Текст книги "Мечи Эглотаура. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Эдуард Мухутдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

– Разве? – удивился Антрох. – Разве я пытаюсь его принудить? Он же сам рвется, глядите, как устремился на помощь моему другу, мой спутник еле успел удержать от столь решительных действий. Перво-наперво следует подкрепиться и передохнуть, дорога предстоит долгая. В конце концов, праздновали десять лет, попразднуют и еще немного.

– Десять лет?!

– Да, вот так долго и пируют, – сокрушенно сказал варвар.

– И вправду непорядок, – я устремил взор, полный упрека, на Лема.

Поэт уже перестал вырываться и угрюмо стоял, исподлобья глядя на нас.

– А что я мог поделать, – сказал он. – Ведь не цель же моей жизни – заставить беспрестанно пьянствовать поселок. Нет, тут другие причины. Ибо так же не ставил я себе целью осесть в оных дремучих краях на веки вечные местной достопримечательностью. И в данный момент, извини, Антрох, нет возможности отправиться к твоему другу.

– У вас отсутствует выбор, – возразил варвар.

– Да, ты прав, – сказал он. – Отсутствует. Именно поэтому. Если бы я мог выбирать, то поехал бы с тобой, ибо десяти лет наказания за произвол вполне достаточно. Но выбора нет.

– Я что-то не понял…

Лем выпрямился и строго глянул на Антроха. Тот даже съежился под этим взглядом.

– Близятся перемены, друг мой, – сказал поэт. – Большие перемены. И я должен их увидеть.

– К демонам перемены! – рявкнул Антрох. – Едешь со мной, и этим все сказано!

– Эх, Антор, Антор… Много ли тебе известно? Когда ты прибыл? Вчера? Сегодня? Знаешь ли, что Блудливый Старик закурил трубку? Блистательный Град покрылся пеплом? Древний Шутник явил миру лик? Что говорят древние книги артанских мудрецов, которые ваши шаманы хранят как напоминание о великом прошлом?

Антрох побледнел, однако я не совсем понял, отчего – от упоминания ли иного его имени или же неизвестных мне имен и событий.

– Неужели все это произошло? – прошептал он. – Ведь это почти треть предзнаменований.

– Да, друг мой, – Лем был необычно грустен. – Именно потому я не могу ехать с тобой. Да и не нужно. Ведь вскоре все традиции и ритуалы будут взломаны, изменены. Что, возможно, произойдет даже раньше, чем мы смогли бы прибыть на столь затянувшуюся свадьбу твоего друга.

– Запреты падут…

– Да. «Запреты падут, а Солнце изыщет нового друга», как говорится в священной книге твоего племени. Время близко.

– Тогда, – Антрох гордо выпрямился, отчего вновь стал выше всех едва ли не на голову, – тогда мне должно быть со своим народом, ибо сказано там же, что «Бездна хлынет в мир, и немногие на пути ее встать смогут».

– Твоя правда, – согласился Лем. – Артания окажется первой на пути Бездны, что спасет многие достижения цивилизации.

– И, возможно, – Антрох взглянул на Лема с некоторой снисходительностью, – вас, Лемон, и в самом деле можно оставить пока в покое.

Выражение лица Лема не изменилось, но я почти ощутил его ликование.

– Но если, – продолжал варвар, – если выяснится, что все роковые события были подстроены вами, дабы продолжить бесчеловечное издевательство над свадьбой моего друга, тогда я вас вновь найду, и судьба ваша будет весьма и весьма печальной.

– Что касается вас, – Антрох обратил взор на меня, – то я не держу зла за то, что вы сказали мне, будто не знаете Лемона. И ежели путь ваш все так же лежит в Райа, прошу пожаловать завтрашним вечером на корабль, места останутся за вами.

Варвар столь церемонно поклонился, что я даже устыдился того, что по привычке называю его варваром, повернулся и решительно вышел прочь, не удостоив более взглядом никого, кроме Жули, на которую посмотрел почти восхищенно.

Напряжение, охватившее всех, начало постепенно отпускать. Я ощутил, как словно какой-то камень свалился с души. Однако его место тут же занял иной, поскольку вспомнился недавний сон, и в сопоставлении его со словесной баталией Лема и Антроха я узрел нечто зловещее.

– Лем.

– Да, друг мой?

– Объясни мне кое-что…

– С удовольствием, – Лем вовсю сиял тем самым удовольствием, которым собирался приправить ответ на вопрос.

– Что значат эти странные речи насчет Бездны, падения запретов, блудливых шутников, древних старцев и прочих пакостей, вместе с разговорами о десятилетних праздниках? И почему вскоре должна наступить Бездна? Это что, наводнение предвидится, что ли?

– Ох-хо-хо… Ты все понял не так, – Лем покачал головой и предложил мне и Жуле пройти к столику. – Сегодня больше песен не будет, – заявил он остальным. – И не пугайтесь так, я наплел ему небылиц, чтобы отвязался.

Публика, недовольно переговариваясь, разошлась по другим развлечениям. На улице Серот демонстрировал фейерверки, соревнуясь с каким-то гомункулюсом, прибегавшим к помощи высоченного костра. Дурным голосом орал Ровуд, просвещая слушателей новыми похабствами. Небольшой оркестр играл попеременно веселые и грустные мелодии, там до сих пор были танцы. Похоже, короткая стычка менестрелей прошла почти незамеченной прочими гостями, и если бы не некая странная тревога, я бы, пожалуй, тоже решил, что она не стоит и выеденного гроша… или яйца?

Лем прихватил с собой кувшин с пивом и аккуратно разлил в три кружки. На мой настороженный взгляд он успокаивающе ответил:

– Все нормально, яда нет. Отравлено было только вино, и скоро, надеюсь, выяснят, кому это понадобилось.

– А кто проверял?

– Что?

– Что пиво не отравлено.

– Да вон, – поэт мотнул головой, – соседской собаке споили целую миску, даже не поперхнулась.

Я поискал глазами псину…

– Нет ее здесь, дрыхнет под крыльцом. Давай лучше вздымем бокалы.

– За что?

– А просто так. Повод выпить ищут только алкоголики, а нормальные люди могут и без причины.

– Логично, – согласился я. – Ну что ж, давайте тогда за нормальных людей.

Лем закатил глаза, но поддержал. Выпили. Жуля только слегка пригубила и недовольно посмотрела на нас, утирающих рты аки сытые медведи…

– Опять пьянка начинается… Ну вот, когда мужчины ни соберутся, обязательно должно закончиться непотребствами.

– Вы, Жюли, – благодушно заметил Лем, – возможно, еще не в курсе, что два конкретных мужа, имеющих честь в данный момент находиться рядом с вами, обладают редкой способностью почти не пьянеть при любых количествах поглощенного алкоголя. И это действительно так, могу вас в этом уверить и убедить.

– Нет уж, лучше не надо. Ни уверять, ни, тем более, убеждать.

– И тем не менее. Несмотря на то, что мы сейчас уговорим по несколько кружек этого превосходного пива, а после еще и присоединимся к компании, собирающейся злостно употреблять самогон, после всех перечисленных возлияний все же окажемся почти трезвыми. Или даже совсем.

– Мужчины… – угрюмо пробормотала Жуля и отхлебнула пиво.

А меня разобрал следующего рода интерес. Если уж, как Лем говорит, я вполне могу приказать своему организму не пьянеть, и это действительно так – испытано, – то почему бы не испробовать несколько иной вариант: приказать опьянеть чужому организму. Причем не просто чужому, а тоже защищенному такой своего рода стеной. То есть – организму Лема.

Что я и сделал. Пока Лем разглагольствовал перед Жулей, я мутно уставился на его кадык и послал мысленный сигнал – то есть это мне так показалось, что послал… На самом деле просто молча сообщил этому кадыку, что его хозяин должен сегодня так опьянеть, как никогда не пьянел – даже до посещения благодатного края.

И кадык молча со мной согласился…

Сперва я даже решил, что окончательно свихнулся, никогда еще со мной не разговаривали неодушевленные предметы. Потом пришло убеждение, что просто не подействовала защита от алкоголя, и это глюки… Однако к концу лемового пространного рассуждения на предмет дальнейших действий относительно празднества я понял, что моя затея в самом деле удалась.

Лем азартно доказывал Жуле, что он просто физически не может напиться в стельку, потому что побывал в далекой загадочной стране, называемой Похмельем, и там принял участие в религиозно-магическом ритуале, навсегда изменившем его организм в лучшую сторону… Глаза блестели, поэт говорил все громче, а по мере поглощения кружек пива и речь становилась невнятней. Я с великим интересом наблюдал за ним. Жуля тоже примолкла и озадаченно уставилась на Лема.

Когда же он вдруг резко оборвал свою речь и мутным взглядом обвел пространство, девушка несчастно посмотрела на меня.

– Лем пьян, – сказала Жуля. – Я никогда не видела его пьяным.

Я решил пропустить мимо ушей эту маленькую оговорку. Пусть и дальше пытаются держать меня в неведении относительно своего старого знакомства. Надо будет – просветят.

– Разумеется. Когда столько выпьешь, трудно не захмелеть.

– Я… Я не пьжан! – выговорил Лем, что-то усиленно обдумывая. – Ето… Это… Эт, как его… П-п-просто я немного уштал…

Внезапно в его глазах отобразилось удивление. Я понял, чему – это до Лема дошло, что он никак не может заставить себя протрезветь. И то дело.

– Иногда, – заметил я, – даже самый яростный трезвенник способен посрамить заядлого алкоголика.

– Ты думаешь? – с сомнением пробормотала Жуля.

– Да, Жюли. Это называется исключением из правила, которое только подтверждает правило.

– Какой ты умный!

– Нет, дело не в этом. – Ну, уж в скромности мне не откажешь. – То, что я сказал насчет исключения, является досужим вымыслом древних философов, подхваченным всяким быдлом в оправдание своих неудач.

– Но как же…

– А Лем просто напился. Нет, вправду, может же поэт хоть иногда напиться до зеленых чертиков? Не все же время трезвым ходить!

– Но ведь он очень стойкий…

– Значит, не судьба, – развел я руками. – Не его день.

Лем мутно глазел на нас, переводя взор с одного на другого, потом вдруг резко сел на лавку, уронил голову на руки и захрапел.

– Ага, а че енто вы тута делаете, ась? – загрохотало у меня над ухом. Пахнуло гарью, перегаром и озоном.

– Лема спаиваем, – ответил я. – Здравствуй, Серот.

– Ну и как, получается?

– Видишь ведь, – кивнул я на храпящего поэта.

– Ага… – Серот осекся.

Через несколько секунд молчания я забеспокоился, обернулся и увидел, что дракоша обалдело пялится на друга.

– Лем, – тихонько позвал он наконец. – Лееем.

– Дрыхнет же, не видишь, что ли? – грубовато сказал я. – Напился и спит.

Серот вытаращил на меня глаза.

– Как такое могло случиться?

– Не знаю… Но случилось вот.

– Ага…

Он потоптался на месте.

– Ага…

Подошел, слегка боднул Лема. Тот замычал, но не пошевелился. Серот озадаченно плюнул пламенем в сторону. Взвизгнула какая-то девица, Серот рассыпался в извинениях.

– Ага, – снова повторил он, повернувшись к нам. – Уникальный случай, знаете ли. За все пятьдесят лет я ни разу не видел Лема пьяным. Ни разу…

– Просто устал? – фальшиво предположил я.

– Может быть, – согласился дракоша. – А может, и нет. Может, что-то другое подействовало.

– Что бы это могло быть? – остро заинтересовался я, чувствуя, что захожу уже слишком далеко.

– Не знаю, – потрепетал кожистыми крылышками Серот. Похоже, этот жест у него был сродни нашему пожатию плечами. – На Лема мало что вообще способно подействовать.

Серот остро взглянул на меня, тут же его взгляд потускнел, помутнел, стал обычным полутрезвым… Но у меня мурашки по коже пробежали, – дракон далеко не так прост, как кажется. И есть вероятность, что он догадывается о причине опьянения Лема.

– Ага! – воскликнул Серот, узрев служанку, появившуюся из кухни с большим кувшином. – Прошу сюда, сударыня, отдайте мне сей драгоценный предмет, не то уроните его, не удержав хрупкими ручками!

Он почти силой вырвал из мозолистых крупных ладоней девицы сосуд, поддел клыками пробку, сорвал ее, выплюнул в угол через всю корчму, после чего раскрыл пасть и опрокинул в нее посуду. Была видна мощная струя напитка, льющаяся из кувшина прямо в глотку Сероту. Не переводя духа, он опустошил сосуд и сунул его в руки растерянно улыбающейся служанке.

– На, девушка, возьми. Принеси ишшо, мене мало будет.

Девица хихикнула и исчезла.

Серот плюхнулся на пол, поелозил немного, устраиваясь поудобнее, вытянул шею и положил подбородок на край стола. Зеленый нос дракоши оказался прямо посередине столешницы; вырывающиеся порой струйки дыма шевелили волосы Лема. Хвост вытянулся почти до центра корчмы, пьяные периодически на него наступали, но дракоше, похоже, было плевать… Серот выдал очередной трюк – одновременно посмотрел на нас с Жулей, раскосив глаза.

– Ой, – сказала Жюли.

– Чего у вас тут, как дурак, творится? – раздался рядом грубый голос.

Серот застонал, прикрыв глаза лапой.

– Приветствую, любезный Ровуд, – отозвался я, деликатно напоминая о вежливости.

– Да плявать я хотел на манеры, – Ровуд рывком вытащил из-под ближайшего соседа табурет, в результате чего сосед с грохотом упал на пол, да так и остался лежать, похрапывая и пуская пузыри. Не спрашивая нашего согласия, Ровуд придвинул табурет к столу и сел, схватил кувшин пива, принесенный служанкой, жадно приложился к нему. – Никакого проку от них, как дурак. Лучше скажите мне, с чего это Лемище дрыхнет, как последний алкаш.

– Напился, – неохотно отозвался Серот. – С горя.

– С горя? – изумился Ровуд и глотнул еще раз. Я с грустью следил, как исчезает драгоценная влага. Дракоша тоже был в тоске… – Экое пойло… Да, с такого и утопиться можно, как дурак. Но если ему это дерьмо не понравилось, какого хрена он тогда его жрал?

– Да не с этого, с другого горя, – объяснил я. – Женитьба у него сорвалась, вот он и расстроился.

– Женитьба, как дурак?! – взревел Ровуд. – Какая еще женитьба? А ну, рассказывай, почему я не знаю?

Я рассказал.

– Гыр, – глубокомысленно сказал поэт, в очередной раз вгрызаясь в нутро кувшина. – Ха-ха. Как дурак.

Мы с Жулей переглянулись. Неужели получилось? Ровуд не нашелся что сказать?

Но не тут-то было.

– Я всегда знал, что с ним что-то нечисто, – заявил поэт-похабник. – Не может человек, как дурак, годами пропадать в Артании, а потом десять лет туда ни ногой. Бессмысленно. Тем более такой бабник, как Лем. Ему ж трахнуться – что в сортир сходить.

Жуля покраснела и умоляюще посмотрела не меня: уйми, мол, сквернослова.

А Ровуд беспощадно продолжал:

– Долбаные североартанские традиции, мать их, тут же заставили бы придурка укоротить копыта. И не только копыта. И он, как дурак, то есть, совсем как не дурак, решил всех обломать. Потому и не лазил в те края, хотя за Артанией есть еще Куявия и Славия, а там очень любят заезжих менестрелей. И вот чтобы Лемище из-за какой-то прогнившей традиции перестал таскаться по тем землям… Да, нужна важная херня причинистая, как дурак…

Я уже хотел вправду попросить Ровуда попридержать язык, но не успел. Еще один знакомый голос опередил; ну почему все новости приходят ко мне из-за спины? Может, стоило сесть лицом к двери?

– Изволь быть поразборчивее в словах, любезный Ровуд, – тихо посоветовал Алкс. – Не хотелось бы заставлять тебя замолчать силою.

– А-а-а, наш пятиканареечный друг! – воскликнул Ровуд, вскакивая. – А где твой выносливый ослик? Офицьянт! Вина моему тридцатисовиному братцу! Тьфу, черт, вино же здесь все отравили… Тады пива! Или самогону, если есть такой, как дурак.

– Во-первых, у меня не ослик, а конь… – начал заводиться Алкс.

– Уймись, Ровуд, ты пьян, – сказал я.

– Нет, дружище, я не пьян, – возразил он чересчур громко, чтобы в это поверить. – Я не способен напиться, как дурак.

Алкс возвел очи горе, явно вспоминая характерный случай. Я же просто кивнул на Лема:

– Вот он тоже так считал.

Серот отнял лапу от глаз и тихонько пробормотал:

– Ну за что? За что-о-о…

– Не трусь, драконистый, – похлопал его по гребню Ровуд. – Скоро Бигстас прилетит, вместе будете небеса драить.

– Я не умею летать, – еле слышно отозвался Серот.

– Ха-ха-ха, – сказал Ровуд. – Как же, видел я, как ты не умеешь… Алкс, не стой как дурак, хватай табурет и хлопайся рядом. Будем пить за встречу, за дам и за не дам…

– Чтоб демоны разобрали этого пошляка, – проворчал Алкс, следуя доброму совету.

– Демоны меня боятся, – среагировал тот. – Встречал как-то парочку. Щас обходят за полсотню шагов, как дурак.

Лем внезапно поднял голову, обвел всех мутным взглядом и внятно произнес:

– Ыгза!

После чего уткнулся лбом в столешницу.

– Чего? – не понял Ровуд.

– М-да, – произнес Алкс. – Надо же… Так напиться…

Лем вновь поднял голову и, ни на кого не глядя, продекламировал:

– Hеизлечим я. Пpогpессиpую упоpно, но излечимости пpедел давно пpеодолел! Хоть есть пpостpанство для pазвитья, – Лем потряс назидательно пальцем и хитро ухмыльнулся неведомо кому, – но в ужасе себе тот мpачный день пpедвижу иногда, в котоpый вдpуг пойму – я к совеpшенству в маpазме и бpеде пpиблизился настолько, что стоит лишь шагнуть – и вот! она! тончайшая чеpта, пpеодолев какую, я стану психом завеpшенным. И да пpебудет с вами Тбп…

Заснул опять.

– М-да, – невпопад повторил Алкс. – Напиться…

– Вечной пьянки не бывает, – поучительно наставил на него палец Ровуд. – А Лем у нас думал, что бывает. И вот щас, как дурак, бодуну поклоны бьет. Он, оказывается, еще и скрытый тбпист…

– А вот у меня – ни в одном глазу, – похвастался я, делая глоток пива.

– Ага, еще бы, – отозвался Серот. – Кады не пьешь, глазки не кучкуются.

– Уметь надо…

– Фигня все енто! Давай лучче тяпнем.

– Да что тяпать-то! Ты все вылакал…

– Офицьянт! Пить, твою мать! – заорал Ровуд. Я поморщился. Может, лучше было бы промолчать?

Через некоторое время я обратил внимание, что уже довольно долго Серот не отнимает лапу от морды. Приблизив ухо, я уловил мерный сип могучих прокуренных легких. Дракон, судя по всему, спал. Давно и Лем не подавал признаков жизни, как заснул мордой к столу, так и находился в этом положении… Ровуд с Алксом что-то серьезно обсуждали, и даже Ровуд меньше грубил, чем обычно. Жуля привалилась к моему плечу и сладко посапывала.

– Эльфы – проклятый народ, – втолковывал Ровуд. – Сам посуди, уже четыреста лет у них не было нормального короля, столица находится в какой-то дыре, куда нормальные люди не суются. Теория незабвенного Эа о преходимости рас вполне оправдывается, как дурак. Через еще какую-то сотню лет они начнут писать кипятком, вспоминая дни славы, и брызгать слюной, доказывая, что не верблюды… А телега-то уже уехала! Как были когда-то в расцвете гномы, а сейчас поди сыщи хоть одного приличного. За несколько лет я видел только одного – и тот валялся под стеной кабака… Вон, кстати, и щас валяется, за дверью, можешь посмотреть.

– Ну хорошо, но кто их проклял, а? Чтобы навести порчу, много ума не надо. Но на целый народ, да еще сведущий в магии? – Алкс покачал головой. – Весьма маловероятно. Полагаю, они просто переживают некий период застоя, спада культуры.

– Четыреста лет, э?

– Ну и что? Живут-то они куда дольше.

– Это теоретически. Ну и было так раньше. А щас – поди найди эльфа в возрасте между восьмистами и тремястами зим. Только старше или моложе. Да и старших с каждым годом убавляется, скоро одни сопляки и останутся. Наподобие того умника, Фингонфиля Уриеля. Разругался, как дурак, с королем и ушел из Кму по миру бродить. А хрен ли разругался? Видите ли, обидным показалось, что слово человека выше его перед сюзереном…

– Лем был тем человеком, – вмешался я. – Эльф хотел задержать нас зачем-то, но Лем его убедил так не делать.

– Тем более! Гниль выпирает из эльфов, как из обжоры – дерьмо…

– Ровуд! – поморщился Алкс.

– Не ндравится – не слухай. Этот Уриель такой же, как все эльфы – самовлюбленный, надменный, причем совершенно необоснованно…

– Но Лем, помнится, сказал…

– В задницу Лема! Не все, что говорит этот напыщенный кретин – истина. Вон, дрыхнет без оглядки. Не забывай, он профессиональный лжец, как дурак.

– Ты тоже, – заметил я.

– И я тоже, как дурак, – легко согласился Ровуд. – Ну, хорошо. Так что там поведал Лем?

– Он сказал, что в глубине души Фингонфиль – хороший человек, – ответил я. Немного подумал и добавил: – Или, лучше, эльф…

– Тьфу! – сплюнул Ровуд. – Чушь все это, про глубины души. Брехня. Нет хороших людей и нет плохих. Все мы такие, какие есть в данный момент. Ты – алкоголик. Я – сквернослов. Лем – ханжа. Жюли – гулящая девка. Алкс – мудрец из уборной. Серот – болван, каких поискать… Это сейчас, не надо на меня так свирепо пялиться, вы, оба… Завтра все изменится, ты, Хорс, будешь странником, ты, Алкс, исследователем, Лем – поэтом, Жюли – смазливой благопристойной девчонкой, Серот – мрачным драконом, как дурак. Послезавтра снова все станут иными. Все мы живем только сейчас. Уже спустя минуту на смену приходит кто-то другой.

– Характер остается постоянным…

– Херня! Не характер это, а склонности. Склонность делать одно или другое. Характер – такая же выдумка ученых идиотов, как и тройственность человека, как и глубины души. Может быть глубина стакана, глубина задницы, в конце концов, но души… Ты видел ее вообще, эту душу-то? Вот и характер – тоже чья-то больная фантазия.

– Это абстракция, – попытался я переубедить Ровуда и защитить философов. – Попытка описать на словах то, что сложно измерить физически.

– Да-да, конечно. Да-да… И отсюда все беды. То, что не удается измерить физически… Каждый начинает давать свое описание абстракции. В результате рождается новое псевдонаучное течение какой-нибудь хреновой философии, наподобие тбпизма. Или еще этого, как его там… роялизма. Ты думаешь, байки про херанутую роялем шлюху – правда? Ни черта подобного, как дурак. Было там тоже… что-то про глубины души, чувства сердца, порывы совести… выродилось в дикие пляски, дурные обряды и безумные оргии. Как-то я участвовал в одной, – Ровуд недовольно поморщился. – С тех пор я, как дурак, категорический сторонник моногамии.

– И как же то, что ты пишешь, вяжется с этим убеждением? – подколол я. Но поэта не так легко смутить.

– А что я пишу? Я же говорю – человек живет сегодняшним моментом. Сейчас я – сторонник моногамии, как дурак. Когда буду писать – стану самым развратным из ныне живущих. Положение обяжет, как и наоборот.

– В смысле?

– Я создам положение, которое меня обяжет, – любезно пояснил Ровуд.

Жуля потерлась во сне щекой о мое плечо, устраиваясь поудобнее. Я почувствовал, что сейчас зевну. Зевнул… Да. Похоже, долгий день с драками, встречами, экзаменами, покушениями, отравлениями и беседами, которые отнимают сил не меньше прочих приключений, вконец меня утомил.

– Ну что ж, господа, пожалуй, доброй ночи, – сказал я. – Время позднее…

– Ха! Разве это позднее! – воскликнул Ровуд. Жуля шевельнулась и что-то недовольно пробормотала. – Молчу, молчу, – извинился он. – Доброй ночи, как дурак.

Алкс тоже высказался, и я, подняв Жулю на руки, направился в комнаты. Девушка обхватила меня руками и ткнулась лицом в шею, что оказалось весьма приятным…

Уложив Жулю на кровать и прикрыв одеялом, я осторожно пристроился рядом и попытался заснуть. Спать не хотелось совершенно. Тогда я стал любоваться девушкой. Во сне она еще прекрасней, ведь спадают оковы, сдерживающие эмоции днем, и все чувства проявляются в истинной форме… Луна – узилище лжи, сон – зеркало правды… Ночью желания, кажущиеся немыслимыми днем, принимают очертания возможных и – порой – сбываются.

Даже не заметил, как заснул и сам.