Текст книги "Банда гаечного ключа"

Автор книги: Эдвард Эбби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

– Быстрее, Док.

Доктор Сарвис возился с чем-то в своем рюкзаке, пытаясь вытащить черную кожаную сумку из глубины.

– Давай, давай, что ты делаешь?

– Одну секунду, Джордж. Мне надо взять мою сумку.

– Выбрось ее!

– Я не могу идти без моей сумки, Джордж.

– Что это?

– Моя аптечка.

– Ради всего святого, нам сейчас она не нужна. Пошли.

– Секунду, – Док в конце концов вытащил свою аптечку, остальное забросил вниз. – Я готов.

Хейдьюк оглянулся. Тени прыгали на скале, между можжевельниками, быстро приближаясь. Сколько до них? Сто, двести, пятьсот ярдов? В лунном свете сказать было невозможно. Прожектор мелькал, яркий луч искал жертву.

– Бегом, Док.

Они тяжело побежали по каменистой террасе, где в последний раз видели Бонни и Смита. Там они их и нашли, ждущих их. С собой у них было только пара фляг.

– Они за нами, – задыхаясь сказал Хейдьюк, – вперед.

Без слов Смит побежал рядом с Хейдьюком.

– Джордж, – сказал он, – давай используем эту веревку, пока нас не окружили….

– Хорошо.

Док снова отстал, тяжело дыша, сумка болталась у него в ногах. Бонни подхватила ее и понесла сам.

Они добежали до края небольшого каньона, Хейдьюк поискал дерево, или пень, или камень, что-нибудь, за что можно было бы перебросить веревку. Снова настало время свободного спуска. Но ничего подходящего под руками не было. Сколько футов до дна? Десять? Тридцать? Сто?

Хейдьюк остановился возле точки, где стена была не отвесная, а слегка выпуклая, хорошая точка для спуска. Он заглянул вниз. Дна не было видно. Темнота и тишина внизу, слабо видные кусты и можжевельник.

– Здесь.

Он размотал веревку, встряхнул ее, Док и Бонни подошли, задыхаясь в отчаянии, лица пылали и блестели от пота, он не говоря ни слова обвязал их веревкой и завязал их незатягивающимся узлом.

– Что дальше? – сказала Бонни.

– Мы спускаемся в каньон. Вы с Доком первые.

Бонни посмотрела в пропасть.

– Ты с ума сошел.

– Не беспокойся, я буду тебя страховать. Все будет в порядке. Редкий, дай мне руку. Все, спускайтесь.

– Мы разобьемся.

– Нет, мы тебя держим. Давай, спускайся спиной вперед. Откинься назад, черт возьми. Вы оба, держите ноги на скале. Так, так, уже лучше. Переступайте вниз, задом. Не надо ползти, это не поможет. Откинься назад, черт, или я тебя прибью! Ногами по скале, отпусти веревку! Легче, легче. Так. Еще, еще. Так, где вы там? Внизу?

Приглушенные звуки из тени, ломающиеся кусты, шарканье ног.

Хейдьюк посмотрел вниз.

– Развяжи узел, Бонни, освободи веревку. Живее!

Веревка провисла. Он вытащил ее наверх.

– Так, Редкий, твоя очередь.

– А как ты спустишься, Джордж? Кто тебя будет страховать?

– Я спущусь, не волнуйся.

– Как? – Смит продел веревку между ног, вокруг себя и через плечо, готовясь к спуску.

– Увидишь, – Хейдьюк снял с плеча ружье, – захвати это для меня. Подожди минутку.

Он посмотрел назад в направлении откуда они пришли, пытаясь найти своих преследователей. Мутный лунный свет лежал на песке и камне, на можжевельнике и юкка, на скалах позади, ненадежное и переменчивое освещение. Были слышны голоса людей, топот шагов по песчанику.

– Видишь их, Редкий?

Смит посмотрел, прищурясь, в том же направлении, прикрыв глаза от света луны.

– Вижу двоих, Джордж. Трое позади них.

– Надо выстрелить разок, чтобы затормозить их.

– Не надо, Джордж.

– Ладно, нагоним страху на них от Рудольфа Хейдьюка. Выстрел заставит их остановиться и подумать.

– Отдай мне ружье, Джордж.

– Я выстрелю поверх их голов.

– Было бы безопаснее, если бы ты целился в них.

– Они стреляли по нам. Стреляли, чтобы убить.

Смит вытащил ружье из рук Хейдьюка и повесил на плечо.

– Подстрахуй меня, Джордж, – он попятился к краю.

– Тестовая страховка, Джордж.

Хейдьюк взял конец, плотно поставил ноги, веревка вокруг бедер.

– Окей. Поехали.

Смит попятился к краю и исчез. Хейдьюк легко держал веревку в руках, пока Смит быстро спускался вниз. Вес Смита, передаваемый веревкой, удерживался ногами и тазом Хейдьюка. Когда он почувствовал, что веревка ослабла, он услышал голос Смита из темноты снизу.

– Все, Джордж, я внизу.

Хейдьюк оглянулся. Враги были ближе. Вдруг прожектор включился и ослепительный луч ударил прямо в него.

Некуда бежать, нет ничего, кроме воздуха, за который можно зацепить веревку.

– Сколько до низа?

– Около тридцати футов, – ответил Смит.

Хейдьюк бросил веревку, теперь бесполезную для него, в каньон. Луч света пролетел над ним, вернулся назад. Замедленная реакция глаза циклопа.

Луч дернулся и остановился на скорченной фигуре Хейдьюка.

– Эй, ты! – прорычал чей-то отдаленно знакомый голос, усиленный мегафоном. – Стой там и не двигайся, сынок.

Хейдьюк лег на живот на краю скалы. Луч оставался на нем. Что-то жестокое, тихое, быстрое как мысль, острое, как игла, коварное, как змея хлестнуло его по рукаву рубашки, ужалив тело под ней. Он вытащил свой пистолет, свет сдвинулся в сторону. Он услышал звук второго выстрела с той же дистанции (на востоке, звук рассвета).

Он сказал вниз остальным.

– Подо мной можжевельник? – свет снова нацелился на него, прижав к земле.

– Да, – услышал он теплый и домашний голос Смита, – но я бы не рисковал… – его голос притих в сомнении.

Хейдьюк спрятал револьвер в кобуру и пополз на животе к краю, глядя на стену, чувствуя прохладную твердую выпуклость грудной клеткой и бедрами. Он повис на последней точке, держась руками. Спуск соскальзыванием, так это называется. Он посмотрел вниз, но увидел только тень, ничего внизу.

– Я передумал, – сказал он безнадежно, сам себе, ослабляя захват, – я этого не сделаю, это безумие.

Но его вспотевшие пальцы знали лучше, и они его отпустили.

Падая вниз, он закричал. Он подумал, что закричал. Слова больше никогда не выйдут из его рта.

28. Жара. Погоня продолжается

Гриф парит над Финз, Страной Стоящих Скал. В парении жизнь грифа, в смерти – его обед. Злой грязный черный мусорщик, охотящийся за мертвыми, за смертью, его плешивая красная голова и голая шея – так лучше вонзать жадный клюв в кишки жертвы – питается разлагающейся плотью. Cathartes aura, его латинское наименование, происходит от греческого katkarsis, что значит очищение, и aura, что значит воздух, пар. Очиститель воздуха.

Птица солнца. Созерцатель. Единственная философствующая птица, и его безмятежное и невыносимое спокойствие. Покачиваясь на своих угольно-черных крыльях он наблюдает за стальной стрекозой, которая методично движется туда-сюда над горами, над Стоящими Скалами, создавая жуткий неподходящий шум.

Гриф поднимается кругами все выше и склоняет свою морщинистую голову, чтобы посмотреть с живым интересом на три тысячи футов вниз, на четырех жалких бескрылых двуногих, которые суетятся, как мыши в замкнутом лабиринте, меж двух красных каменных стен. Они украдкой перебегают из одной тени в другую, как будто песок внизу слишком горяч для их ног, как будто спрятавшись от солнечных лучей они спрячутся от внимательных глаз в небе. Двое из этих существ хромают, и у грифа возникают мысли о закуске, вызывая воспоминания о мясе. Хотя все четверо пока живы и движутся, всем ясно, думает гриф, что там, где есть жизнь, есть также и смерть – и надежда. Он снова кружит над ними, чтобы получше рассмотреть.

Но их уже нет.

– Я не знаю как они смогли посадить такую штуку в такой маленький каньон, – сказал он, – и что бы я еще сказал, – это вредно для нервной системы. Я весь на нервы изошел.

– Я проголодалась, – сказала она, – и натерла ноги.

– Когда они еще раз попробуют, я их собью, – сказал Хейдьюк. Он держал ружье в руках. Гордое надежное оружие. Приклад орехового дерева отполирован его руками, снайперский прицел иссиня-черный, ствол, затвор и ствольная коробка мягко блестели. Спуск, предохранитель, рукоятка, точность движений когда он заглядывал в пороховую камеру, щелчок при закрытии и возврате курка. Щелк. Семь патронов в магазине, ни одного в затворе.

– Я проголодалась, сбила ноги и мне скучно. Не очень-то тут весело вокруг.

– Я надеюсь только на то, что они не заметили наши следы. Смогут ли они определить, что мы здесь внизу?

Смит, без шапки, с прилипшими волосами, выглянул из-под тени карниза в жару, в свет и посмотрел в сторону горячего камня, наклонной рыжей стены.

– Если бы они могли, я думаю, нам пришлось бы искать другую щель и весьма быстро. – Он вытер свое потное заросшее лицо красной косынкой, которая сразу потемнела от пота.

– Как насчет этого, Джордж?

– Не здесь. Может сверху, за изгибом. Или внизу, в каньоне. Эти сволочи могут подкрадываться к нам прямо сейчас. Винтовки заряжены картечью.

– Если они нас видели.

– Они видели нас. Если не видели, то увидят в следующий раз.

– Сколько человек могут поместиться в эту штуку?

– В эту модель – трое.

– А нас – четверо.

Хейдьюк горько улыбнулся.

– Да, четверо. С одним пистолетом и ружьем, – он повернулся к расслабленному доктору Сарвису. – Если только у Дока в аптечке тоже нет пистолета.

Док хмыкнул и отрицательно покачал головой.

– Может мы должны, – добавил Хейдьюк, – выстрелить по ним одним из шприцов Дока. По уколу димедрола в зад каждому, – он потер ушибленные суставы и содранную кожу ладоней.

– Тебе самому бы не помешал укол, – сказала Бонни.

– Не сейчас, – сказал Хейдьюк, – эта дрянь делает меня сонным. Сейчас спать нельзя, – после паузы, – как бы там ни было, вы можете поставить свой последний доллар на то, что они нас не видели и не вызвали по радио Команду. Эта компания в полном составе будет здесь через час, – после паузы. – Нельзя ждать заката.

– Я немного понесу ружье, – сказал Смит.

– Я сам.

– Как ты? – спросила Бонни у Хейдьюка. В ответ она услышала бурчание. Бонни сама была на гране теплового удара. Ее лицо пылало, влажное от пота, глаза были слегка сонными. Но она выглядела лучше, чем разбитый Хейдьюк, в лохмотьях и перевязанных коленях и локтях, так что он шел, как собранный из деталей человек, сотворенный доктором Сарвисом монстр.

– Джордж, – сказал он, – давай я тебе сделаю еще один укол.

– Нет, – он умерил рычание. – Не сейчас. Подожди пока мы найдем щель получше, – он посмотрел на Дока. – Док?

Нет ответа; доктор лежал на спине, вытянувшись в самом глубоком углу ниши под скалой, его глаза были закрыты.

– Дай ему отдохнуть, – сказала она.

– Нам надо идти.

– Хоть десять минут.

Хейдьюк посмотрел на Смита. Смит кивнул. Они оба посмотрели вверх на узкую голубую полоску неба между стенами каньона. Солнце медленно плыло высоко в полуденном небе. Метлы и конские хвосты пара висели в жарком воздухе. В один из дней будет дождь. Должен быть.

– Я не сплю, – сказал Док с закрытыми глазами. – Через минуту встану, – он зевнул.

– Расскажи нам о войне, Джордж.

– О какой войне?

– О твоей войне.

– О тойвойне? – Хейдьюк улыбнулся. – Вам это не понравится. Редкий, где мы, черт возьми, находимся?

– Ну, я не уверен, но если мы в каньоне, а я думаю, это так, то мы в центре того, что называется Финз.

– Я думала мы в Мейз, – сказала Бонни.

– Еще нет. Мейз отличается от этого места.

– И как?

– Хуже.

– Эта война, – сказал Джордж Хейдьюк ни к кому конкретно не обращаясь, – ее хотят забыть. Но я им не позволю. Я никогда не позволю этим сволочам забыть ее. – Он говорил как во сне, как лунатик, говоря не с собой, а с каменной тишью пустыни. – Никогда, – повторил он. – Никогда.

Остальные ждали. Когда продолжения не последовало, Бонни сказала Смиту:

– Ты думаешь, мы сможем найти воду? Скоро?

– Бонни, детка, она и сейчас недалеко. Мы найдем воду где-нибудь наверху, а если нет, то вода ждет нас на теневой стороне скалы Лизард Рок. Вода и пища.

– Как далеко?

– Что?

– Как далеко до Лизард Рок?

– Если в милях, то я затрудняюсь сказать, учитывая, что придется обходить эти каньоны. Кроме того, я не уверен, что мы выберемся из этого каньона на другом конце, потому, что там тоже может быть отвесная стена. Возможно нам придется вернуться и обследовать все края каньона.

– Мы попадем туда сегодня?

– Нет, – сказал Хейдьюк, глядя на песок между своими толстыми былыми коленями, обмотанными слоями грязного бинта, – никогда, – он почесал себе в паху, – никогда.

Смит молчал. Бонни посмотрела на него, ожидая ответа. Он покосился, нахмурился, скривился, почесал обожженную шею, повернул свои зеленые глаза вверх на стену каньона.

– Ну… – сказал он. Послышался звук крапивника.

– Ну?

– Ну, мне бы не хотелось обманывать тебя, Бонни.

– Не обманывай.

– Мы не попадем туда сегодня.

– Ясно.

– Может завтра к вечеру.

– Но мы найдем воду? Я имею в виду, скоро. В этом каньоне.

Смит слегка расслабился.

– Очень может быть, – он предложил ей свою флягу. – Сделай несколько хороших глотков. Там еще много воды.

– Нет, спасибо.

– Давай, давай, – он отвинтил пробку и дал ей флягу. Бонни выпила, вернула ему.

– Нам нужно подобрать наши рюкзаки.

– Возможно, – сказал Смит, – и если у нас получится, мы окажемся в ледяном мешке Фрай-Каньона у епископа Лава, ожидая фургона шерифа. И епископ Лав, этот сдвинутый сукин сын, в одном шаге от губернаторского кресла, как будто этот гад, из-за которого мы тут сидим, и который тут же распродаст штат, еще недостаточно оскотинился.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что такие люди, как Лав и губернатор, не имеют совести. Они продадут родную мать углеразработчикам Экссон и Пибоди, если это им будет выгодно, и сделают из старушек нефть. Вот такие люди, малышка, заправляют штатом: христиане, как и я.

– Не позволить им, – пробормотал Хейдьюк. – Я не позволю.

Смит потянулся за шляпой.

– Нам надо идти, друзья, идти на север.

– Я был в плену, – бормотал Хейдьюк. Док приоткрыл глаза, зевая. – Я был в плену у вьетнамцев, – продолжал Хейдьюк. – Четырнадцать месяцев в джунглях, постоянно в движении. Они привязывали меня цепью к деревьям, кроме случаев авианалетов. Я был в худшем положении у этих чурок, чем журналист из французской газеты. Меня кормили заплесневелым рисом, змеями, крысами, котами, собаками, ветками лиан, побегами бамбука, всем, что попадалось под руку. Даже хуже, чем ели они сами. Четырнадцать месяцев. Я был у них санитаром, у маленьких желтомордых ублюдков. Нам приходилось обнимать друг друга в бункерах, сбиваться в кучу, как котятам, когда прилетали Б-52. Это вроде как помогало смягчить удары. Мы обычно знали, когда они прилетят, но никогда не слышали, они летали очень высоко. Только бомбы. Мы были в десяти, иногда в двадцати футах под землей, но поле этого эти малыши бегали вокруг с кровью из ушей от воздушных ударов. Некоторые сходили с ума. В основном дети, подростки. Они хотели, чтобы я помог им планировать налеты. Я хотел, но у меня не вышло. Тогда они сделали меня своим фельдшером. Половину времени меня тошнило. Однажды я увидел, как они стреляли по вертолету из двадцатифутового арбалета. Сделанного из сбитого вертолета. Они все смеялись, когда сукин сын упал. Я тоже хотел засмеяться, но не вышло. У нас была вечеринка в тот вечер, солдатские пайки и Будвайзер для меня и всех Чарли [8]8
  Вьетконговцев – прим. пер.


[Закрыть]. Ветчина и фасоль вызвали у них рвоту. После четырнадцати месяцев они выгнали меня, сказали, что я – обуза для них. Неблагодарные коммунистические роботы. Сказали, что я слишком много ем. Что я тоскую по дому. Это была правда. Я сидел в этих гниющих джунглях, играя цепью, и единственное, о чем я мог думать, это дом. И я не имею в виду Тусон. Мне приходилось думать о чем-то чистом и достойном, либо сойти с ума, и я думал о каньонах. Я думал о пустыне вдоль побережья залива. Я думал о горах, от Флагстаффа до Винд Риверз. В конце концов меня отпустили. Потом было шесть месяцев в психушке – Манила, Гонолулу, Сиэтл. Моим родителям понадобились два адвоката и сенатор, чтобы меня отпустили. В армии считали, что я не приспособлен к гражданской жизни. Я – сумасшедший, Док?

– Абсолютно, – сказал Док. – Засвидетельствованный психопат, если я когда-нибудь видел такового.

– Я получил пенсию. Двадцать пять процентов инвалидности. Травма головы. Лунатизм. У меня должна быть дюжина чеков, ожидающих меня в доме у стариков. Армия не хотела меня отпускать. Сказали, что я должен «пройти курс реабилитации». Сказали, что я не могу носить медаль «За отвагу». В конце концов я сказал, то что должен был, сенатор нажал на Пентагон и меня комиссовали по здоровью. Они в самом деле хотели меня судить, но мать этого бы не пережила. В общем, я освободился из этих тюрем-больниц и узнал, что они делают здесь на Западе то же, что делали в той маленькой стране. И я снова потерял рассудок, – Хейдьюк улыбнулся, как лев. – И вот я здесь.

Тишина. Абсолютная, совершенная. Слишком ясно, слишком спокойно, слишком хорошо. Редкий Гость привстал с корточек, опустился на колени и приложил ухо в земле. Бонни открыла рот; он предостерегающе поднял руку. Остальные ждали.

– Что ты слышишь?

– Ничего, – он посмотрел вверх, на небо. – Но я что-то чувствую?

– На что это похоже?

– Не знаю. Просто что-то. Надо сматывать удочки и линять отсюда.

Док, все еще лежавший в углу, снова зевнул и сказал:

– Я слышу кото [9]9
  Японский щипковый муз. инстр. – прим. пер.


[Закрыть]. Один кото, одну бамбуковую флейту и барабан. Путь отселе в сердце пустыни. Под дедов можжевельник. Изум-Каи играют Хару-Но-Куоку. Нехорошо, – он вытер свою потную физиономию носовым платком. – Но с абсолютным безразличием. Что соответствует месту и положению.

– Док сходит с ума, – объяснила Бонни.

– Это жара, – сказал Док.

Смит посмотрел в каньон.

– Пойдемте отсюда, ребята.

Повесив флягу на одно плечо, Хейдьюк перебросил через другое веревку. Они встали, Док последним со своей особо ценной черной сумкой, и они побрели в ослепительный свет, сияние полудня, под бесконечный хохот солнца. Смит вел их вверх по каньону, ступая где возможно по камням. Хотя стены каньона были в сотни футов высотой, была небольшая тень. Слишком сухо для тополей. Единственное растение, которое им попадалось, это дурман с увядшими цветками, высохшие пинии, горец змеиный и скалистый лишайник.

Каньон изгибался влево, вправо, поднимаясь постепенно – надеялись они – к спрятанному роднику, неизвестному источнику, где прохладная вода сочится сквозь поры песчаника, стекает сквозь заросли плюща, плауна, водосбора в ручеек, чтобы напиться, налить в флягу. Они не могли дождаться момента, когда услышат звук падающих капель, лучший из звуков в этом перегретом коридоре из красных гигантов и камней.

Смит указал на нишу в стене каньона, в пятидесяти футах над ними. Они остановились и уставились на него.

– Я ничего не вижу, – сказала Бонни.

– Ты не видишь маленькую стенку, малыш, с торчащей из нее балкой и маленькую прямоугольную дыру в центре?

– Это что, окно?

– Скорее дверь. Дверь, сквозь которую можно пролезть на четвереньках.

Они смотрели на остатки пещерного города Анасази, брошенного семьсот лет назад, но хорошо сохранившиеся в суши пустыни. Пыль и глиняные черепки ждали там наверху, обожженные кукурузные початки и закопченный потолок в пещере, и старые, старые кости. Четверо бродяг на наклонных плитах песчаника, на безводных скалах, в бесконечных песках, в жаре.

– Может мне стоит вернуться и жить здесь, – рассуждал вслух Хейдьюк. – В пещере с привидениями.

– Я бы не смог, – сказал Смит. Никто не ответил. Все устало тащились вперед. – Фермеру здесь нечего делать, – продолжил Смит. – И бахчеводу тоже. До того, как изобрели земледелие, мы все были охотниками или скотоводами. Мы жили на открытом воздухе, и на каждого было минимум десять квадратных миль. Потом они изобрели земледелие и человеческая раса сделала большой шаг назад. От охотников перейти к земледельцам было падением. Даже хуже. Не бродяга Каин убил сборщика помидор Авеля. Этот сукин сын получил, за то, что он наделал.

– Ерунда, – сказал Док, но он был слишком усталым, жаждущим, изможденным, чтобы прочитать свою знаменитую лекцию о цивилизации и колыбели разума. Никакого шума, кроме шлепанья четырех пар ног.

– Здесь мокрый песок, – сказал Смит, – где-то впереди должна быть вода.

Он вел свою колонну в обход вокруг предательского песка, по нагромождению скал мимо входа в боковой каньон.

Хейдьюк, идущий сзади, остановился и посмотрел в боковое ущелье. Узкое и ветреное, с плоским песчаным дном без растительности, с отвесными стены около пятисот футов высотой, оно выглядело как путь в лабиринт Минотавра. Небо уменьшилось до узкой полоски облачной голубизны, зажатой между стен.

– Куда этот проход ведет? – спросил он.

Смит встал, оглянулся.

– Куда-то наверх, в Финз, это все, что я могу сказать.

– Это вроде бы куда нам надо?

– Да, но этот каньон побольше и тоже ведет туда, но скорее всего не в тупик. Эта маленькая трещина скорее всего тупик, я их повидал. Отвесные стены в сто футов в конце.

Хейдьюк заколебался, глядя в боковой каньон, затем в душную жару и извивающиеся повороты большого каньона.

– Возможно этот тоже тупиковый.

– Все может быть, – сказал Смит, – но он больше, и скорее всего ведет к воде.

– Откуда уверенность?

Редкий Гость поднял свой длинный беспокойный нос в потоки воздуха.

– Я чувствую ее запах, – он снова показал на влажный песок возле слияния двух каньонов. – Основная утечка воды идет из этого каньона.

– Мы могли бы найти воду прямо здесь, – сказал Хейдьюк.

– Но воды будет мало, разве что смочить горло, но копать будешь полчаса. Здесь поверхностные воды там, куда мы идем, я чувствую и я ее найду.

– Ладно, Джордж, – сказала Бонни, – если мы не найдем воду в ближайшее время, Док упадет. И я за ним.

Вода. Они все думали только о воде. Она была вокруг. Над ними громадились кучевые и дождевые облака были полны ее в виде пара. Цистерны воды. Над краями плато в трех тысячах футов над Краем Земли за каньонами плыли громадные облака с ниспадающими полосами ливня, которые испарялись не достигая земли. Две тысячи футов ниже и всего в нескольких милях, в глубине каньона Катаракт, Грин и Колорадо несли свои объединенные воды через пороги ревущими тоннами, способными утолить любую жажду, облегчить любую скорбь. Но только если до нее добраться.

Хейдьюк согласился со Смитом. Банда шла дальше, по скалам и гальке, песку и гравию, по террасам гладкого песчаника. Они прошли еще один крутой поворот каньона. Смит остановился осмотреться. Остальные сгрудились позади него.

В трехстах ярдах, где каньон делал поворот, они увидели кучу валунов, размером с небольшое бунгало, наваленных как попало, поперек дна каньона. В дальнем конце этой кучи камней, на верхнем уровне, выделяясь зеленью и живостью, между стен стоял большой прямой тополь. В этом красном лабиринте оно было как дерево жизни. Сеянцы тополя, ивы, тамариска и лаванды очерчивали незаметный отсюда ручей. Слабое благоухание витало в воздухе.

Свет в каньоне, хотя и непрямой, был золотой и теплый, отраженный и преломленный монолитными стенами, где ласточки летали под обрывом кромки каньона.

– Греки, – хрипло произнес доктор Сарвис, безнадежно, пересохшим горлом и сухим языком, – были первыми, кто начал мыслить, – он попытался прочистить горло. Смит взял его за руку.

– Док, – сказал он так тихо, что остальные приблизились, чтобы слышать его, – ты слышишь то, что я слышу?

Они прислушались. Каньон, казалось, был полон абсолютного покоя. Идеального, кристального и вневременного совершенства. Кроме одного слабого изъяна, который нарушал тишину, сопровождал ее но не противоречил. Звук как будто кто-то или что-то дергает басовую струну соль у контрабаса, плохо натянутую. Ритмичное кваканье.

– Что это? – спросила Бонни.

Смит улыбнулся.

– Это звук воды, милая. За теми скалами, за тополем.

– Больше похоже на лягушку.

– Где лягушки, там и вода.

Все уставились на великолепную зелень дерева.

– Ну так пошли, – сказала Бонни, – чего же мы здесь стоим? – Она сделала шаг вперед, Док подался вперед.

– Подождите, – прошептал Хейдьюк.

– Что?

– Не ходите туда.

Что-то в его голосе и позе заставило их замереть. Они снова прислушались. Сейчас тишина стала абсолютной. Лягушка, контрабас, остановилась, и даже нежные листья большого дерева перестали шелестеть.

– Что ты слышишь?

– Ничего.

– А видишь?

– Ничего.

– Так почему?

– Мне это не нравится, – прошептал Хейдьюк, – что-то здесь не так. Там что-то шевельнулось. Я думаю они там, за поворотом, следят за родником.

– Кто они.

– Люди с вертолета. Кто-то. Давайте лучше уберемся.

Бонни смотрела на тополь, тамариск и иву, кучу валунов, ждущих освобождения временем и геологическими процессами, ожидающие следующей катастрофы. Она посмотрела на Смита, оглядывающегося назад, туда, откуда они пришли.

– Что скажешь, Редкий?

– Кто-то спугнул лягушку. Джордж прав.

На красивом лице Бонни появилось страдание.

– Но мы же хотим пить, – пролепетала она, на глаза ей навернулись слезы.

– Небольшое стратегическое отступление, – сказал Смит, ведя их в обратном направлении, по обожженным выгоревшим камням русла, которое не видело воды видимо около семнадцати лет.

– Мы найдем воду, не волнуйся, дорогая. Иди по камням, мы не должны оставлять следов. Мне очень жаль, что так вышло, ребята, но у меня такое же чувство, как у Джорджа, когда лягушка замолчала. Это не просто лягушка, что-то там не так, и нет ничего странного в том, что они могли посадить несколько человек там за поворотом.

Бонни посмотрела назад.

– Почему они нас не преследуют?

– Возможно они знают, что им этого делать не надо.

– Я не понимаю.

– Возможно, мы в ловушке.

– О, нет.

Смит вел их в темпе, то широко шагая, то перебегая, его большие ноги (12 размер) двигались параллельно, слаженно, не теряя ни сантиметра драгоценного расстояния. Бонни и Док волочили ноги за ним, Бонни хлюпала носом, Док все еще бормотал что-то о греках, Пифагоре, пропорциях, нервных центрах, его разум был вне его ног. Хейдьюк охранял тыл, с ружьем в левой руке, его желтая кепка потемнела от пота.

Мы повернули от воды, думала Бонни. Настоящей, жидкой Н ₂О, в полуквартале впереди. Я видела дерево. Живое дерево, первое за этот день. Дерево с зелеными листьями, как на картинке в книжке. С зеленой лягушкой в зеленом пруду. О Боже, у меня крыша едет. Мой язык стал как, да, как лягушка в горле. По имени Пьер. Слава Богу, мы зашли за поворот. Интересно, язык становится черным, как говорят? Или бордовым? Зубы выпадают, глаза проваливаются, черви заползают сквозь бордовую кожу и так далее, короче, я устала от всего этого дерьма, если мне не дадут большую чашку чая со льдом и долькой лимона, я закричу.

Но она не закричала. Только солнце кричало, в девяноста пяти миллионах миль от них, этот безумный непрерывный вопль водородного пекла который мы никогда, никогда, никогда не услышим, потому что, думал Док, мы рождены с этим ужасом, звенящим у нас в ушах. И когда он прекратится, мы опять же его не услышим. Мы будем… в другом месте тогда. И мы никогда не узнаем. А что мы знаем вообще? Он облизал свои потрескавшиеся губы. Мы знаем о голой скале под ногами, о догматичном солнце над головой. Мир снов, агония любви и осознание будущей смерти. Вот все, что мы знаем. И все, что должны знать? Я оспариваю этот тезис. Чем? Я не знаю.

Мне плевать, думал Хейдьюк. Пусть попробуют. Пусть попробуют что-нибудь, паршивые свиньи. Что бы они не сделали, я с собой заберу семерых на тот свет. Семеро последуют за мной, извините, таковы правила. Он ласково потрогал отполированную рукоятку ружья, которая так удобно лежала у него в руке. Кому нужны их кровавые вонючие законы? Кому нужна их зараженная грязная вода? Я буду пить кровь, если придется. Пусть попробуют, ублюдки, долго будут меня помнить. Здесь я им не позволю хозяйничать, это моя страна. Моя, Редкого, Дока, да, и ее тоже, и пусть только попробуют, я им зубы обломаю, у них будут проблемы. Реальные, серьезные проблемы, у придурков. Придется им провести границу где-то в другом месте, и мы тоже могли бы проложить ее вдоль Комб Ридж, Монумент Анворп, и Блок Клиффс.

Тем временем Смит, сосредоточившись на стоящей перед ним задаче, думал о трех невинных людях, идущих за ним, зависящих от его умения найти воду, пройти сквозь лабиринт Финз, найти путь к Лизард Рок где находится тайник с водой и пищей, а оттуда найти дорогу в Мейз, в безопасность, свободу и счастливый конец.

Внезапно он остановился. Док и Бонни, склонившие головы, Хейдьюк, смотрящий назад, натолкнулись на его спину, как три клоуна в немом кино, три марионетки. Все остановились, никто не произнес ни звука.

Проходя мимо ответвления в боковой каньон справа, Смит заглянул в основной каньон в направлении первого поворота в этом направлении, в пятистах футах. Он вслушивался с напряжением охотничьей собаки в разгар сезона. Тишина, кроме насмешливого крика крапивника, сидевшего сверху на стене каньона, в парализующем застое жары. Но Смит снова услышал звук, скорее даже почувствовал. Топот ног, многих ног, больших ног, шагающих по скале и шуршащих по песку. Может быть эхо? Задержанный каким-нибудь странным акустическим эффектом звук их собственных ног? Не похоже.

– Они идут сюда, – пробормотал он.

– Кто?

– Эти парни.

– Какие парни?

– Команда.

Смит показал им участок темного песка за ними, и прошептал:

– Смотрите, что я буду делать и делайте то же самое.

Он посмотрел на Бонни, на ее горящее лицо и возбужденные глаза, обнял ее за плечо, посмотрел на Дока, пытавшегося сфокусировать взгляд на чем-то невидимом, на Хейдьюка, глядящего по сторонам, сжатого как кугуар и переспросил:

– Всем понятно?

Бонни кивнула, Док кивнул, Хейдьюк прорычал:

– Скорее, – и снова оглянулся назад.

– Хорошо, идем, – Смит повернулся задом и начал пятиться, лицом к ним, по полосе влажного песка. С каждым шагом он делал небольшое усилие на каблук ботинка, погружая его глубже, так что отпечаток оставался как от человека, идущего нормально. Он шел по кривой, идя в сторону входа в боковой каньон, пока не дошел до камня. Там он остановился, ожидая остальных.

Все последовали за ним, пятясь задом.

– Быстрее! – прошептал Хейдьюк. Тяжело ковыляя, подошел Док, глядя на свои большие ноги. Бонни шагала да ним, грациозно и осторожно оставляя следы. Последним шел Хейдьюк. Он присоединился к друзьям. Все четверо стояли на камне и наслаждались следами, которые они изобрели. Было ясно, что четверо вышли из этого каньона.

– Вы думаете, ловушка вроде этой одурачит толпу взрослых людей? – спросила Бонни.

Редкий позволил себе осторожную улыбку.

– Видишь ли, дорогая, если бы Лав был один, я сказал бы, что нет, его так просто не обмануть. Но с его Командой немного иначе. Один человек может иногда сделать глупость, но настоящая тупость бывает при совместной работе, – он сделал паузу, прислушавшись опять. – Слышали? – прошептал он.

Сейчас даже Док услышал шаги ботинок из – за поворота каньона, гулкий неясный звук, но определенно звук голосов, доносящийся сквозь каменное эхо.