Текст книги "Избранное"

Автор книги: Эдвард Морган Форстер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

ЧАСТЬ II
Ремонтирующий Аппарат

Через вестибюль, на лифте, подземной железной дорогой, по платформе, через раздвижную дверь, то есть пройдя в обратном порядке те же этапы, что и при отъезде, Вашти попала в комнату сына – точную копию ее собственной. Она заранее могла сказать, что посещение окажется ненужным. Кнопки, рукоятки, пюпитр с Книгой, температура, атмосфера, освещение – все было таким же, как у нее. И даже если Куно, плоть от ее плоти, стоит наконец рядом, то какой в этом смысл? Она слишком хорошо воспитана, чтобы пожать ему руку.

Отводя глаза в сторону, она заговорила:

– Ну вот, я здесь. Путешествие было ужасным, оно намного задержало развитие моего ума. Наше свидание не стоит того, Куно, не стоит. Мое время слишком драгоценно для меня, чтобы тратить его подобным образом. Солнечные лучи чуть не коснулись меня, я столкнулась с грубыми, невоспитанными людьми. Я могу задержаться лишь на несколько минут. Скажи мне, что ты хотел сказать, и я уеду обратно.

– Мне грозит Отчуждение.

В первый раз она взглянула ему в лицо.

– Мне грозит Отчуждение. Я не мог сказать тебе это через Машину.

Отчуждение означало смерть. Жертву выводили на поверхность, и наружный воздух убивал ее.

– Я был наверху после нашего последнего разговора. Случилась ужасная вещь: меня там видели.

– Но почему бы тебе и не побывать наверху?! – воскликнула она. – Это абсолютно законно, абсолютно технично. Это не запрещается. Нужно только получить респиратор и испросить разрешение на право выхода. Правда, это не принято у людей духовно развитых, и я просила тебя этого не делать, но закон не запрещает выходить на поверхность.

– Я не получал разрешения на право выхода.

– Как же ты смог выйти?

– Я нашел собственный путь.

Она не поняла смысла его слов, ему пришлось повторить их.

– Собственный путь? – прошептала она. – Но ведь так не полагается.

– Почему?

От возмущения она даже не нашлась что ответить.

– Ты начинаешь боготворить Машину, – холодно произнес он. – Тебе кажется богохульством моя самостоятельность. Точно так же думал и Совет, когда угрожал мне Отчуждением.

Она рассердилась.

– Я ничего не боготворю! – вскричала она. – Я передовая женщина. Я не могу считать твой поступок богохульством, потому что никакой религии теперь не существует. Всевозможные предрассудки и суеверия отменены Машиной. Я только хотела сказать, что искать собственный путь – это… А кроме того, новых путей наверх не может быть.

– Да, таково общее мнение.

– Выйти можно только через выводные жерла, но для этого непременно требуется разрешение. Так говорит Книга.

– Значит, Книга говорит неправильно: я выбрался сам.

Надо отметить, что Куно обладал некоторой физической силой, а физическая сила считалась теперь недостатком. Каждого новорожденного осматривали, и тех, кто обещал быть чрезмерно сильным, уничтожали. Защитники гуманности, быть может, запротестуют, но оставить в живых атлета значило оказать ему дурную услугу: он никогда не был бы счастлив в тех условиях жизни, на которые его обрекала Машина. Он стал бы тосковать по деревьям, на которые можно влезать, по рекам, где можно купаться, по лугам и холмам, где можно испытать силу своего тела. Человек должен быть приспособлен к окружающей среде, ведь так? На заре общества слабых ждала гора Тайгет[25]25
  В древней Спарте с горы Тайгет сбрасывали новорожденных, которых считали хилыми и нежизнеспособными.


[Закрыть], в сумерки общества сильных ждала Легкая Смерть для того, чтобы Машина могла совершенствоваться, совершенствоваться, вечно совершенствоваться.

– Ты знаешь, что мы утратили ощущение пространства. Мы говорим «пространство уничтожено», но на самом деле мы уничтожили не пространство, а ощущение его. Мы потеряли часть самих себя. Я решил вновь обрести это ощущение. Я начал выходить из комнаты и шагать взад и вперед по платформе, взад и вперед, туда и обратно, пока не выбивался из сил. И тогда я постиг утерянный смысл слов «близко» и «далеко». «Близко» – это такое место, куда я могу быстро дойти своими ногами, а не такое, куда меня быстро довезет поезд или воздушный корабль; «далеко» – место, куда мне быстро не дойти. Выводной туннель – это «далеко», хотя, вызвав поезд, я мог бы очутиться там за тридцать восемь секунд. Мера – это сам человек. Вот что я вынес из моего первого урока. Ноги человека – это мера расстояния, руки – мера обладания, а тело – мера всего того, что привлекательно, желанно и одолимо. Я пошел дальше. Тогда-то я и позвал тебя в первый раз, но ты отказалась приехать.

Как тебе известно, этот город построен глубоко под землей, наружу выходят только жерла. Исходив платформу за стенами комнаты, я поднялся на лифте на следующий этаж и принялся ходить там. Так, этаж за этажом, я дошел до самого верхнего, над которым уже поверхность земли. Все платформы были совершенно одинаковы. Побывав на них, я добился только того, что развил мускулы и ощущение пространства. Вероятно, этим следовало удовлетвориться, ведь и это уже немало. Однако, пока я бродил и размышлял, мне пришло в голову, что города строились в те дни, когда люди еще дышали наружным воздухом. А значит, под землей обязательно были вентиляционные шахты для рабочих. После этого я не мог думать ни о чем, кроме вентиляционных шахт. Окончательно ли они вытеснены всякими питательными трубками, лекарственными трубками, музыкальными трубками – последними достижениями Машины? Или какие-нибудь следы от них остались? Ясно было одно: наткнуться на них я мог лишь в железнодорожных туннелях верхнего этажа, так как внизу используется каждый дюйм пространства.

Конечно, сейчас я рассказываю бегло, но не думай, что я ни разу не струсил или что твои отказы приехать не угнетали меня. Ходить по железнодорожным туннелям не принято, это нетехнично, это непристойно. Я боялся не того, что могу наступить на рельсы под током и меня убьет. Меня страшило нечто куда менее конкретное – ведь я делал то, что не предусмотрено Машиной. В таких случаях я говорил себе: «Мера – это сам человек». И я продолжал искать и после многих попыток нашел наконец шахту.

Туннели, само собой разумеется, освещены. Повсюду есть свет, искусственный свет. Темнота – редкое исключение. Поэтому, когда увидел в стене между кафельными плитками черную дыру, я сразу понял, что это исключение, и обрадовался. Я засунул руку в дыру (сначала туда больше ничего и не могло пролезть) и с восторгом замахал ею в пустоте. Я отодрал еще одну плитку, всунул в отверстие голову и закричал в темноту: «Я приду, я еще добьюсь своего!» Эхо запрыгало по бесконечным переходам. Я словно услышал голоса умерших рабочих, которые когда-то возвращались каждый вечер при свете звезд к своим женам, голоса всех поколений, живших под открытым небом.

«Ты еще добьешься своего, ты придешь», – отозвались они.

Куно замолчал. Как ни абсурдно было все, что он говорил, его последние слова все же тронули Вашти. Она знала, что Куно не так давно просил разрешения стать отцом, но Совет ему отказал. Не такой тип человека требовался Машине для продолжения рода.

– Мимо меня промчался поезд. Он чуть не задел меня, но я прижался к стене. Я решил, что на первый раз хватит. Я взобрался на платформу, спустился в лифте и вызвал кровать. Какие сны я видел! Я опять позвал тебя, но ты опять отказалась.

Вашти покачала головой.

– Не надо. Не надо говорить о таких ужасных вещах. Мне страшно слушать тебя. Ты зачеркиваешь цивилизацию.

– Итак, ко мне вернулось утраченное ощущение пространства, и остановиться на этом было уже немыслимо. Я принял решение пролезть в дыру и подняться по шахте. Для этого я стал тренировать руки. День за днем я проделывал смешные упражнения, пока руки у меня не начинали болеть, но зато я вскоре мог подтягиваться и в течение нескольких минут держать подушку на вытянутых руках. Тогда я потребовал респиратор и пустился в путь.

Сперва все шло легко. Очевидно, известковый раствор высох, так что не составило никакого труда оторвать еще несколько плиток. Я влез в образовавшееся отверстие и очутился в полной темноте. Призраки умерших служили мне поддержкой и утешением. Не знаю сам, что я хочу этим сказать. Я просто говорю, что тогда чувствовал. В первый раз за всю мою жизнь я чувствовал, что восстаю против зла; как мертвые дружески поддерживали меня, так и я поддерживал еще не родившихся. И я чувствовал, что человечество существует и что оно существует само по себе, без всяких одежд. Как бы тебе объяснить? Человечество представилось мне неприкрытым, обнаженным, я понял, что все эти бесконечные трубки, кнопки, механизмы не пришли вместе с нами в этот мир, не уйдут из него вместе с нами, а пока мы живем, не они главенствуют в мире. Будь я сильным, я сорвал бы с себя одежду, спеленывающую меня, и вышел бы на воздух нагим. Но совершить это мне не дано, как, вероятно, не дано вообще моему поколению. Я лез вверх в гигиеническом костюме, с респиратором и диетическими таблетками! Что ж, лучше так, чем никак.

Внутри шахты шла лестница из какого-то первобытного металла. Свет из железнодорожного туннеля падал на нижние перекладины, и я увидел, что лестница, начинаясь от каменной кладки внизу, поднимается прямо вверх. Наверное, наши предки, строя подземный город, спускались и поднимались по ней десятки раз в день. Когда я карабкался по лестнице, ее неровные края прорвали перчатки и поранили мне руки. Некоторое время я видел слабый луч света, но вскоре наступил мрак и, что еще хуже, тишина. Она пронзила мне уши как меч. Ведь Машина гудит. Замечала ты это? Ее гул проникает в нашу кровь и, как знать, может быть даже, направляет течение мыслей. Я постепенно выходил из-под власти этого гула. Потом я подумал: «Тишина означает, что я поступаю плохо».

Но я снова услышал во мраке голоса, и они придали мне сил.

Куно засмеялся.

– Они были мне так нужны! В следующий момент я ударился обо что-то головой.

Вашти вздохнула.

– Это была пневматическая крышка, одна из многих, ограждающих нас от наружного воздуха. Ты, может быть, заметила такие крышки на воздушном корабле? Я стоял в полной темноте; ноги мои упирались в перекладины невидимой лестницы; израненные руки болели. Сам не знаю, как я пережил эти минуты. Но голоса поддерживали во мне бодрость, и я принялся искать задвижку. Насколько мне удалось определить, крышка имела около восьми футов в поперечнике. Ощупывая ее, я протянул руку как можно дальше. Крышка была совершенно гладкая. Я почти дотянулся до центра. Но не до самого центра – не хватало руки. Тут я опять услышал голоса: «Прыгай. Стоит попробовать. В центре, наверное, есть ручка, ты сможешь ухватиться за нее, и тогда ты добьешься своего и придешь к нам своим собственным путем. А если там нет ручки и ты упадешь и разобьешься насмерть – что ж, ты и тогда придешь к нам своим собственным путем». Итак, я прыгнул. Там была ручка, и я…

Он умолк. В глазах матери стояли слезы. Она поняла, что он обречен. Не сегодня-завтра он погибнет. В мире нет места таким, как он. К жалости примешивалось отвращение. Ей было стыдно, что у нее такой сын – у нее, столь уравновешенной и преисполненной идей. Неужели это тот самый мальчик, которого она учила пользоваться рычагами и кнопками, которому давала первые уроки по Книге? Даже волосы, обезобразившие его верхнюю губу, свидетельствовали о том, что в Куно возродился какой-то дикий предок. А ведь Машина беспощадна ко всякому атавизму.

– В центре действительно была ручка, и я ухватился за нее. Я висел над тьмой в каком-то оцепенении и слушал гул работающих механизмов, звучавший как последний шепот в предсмертном сне. Все, чем я раньше интересовался, все люди, с которыми разговаривал через трубки, показались мне бесконечно ничтожными. Тем временем ручка начала поворачиваться. Под тяжестью моего тела что-то пришло в движение, я начал медленно подниматься кверху и вдруг… Я не могу этого описать. Я очутился под открытым небом, я лежал на спине лицом к солнцу. Кровь текла у меня из носа и из ушей. Я слышал чудовищный грохот. Крышку, за которую я держался, вырвало из шахты, и теперь через отверстие подземный воздух фонтаном вырывался вверх. Я подполз к струе и сделал несколько глотков, так как наружный воздух причинял мне боль. Респиратор мой унесло неизвестно куда, одежда была разорвана. Я лежал, припав губами к потоку искусственного воздуха, и вдыхал его, пока не прекратилось кровотечение. Ты даже не можешь себе представить, как там наверху! Это невообразимо: яма, заросшая травой (о ней я еще расскажу), солнце, льющее лучи сквозь белые, словно мраморные, облака; покой, беззаботность, ощущение пространства, и рядом – ревущий фонтан искусственного воздуха! Я вскоре увидел свой респиратор: он подскакивал в струе воздуха высоко у меня над головой, а еще выше проносились воздушные корабли. Но никто никогда не выглядывает из кораблей, и мне нечего было бояться, что меня обнаружат. Положение мое было безвыходным. Солнце заглядывало в шахту, освещая верхнюю перекладину лестницы. Нечего было и думать о том, чтобы дотянуться до нее. Или меня снова выбросило бы наверх, или я упал бы вниз и погиб. Мне оставалось лежать на траве, вдыхать искусственный воздух и время от времени осматриваться вокруг.

Я знал, что нахожусь в Уэссексе: я прослушал лекцию по географии перед тем, как отправиться в путь. Уэссекс находится как раз над комнатой, в которой мы сейчас с тобой разговариваем. Некогда здесь было могущественное государство. Его короли владели всем южным побережьем от Андредсуолда до Корнуолла; с севера его защищала река Уонздайк, протекавшая по возвышенности. Лектор коснулся только расцвета Уэссекса, так что я не знаю, как долго он оставался великой державой, да знание этого и не помогло бы мне. Я лежал и смеялся – больше мне ничего не оставалось делать. Представь себе картину: я, респиратор, скачущий у меня над головой, и пневматическая крышка – в яме, поросшей травою и окруженной папоротником.

Куно опять сделался серьезным.

– Счастье для меня, что это была впадина. Воздух, бивший из-под земли фонтаном, стекал обратно и наполнял яму, как вода наполняет чашу. Я пополз по дну. Потом я встал. Я дышал смесью, в которой преобладал воздух, причиняющий боль; при каждой попытке выбраться наверх боль становилась острее. Впрочем, все шло не так уж плохо. Я не потерял диетических таблеток, был до смешного в хорошем настроении, а о Машине забыл и думать. Единственным моим желанием было добраться до верха, где рос папоротник, и посмотреть на то, что скрывалось за ним. Я быстро полез по склону, но чужой воздух был еще слишком резким для меня, и я скатился обратно, успев мельком заметить что-то серое. Солнце светило все слабее, и я вспомнил, что оно находится сейчас в созвездии Скорпиона (ведь я слушал еще и лекции по астрономии). Если находишься в Уэссексе, когда Солнце стоит под знаком Скорпиона, нужно поторапливаться, а то скоро стемнеет. Это, я думаю, первое и последнее полезное сведение, почерпнутое мною из лекций. Я стал торопливо хватать ртом чужой воздух, пытаясь забраться как можно выше. Впадина заполнялась искусственным воздухом очень медленно. Иногда мне даже казалось, что фонтан бьет все слабее. Респиратор как будто спустился ниже. Грохот начал стихать.

Он оборвал рассказ.

– Пожалуй, это тебе неинтересно, а дальше будет еще скучнее. Рассказ не вызывает у тебя идей. Мне не стоило тревожить тебя ради этого. Мы слишком разные люди, мама.

Но она велела ему продолжать.

– Когда я выбрался наверх, уже наступил вечер. Солнце почти скрылось за горизонтом, и я с трудом различал окружающее. Не стоит описывать низкие холмы, которые я увидел: ты только что пролетала над Крышей Мира. Низкие, бесцветные холмы. Но мне они показались живыми: дерн был кожей, а под нею надувались мышцы. Я чувствовал, что холмы когда-то с непреодолимой силой взывали к людям и люди любили их. Но холмы заснули, и может быть – навеки. Во сне они общаются с людьми. Счастлив будет тот мужчина, счастлива будет та женщина, которые разбудят уэссекские холмы. Они спят сейчас, но они никогда не умрут.

Он заговорил со страстью:

– Разве ты не понимаешь, разве не понимают все твои лекторы, что мы умираем, а по-настоящему живет под землей одна Машина? Мы создали Машину для того, чтобы она выполняла нашу волю, но мы больше не можем держать ее в повиновении. Она отняла у нас ощущение пространства, отняла чувство касания, загрязнила все человеческие отношения, низвела любовь до полового акта, парализовала наши тела и нашу волю, а теперь принуждает нас обожествлять ее. Машина развивается, но не по предначертанному нами пути. Она продвигается вперед, но не к нашей цели. Мы существуем лишь как кровяные тельца, циркулирующие по ее артериям. Если бы она могла работать без нас, она предоставила бы нам умирать. Увы, я не могу этого изменить – разве что буду вновь и вновь рассказывать людям о том, что я видел уэссекские холмы, на которые смотрел Альфред во время победы над датчанами…

Наконец солнце село. Я забыл сказать, что между холмом, на котором я стоял, и остальными холмами протянулась полоса тумана жемчужного цвета.

Куно опять замолчал.

– Продолжай, – устало сказала мать.

Он покачал головой.

– Продолжай. Что бы ты ни говорил, мне ничто больше не может причинить горе. Я ко всему готова.

– Я хотел рассказать тебе остальное, но не могу. Я знаю, что не смогу. Прощай.

Вашти стояла в нерешительности. Каждый нерв в ней дрожал от кощунственных слов ее сына. Но она, как и он, была любознательна и настойчива.

– Это нечестно! – возмутилась она. – Ты заставил меня приехать с другого конца земли, чтобы выслушать тебя, и теперь я хочу услышать все. Рассказывай, только покороче, потому что это пагубная трата времени; расскажи, каким образом ты вернулся назад, к цивилизации.

– Ах, вот что! – вздрогнув, сказал он. – Ты хочешь услышать о цивилизации. Конечно, конечно. Я ведь уже говорил о том, как респиратор упал на землю?

– Нет. Но теперь мне все понятно. Ты надел респиратор, добрался по земле до выводного жерла, а там о твоем поведении сообщили в Центральный Совет.

– Ничего подобного.

Он провел рукой по лбу, точно стирая какую-то навязчивую мысль. Продолжая рассказывать, снова воодушевился.

– Респиратор упал после захода солнца. Я, кажется, упоминал, что струя воздуха ослабла?

– Да.

– После захода солнца она больше не могла удерживать респиратор. Как я уже сказал, я совершенно позабыл о Машине и не обращал никакого внимания на время, поглощенный совсем другим. На дне ямы было еще много искусственного воздуха, которым я дышал, когда резкость наружной атмосферы становилась невыносимой. Этого запаса вполне могло хватить на несколько дней – конечно, при условии, что ветер не рассеет его. Слишком поздно я догадался, что означает прекращение потока воздуха. Понимаешь, дыру в туннеле заделали. Ремонтирующий Аппарат двигался по моим следам.

Я получил еще одно предостережение, но им я также пренебрег. Ночное небо было еще яснее, чем днем. Луна, появившаяся не сразу после захода солнца, временами очень ярко освещала впадину. Я по-прежнему находился на границе двух атмосфер, когда мне почудилось, будто что-то темное проползло по дну ямы и скрылось в шахте. Не соображая, что делаю глупость, я сбежал вниз, к шахте, и прислушался: в глубине я услышал слабое царапанье. Тогда, только тогда, я забеспокоился. Я решил надеть респиратор и выбраться из впадины наверх. Но респиратор исчез. Я прекрасно помнил, куда он упал – между крышкой и входом в шахту, я даже нащупал след от него на траве. Но он исчез. Я понял, что в ход пущены какие-то злые силы и надо скорее бежать наверх, и если мне придется умереть, то лучше я умру лицом к облаку жемчужного цвета. Я не успел сдвинуться с места: из глубины шахты… Нет, это слишком страшно… Червь, длинный белый червь выполз из шахты и заскользил по освещенной лунным светом траве. Я вскрикнул. И сделал то, чего не следовало делать: я бросился топтать эту тварь, вместо того чтобы бежать от нее. В тот же миг она обвилась вокруг моей лодыжки. Началась борьба. Червь не мешал мне бегать по яме, но при этом не отпускал моей ноги, постепенно забираясь все выше и выше.

«На помощь!» – закричал я. Все это ужасно. Но это только часть, остального ты никогда не узнаешь. «На помощь!» – кричал я. Почему мы не можем страдать молча? «На помощь!»

Но червь уже оплел мне обе ноги, я упал, и меня потащило прочь от милых папоротников, от живых холмов, мимо большой металлической крышки (это я могу тебе рассказать). У меня мелькнула мысль, что крышка снова спасет меня, если я ухвачусь за ручку. Но и ее тоже обвили черви, ее тоже. Бр-р-р, вся впадина кишела этими тварями. Они ползли во всех направлениях, они обыскивали яму, они обдирали траву, а из шахты выглядывали белые острые морды других, ждущих своей очереди. Всё, что можно сдвинуть с места, они утянули с собой – валежник, стебли папоротника, всё, всё, – и, сплетясь в клубок, мы ухнули вниз, в ад. Последнее, что я видел перед тем, как за нами захлопнулась крышка, были звезды. Я подумал, что где-то там, наверху, может быть, есть человек такой же, как я. Я боролся, боролся до самого конца, пока не ударился головой об лестницу. Я очнулся у себя в комнате. Черви исчезли. Меня окружал искусственный воздух, искусственный свет, искусственный покой. Друзья вызывали меня по телефону, интересуясь, не возникли ли у меня за последнее время новые идеи.

На этом рассказ Куно окончился. Обсуждать его было бесполезно, и Вашти приготовилась уходить.

– Кончится все это Отчуждением, – спокойно сказала она.

– Хорошо, если бы так, – ответил Куно.

– Машина очень милосердна.

– Я предпочитаю милосердие Бога.

– Ты хочешь сказать этой суеверной фразой, что смог бы жить там, наверху?

– Да.

– Ты когда-нибудь видел вокруг выводных жерл кости тех, кто был изгнан после Великого Восстания?

– Да.

– Их оставили лежать в назидание нам. Некоторым удалось уползти, но они тоже погибли. Разве в этом можно сомневаться? То же бывает с Отчужденными и в наши дни. На поверхности больше нет жизни.

– Ты уверена в этом?

– Папоротники и низкорослые травы выжили, но все высшие формы погибли. Разве их обнаружил хоть один воздушный корабль?

– Нет.

– Разве о них сообщал хоть один лектор?

– Нет.

– Почему же ты тогда упорствуешь?

– Потому что я их видел! – не выдержав, закричал он.

– Видел кого?

– Я видел в сумерках ее, она прибежала ко мне на помощь, когда я кричал. Ее тоже опутали черви, но ей повезло больше, чем мне, – один из них пронзил ей горло и убил ее.

Он сошел с ума! Вашти покинула его и после, в пору неполадок, никогда больше не видела его лица.