Текст книги "Мечи Эглотаура. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Эдуард Мухутдинов

Внутри было сильно накурено. Посреди небольшого уютного зала освободили от столов пятачок, в котором, используя два стула как подставки для хвоста и ног, развалился Серот. В когтистой лапе своей он держал большую кальянную трубку, на полу стоял замысловатой формы бидон. Серот тряс бидон, шумно вдыхал дым и с шумом же его выдыхал, каждый раз наполняя пространство вокруг себя непроницаемой пеленой. Мне показалось было, что кальян нужно курить не так, но вспоминать дальше не стал, зная уже, что ничего из этого не получится.

Дракоша поднял другую лапу, в которой сжимал большую полупустую бутыль, и помахал нам.

– Ага, вот и Хорыс! И Джжуля! Ба! Кого принесло! Достопоштенный Алкыс Франфариар, наше вам с кисточкой! Ух ты! И Лем с вами! Где вы его откопали, признайтесь?

– Серот, – упрекнул поэт, – я ж только что вышел. Не помнишь, что ли?

– Токо што? Правда? Не. Не помню. А на фиг ты выходил?

– Так Хорс же приехал!

– Ага! Хорыс! Здравствуй, дарагой! Тебе чего-нибудь остренького, национального?

– А кинжял в задницу хоче? – машинально отозвался я. Серот заржал.

– Ага, во! Наш чялавек! Гарячий кров, да!

Дракоша приложился к бутылке и высосал четверть. Рыгнул. Лем едва успел отскочить, как пламя опалило стенку за тем местом, где он только что стоял.

– Серот, алкоголик, бродяга, наркоман, саботажник, террорюга…

– Ага, ну не заводись. Шо я, пошутить не могу?

– За такие шутки в зубах бывают промежутки! И в клыках тоже! – Лем не на шутку взъярился, я еще не видал его таким рассерженным. – Смотреть надо, куда рыгаешь!

– Лем, дружишче, а ты сам смотрышь, кудыть рыгаешь, когдыть рыгаешь?

Лем озадаченно смолк.

– Ага, вот, – захохотал дракоша. – И тя, значить, можжа ошчеломить!

Поэт возмущенно посопел, потом повернулся к нам.

– В последнее время всегда такой, видите? Как кумарить начал, так и не отходит. Раньше-то еще ничего было, терпимо. А нынче… Давайте-ка присядем где-нибудь в уголке, куда его отрыжка не достает. Хозяин уж, – Лем кивнул в сторону стойки, где в углу сжался с вытаращенными глазами тщедушный мужичок, – давно отчаялся угомонить дракона, а стража ленится, все больше на простых обывателях зверствует. Драконы ей не по зубам, даже эльфам, даже такие махонькие, как Серот.

Лем провел нас к столику в самом дальнем углу. Столик, правда, был занят несколькими устрашающего вида верзилами. Я уже навострил было лыжи обратно, но Лем состроил зверскую рожу, пискнул, пшикнул, и верзилы послушно убрались. Мы расселись вокруг стола, причем я усиленно соображал, что такое изобразил Лем, и подействует ли это после некоторой тренировки на других подобных парней, буде встретятся таковые на тесных тропиночках жизни?

– Вот, – заключил Лем, сполоснув стаканы, оставшиеся от громил. Похоже, гигиеной здесь не пахло, а если и пахло, то очень мало. – Давайте спрыснем встречу. – Лем разлил мутную, кажущуюся вязкой жидкость. – За нас, тык скыть. – Поэт поднял стакан.

Спрыснули.

– После первой не закусывают, – сообщил Лем в ответ на наши судорожные подергивания руками по столу в поисках закуски. И снова разлил.

– Куда первая, туда и вторая? – ехидно спросил Алкс. Лем кивнул. – Ладно. Вздрогнули.

Вздрогнули.

– Закуска градус крадет, – изрек Лем очередную мудрость. Наполнил стаканы. – Тбп троицу любит. Давайте обратаем два выпитых стакана.

Обратали. Рука за закуской уже не тянулась. Мозги начали оплывать, Лем стал каким-то квадратным. Я глупо ухмыльнулся.

– Лем, ты че, телевизор много смотрел?

– Не, я рос в ящике из-под него. Мама спрятала туда варенье, а я его нашел. Но сверху упал кактус, и я не смог вылезти. Меня нашли только через десять лет. С тех пор так и хожу.

– Вы о чем? – вяло спросила Жуля.

– У Лема башка квадратная, – пояснил Алкс заплетающимся языком.

– Какая?

– Квадратная. Обычно он притворяется нормальным, но щас у него силушек на енто не хватает. Хорс, хочешь конфетку?

– Ага.

Алкс сунул руку в карман, вытащил шоколадную конфету в обертке, развернул, протянул руку к моему стакану и отпустил. Конфетка шлепнулась в самогон и принялась в нем плавать как заправский ныряльщик.

– Ето че?

– Как че? Конфетка.

– А че она плавает?

– Моя конфетка, че хочу, то и делаю.

– Так ты же мне ее отдал!

– Да? Ну, значит, уже не моя.

Предмет перестал нырять. Я попробовал заставить его это сделать, но безуспешно. Мне надоело, я вытащил конфетку из стакана и съел. Действительно шоколадная. Ладно, не будем о глюках…

Лем привлек наше внимание долгим зычным мычанием.

– М-му-у-у-у! Три – число нечетное. А у нас на Кремауте принято всегда все доводить до четырех. Поехали!

Ну, поехали. И приехали… Вскоре в глазах начало двоиться. Что за черт! Четыре стакана первача – и без закуски. На пустой желудок. Как меня вообще на пол еще не развезло?

Я сполз под стол. Мутило. Похоже, перебрал. Довольная физиономия Лема внезапно оказалась рядом.

– Шо, плохо? На-ко, глотни ишчо, полегчает.

– Клиз-зьму! – взревел я, вскакивая.

Лем потрясенно отшатнулся. Все вытаращили на меня глаза.

– За… Зачем клизму-то? Можно и поблевать, – предложил Алкс. – Тоже должно помочь. Ну… Обычно помогает.

Глаза у меня закатились, и я рухнул на пол…

Наутро я вышел в залу, скверно ругаясь. Настроение было препаршивое, вдобавок ко всему, что произошло, жутко болела голова, мутило, проснулся я в какой-то кишащей клопами кровати в объятиях незнакомой голой девицы, да еще и не помнил, как там оказался. А самое интересное – она была голой, но я-то был одет! Что за ерунда!

Трапезная была почти пуста, если не считать храпящего дракона, который, кажется, так и не сдвинулся с места, даже ноги были закинуты на стулья в том же положении. Да еще Лем сидел за тем же столиком и уплетал какую-то кашу. Я плюхнулся на стул напротив.

– Ну и какого хрена ты меня вчера так напоил? – невежливо поинтересовался я. – Проснулся, понимаешь, невесть где, да еще баба какая-то голая рядом… Что это значит?

Лем аккуратно доел кашу, облизал ложку и внимательно посмотрел на меня. Мои мозги постепенно начинали закипать, а вместе с ними – и я сам.

– Я тебя напоил? По-моему, это ты перебрал. Я всего лишь подливал стаканы. Был бы умным – не пил бы. А насчет бабы… Тут уж не меня спрашивай. Я никого не видел.

– И куда только похмельная бормотуха пошла, – с досадой пробормотал я. Лем неожиданно заинтересовался.

– Какая бормотуха? Похмельная? Случайно не та, что у Бодуна фонтанами расцветает?

– Она самая. Гадость – до сих пор передергивает.

– Ну и как? – спросил поэт. – Сколько глотнул?

– Два.

– А почему ж так пьянеешь? Бодун объяснил тебе, что вкусивший напиток богов приобретает свойство пьянеть ровно настолько, насколько хочет? И моментально трезветь, если потребуется? Да, кстати, как он там?

– Помер старик, – вздохнул я. – Уж лет пятьсот, как сынок его заменил.

– Ба! Да неужто Бодунишко за ум взялся? Он же таким непослушным был, все воды да соки пил, когда мы с Бодуном его самогонкой потчевали… Ну надо же, чего на свете не бывает!

– А вот насчет новообретенного свойства – так это извини, ничего сказать не могу. С первого глотка меня скрючило. Мужик пообещал, что второй глоток вылечит, но нет, со второго я чуть не окочурился. А вместо третьего Бодуну клизму поставил.

– А! – догадался Лем. – Так вот о какой клизме ты вчера говорил.

– Я говорил?

– Ну да. Бегал за Серотом по всему городу, грозился ему тут же, принародно, процедуру совершить. Вон, умаялся бедняжка, без задних ног дрыхнет. А потом ты еще на стены лез.

– Я на стены лез?

– Зачем как попугай повторяешь? Да, лез, вон, следы от ногтей над часами. Да ведь еще и залез – по потолку пополз. Научишь меня как-нибудь?

Над массивными бронированными настенными часами действительно белели свежие царапины. Я взглянул на свои руки, – отросшие и окрепшие за полторы недели когти оказались обломаны.

– По потолку?.. – потерянно пробормотал я.

– А, – махнул рукой Лем, – что с тобой говорить! Пьяная свинья – она и есть пьяная свинья.

– Что, я превращался в свинью? – поэт совсем сбил меня с толку.

– Аг-г-ха, – раздалось с середины помещения. – П-п-преврашшалша… ик! И по по-потолку по-ползал… ик! Как дурак.

Серот грохнул башкой об пол и снова захрапел.

– Ты знаешь Ровуда? – спросил я у Лема.

– Его даже собаки знают, – спокойно ответствовал тот в своем обычном невозмутимом духе. – Ровуд «Какдурак» Лукаму. Кредом жизни избрал возведение рифмованного похабства в ранг высокого искусства, чем противопоставил себя Каллендиру Финиэлю, Рахиту Эа и некоторым другим легендарным виршеплетам. Постоянно употребляет выражение «Как дурак», из-за чего получил соответствующее прозвище. Общаться с ним весьма затруднительно, так как постоянное употребление приведенного выше выражения и жаргонных слов делает речь невразумительной и малопонятной.

– Хм… Весьма точно, – сказал я. – Сам придумал?

– Не, цитата…

– Погоди, щас угадаю. Серотай Федферовани, верно?

– В точку. «Философия Замкнутого века». А ты уже неплохо подкован, как я погляжу.

– Общался с этим… невразумительным и малопонятным.

Появился хозяин. После нечленораздельного вопроса, в котором угадывалась фраза «Чбудтсть?», то бишь «Что будете есть?», – сказывалась практика лингвистического анализа невнятностей, – я подумал и заказал кашу, как у Лема. Питаться, конечно, не хотелось, но надо же попробовать наконец что-то еще, помимо кроличьего мяса и дрянного самогона. Ну, и добавил словечко про какое-нибудь пиво.

– Коль с утра пьешь пиво – день проходит некрасиво, – сказал Лем.

– Ай, ладно, – отмахнулся я. – Все равно всухомятку питаться вредно, а от воды отвык. Ты лучше скажи, я действительно в свинью превращался?

– Ну, разве что фигурально выражаясь. Но тогда вы все стали поросятами на какое-то время. Алкс не хуже тебя был, Жюли вполне владела собой, но и ее пришлось специально отводить в комнату. Сама бы не дошла. И чего вы, действительно, так нахлебались?

– Тяжелые дни, знаешь ли. Сначала к тбпистам попали, они нас в жертву принести хотели…

– А, так вот что там за шум был! Мы с Серотом незаметно проскользнули, пока фанатики шумели у алтаря. Ну и как, принесли?

Хозяин поставил предо мной тарелку с холодной кашей, бухнул туда кусок масла, сунул ложку, дерябнул на стол жбан с пивом и свалил. Вот только непонятно, зачем в холодную кашу масло? Чтобы лучше в горло лезла?

– Принесли? – повторил Лем, когда хозяин испарился. – Кровавую жертву?

– Видишь ведь, что нет. Потом расскажу. После этого снег повалил… А, нет, еще Жюли с Пахтаном с тропы свалились. С трудом их вытащил, зато сам полетел вниз. Долго болел…

– А, так вот кто раздолбал всю дорогу! А я-то ругался, думал, Рухх совсем от рук отбились.

– Потом с Рухх встретились, они нас отнесли почти до самого плато. Позавчера утром с ними расстались… Погоди, как ты мог видеть раздолбанную дорогу, если вы с Серотом прошли там раньше нас?

– Ну, – Лем смутился, – это я возвращался. На поиски. Беспокоился. В Куимияа вас никто не видел, вот я и подумал, что могли где-то в горах заплутать. Пользы мало, конечно, поди найди на Шутеп-Шуе двух людей с лошадьми, но попытка – не пытка. Правда, ничего, не получилось.

– Ты беспокоился за нас? – не поверил я.

– Ну… Да, а что?

– Да нет, ничего… В общем, спасибо. Но почему?

– А ты мне понравился, – сказал Лем. – Я давно-о ищу себе парня, такого же красивого, как ты. Вот, вроде нашел. А ты постоянно ускользаешь. У, противный! – Лем кокетливо толкнул меня пальчиком в плечо.

– Да брось ты, – поморщился я. – Все равно не поверю.

– А если серьезно, то лучше не спрашивай. Тебе же легче будет. Я все равно не скажу, а начнешь выяснять – только больше запутаешься. И ничего не поймешь. Когда-нибудь все само раскроется, а пока – не думай об этом.

– Слишком много вещей получается, о которых не стоит волноваться. Я уж и туда не волнуюсь, и сюда… Скоро останется просто выкопать могилу и залечь туда, все волненья прочь откинув.

– Может и так все окончиться, – кивнул Лем. – Вариантов много.

– Успокоил! Не волнуйся, блин…

– Да, так вот, о пьянстве, – вспомнил поэт. – Тут и в самом деле требуется немного себя контролировать. Ну, это вроде ты говоришь себе: вот напьюсь до такого состояния, как будто всю ночь нажирался. Или неделю не просыхал. Но всегда надо про себя повторять, что протрезвеешь, когда этого захочешь. Не, разумеется, если спирт уйдет, оклемаешься и так, но с собственным пожеланием можешь сделать это в любой момент.

– Даже если в стельку?

– Без разницы. Здесь ведь что? Какая-то часть тебя всегда остается трезвой, это со второго глотка похмельной бормотухи должно было случиться. А первый глоток дает способность так быстро усваивать алкоголь, что тот моментально перерабатывается, причем без вреда для организма. Здорово, правда? Хоть в Алкостан переселяйся.

Я доел, наконец, кашу, даже не заметив этого. Полегчало. Пришел черед пива. Я предложил Лему разделить жбан, он не отказался.

– И что, все так просто?

– Проще некуда. Я так думаю, ты вчера нализался быстрее всех, хотя пил чуть ли не меньше прочих, потому, что настроился напиться в хлам. А внутреннего сторожа не включил – не знал. И вот немного глотнул – и уже готов. Имей в виду на будущее. Хочешь стишок?

– Какой?

– Про нас с тобой, если быть точным. А вообще – про пьяницу.

– Мгм… Ну давай.

Лем откинулся на стуле, закачался на задних ножках, уцепился ногой за стол и принялся безалаберно шататься туда-сюда и поглощать пиво, припоминая стишок. Потом проникновенно начал декламировать, виртуозно соблюдая интонацию, выражение, даже мимику лица. Я поверил, что то, что он рассказывает, действительно происходит. Хотя кто знает, что именно он там чувствует, после всего рассказанного сейчас. Ведь Лем тоже был в Похмелье, не так ли? И тоже обладает способностью пьянеть по заказу…

 
– Нет, я не пьян, всего лишь слегка навеселе.
Но почему весь мир плывет перед глазами?
И, пребывая под алкогольными парами,
Я мыслю о себе как об осле.
 
 
Нет, я не пьян, – всего немного выпил.
Так, пару пива, водки… пять.
И брюхо, кажется, насытил.
Но хочется опять…
 
 
Нет, я не пьян. Ну что ты, в самом деле?
Я лишь тихонько оторвусь.
Стаканчик хлопну еле-еле
И слопаю закусь.
 
 
Нет, я не пьян. Давай же, наливай.
Я что, на святошу похож?
Давай, давай, пусть льется через край
На удивленье трезвых рож.
 
 
Нет, я не пьян. Гляди, пернатый:
Какой облом за хавчик прикололся.
Ужрался вусмерть – и бухой, горбатый
Вновь остограммиться поплелся.
 
 
Ну разве я, со всем своим дипломом
Могу напиться в хлам, как свинтус?
Ну что с того, что пристаю к знакомым?
Ну что, что наблевал на плинтус?
 
 
Меня туман веселый окружает,
Приятно в членах образует гибкость.
И снова, снова выпить призывает,
Мир погружая в зыбкость.
 
 
Полез туда, сюда полез,
Разбил пузырь; ладонь
Порезал, плюнул на порез —
Чихать! – внутри – огонь!
 
 
Залить его спешу. Глушу
Как воду – водку. Раз, другой…
Бессчетно… Сам себе внушу,
Что трезвый, суслик… Ой!
 
 
Землей сменился небосклон,
Сгустился в облако туман…
И сон, проклятый… милый сон…
Хм. Вот. Теперь я пьян…
 

Поэт обессиленно склонил голову на грудь, изображая спящего. В это время ножка стула надломилась, и Лем грохнулся на пол вместе со жбаном пива, который успел прихватить с собой в попытке уцепиться за что-то. Пол содрогнулся. Серот раскрыл пасть, широко зевнул, повернул башку на другой бок и снова захрапел, пуская время от времени слюни и струйки черного дыма.

Лем возник из кучи обломков, как Феникс из пепла, ухмыляясь.

– Вот так всегда, только устроишься как следует, тут же весь кайф ломается. И из-за чего? Хозяин, скряга, пожалел средства на крепкую мебель! Вот она, скупость-то человеческая, проявляет себя в самых неожиданных местах…

Глава 13
Стычки и философствования

Значение синуса в военное время может достигать двух.

Армейский юмор.

– Всем оставаться на местах! – прогремел возглас от дверей. Я вздрогнул и оглянулся; душа ушла в пятки. На пороге стоял давешний офицер и злорадно пялился на меня. За его спиной маячили фигуры дюжих парней в форме, готовых к доброй драке, если понадобится.

– Это еще кто? – недовольно спросил Лем.

– Тот самый… Фигониль Уриэль, кажется.

– А, Фингонфильчик пожаловал, – воскликнул радушно поэт. – Просим, просим. Давненько с эльфами не пьянствовал. Что пить будешь? Пиво, водку, самогон? А может, тебе винца? Эй, хозяин!

– Молчать! Встать!

– Ты же вроде сказал, оставаться на местах…

– Встать! Ты кто такой?

– О, я – Лем, поэт. Меня каждая собака знает…

– Молчать, смерд! Пес!

– Офицер, – попробовал вставить словечко и я, – может, не надо так кричать? Люди спят, разбудите…

Болван переключился на меня.

– Ты! Где еще двое? Живо, отвечай! Ну, ребята, давайте-ка его!

Дюжие парни подхватили меня сзади за плечи, большущий кулак третьего врезался в живот. Я согнулся, выблевывая только что съеденную кашу. Еще двое подхватили Лема, шестой готовился по приказу офицера врезать и ему тоже.

– А? Че? Кого бьем? Можжа, помочь? – очнулся Серот, обвел квелым взглядом происходящее и широко зевнул.

– Заткнись, скотина!

– Ага, понял. Усе, молчу. – Серот положил голову на лапу и снова заснул.

– Где еще двое?! – заорал мне в лицо болван, брызгая слюной. Его заостренные ушки возбужденно дергались. Я вдруг почувствовал ярость. Кто он такой, черт возьми? Дерьмо под ногами!

– Ты, дерьмо под ногами, – проникновенно начал я.

Дюжий кулак еще раз врезался мне в брюхо. Я едва почувствовал его, он никакого влияния на организм не оказал. Но меня это взбесило окончательно.

Я чуть повел плечами. Молодцы, державшие меня сзади, отлетели и врезались в стены в противоположных концах комнаты. Парню, что бил, повезло меньше – он проломил головой стену рядом с дверью и оказался на улице, еле слышно постанывая. Лем тоже уже избавился от своих ребят, хотя и более деликатным способом, нежели я – просто уложил их штабелем рядом с левым крылом Серота, предварительно произведя несколько отрывистых неуловимых глазом движений. Офицер оказался один перед разъяренным мной. Честно говоря, я бы ему не позавидовал.

– Итак, – холодно сказал я, – ты, дерьмо под ногами, посмел ввалиться в этот мирный уголок, чтобы прилюдно оскорбить известного поэта. Ты за это поплатишься.

– Поэта, ха! – Фингонфиль побледнел, испугался, но держался, упорно отстаивая свою позицию. Сквозь все мое презрение к нему пробилось даже некоторое уважение, все-таки эльф не без принципов. – Таких поэтов в Волчьем Гнезде на каждом углу кучи. А ты, негодяй, не смеешь мне угрожать. Я – офицер муниципальной гвардии, и в моей власти отправить тебя на эшафот.

Я снова почувствовал нарастающую ярость. В это время Лем, до сих пор молчавший, оттеснил меня.

– Дай-ка я с ним поговорю.

Встав ко мне спиной, поэт полез за пазуху, что-то вытащил и показал болвану. Наверно, ту же штучку, что и вчера. И произошло чудо. На эльфа не подействовала сцена посрамления его лучших гладиаторов, но какой-то вшивый брелок заставил чуть ли не грохнуться в обморок.

– Сэр, вы…

– Тихо. Я здесь инкогнито. Сейчас ты соберешь своих людей, отправишься в казармы и вечером доложишься генералу. Кто там командующий? Фирандиль? Вот, ему. Скажешь, что тебя разжаловали в рядовые без права апелляции. Понял?

– Да, сэр! Спасибо, сэр!

– А, благодаришь? Вот это правильно. Я слишком добрый, мог бы и на эшафот, как ты говоришь, отправить. Есть и у меня такая власть. Ладно, живи, радуйся. Пшел отсюда, придурок.

– Есть, сэр!

Офицер бодро развернулся и вышел на улицу. Короткими приказами собрав только начавших приходить в себя громил, он быстро ретировался во главе потрепанного отряда. Я проводил его взглядом через две двери – одну только что прорубленную – и понял, что уже какое-то время не дышу. Наверно, от удивления.

– Лем!

– Ась?

– Что за фигню ты ему показал?

– А, это? Так, купил когда-то на распродаже.

Ничего себе!

– И где такие штуки продают? Тоже хочу.

– Нету, – Лем развел руками. – Кончились. Последнюю взял.

Бляху он все-таки не стал показывать. Видать, распродажа та была весьма редкой, приглашались на нее только избранные. Вот и дорожит поэт приобретением. И правда, не демонстрировать же ее каждому встречному.

– Как это ты их, интересно? – спросил Лем, указывая на вторую «дверь». Я подошел и с удивлением отметил немалую толщину стены. Мощная голова у парня, ничего не скажешь. И ведь после происшествия он встал и пошел за своим командиром… Потом до меня дошло.

– Это что ж, я его так? – ахнул я. – Как же это?!

Вспомнились несколько моментов, когда я проявлял недюжинные способности. Хотя бы при той самой встрече с Орлами дорог, когда от короткого удара кулаком сломался толстенный ствол. И вот… тут…

Что такое происходит? Кто я, в конце-то концов?!

Ладно, оставим это пока. Лем вернулся к столу и обнаружил пустые стаканы и – пустой же – жбан.

– Эй, мужик! – заорал поэт дурным голосом. – Неси вина, на фиг, неси водку и самогон! Пить хоца!

Откуда-то из укромного угла выскользнул хозяин и, не посмев перечить важному человеку, каким внезапно представился Лем, обративший в бегство муниципального офицера, посеменил к кладовым. Пока он рылся в запасах, мы с Лемом устроились за столом. Откуда-то появилась служанка, быстро прибралась, без вопросов и ворчанья вытерла пол, и несдержанность моего желудка перестала беспокоить глаза… и носы. Потом объявился хозяин; он торжественно нес перед собой на вытянутых руках пузатую бутыль с мутным содержимым… Не такую ли я видел в Похмелье? Мужик с опаскою держал сосуд, как бы опасаясь, что он каждое мгновение может взорваться.

– Ота, – сказал он, осторожно установив предмет на середину стола. – Самый шо ни на есь хрепкий шамогон. Потрэблять осторожно, ибо пресставляет опасность для живота.

Лем с некоторым трудом отвязал крепкую веревочку, коею была закручена пробка из плотной ткани. Принюхался, вздрогнул. Я точно заметил, как его глаза на мгновение расширились.

– Не может быть!

– Что такое? – забеспокоился я.

– Самогон, изготовленный по давно утерянному рецепту Рахита Эа. Это… Это же такая редкость! Я думал, таких бутылок совсем не осталось!

– Что тут особенного? – Я по примеру поэта принюхался. В ноздри ударил совершенно необычный запах. – Хм…

– Вот именно! В Райа знатоки за такую бутылку могут отвалить столько, что… – Лем перешел на заговорщицкий шепот. – Я знаю некоторых, способных все состояние отдать, и состояние, скажем так, немаленькое.

– Ни черта себе. – Я вновь взглянул на бутыль, уже с уважением. Такая маленькая – а поди ж ты…

– Но тут, в Кму, никто не понимает этого. Одно слово – «волчьи яйца». Здесь нет истинных ценителей, а заезжие бывают столь редко, что можно сказать – почти не бывают.

– Слушай, а сейчас не слишком рано для пьянства? Вроде б только встали – и снова за самогонку. Я, тем более, только в себя пришел, еще с еды даже немного воротит.

– Сейчас время не для пьянства, а, – Лем поднял указательный палец, – для учебы. Будем тренировать твои способности придерживаться нужного состояния во хмельку. Учиться же никогда не поздно, как говорил классик.

Я понял, что деваться некуда.

– Ну и как это все провести?

– Проще простого. Сейчас даешь себе команду, что через час будешь пьян как суслик, но через час и минуту полностью протрезвеешь. Понял? Начинай. Можешь для начала вслух.

– А как же этот механизм, что у меня внутри зародился, понимает время?

– Он ни при чем. Механизм, как ты говоришь, является частью тебя самого и воспринимает все детали мироощущения тобою же. Поэтому час для тебя будет часом и для него. Красное с твоей точки зрения – красно и для него тоже. Все просто.

Поколебавшись немного и чувствуя себя полным идиотом, я начал потихоньку выговаривать себе приказ согласно заданию. Лем поморщился и прервал меня.

– Нет, не так! Ты словно упрашиваешь поверхность стола перед собой дать через час пинка. И будь спокоен, с твоими способностями она это сделает. Но ведь нужно не это! Дай приказ себе – понимаешь, себе. Пусть будет для начала громко – чтобы вникнуть в смысл слов. Слова ведь очень мощная штука, недаром они являются одним из важнейших элементов практической магии. Так вот, тут и происходит нечто сродни магическому действу. Вслушайся, ощути необходимость исполнения желаемого. Пойми всей душой. Говори громко – не страшно. Когда натренируешься, будет хватать одной фразы про себя, брошенной вскользь. А сейчас нужно впечатление, может, даже потрясение, иначе результат непредсказуем.

Я громко, с выражением и расстановкой произнес:

– Через час я буду в полном отрубе по причине опьянения! Через час и одну минуту проснусь и буду совершенно трезв! – Я подумал немного и прибавил, чувствуя, что крыша едет окончательно: – Понял, Хорс?! Понял! Выполняй! Выполняю!

Серот приподнял голову, зевнул, клацнул зубами, довольно рыгнул.

– Прра-альна. Так его, так!

И снова уснул.

Лем был в прекрасном настроении, услышав завершение моей речи.

– Здорово, замечательно. Теперь давай глотнем этого неземного нектара, чтобы была причина, по которой ты вдруг свалишься на пол. Иначе появится внутри тебя этакий временный спиртовой заводик, он сделает необходимое количество самогона, чтобы опьянеть за час. Даже если пить не будешь.

– Это наподобие Серота, что ли?

– Почти. Только у него заводик постоянный, а у тебя будет временный. Так вот, чтобы такого не случилось, давай будем пить. Вредно это, понимаешь…

Лем осторожно наклонил бутыль над стаканами, из горлышка выплеснулась пахучая мутная жидкость и сразу наполнила атмосферу испарениями нечищенного спирта. Сколько же там отравы? Да еще какой-то экзотической, как говорит Лем, редчайшей. Коллекционной.

– Давай. За скорейшую учебу.

Выпили.

Я вспомнил, что хотел спросить у Лема одну вещь.

– Вот скажи мне, действительно ли поэты постоянно пьянствуют потому, что иначе на них обижаются те, перед кем они выступают? И отсюда следующий вопрос: неужели поэтом может стать только тот, кто, как и ты, способен выдержать без последствий долгие пьянки в компании Ровуда, там, Хорса?..

– Хм. Ну-у… Поэтом, вообще-то, может стать любой, лишь бы был какой-никакой талант и желание писать. А способность к пьянкам нужна только странствующим поэтам. Некто Рахит Эа всю жизнь просидел дома, у него даже имя соответствующее. Собственно, это не имя, а прозвище, он был жутко больным человеком. Но писал и переводил просто здорово, а так как был полиглотом, то с разных языков на разные языки. Он умер в молодом возрасте, но успел сделать очень многое. В частности, почти всего меня перевел на диалекты нескольких ближайших стран. Это для него было своего рода спортом, единственным доступным из-за слабости здоровья. Так вот, Рахит все время сидел взаперти, и не то что не пьянствовал, но даже каплю в рот не брал – это было бы смертельно. Но сейчас Эа считается поэтом чуть ли не легендарным, хотя гикнулся два, от силы три года назад.

– Интере-есно…

– Так вот, стойкость нужна только странствующим поэтам. Это я и Ровуд, в частности. А вообще, почему «в частности»? Кроме нас еще только двое бродяжничают, да и то в далеких Глюкаловых государствах, да и то совсем не того уровня, что у нас. Есть и прочие менестрели, но их надолго не хватает, да и поглощают угощение они вчетвером на один стакан. Ровуду же алкоголь не вредит, его мама в детстве в чан с водкой уронила, он там нахлебался и смачно описался. Едва выжил. Но с тех пор ему никакой алкоголь не страшен. Пьянеет, коченеет – такое случается, если много выпьет. Но без последствий. Другой бы давно помер от цирроза, а Ровуд – живехонек, и таким долго оставаться еще собирается. К вящему моему неудовольствию. Все-таки не люблю похабную поэзию.

– Лем, а почему ты вообще пошел в поэты?

Он разлил самогон, поднял стакан, призывая поддержать инициативу. Выпили.

– Это длинная, сложная и печальная история. Не знаю даже, рассказывать ли ее тебе.

– Мне говорили, что герой твоих сказаний Антор – это ты сам. Правда?

– М-м-м… Вообще-то да. Отчасти. Есть и другие прототипы, более или менее реальные. Когда-то давно я сам даже носил это имя. Самым натуральным образом. Вообще-то мама назвала меня иначе, но я уже столько имен сменил, что все и не упомню.

– Лем, сколько тебе лет? Ровуд говорил, что где-то двести пятьдесят, но я вот слушаю, слушаю – такие вещи слышу, которые даже пятистами не объяснить. Так сколько же, в самом деле?

– Не знаю. Нет, честно – я просто не помню этого. Сколько себя знаю, я брожу по дорогам этого мира, слушая людей, рассказывая им всякую чушь. Кажется, побывал везде, где можно побывать. Кроме, разумеется, Едорама, – ну, про это уже говорилось. Я уже долго жил, когда родился Серот. Я услышал о том, что в племени драконов появился изгой. Не по собственной воле, конечно, он сам не виноват. Я с некоторым интересом следил за его судьбой, но не предполагал, что когда-то придется вместе кочевать по Тратри. Тогда я только начинал поэтизировать. Наверно, к этому была склонна душа. Я всегда был немного себялюбив. Эдакий утонченный эгоист. Впрочем, все существа эгоисты, разве не так?

– Возможно.

– Душа поэта попеременно страдает и пребывает во блаженстве, – вдохновился Лем. – Чтобы ввергнуть ее в хаос, не требуется большого труда, но и из тьмы она выбирается с легкостью. Это дар, который в полной мере присущ не каждому, а лишь избранным. Кто может сказать, что небеса ему его дали? Тот, кто сумел его ощутить и развить – и использовать. Но и в то же время кто может сказать, что лишен его? Никто. Даже бродяга способен философствовать. Но философствовать как поэт – вряд ли. Я сумел противопоставить себя всем остальным, это помогло на стадии развития творческого дара. Творчество рождается на грани, – знаешь ли ты это? Грань тонка, по ее стороны равнодушие и безумие. Трудно удержаться, если творчество для тебя – не просто представление об акте созидания в начале времен. Творчество в каждом из нас, но – по-разному. Для кого оно – смысл жизни, у того грань такова, что порой не понимаешь, в здравом ты рассудке или уже преступил черту, за которой безумие настигает с такой же легкостью, как тигр – раненую лань. Человек, способный созидать, всегда немного безумец. И чем он безумнее, тем сильнее развит талант. Я упоминал Рахита Эа, так? Перед тем, как умереть, этот великий человек сошел с ума. Я присутствовал при его кончине и поэтому знаю точно.

Лем налил самогон.

– Давай выпьем за его память, Хорс, – тон поэта был необычно грустен. – Поверь мне, Рахит был уникальный человек.

Выпили. Я начал ощущать, как пьянею. Лем говорил такие вещи, от которых можно захмелеть и без всякого алкоголя. А уж вместе они создавали гремучую смесь.

– М-да… Вот краткая история моей жизни. Родился, вырос, путешествовал. Пытался заниматься наукой, в смысле – историей. Потом политикой. Писал мемуары, которые с треском провалились. Ставил в театре пьесы, тоже трескучие. Снова путешествовал. Пытался геройствовать, принял участие в нескольких войнах во времена Становления морали. Под именем Антора бродил по свету в поисках приключений, ибо от знаний уже голова шла кругом. Бросил это занятие. Учился магии у эльфов, но тогда они уже начали терять власть над миром. Бросил. Снова политика, снова войны. И наконец ушел в поэзию. Ну, и некоторое время отдаю описанию собственных похождений. Хоть это и нескромно, – улыбнулся Лем. – Но – одна из основных моих черт.