Текст книги "Мечи Эглотаура. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Эдуард Мухутдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)

Архстухар, заметив, что я пришел в себя, одним дуновением варварски разрушил все дыможонглерское великолепие, затушил трубку, тщательно ее выбил и не торопясь уложил в мешок. Если б я не узнал более-менее этого человека, то сказал бы, что он находится в затруднительном положении и тянет время.

Фраги вытаращили на меня глаза и убедительно завращали ими, изо всех сил пытаясь произвести какое-то впечатление. Надеюсь, я не оправдал их надежд; я, впрочем, и так был в некотором замешательстве. Кажется, следовало прийти в ярость и потребовать разъяснений, но обнаружилось, что бешенство приходит и уходит внезапно, не к месту и по собственному желанию, никак от меня не зависящему. Поэтому я сидел и терпеливо ждал. Этим же занимались старцы, старательно на меня таращась. Я решил их переплюнуть в упрямстве и вскоре своего добился. Через десять минут Архстухар робко прокашлялся.

– Кхе-гм, молодой человек… Это как-то не так. Я не должен так себя чувствовать. Верно?

– Да, да, – закивали остальные.

Я продолжал играть в молчанку на одного. Архстухар явно смутился еще больше.

– Всю жизнь я считал себя избранным, этому способствовало и имя, и закон рождения, и свершенные деяния. Я без особого сопротивления принимал почести, имени и славе соответствующие. Великий – о да, конечно! Это разумеется. Мало кто смог достичь моих высот. Но вот вдруг сегодня узнаю нечто – и становится ясно, что многое было просто иначе, нежели долженствовало. Сложно выразить мысль. Я будто сквозь густые заросли продираюсь в карнавальном наряде, а ведь сто пятьдесят лет имел достаточно активные упражнения в риторике. И все же…

Архстухар поднял лицо к небу, закатил глаза и забормотал что-то неразборчиво. Рядом заворочалась Жуля, проснулась, сладко зевнула, осмотрелась, покраснела, смутилась, отодвинулась от меня в замешательстве и принялась, насколько позволяли приличия, приводить себя в порядок. Старик устремил на нее мелкие цепкие глазки.

– А ты-ы… Я возвращаю твое слово, теперь ты ничего не должна. Обстоятельства изменились.

Жуля страшно удивилась.

– Что случилось-то, – спросил я наконец.

– Что случилось, что случилось! Шашлык из меня случился, вот что случилось. Дерево-брат обнимает тебя и мягко пробуждает воспоминания, которые может передать другому. Иногда случается так, что он воспринимает другие мысли или идеи, которые несет человек. И совсем редко – предсказывает его судьбу и роль в некоем событии, или обществе, или стране.

Старик удивленно покачал головой.

– Но такого не было никогда. Дерево-брат ничего не смог рассказать. Он не сообщил даже содержания нашей беседы!

Архстухар потерянно пошарил вокруг себя, полез в мешок, достал трубку, рассеянно набил и закурил. Влажные глаза его все это время были устремлены куда-то вдаль.

– Всю жизнь я считался великим. Но сегодня вдруг понял, что ничтожно мал. Все величие, – старик поднес к лицу сложенную щепоть и резко сдул несуществующую пылинку, – пшик! Каково! Узнать это на закате лет, такого не пожелаешь и врагу.

Архстухар молча задымил трубкой, я же собирался с мыслями и пытался не замечать ошарашенных взглядов фрагов и Жули.

– Ну и… что же дальше? – прокашлялся я наконец.

– Дальше? Дальше я поменяю имя, в наказание самому себе за годы безупречной гордыни, да, именно так. И назовусь Рахтану – что значит Утративший Величие. Оставшиеся лета проведем мы в поисках причин, позволивших столь долгое время оставаться в непростительном неведении истины. Если только не найдется иного, более приемлемого пути. Верно?

– Верно, верно, – закивали старцы, однако теперь не чувствовалось прежнего рвения; похоже, они были недовольны, не все восприняли на ура идею старейшины. Впрочем, меня это как-то не особливо задело.

– И все же, с высоты твоего опыта, Арх… Рахтану, как ты себя начал называть, что имеешь ты сказать мне… ну хотя бы на прощание?

– Опыт мой – что тонкий слой плодородной почвы в пустыне: дунь – и его не станет. Но ладно. Сложилось впечатление у меня, о, бесплодных скитаний сын, что все, кому судьба положит непростое испытание с тобой повстречаться, потеряют что-то значительное в жизни, либо обретут какое-то особое о самих себе и об окружающих знание, что суть одно и то же, ибо все мы находимся в постоянном плену иллюзий. И лишь подобные тебе – а подобен тебе только ты сам – способны вырвать их из этого сна. И не знаю, дар это или проклятье; впрочем, и то, и другое, ибо все, что есть дар – одновременно и рок. Так звучит мое прощание тебе, Хорс, Потерявший Память.

– Что до тебя, дочь благородных кровей, – повернулся колдун к Жуле, – жизнь твоя будет нелегка, но плодотворна, ты искрення и верна себе и чувствам своим; и когда настанет миг тяжелого выбора, способна выбрать лучший путь или верный; не всегда это единый выбор, но у каждого есть преимущества. Лишь спустя долгое время груз событий заставляет сознавать, какой был истинно правильным. И более всего истинно правильный путь способна выбрать ты. Таково мое тебе напутствие.

Старик встал, воздел руки и прокричал что-то в сторону неба. Потом повернулся к нам.

– Я все сказал. Теперь идите, и пусть дорога будет к вам благосклонна.

Я покряхтел, хотел что-то сказать, сам не знаю что. Но фраги так на нас воззрились, не приемля никаких возражений, что слова застряли в глотке и провалились обратно туда, откуда пришли. Я молча собрал вещи, свистнул Пахтана и кобылицу, уложил сумку, взял Жулю за руку, помог ей взобраться на лошадь, вскочил на коня-демона и дал знак продолжать путь. Стариков с крайне озадаченными выражениями лиц спустя полминуты скрыли деревья.

И снова я тащился неизвестно куда, неизвестно кто, неизвестно зачем. Да, конечно, цель путешествия была, – это я понимал, – найти кого-нибудь, кто поможет вспомнить прошлое. Даже если придется идти до короля, коли он – единственный такой. А вдруг подобное не под силу никому?

В конечном счете, настоящей целью стало нечто большее, нежели просто возвращение памяти. Что именно – пока сложно сформулировать, но я надеюсь, что со временем удастся. Те немногие неуловимые слова, что позволяют выразить мысль, словно витают вокруг, как и сами обрывки мысли, еще не сложившейся окончательно. Кто знает, когда это произойдет? Ха! Мировой вопрос! Когда высохнет океан? Когда птицы разучатся летать? Да, сэр, слова-с…

Лес плотной стеной, как в течение уже нескольких дней подряд, наступал на тропу, и постоянное окружение зеленых насаждений начало слегка надоедать. Хотя я никогда ничего не имел против пикников, но несколько дней подряд для меня, привыкшего к городскому теплу и уюту ничегонеделания, на лоне девственной природы – увольте.

Солнце начало клониться к закату. Я попытался прикинуть, сколько времени провел в пути, и запутался в расчетах, ибо успел совершенно утратить ощущение времени – что неудивительно, ведь половина на половину находился в отключке. Впрочем, по самым приблизительным прикидкам, до Райа оставалось дня четыре пути. Ну, может, чуть больше. Если эта дорога действительно позволяет добраться до столицы за неделю.

Так я размышлял, и совсем забыл, что позади на белой кобылице едет прелестная девушка, которую надо бы развлечь беседою. Об этом напомнил Пахтан, хрипя и косясь назад, имея абсолютно ясное намерение умухлевать кобылицу. Что за предсказуемое поведение у демонов, даже скучно становится.

Оказалось, Жуля тоже ехала не просто так, а о чем-то усиленно думала. И когда я обратил наконец внимание на попытки Пахтана его привлечь, пришла к некому решению.

– Я вот что хочу сказать, – сказала она, поравнявшись со мной. – Ты при встрече посмеялся над моим именем…

– Ну извини, если обидел.

– Нет, дело не совсем в том. Просто, раз однажды такое случилось, то возможно и еще. Я была довольна своим именем, но теперь оно нравится мне все меньше.

– Не торопись, все не так плохо, – попытался я успокоить ее, но девушка, похоже, совсем не слушала.

– Я придумала. Теперь пусть все зовут меня Рани. А то такие как ты опять издеваться будут.

– Рани? Хм. Тогда никто к тебе и подходить близко не будет.

– Это почему?

– Будут думать, что ты воительница. С воительницей ведь шутки плохи. Слово не так – и руку прочь. Оскорбил – на плаху. То-то и оно – порань, мол, меня.

– Дурак, – почему-то опять обиделась она. Впрочем, что значит «почему»? Это ведь надо же такой бред нести – конечно, любой обидится.

– Да ладно тебе, Жюли. Имя не самое главное в человеке. Не спорю, оно какое-то отношение к формированию характера имеет, но далеко не решающее. Знавал я двоих Александров, причем однофамильцев. Так один до сих пор по сто семнадцатой сидит, а другой – уважаемый человек, прекрасный семьянин. Вот ведь как…

– Жюли! – она действительно меня совсем не слушала. – Вот! Не Жуля, не Рани, не как-нибудь еще. Именно! Жюли! Ты гений!

Жуля схватила меня за шею, притянула к себе и поцеловала. В губы. От неожиданности я выпустил поводья, и Пахтан, почувствовав удобнейший повод насолить, плюнул на ухаживания и рванулся вперед. Я чуть не упал, но вовремя сгруппировался. Хм, мягко сказано. Просто нагнулся и обхватил коня за шею, одной рукой отчаянно пытаясь нащупать поводья, отброшенные куда-то далеко вперед. Я слегка съехал на бок, рискуя свалиться окончательно, и начал наугад выбрасывать вперед руку. Поймать поводья удалось где-то с десятого раза.

Жуля скоро догнала меня. Я заметил легкий румянец, девушка в смущении отводила глаза.

– Ну, поехали, что ли.

Мы неторопливо двинулись дальше, добродетельно беседуя о разных пустяках и тщательно избегая упоминаний о происшедшем. Через час легкой неутомительной беседы я уловил, что характер леса изменился. Вскоре закатное Солнце заблестело между деревьями, и как-то неожиданно лес, которому, казалось, не будет конца, оборвался.

Мы выехали на опушку. Впереди простиралась небольшая холмистая равнина, на которой расположилась деревушка. Тропа, освободившись от тисков, в которые была заключена меж деревьями, вольготно вилась среди холмов, выбирая наименее ребристый путь. За деревушкой холмы учащались, увеличивались, и где-то часах в трех-четырех пути начинались горы. Долгожданный Махна-Шуй.

Покопавшись в куцей памяти своей, я прикинул, что название этого поселения, должно быть, Римкрим – так назвал Лем населенный пункт, в котором стащил бутыль самогона. Стоит хорошенько спрятать ее в сумке, чтобы местные жители случайно не обнаружили; достанется на дрова вместо Лема, всю жизнь мечтал. Деревушка небольшая, домов тридцать, и если имеется трактир – то это просто чудо. Лем, правда, о том не упоминал, но мало ли чего он не упоминал.

Глава 5. Первые впечатления

Мы пьем, капеллан и я. Нас разделяет дубовый стол, уже порядком залитый вином. Нас разделяет не только стол.

– Пей, поп.

– Бог с тобой, сын мой.

– Я вовсе не твой сын.

Анджей Сапковский. «La maladie»

Мы въехали в деревню, когда Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом. Вопреки ожиданиям, Махна-Шуй протянулся не перпендикулярно пути, а скорее параллельно; неплохо бы выяснить причины этого. И если судить по тому, что мне говорили прежде, вскоре придется повернуть, чтобы перевалить через горы.

Я порылся в сусеках своей молодой памяти и обнаружил, что, оказывается, тропа, которой следовал, не шла прямо, а виляла подобно пьяному водителю. Изначально, от Кахту, я двигался на юг, где-то после встречи с Граном начал заворачивать на восток, а от фрагов дорога уж точно шла на запад, вот почему закат сквозь деревья дал знать об окончании леса. Чем обусловлена такая кривизна пути? Интересно…

Приземистые домишки приветствовали нас темными окошками, в которых иногда мерцал огонек свечи. Лишь на другом конце деревни единственный дом освещал всю округу, из него доносился гомон, хохот и голос менестреля, показавшийся знакомым.

– Устала? – спросил я Жулю. – Если хочешь, можешь сразу идти спать. Я сниму тебе комнату.

– А ты? На две комнаты у тебя хватит?

– Перебьюсь как-нибудь. В крайнем случае посплю у стены.

Жуля подумала.

– Не хочется что-то. Недавно выспалась, кажется, что на всю жизнь. А вот покушать не откажусь. – Девушка хищно щелкнула зубками.

Мы рассмеялись и двинулись к трактиру.

Я помог Жуле слезть с лошади и в очередной раз ощутил близость ее тела. Черт, и чего это всякая чепуха лезет в голову? Хотя, если разобраться, не такая уж чепуха… Ладно, это потом. Время обождет.

Мальчишка-конюший появился неожиданно, как привидение.

– Ты чего такой незаметный? – спросил я, вздрогнув и отдавая ему поводья. Мальчишка посмотрел преданным взглядом, но ничего не сказал, только зубы показал. Я пошарил в кармане, выудил монету и сунул ему в руку.

– На, держи. Выпей за меня. – Так, кажется, принято говорить в таких случаях? – Осторожней с конем, он вредный.

Конюх снова блеснул улыбкой и быстро увел лошадей в стойло. Пахтан не рыпался, его внимание было всецело поглощено кобылицей. Через пять секунд мальчишка выбежал из сарая и подобно ветру умчался куда-то. Пить, что ли? Что-то я не то сказал. Больно молод еще, куда ему пить. Разве что чаю.

Слегка озадаченный, я открыл дверь и как истинный джентльмен пропустил Жулю вперед. Потом зашел сам.

Внутри было весело. Вокруг менестреля в кружок собралась мужская половина местных жителей, причем половина из них была чертовски пьяной, другая половина уже подбиралась к этому состоянию. У стены, задрав лапу, валялся дракон; хвост он свернул в клубок и положил на ближайший стул; перед мордой стояла большая пустая миска, я догадался, что в ней было. Дракон дремал, но, услышав, что кто-то вошел, открыл глаза и поднял еще одну лапу. Похоже, это символизировало приветствие.

Менестрель оторвался от кружки с пивом и воззрился на меня.

– А, Хорс, здорово, старина. Ты как здесь?

– Да так, ветром принесло, – проворчал я, нарочито злонамеренно дуясь на поэта. – Тебя ищу, задницу надрать.

– За что ж ты меня так ненавидишь, ужель за славные мои стихи?!

– Ага, стыренные у Ровуда. Ровуд щас поентому токо похабщину строчит, шоб Лем не тырил, – ввернул Серот из своего угла заплетающимся языком.

Я представил, каково бедняге. Ведь у него язык раздвоенный на конце, и если заплетается, то расплести сложно. Может вообще завязаться узлом, это проще простого устроить. А вот развязать…

– Слышь, Хорс, ежли я тебе флакон пива поставлю, отойдешь?

– Я те отойду, засранец! – Лем не обиделся. Он хохотал во все горло; во надрался, даже оскорблением не проймешь. – Вообще-то я пиво терпеть не могу, но ради такого случая… Ладно. Ставь. Может, и отойду. А где тот божественный самогон?

– Че, опять самогону захотел?!

– Ага, с тобой не захошь, токо глянешь – ужо, значица, пьян…

– Нет, спасибо. Хватит того раза. До сих пор качает, а ведь уже сутки прошли. Пусть будет пиво.

Лем вскочил и, слегка пошатываясь, отвесил низкий поклон.

– Примите мои приветствия, сударыня. Надеюсь, вас не слишком огорчил мой быстрый уход.

– Ага, твой… Наш быстрый уход! – гаркнул Серот.

– Уймись, рептилия. Ладно, наш быстрый уход.

– Не беспокойтесь, господа, все в порядке, – заулыбалась Жуля.

Как и прежде, ее позабавила вечная перепалка между менестрелем и драконом, которые вполне стоили друг друга в искусстве говорить. Но, конечно, куда им до меня, если не прикрываться ложной скромностью…

– Могу чем-нибудь служить? – вежливо спросил Лем, всем видом выказывая готовность произвести какую-нибудь пакость.

– Благодарю вас, господин Лем, непременно извещу, если вы понадобитесь. Но сейчас я бы хотела немного перекусить.

– Ага, во, Лем, гляди! Учись, блин, как надыть грить!

– Уж кто бы говорил, но никак не ты, рептилия! Двух слов связать не можешь.

– Я? Не могу?! Могу!!! Щас свяжу.

Я усадил Жулю поближе к стене, подальше от пьяной мужской компании, некоторые представители которой уже кидали на нее подозрительно нехорошие взгляды. Да, похоже, придется сегодня повеселиться.

Полупьяно качаясь, подошел тощий мужичок.

– Чего надо? – грубо спросил я его.

– Не, не мне че надо. Те че надо?

– Ты хозяин, что ль?

– Ну.

– Хорошо. Что есть?

– А че хочешь?

– А что есть?

– Пиво, рыба, картошка, мясо.

– Вино?

Трактирщик немного подумал.

– Есть маненько. Нести?

– Неси, пожалуй. Еще картошку, рыбу и мясо. Пиво мне Лем ставит… Да, а откуда рыба?

– Камбала из залива, щука из Крубадара, вохи из Едорама.

– Вохи? Что за пакость?

– Болотный сом. Дешевый, вкусный, хучь воняет маненько. Но с пивом ниче.

– Давай щуку и камбалу. Вохи во-он на тот стол, – я махнул рукой в сторону Лема. – И дракону.

Серот услышал, что его поминают, поднял голову, рыгнул и снова задремал. Стул рядом с ним слабо затлел. Трактирщик шустро схватил сей предмет мебели и поволок тушить.

Спустя несколько минут на столе стояла бутылка неопознанного вина, глубокая тарелка с дымящимся картофелем, еще две посудины с рыбой. Доску с распластанным на ней соленым вохи поставили перед менестрелем. Лем вопросительно поглядел на меня, я в ответ пояснил жестами, что пиво остается за ним. Другой вохи мирно упокоился в желудке дракона, который, не открывая глаз, проглотил рыбину размером с мою руку.

– А послушайте-ка притчу, – возопил Лем, привлекая внимание публики. Похоже, доселе он отдыхал. – Притчу послушайте о великом Анторе, беспрестанно бродящем по свету, среди нас находящемся тогда, когда никто о том не ведает, мудрость и истину ищущем в свете, спорами со всем и всеми доказующем ее непостижимость и вечность непознаваемую!

Вот что значит профессионализм. Хотя в разговоре со мной ясно было, что Лем уже давно в стельку пьян, сейчас по его голосу этого никак не определить.

Зычный зов менестреля привлек внимание всех. Лем вытащил откуда-то из-под стола доморощенный струнный музыкальный инструмент и забряцал по струнам, организуя самому себе сопровождение.

– Шел Антор по дороге, шел, смотрит – костер горит, на костре баран свежеубитый жарится, глаза на Антора таращит. У костра лох отдыхает, барана убивший, на вертел насадивший и на костер их обоих водрузивший.

Увидел лох Антора, обрадовался, дай, думает, позову этого чувака незнакомого отдохнуть, накормлю, напою, а потом ограблю и пойду своей дорогой. Пригласил лох Антора присоединиться к нему и начал речь толкать о том, о сем, чтобы отвлечь внимание, значит. Лох считал себя человеком умным, не знающим поражения ни в борьбе, ни в споре, ни в питии, ни в жратье, ни в… хм. – Лем опасливо покосился на Жулю.

– Говорили они, говорили, много тем перебрали. И заспорил лох с Антором о смысле жизни. Спорили, спорили, лох один довод приведет, Антор – другой, изобличали друг друга на чем свет стоит, к общему мнению, к согласию полюбовному так и не пришли. Надоело лоху спорить, видит он, никак Антора не переспорить. Рассердился лох, пришел в ярость, совсем рассудок потерял, взял нож и зарезал Антора. И начал радоваться, что спорить с этим чуваком незнакомым больше не придется. Радовался, радовался, смотрит – Антор воскрес и перед ним стоит. И говорит, мол, истину ножом не затребуешь. Лох захлопал глазами, удивился страшно и застыл столбом. Убил Антор лоха, закопал, съел барана, как раз поджарившегося к этому времени, и пошел дальше по свету споры вести.

Лем скорбно замолчал. Слушатели дружно присоединились к минуте молчания по безвременно почившему во имя отыскания истины лоху. Я ждал, ждал, потом не выдержал:

– А в чем суть-то?

– Суть? Не хрен драться с бессмертным. Так, мужики?

– Да, да, – согласились мужики, чем сильно напомнили мне фрагов.

Лем старательно приложился к кружке, которую ему до этого обновил трактирщик. Синхронно, словно по команде, то же самое сделали слушатели. Однако Лем опустил сосуд намного позже них, причем уже пустой.

Вытерев усы и подправив их пальцем, Лем снова ударил по струнам.

– А сейчас я скажу следующее.

Ходит-бродит Антор по миру, ищет истину. Много лет ходит он, многих людей перевидал, во многих городах побывал, но истину не нашел. Однако понял немало. И вот что поведал мне сей великий муж при последней нашей встрече, несколько лет назад происшедшей в холмах Глюкляндии многоснежной. Снега и бури окружали нас, ветер яростно свистел в щелях убогой хижины, хозяин которой был столь щедрым человеком, что предоставил нам постели – мне свою, Антору – своей жены, а Антору еще и жену в придачу, по обычаям гостеприимства северного. Сам достойный человек ночевал за дверьми, охраняя покой и уют гостей, ни малейшего внимания не уделяя тому, что утром его придется долго отогревать жене, от ночных забот зело уставшей.

Лем изменил мелодию с задумчиво-сентиментальной на задумчиво-лирическую.

– И поведал Антор человеку этому в благодарность за все блага, нам предоставленные, философскую свою теорию мира. И я присутствовал при том, способный запомнить ее и рассказать этому самому миру. Что сейчас и сделаю, вспоминая встречу мою с великим Антором, вечным странником и истины неутомимым искателем. Аминь.

Не прекращая перебирать струны, Лем взял свободной рукой чудесным образом вновь наполнившуюся кружку и опустошил ее. После чего снова изменил мелодию, теперь на задумчиво-философскую, весьма достойную озвучивать застенки разных там академий.

– Философия века нашего такова, – начал Лем. – Все зиждется на четырех основополагающих столпах, кои суть следующие принципы.

Первый – если может приключиться что-то неприятное, то, чем более оно неприятно, тем более его вероятность. Вывод: самая крупная неприятность случается обязательно.

Второй принцип суть содержит такую: люди все всегда доводят до абсурда. Сие зело потребно иметь в виду королям и правителям, дабы не удивляться потом, с чего бы вполне приличное государство превратилось в сонм мелких княжеств, в коих каждое строение – отдельный феодальный замок. Ну, это самый возвышенный пример.

Третий же принцип состоит в утверждении, что любую вещь или идею можно опошлить. Сей постулат весьма широк, он обстоятельно включает даже два предыдущих.

Четвертый несколько другого характера, но тоже взирает на психологию человеческую с точки зрения циника прирожденнейшего. Его содержание следующе: если всем плохо, то это кому-то выгодно. Если всем хорошо, значит, ты умер и находишься в раю. Но раз всем хорошо, то кому-то это невыгодно. Он постарается обратить реальность. Вывод: ад – бывший рай, рай – бывший ад. Сие вечно, как истина.

Вот что поведал Антор, и ушел не прощаясь, полагая себя полностью щедрому человеку отплатившим. Так оно и было. После него, взяв жену, немногие пожитки и тоже не прощаясь, покинул опостылевший ему хладный кров щедрый человек, оставив меня в одиночестве гордом осмысливать произнесенные вирши.

Ибо:

На холмах Северной Глюкляндии

Я изнывался от тоски…

Позже слышал я, что человек этот щедрый пришел в столицу Глюкляндии, красивый город Глюкву, и стал там большим начальником, руководствуясь мудрыми принципами жизни, Антором ему изложенными. Жена же его второй леди страны стала, аккурат после супруги монарха Глюкляндии, царя Карягиозиса. И живут они поживают, добра праведного и неправедного наживают, мудрыми принципами, Антором великим изложенными, руководствуясь.

Лем торжественно завершил сказ, сильно ударив по струнам в каком-то там, не помню каком, мажорном или минорном, аккорде. Схватил кружку, опрокинул себе в рот. И возмущенно заорал:

– Навай! Где мое пиво?! Забыл наш уговор?

– Щас, погоди, я мигом…

Трактирщик умчался. Лем что-то сердито забормотал под нос.

– Все, на сегодня хватит, – заявил он, принимая полный сосуд из трясущихся рук хозяина. – Я устал.

– Но…

– Говорю, устал. Да еще и условия не создают, какие надо. Я же сказал: пока пива будет в достатке, народу весело. Начнешь жмотиться – пожалеешь.

– Извини, Лем, – развел руками трактирщик. – Заслушался.

– Ладно, прощаю. Но я действительно устал. Сегодня больше сказок не будет. Ставь всем выпивку, Навай, не жадничай.

Навай с недовольным видом разнес по трактиру пиво, не забыв никого. Видать, сильно он ценил общество Лема, раз до такой бесцеремонности дошло.

Жуля, зевая, поклевала жареный картофель, потом извинилась и призналась, что хочет спать.

– Комнаты для гостей? Есь маненько, – ответил Навай. – Монета за ночь – и хучь отрядом поселись. Жалко, что ли?

Я порылся в карманах и обнаружил монет пять разного достоинства. Выбрал среднюю и всучил ее трактирщику. Тот даже не глянул и кинул ее куда-то за прилавок.

– Наверху, вторая дверь направо.

Я галантно пропустил Жулю вперед по лестнице и поднялся следом, старательно отводя глаза. Узкий коридорчик гостиницы наводил на настойчивые мысли о том, что здесь давным-давно не было никакой уборки; паутина в углах угрожающе нависала над головой, грозя в любую секунду погрести неудачливого путника в несметных количествах сетей, сотканных бесчисленными поколениями пауков. Идти было неудобно, стены запылились; раньше я вообще не предполагал, что пыль может оседать на стенах подобно пустынным барханам, теперь мое неверие получило серьезный удар. В дальний конец коридора даже не рискнул посмотреть, опасаясь за содержание снов.

Вторая дверь направо оказалась самой чистой и, похоже, наиболее часто используемой, грязь на ней была не такой выдающейся, как везде вокруг. Похоже, гостиница иногда все-таки служит по своему прямому предназначению.

Дверь без замка недовольно заскрипела, пропуская нас внутрь. Комната, вопреки ожиданиям, оказалась прибранной и совсем не пыльной. Двухместная кровать была чисто и аккуратно застелена, дожидаясь клиентов. Жуля покраснела и смущенно посмотрела на меня.

– Пойду вниз, – сообщил я. – С Лемом поговорю. Если что случится, зови. И не бойся, никто не тронет, пока я рядом.

К стене был прислонен длинный брус, способный выдержать большие нагрузки. Я показал его Жуле.

– Закройся хорошенько. Утром увидимся.

Полагаю, девушка незамедлительно после моего ухода последовала рекомендациям. Ну что ж, на этот вечер груз с плеч долой. Можно расслабиться.

Внизу Лем что-то настойчиво вдалбливал Наваю. Увидел меня, осклабился и замахал рукой.

– Не забыл? Пиво ставлю.

– Как же, забудешь, – проворчал я. – Пиво, конечно, терпеть не могу, это такая гадость. Но ладно. Надо характер бороть.

Навай принес бутылку вина, к которому Жуля даже не притронулась. Я прикинул и решил, что лучше сначала прикончить вино, а то потом на вкус будет совершенно наплевать.

Разлили. Выпили. Неплохо. Вкус сложный, похож на смесь фруктовых ароматов, к которым человек, не владеющий чувством меры, добавил спирта. По сути, это вовсе не вино, а совсем даже коньяк. Я глянул на Лема. Вроде бы недавно совсем пьяным был. Сейчас – как стеклышко. Удивительно.

Молча повторили. Бутылка опустела. Лем схватил ее и с размаху швырнул в самый дальний и темный угол трактира. Раздался жалобный дрызг и сочный переливчатый звон, свидетельствующий о неоднократном прибегании к этому способу избавления от лишней стеклотары.

– Вот, – заключил Лем, удовлетворенно потирая руки. – Щас будем пить. Навай!!!

– Ась?

– Пива давай!

– Нету пива.

– Как нету?!

– Выдули все. Бочка пустая совсем, даже не капает.

– Офигел, что ли?

– Ну вот, – обиделся трактирщик. – Сам все выпил, щас еще и обзывается. Если хошь, могу самогон дать.

– Бушь? – спросил меня Лем. И тут же: – Конечно, бушь. Лады, тащи свою сивуху.

На столе возникла бутыль с мутной жидкостью; постепенно оседали какие-то соринки, упущенные нетвердой рукой и косым глазом фильтровальщика. Ну и гадость!

– Ну и гадость, – прокомментировал Лем, брезгливо глядя на медленно собирающийся на дне мусор. – Кузляцы никогда не умели гнать хороший спирт. Все время из какой-то пакости делают. Однажды мышиный хвост вытащил – поверишь ли? Навай потом клялся, что ни в чем не виноват. Ага, как же. Только и ищет способа насолить. Впрочем, тот самогон был неплох. Продать, что ль, секрет изготовления водки из мышиных хвостов в Римкрим?

– А здесь разве не Римкрим?

– Римкрим с той стороны леса. На самой развилке харчевня стоит, от нее минут десять топать до деревни. А это Куз-Кубады, тут все люди ни туды и ни сюды, туповаты, пьяноваты, на все им наплевать, лишь бы выпивку достать. Не хотел бы я здесь жить, одним словом. Правда, на деньги они и не смотрят, для них это несущественно.

– Я заметил. Навай даже не глянул, сколько я за ночлег заплатил.

– Навай вообще ничем не интересуется. Другой бы давно прогорел, но только не он и не здесь. Чужаки для него не есть предмет поживы. Их он кормит и обслуживает почти даром, за символическую мзду. Деньги здесь ничто, капуста. Хоть туалет ими оклеивай, некоторые так и делают. Местные платят Наваю не бабками, а услугами, продуктами и обществом. Хотя черт знает, каким образом тут вообще общество сложилось. Сплошные пофигисты. Само место уже такое, глухое и темное. И туземцы соответствующие. Навай смотрит, как люди пьют и общаются – и больше ему ничего не надо.

– Хороший человек, – сделал я глубокомысленное замечание.

– Хороший, не спорю. Но туп как пробка. Серот – и тот поумнее будет.

Серот сыто и пьяно икнул во сне. Пол вздрогнул.

– Ну ладно, это все так, пересуды. Давай-ко, – Лем начал развязывать затянутую многими узлами вервь на горлышке бутыли, – уважим хозяина.

Осторожно, чтобы не взболтнуть осадок, поэт налил самогону на самое дно стаканов, поболтал и выплеснул на пол. Затем снова налил, уже на толщину пальца.

– Надо начинать с малого, – пояснил он, – и идти на повышение. Если сразу пить много, долго не протянешь. Поехали.

– За что будем?

– Первый всегда пьют за встречу.

– Это уже не первый.

– Ты про вино, что ли? Так то ж компот был, куда ему до этого.

Черт подери, куда я ввязался? Если коньяк здесь компотом прозывается?

– Ну ладно, давай не за первую, а за вторую встречу. Это уже можно в любой момент, так почему не сейчас?

Чокнулись. Выпили. Я закашлялся. Крепкая сивуха.

– Проклятие, не в то горло пошло.

– А ты в два горла не пей. Одного хватит. С лихвой.

В голове немного зашумело. Наверное, коньяк подействовал, для самогона рановато еще. Во рту укоренился отвратительный вкус старых носков. Когда-нибудь жевали старые нестиранные носки? Нет? Попробуйте. Неповторимые ощущения… Из чего этот самогон делали? Мышиные хвосты, вероятно, самый безобидный компонент. Убийственно.

А Лем наливает еще.

– Ты смотри, следи, чтоб стакан пустым не был. Стакан пустой – ты мужик простой. Через края льется – любая за тобой поплетется. Это не я сказал, это Ровуд. Обычно его не цитирую, но иногда, к месту…

– Слушай, – говорю, – а чего вы с драконом нас не подождали. Пошли бы вместе. С фрагами бы поболтал, они тож поговорить любят.

– Фраги? – удивился Лем. – Ты что, фрагов видел? Они ж в неделе пути к востоку бродят. Здесь не их места.