же вчерашние дикие розы и энотеры, а безумная поездка на мотоциклете с коляской – разве она не перекликается с его потугами на поле для крикета?

Но из истории в Кембридже он вышел героем, а в Пендже чувствовал себя предателем. Он злоупотребил доверием хозяина и осквернил этот дом в его отсутствие, оскорбил миссис Дарем и Энн. А дома его ждал еще более тяжелый удар – ведь он согрешил и перед своей семьей. До сих пор с домочадцами он просто не считался. Дурехи – держись с ними в рамках приличий, и хватит с них. Они так и остались дурехами, но внезапно их общество стало тяготить его. Между ним и этими провинциалками возникла полноводная река, они оказались на разных берегах. Их болтовня и кудахтанье, бестолковые жалобы на шофера, на распущенность слуг лишь расширяли пропасть между ними. И когда мать сказала: «Морри, давай посекретничаем», – сердце его замерло. Как и десять лет назад, она повела его по саду, бормоча про себя названия растений. Тогда он смотрел на нее снизу вверх, теперь – сверху вниз. Теперь он хорошо знал, чего в свое время хотел от мальчика-садовника.

Из дома выпорхнула Китти. Она обожала сообщать новости, а сейчас в руке у нее была телеграмма.

Морис прочитал текст, и его затрясло от страха и ярости. «Приезжайте, жду вечером у сарая для лодок, Пендж, Алек». Это же надо додуматься – прислать такую телеграмму по почте! Наверное, у кого-то из слуг нашелся его адрес, потому что он был написан полностью и без ошибок. Хорошенькое дело! Тут уже попахивало шантажом, как минимум немыслимой наглостью. Отвечать он, естественно, не будет – только этого не хватало, – о том, чтобы сделать Скаддеру подарок, теперь не может быть и речи. Что ж, Морис, поделом тебе, будешь знать, как нарушать границы сословий и классов.

Но как ни противился Морис, всю ночь тело его изнывало по Алеку. Мысленно он назвал это «похотью» (как легко произносится это слово!), на другой же чаше весов – работа, семья, друзья, положение в обществе. В такой расклад, конечно же, надо включить и его добрую волю. Ибо, если люди по доброй воле будут забывать о классовых различиях, цивилизация – в том виде, в каком мы ее создали, – обречена. Но тело его ничего не желало знать, ибо природа сыграла с ним злую шутку. Оно отказывалось внимать голосу разума и даже угрозам, поэтому наутро, вымотанный и устыженный, Морис позвонил мистеру Ласкеру Джонсу и договорился о втором визите. Но не успел собраться в путь, как пришло письмо. Его принесли во время завтрака, и Морис прочел его на глазах у матери. Вот что в нем было:

«Мистер Морис. Дорогой сэр. Я ждал вечером в сарае для лодок. Решил, этот сарай будет в самый раз, потому как лестницу унесли, а лежать в лесу на траве уж больно мокро. Так что приходите туда либо завтра вечером, либо послезавтра, хозяевам скажете, что захотели прогуляться, кто же вас будет проверять, а сами приходите в сарай. Дорогой сэр, позвольте мне еще раз соединиться с вами, прежде чем я распрощаюсь со старой Англией, надеюсь, это не слишком обременительная просьба. У меня есть ключ, я вас впущу. Я отплываю 29 августа на „Норманнии“. После крикета меня жуть как тянет к вам, обнять вас сперва одной рукой, потом и двумя, а потом соединиться с вами, такое это будет для меня блаженство, что и слов не подобрать. Я прекрасно понимаю, что я не более чем слуга, и не собираюсь злоупотреблять вашей любезной добротой и никаких других вольностей тоже себе не позволю.

С уважением

А. Скаддер (егерь эсквайра К. Дарема).

Морис, вы и вправду уехали оттого, что заболели, как сказали слуги? Надеюсь, ваше здоровье уже поправилось. Не сочтите за труд и напишите, если не сможете приехать, потому что я совсем лишился сна, так что завтра вечером приезжайте в сарай для лодок и даже не думайте, а уж если не получится, тогда послезавтра».

И как это прикажете понимать? В мозгу Мориса засело одно предложение, отодвинув в туман остальные: «У меня есть ключ». Так-так, у него есть ключ, а второй – в доме, у кого-то из его сообщников, допустим у Симкокса… Все письмо Морис воспринял именно в этом свете. Его матушка и тетя, стоявший перед ним кофе, чашки с университетской символикой на буфете – все на свой лад говорило: «Если ты туда поедешь – ты пропал, если ответишь, твоим письмом тебя будут шантажировать. Положение твое скверное, но по крайней мере у него нет листка бумаги, написанного твоей рукой, и через десять дней он уезжает из Англии. Затаись, глядишь, и пронесет». Он поморщился. Сыновья мясников и иже с ними могут изображать из себя пылкую невинность, но новости из зала суда они тоже читают и знают, что к чему… Если что-то подобное повторится, он призовет в помощь надежного адвоката – обратился же он к Ласкеру Джонсу, когда у него случился эмоциональный срыв. Как он мог себе позволить такое недомыслие? Ничего, надо аккуратно разыграть карты, что есть у него на руках, – и через десять дней можно будет спать спокойно.

41

– Доброе утро, доктор. Ну, прочистите мне мозги? – начал он донельзя игриво, потом бросился в кресло, прикрыл глаза и разрешил: – Начинайте. – Он жаждал исцеления как манны небесной. И предвкушение встречи с доктором как-то ободряло его во внутренней борьбе с вампиром из Пенджа. Главное – прийти в норму, а там ему никакой вампир не страшен. Скорее бы погрузиться в состояние гипноза, там его личность подвергнется едва уловимой переплавке. Самое малое – его ждет пятиминутное забвение, а уж доктор тем временем постарается проникнуть в глубь его «я».

– Сейчас начнем, мистер Холл. Прежде скажите, как вы?

– Как обычно. Гуляю, делаю упражнения на воздухе. На горизонте все тихо.

– Доставляет ли удовольствие общество женщин?

– В Пендже были кое-какие дамы. Я провел там всего одну ночь. На следующий день после нашей с вами встречи, в пятницу, я вернулся в Лондон, то есть к себе домой.

– Кажется, вы намеревались побыть у друзей подольше?

– Намеревался.

Ласкер Джонс присел на подлокотник кресла.

– Попробуйте расслабиться, – попросил он негромко.

– Да, пора.

Доктор проделал те же пассы, что в прошлый раз.

– Мистер Холл, вы погружаетесь в состояние гипноза?

Последовала долгая пауза, потом мрачным голосом Морис нарушил тишину:

– Не уверен.

Они повторили попытку.

– В комнате темно, мистер Холл?

– Темновато, – подтвердил Морис, надеясь, что гипноз начал действовать. В комнате и вправду стало чуть темнее.

– Что видите?

– Разве я должен что-то видеть, если в комнате темно?

– Что вы видели в прошлый раз?

– Картину.

– Правильно, а еще?

– Еще?

– Да, что еще? Тре… тре…

– Трещину в полу.

– А дальше?

Морис чуть поерзал в кресле и сказал:

– Дальше я через нее перешагнул.

– А дальше?

Он не ответил.

– Дальше? – настойчиво потребовал голос.

– Я вас хорошо слышу, – остановил его Морис. – Беда в том, что я не могу отключиться. Поначалу резкость чуть-чуть нарушилась, но сейчас сон как рукой сняло. Может, попробуете еще разок?

Новая попытка тоже не увенчалась успехом.

– Что, черт возьми, могло случиться? На той неделе вы меня вышибли с первого шара. А сейчас в чем дело?

– Вы не должны сопротивляться.

– И не думаю.

– По крайней мере внушению вы поддаетесь хуже.

– Я не разбираюсь в вашей терминологии, но знаю одно: в глубине души я очень хочу излечиться, клянусь вам. Мне надоело быть никому не нужным изгоем, я хочу быть как все…

Они попробовали еще раз.

– Вы говорили, в двадцати пяти случаях из ста вас постигает неудача. Неужели я – один из них?

– На прошлой неделе у нас кое-что получилось, но от внезапных разочарований тоже никто не застрахован.

– Вот, значит, кто я – внезапное разочарование. Ничего, не горюйте, главное не сдаваться, – загоготал он нарочито.

– Я и не предлагаю вам сдаваться, мистер Холл.

Но их снова ждал провал.

– Что же со мной будет? – произнес Морис вдруг ослабевшим голосом. В нем слышались нотки отчаяния, но у мистера Ласкера Джонса был ответ на любой вопрос.

– Боюсь, вам придется перебраться в страну, где принят кодекс Наполеона.

– Не понял.

– Например, во Францию или Италию. Там гомосексуализм уже не считается преступлением.

– То есть француз может соединиться с другим мужчиной, и их не отправят в тюрьму?

– Соединиться? Вы хотите сказать – жить друг с другом? Если оба совершеннолетние и пристойно ведут себя на людях – безусловно, это возможно.

– А в Англии такой закон когда-нибудь примут?

– Сомневаюсь. К человеческой природе Англия обычно бывает глуха.

Морис понял. Он и сам англичанин и осознал суть проблемы, только прочувствовав ее на собственной шкуре. Он обреченно улыбнулся.

– И какой же вывод? Люди, подобные мне, были, есть и будут, и они всегда подвергаются преследованиям?

– Вы правы, мистер Холл. Психиатры предлагают другое определение: всегда были, есть и будут люди самых разных типов. И помните: в Англии представителей типа, к которому принадлежите вы, в свое время приговаривали к смертной казни.

– Вот как? Но, с другой стороны, они легко могли ускользнуть от правосудия. Тогда Англия еще не была застроена полностью, укромных мест, куда не добирались власти, хватало, такие, как я, вполне могли податься в леса, стать разбойниками.

– Интересно. Я об этом не думал.

– Это лишь мое предположение, – сказал Морис, расплачиваясь. – Мне вдруг показалось, что с греками – фиванскими отрядами и им подобными – не так все просто. А что, чем не объяснение? Не представляю, что еще могло их объединять, особенно когда они принадлежали к разным сословиям.

– Интересная теория.

Вдруг с языка сорвалось:

– Я с вами не откровенен.

– Я догадался, мистер Холл.

Как все-таки с ним легко! Лучше иметь дело с наукой, чем выслушивать сочувственные вздохи… если, конечно, это наука.

– После моего к вам визита я согрешил с… он всего лишь егерь. Но как быть дальше, я не знаю.

– Едва ли я могу вам что-то посоветовать.

– Понимаю. Но… может, это он затягивает меня и не позволяет заснуть? Такое возможно?

– Никого нельзя затянуть против его воли, мистер Холл.

– У меня такое чувство… я уже был готов погрузиться в гипноз, а он меня остановил… может быть, потому что… глупо, конечно, но у меня в кармане лежит его письмо… прочтите, я уже и так рассказал вам достаточно. Я словно стою на вулкане. Он – человек необразованный… но я полностью в его власти. У него есть основания подать на меня в суд?

– Я не адвокат, – раздался бесстрастный голос, – но в этом письме не вижу никакой угрозы. Лучше обсудите это с вашим стряпчим, а не со мной.

– Знаете, у меня с души словно камень свалился. Будьте добры, попробуйте загипнотизировать меня еще раз. Я очистился, может быть, теперь получится. Хотел исцелиться, не раскрывшись. Интересно, один человек может подчинить себе другого, проникнув в его сон?

– Я попробую, но при одном условии: вы мне расскажете все, ваша исповедь должна быть полной и исчерпывающей. В противном случае это просто трата времени – моего и вашего.

Морис начал рассказывать и не пощадил ни своего любовника, ни себя. Едва ли исповедь могла быть более исчерпывающей. После столь подробного рассказа очарование той ночи предстало неким мимолетным, вульгарным наваждением, нечто похожее случилось с его отцом тридцать лет назад.

– Что ж, садитесь.

До слуха Мориса донесся легкий шум, он резко повернулся.

– Это мои дети играют наверху.

– Я того и гляди начну верить в привидения.

– Это всего лишь дети.

Снова нависла тишина. Послеполуденное солнце отражалось желтизной от полированной крышки бюро. На ней Морис и сосредоточил свое внимание. Прежде чем возобновить свои пассы, доктор взял письмо Алека и торжественно сжег его дотла на глазах у Мориса.

Ничего не произошло.

42

Ублажив тело, Морис фактически подтвердил, что дух его извращен и самому ему нет места среди паствы нормальных людей. Полный раздражения, он бормотал: «Одно непонятно, одного я не могу постичь: как простой деревенский парень мог столько обо мне знать? Каким образом поразил меня громом именно в ту ночь, когда я был совершенно беззащитен? Я бы ни за что не позволил ему прикоснуться ко мне, будь дома мой друг – все-таки я худо-бедно джентльмен, престижная школа, Кембридж и все такое… неужели я действительно был с ним? Уму непостижимо!» В свое время, когда над ними довлела страсть, надо было удержать возле себя Клайва, не отпускать его. А теперь… Морис утратил последнюю надежду на спасение – прощаясь, доктор безучастно обронил: «Свежий воздух и физические упражнения иногда творят чудеса». Доктора уже ждал следующий пациент, случай Мориса не интересовал его ни в малейшей степени. В отличие от доктора Барри он вовсе не был шокирован, скорее утомлен, и это отклонение от нормы раз и навсегда выветрилось у него из головы.