Текст книги "Мечи Эглотаура. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Эдуард Мухутдинов

– Господин Лем, – подал голос один из ценителей поэзии. – Вы можете что-нибудь поприличнее нам рассказать?

– А это разве неприлично? – поразился поэт. – Вы бы Ровуда послушали – мат-перемат. А сие вполне пристойно и добродетельно. Другое дело, использует нестандартные обороты языка… Впрочем, ладно, раз вы так просите. – Лем подумал немного. – Вот, не слишком подходяще по времени года, но вполне соответствует ситуации. Вулкан-то ведь… Ворчит.

 
– Давай неистовствуй, бушуй, гроза!
Сверкай, о молния! Греми, о гром!
О ураган, заставь закрыть глаза!
Разрушь до основанья старый дом!
 

Я ощутил некий странный порыв уничтожения, подвигающий меня на крушение чего-нибудь – только бы крушить. Я удержал этот первый порыв, и стало легче. Вокруг нервно заозирались в беспокойстве, двое или трое выбежали. А Лем продолжал:

 
– Давай, взрывайся в бешенстве, стихия,
Введи в священный трепет всех! Круши, ломай!
Пусть грохот твой услышат и глухие!
Пусть знают, как уходит месяц май!
 

Во всех нас скрыты деструктивные начала; разрушаем мы с той же легкостью, что и созидаем. Здесь все – поэты, соответственно описанному мне ранее Лемом состоянию души творца. Все мы – легко ввергаемся в Хаос, и столь же легко из него вылезаем. Одни легче, чем другие, но – все… И что там, интересно, говорил Оракул про то, что меня ждет?

 
– Ломай все планы, схемы, начинанья,
С лица земли стирай прожекты вновь.
Оставь на память нам о диком бушеваньи
Разрушенные бастионы слов.
 

Лем вошел в экстаз. Несколько свечей озаряли искаженное болью и восторгом лицо, пот блестел на лбу, хотя вечер выдался прохладным. Голос то поднимался до едва ли не истерических ноток, то опускался до низкого баса. Поэт словно не декламировал, а пел – и пел мастерски.

 
– Пройди священным очищающим огнем
От скверны, лжи, греха, порока.
И если надо где – рази огнем,
Дождавшись истеченья испытательного сррока.
 

Звучало эхо в углах, повторяя последние слова Лема; он словно превратился в дьявола, призывающего казни на головы ослушавшихся и восставших разумных. Глаза Лема блестели безумным огнем; сквозь чары восторга, заполнявшие меня при звуках голоса поэта, я почувствовал тревогу за его рассудок. И за свой…

 
– Открой в края земные путь ветрам,
Круши плотины, сокрушай преграды.
Создай простор океаническим волнам,
Сметай любые хитромудрые засады.
 

Я грезил наяву; представлялись руины, обожженные небесным огнем, затопленные восставшими морями и океанами…

 
– Освободи от хищных зданий Землю,
Отдай на растерзание морям.
Пусть море яростно столицу треплет,
Рыб стаи загуляют по домам.
 

Кто-то сдавленно вскрикнул. Лем не обратил внимания; да и никто не обратил – все были загипнотизированы им. Лем мог творить все, что хотел. Пошли он всех на смерть – повиновались бы с радостью.

 
– Верни природе первозданный вид,
И красоте – ее очарованье.
Пусть каждого планета удивит
Гармонией главнейшего призванья.
 

Пред глазами проносились образы разрухи, невероятно быстро обращающейся во прах – и зарастающей травой, деревьями, кустами… Вот уже и следа цивилизации не осталось.

 
– Грреми, о грром! О молния, рви ночь!
Земля, приди к началу исполнения божественного плана.
Произведи всех ангелов, обязанных помочь,
И сонмы очищающих туманов.
 

Планету затянуло беспросветной пеленой, сквозь которую не проникал ни свет, ни звук… ничто. Мертвый мир… Лем гремел в безмерном, бесконечном пространстве:

 
– Бушуй, гроза! Возмездия работай, слово!
Круши, сметай, ломай – и созидай.
Открой ворота в земли жизни новой.
Пусть люди глас услышат Зова.
Пусть поклоняются Природе снова!
Пусть помнят, как уходит месяц май!
 

И словно грянул гром…

Лем хмыкнул. Наваждение рассеялось. Жажда разрушения и уничтожения прошла. Все ошеломленно переглядывались, пытаясь сообразить, что же на них нашло. Кто-то, как я, например, нервно опрокинул в себя очередной стакан алкоголя, кто-то истерически хихикал. Иные просто встали и, пошатываясь, покинули зал.

– Ну что? – окинул нас взглядом поэт. – Понравилось?

– Больше так не шути, – слабым голосом ответил давешний критик. – Колдун проклятый…

– Не, я не колдун, вон, даже дракон подтвердит. Сие есмь великая сила искусства, – воздел палец к потолку Лем, ничуть не обидевшись на грубость. Я порадовался за критика, что он не испытал на себе силу гнева поэта. – Она способна повергнуть в уныние, и она же направит сонмища демонов супротив сонмищ их же. Вот так.

– Нет, – покачал головой критик, – нам такого лучше не надо. Почитайте что-нибудь легкое, Лем. Без особых ухищрений.

– Хорошо, – без тени досады согласился Лем. – Тогда сейчас будет сага о бессмертном Фингале.

– О ком? – переспросил я.

– О Фингале, – сказала Жуля. – Был такой герой. Не сравнить, конечно, ни с Хартом, ни с Антором, но в кагурских землях он довольно популярен.

– А-а…

Лем потребовал выпить. Поднесли. Пока поэт глотал свое пойло, Алкс снабдил нас самогоном. Промочили глотки… Приготовились слушать.

– Долго он будет? – спросил я.

– Поэты выступают часами, – ответил Алкс. – Лем – лучший. У нас на празднике Священного Дятла он развлекал без перерыву все племя в течение четырнадцати часов, и никому не было скучно. Серот в это время тайком хлебал рассол. Весь выхлебал…

– Ты уге жоворил, – заметил я.

Что-то язык заплетается. Пьянею, что ли?

– Да? Ну ладно.

Лем прокашлялся и хриплым, видимо, приличествующим повествованию, голосом начал декламировать легкую виршь.

 
– Я шатался по свету. Мне копальщик могил
Сообщил в сто двенадцатый раз,
Что бессмертный Фингал безвремянно почил,
Но почил не у вас, а у нас.
 
 
Пьяный вор в захудалом трактире сказал,
Поднимая за встречу сосуд,
Что бессмертный Фингал долго жить приказал
На пирушке на Севере… Тут.
 
 
Бывший аристократ, разорившийся в хлам,
Грохнул по столу и завопил,
Что Фингала прирезал бессмертного сам,
Подстерегши с ножом, отомстил.
 
 
Толстый жрец, жирной лысиной ярко блестя,
Между службами мне описал,
Как бессмертный Фингал, кандалами хрустя,
Под его алтарем подыхал.
В степи дикой кочевники двигают стан,
Забивают на отдых косяк.
Здесь бессмертный Фингал, – мне поведал шаман, —
Был затоптан в кровавый тюфяк…
 
 
Никому я не верил, весь свет обошел
В трудных поисках правды простой.
Очевидцев несчастья бессчетно нашел —
Каждый случай рассказывал свой.
 
 
Ночью, днем, утром, вечером, в дождь и мороз
Минув боль, глад, зной, холод и чаячий крик,
Мимо грустных печалий и гневных угроз
Я искомого края достиг.
 
 
На бескрайность в великом восторге гляжу,
Зрю туда, где никто не бывал.
И вот здесь, только где – никому не скажу, —
Похоронен бессмертный Фингал.
 

– Здорово, – восхищенно выдохнул Алкс. – У Лема все здорово. Что ни читает, все одно – за душу берет.

– Угу, – согласился я. – И пить заставляет. Ладно, пойду освежусь.

Слегка пошатываясь, я встал, пробрался между тесно поставленными стульями зрителей и вышел за дверь. Лем проводил меня взглядом, не прерывая выступления.

На темной улице только изредка факелы, скрытые фонарными стеклами, освещали небольшой участок вокруг себя. Холодный ветер пробирался под одежду и словно говорил: «Я тут…» Какой бишь у нас месяц? Аугугуй? Последний месяц лета. Погода и в самом деле должна ухудшаться…

Затянув потуже пояс, я запахнул одежду, чтобы изгнать из-под нее ветер, и всей грудью вдохнул свежий воздух. После напоенного алкогольными парами, дымом кальяна и нездоровым дыханием клиентов трактира он пьянил не хуже крепкого вина. Впрочем, вино мне сейчас как будто бы не опасно… Закружилась голова, я глупо ухмыльнулся и пошел куда-то вперед по темной улице. Так, просто, захотелось пройтись.

Ночной Кму мало походил на себя дневного. Проходя местами, в которых мы побывали раньше, я ощущал некий особый ореол таинственности, опасности и даже порока. Эльфами и не пахло – тут районы иных рас, в основном людей. Но встречались гномы, орки, даже кентавры. Чем дальше я шел, тем чаще попадались разного рода подозрительные личности, на первый взгляд вполне способные зарезать кого-то исподтишка. Несколько девиц пытались прицепиться ко мне, но их неопрятный вид был мне неприятен, и я состроил такую зверскую физиономию, что девицы с тихим визгом исчезли.

Не знаю, каковы ночью элитные улицы Куимияа, но туда я идти не рискнул, опасаясь новой встречи с переважничавшим генералом. Такой вполне способен затеять со мной грандиозную драчку, за которую отдуваться придется обоим. А ведь Лема сейчас рядом нет.

Громкий спор привлек внимание. Какой-то тип спорил со стражником, державшим за уздцы двух лошадей. Я с некоторым удивлением узнал вчерашнего грубияна, потерявшего тройку.

– А я говорю, это мои кони! – брызгал слюной мужик, напирая на солдата. Тот же воспринимал это вполне спокойно.

– В суде разберутся, милейший, приходите в суд. А до тех пор…

– Плевал я на твой паршивый суд! Видишь клеймо? Клеймо Сурта-кожевника? Так вот, я и есть Сурт-кожевник! Отдай мне моих коней!

– До тех пор тягловая сила будет находиться в распоряжении муниципальной гвардии, – невозмутимо продолжал солдат.

– Сам ты тягловая сила! Пусть гвардия на таких, как ты, таскает свое дерьмо, а я свое буду таскать на своих конях! Отдай, говорю, хуже будет…

– Простите, – решил вмешаться я, – лошади действительно принадлежат этому гражданину. Я лично видел, как вчера утром они порвали упряжь и убежали в город, оставив своего хозяина…

Мужик с яростью воззрился на меня.

– Не лезь не в свое дело! – рявкнул он. – Мои лошади, сам их верну! И запомни: ни-че-го от меня не требуй за свои слова, я тебя об этом не просил! А ты, – он снова повернулся к солдату, – отдай, говорю! Вон, даже человек подтверждает!..

Я некоторое время не мог сказать ни слова, потом плюнул и пошел дальше, стараясь поскорее покинуть места, где свободно разносились визгливый голос грубияна и спокойный голос стражника, никакие доводы не воспринимающего в доказательство.

Выпитое вино потихоньку действовало; или, может, это установка давала о себе знать, – я потихоньку хмелел. Идти по прямой становилось все затруднительнее, но ориентацию я не терял. Интересно, сумею ли вернуться в гостиницу или придется заночевать в канаве? Такой вопрос развеселил меня, и я тихонько захихикал.

– Гляди-ка, алкаш, – сказал кто-то справа. – Чой-то он тут делает?

– Гуляет, – ответили слева, – неужто не видно?

– Га, гуляет. А чой-то ему тут гулять?

– А чо бы и не погулять?

– Дык нельзя вить, без пропуска-то.

– А мы ему щас пропуск быстро сварганим.

– Пр-равильно, щас и сварганим. Эй, мужик, денежки есть?

Я огляделся. Из теней выступили три еще более темные тени, при пристальном рассмотрении превратившиеся в громил человеческого роду.

– Вот так всегда, – простонал я, – ну нет, чтобы гномы или, на худой конец, тролли. Нет ведь, всегда, всегда человеки. Вам шо, делать неча?

– Как это неча? А чой-то, по-твоему, мы тут делаем?

– Уф-ф… На неприятности нарываетесь.

Грабители расхохотались.

– Да ты, брат, шутник, – покровительственно хлопнул меня по плечу один. – А мы шутников не любим, берем с них больше, чем с прочих.

Другой громила с ходу врезал мне кулаком в живот. Я послушно согнулся и, сожалея о выпитом, обрызгал ему ботинки. Бандит не успел отскочить. Остальные двое заржали над оплошностью дружка. Он же, разъярившись, врезал мне еще сильнее и отскочил. Я снова застонал, надеясь, что правильно имитирую звуки боли, которые следует издавать в таких случаях.

Четыре сильные руки швырнули меня в тень, к стене. Двое удерживали, третий начал шарить по карманам, пока не нащупал кошель.

– Ого! – присвистнул он, взвесив его на ладони. – Ты эльфа ограбил? Что тут? Неужели золото?

Он развязал шнурок и высыпал часть содержимого на ладонь. И ахнул. Двое других посмотрели и тоже ахнули. В смутном свете звезд многоцветными бликами переливались драгоценные камни. Обомлел и я – никак бы не подумал, что ношу в кармане такое богатство. Откуда оно?

Грабитель осторожно ссыпал камни обратно в мешочек и крепко завязал шнурок. Потом кивнул дружкам:

– Кончайте его.

Один вытащил нож.

Я начал действовать.

Легкое движение плеч – двое столкнулись лбами, причем с такой силой, что отлетели друг от друга на прежнее расстояние. Один упал на землю и остался лежать без движения, из носа обильно пошла кровь. Другой застонал и медленно осел, схватившись за голову. Главарь оторопело уставился на это безобразие, и опомнился только тогда, когда я мягко взял его за руку.

– Это – мое, – сказал я, вынимая из его руки мешочек и засовывая обратно за пазуху. – Не лазь без спросу, куда не просят.

– Не, ты чой-то, – в ужасе забормотал главарь, – я же… я же это… не хотел… мы же только пошутить… – Рука медленно продвигалась к поясу.

Я дождался, когда болван выхватит нож, поймал и неторопливо сжал кисть. Послышался хруст костей. Грабитель сильно побледнел; от шока он не смог даже ничего сказать. Только клокочущий хрип вырвался из горла.

– Это уже совсем лишне, – ласково произнес я, подхватывая выпавший кинжал и аккуратно засовывая обратно – за пояс бандита. – Так ведь и порезаться можно. С ножичками играть нехорошо. Запомни.

Я отпустил несчастного. Он тут же упал на колени, прижал руку к груди и начал ее убаюкивать. Для него сейчас не осталось ничего важнее.

Первый бандит зашевелился, и я порадовался, что не убил его. Совесть не будет мучить. Второй блевал в сторонке, широко расставив ноги. Я полюбовался на сценку и пошел дальше. Вдруг стало дурно и муторно. Вернулся хмель, куда-то исчезавший на время потасовки. Я, пошатываясь, шел по улице, и вид у меня был явно устрашающий, ибо несколько зверомордых личностей, попавшихся навстречу, отшатнулись и поспешили освободить дорогу.

Ночной Кму нравился уже меньше. Хотя атмосфера, насыщенная эмоциями и жизнью, сохранялась, такие вот пошлые грабители, не способные даже успешно убить человека, портили все впечатление.

Странный тип привлек внимание. Он стоял у фонарного столба и вовсю колотил по нему кулаком. При этом громко кричал:

– Эй, жена, открой! Открой, жена, хуже будет!

Я, шатаясь, подошел, недоуменно взирая на столб. Какая жена?

– Эй, лубезный, – с трудом выговорил я. Меня везло… – Ты че, сбрендил? Где твой дом?

Мужик повернулся ко мне. У него оказалось очень характерное лицо, – нечто среднее между эльфийским и человеческим. Уши имели мочки, но заострялись кверху. Широкий нос был атрибутом человека, но миндалевидная форма глаз, тонкие губы и острый подбородок – признаками эльфа. Я заинтересовался было этими особенностями, однако мужик дохнул в лицо жутким перегаром, и я опьянел окончательно. Стало наплевать на все различия между эльфами и людьми.

– Не видишь, домой хочу попасть? Жена не пущает.

– Ась? Не пущает? Ща пустит. Айда вдвоем.

– Айда.

Мы вместе начали греметь по столбу кулаками и вопить разную чушь, я при этом здорово развлекался. Из окон соседних домов послышались ругательства и угрозы.

Где-то в верхней части столба открылась маленькая дверь, квадратик света осветил место, на котором мы стояли. В дверной проем высунулась заспанная голова миниатюрной эльфийки.

– Опять напился, – сварливо пропищала она. – Да еще мало того, в верзилу превратился. Как же я тебя, горе ты мое луковое, сейчас буду наверх затаскивать?

Мужик пьяно улыбнулся, с обожанием глядя на мелкое существо. Я застыл подобно соляному столпу. Даже до одурманенных алкоголем мозгов дошло, что такого не может быть.

– Ну-ка, давай, живо уменьшайся! Кому сказала!

Мужик послушно повернулся кругом, чуть не упал, что-то невнятно пробормотал – и быстро съежился в размерах… Он стремительно уменьшался, и от исходящей от него энергии воздух моментально нагрелся. Впрочем, прохладный ночной ветер тут же сдувал жар… Мужик достиг размеров лилипутки и остановился на этом. Сверху скатилась веревочная лестница, по которой, резво перебирая ручками и ножками, быстро спустилась карлица. Она схватила мужа, закинула себе на спину, где он тут же уснул, счастливо пуская слюни, и понеслась вверх по лестнице аки по ровной дороге. Не успел я глазом моргнуть, как она свалила мужа в кучу за порогом и повернулась закрыть дверь.

– А ты, – погрозила она мне кулачком, – не смей больше спаивать моего мужа, уродина горбатая!

– Но… – Дверь захлопнулась, свет погас, никаких признаков лилипутов не осталось. – … Во-первых, я его не спаивал, а во-вторых, я не горбатый…

Я чесал нос и размышлял, действительно ли это произошло или мне все пригрезилось. Потом решил забыть о происшествии. К собственному спокойствию. Спустя минуту я сообразил, что полностью трезв. Только что был на грани поросячьего визга – и вдруг протрезвел.

Система работала.

В трактир пришлось возвращаться недалеко – гостиница нашлась в двух кварталах. Оказывается, гулял я довольно долго, концерт уже окончился, зрители разошлись, прочие посетители тоже. Усталый хозяин протирал столы тряпкой, смоченной в каком-то едком растворе. Посередине зала в застоявшемся облачке дыма, – никогда я не смогу понять, как такое возможно, – храпел Серот, хозяин осторожно обходил его, стараясь не задеть.

– Выпить есть что-нибудь? – спросил я. – И поесть?

Хозяин кивнул, и через минуту я уже уплетал картофель с жареным мясом, запивая неплохим элем.

Наевшись и пощекотав Сероту подбородок, на что тот среагировал вялым движением хвоста, я поднялся наверх и привел себя в порядок. Надо бы заглянуть к Жуле, если еще не спит.

Я не торопясь шел по коридору к Жуле, и уже хотел постучаться, когда внезапно услышал из-за двери голоса и невольно прислушался.

– Если ты уверена, продолжай в том же духе. – Голос Лема был чрезвычайно серьезным. – Я, конечно тебе ничего запрещать не буду. Но что скажет отец, когда узнает, и что он сделает – вот вопрос великий.

– Он не вспоминал обо мне с десяти лет.

– Неправда, он очень много о тебе думает. Он тебя любит больше, чем любил мать. Но ведь сама знаешь, сколько дел нужно решать каждый день. Он всегда без тяжести на сердце завершал очередной день, потому что в конце его встречался с тобой. Знаешь, сколько ты ему приносишь счастья?

– Это правда?

– Истинная.

Жуля помолчала.

– Хорс нужен мне, я люблю его. Он тоже любит меня.

Ах, как приятно оказалось услышать эти слова! Я вдруг понял, что некоторое напряжение, причиной имевшее слабую неуверенность в чувствах девушки ко мне, отпустило.

– Если он твой избранник, Жюльфахран, то должен знать. Не скрывай сейчас, потом может оказаться поздно. Представь его потрясение…

– Он узнает! Я скажу. Только… позже. Позже. Господин Лем…

– Да?

– Как там отец?

– Ха! Как может чувствовать себя человек, у которого украли дочь? Конечно, сразу все силы бросил на ее поиски и спасение. Разумеется, тайно. Ну ладно, Серот на недельке слетал, известил о том, что непутевая дочь сбежала от похитителей и нашлась сама. Он ждет тебя, Жюльфахран. Он женоненавистник, но тебя обожает. Странный человек твой отец.

– Мы все здесь странные, – тихо произнесла Жуля.

– Да, – согласился Лем. – И то верно.

Он покряхтел немного. Мне почему-то пришло в голову, что Лем на самом деле очень стар, и молодой облик – всего лишь маска, скрывающая под собой существо древнее, мудрое и беспощадное…

– Знаешь, мы все чуть с ума не сошли, когда ты пропала. Лишь через день стало известно, что случилось. Твой отец послал во все стороны гонцов, вскоре выяснилось, что похитители двинулись в сторону Кахту. Наверняка они поехали бы дальше.

– Да, на Пустоши.

– Я так и думал. Значит, Кахтугейнис тут ни при чем. Тем более, что он с готовностью отправился на поиски. Потом Твоер мне сообщил, что какой-то бродяга вызволил из рук его бандитов красивую девицу и увез. Я едва успел попасть на дорогу, чтобы перехватить вас по пути. Но сопровождать все время не мог – ты же знаешь законы мира… В общем… Жюльфахран, не представляешь себе, как я рад, что с тобой ничего не случилось.

– Я тоже, Лемушка, я тоже.

Он зашумел, поднимаясь. Я опомнился и ускользнул из-за двери. Подслушивать нехорошо, но я же не специально! Уходя, услышал еще:

– Спасибо, Лем, ты всегда так добр ко мне.

– Не за что, Жулька. Я давно привязался к тебе, как к собственной дочери. Которой, впрочем, никогда не было.

– Папа уделял мне мало времени…

– Зато поручил воспитание мне. Поэтому постарайся больше не устраивать таких пьянств, как сегодня. Я тебе, конечно, наливал не самогон, но все равно это было чересчур много. Ладно еще, буянить не стала.

Жуля засмеялась.

– Мне алкоголь не опасен.

– Ну да, а я – балерина Королевского театра. Всю жизнь мечтал туда попасть, глядишь, может, умирающую вохепсу сыграть удастся… Жуля, даже величайшие колдуны не могут осилить действие зелья, а только побывавшие в Похмелье. Таких же совсем мало, и уж ты там явно не была. Так что поосторожнее с этими… напитками.

– Хорошо, Лем.

– И… – поэт немного помедлил, – все-таки будь поосмотрительнее с Хорсом. От этого зависят ваши судьбы. И не только ваши.

– Я уже сказала…

– Да-да, конечно. Ну ладно, пойду.

Я едва успел прикрыть за собой дверь, как мимо торопливо простучали каблуки Лема. Немного помедлив, я выглянул в коридор. Никого. Тем не менее, лучше немного переждать. Не стоит ставить Жулю в неловкое положение.

Что все-таки означал этот разговор? Кто такой он, кто она? Какое положение в обществе занимает Лем, что вызывает тихую панику у довольно высокопоставленных особ? И зачем скрывает это? Я размышлял и не мог найти ответа. Потом решил: со временем все образуется. Не следует силой вырывать секреты у других, если они не хотят. Когда придет время, Жуля раскроется передо мной вся. Лем расскажет правду. А если не придет – что ж, значит, не заслужил. Пока же… Что голову ломать? От меня, конечно, многое зависит. Можно и потребовать объяснений. Можно пойти вперед, не обращая ни на кого внимания, по идеологическим трупам соперников и друзей. Но… Овчинка выделки не стоит. Преданность близких стоит того, чтобы ею дорожить. И заслужить ее ох как непросто.

Я вышел в коридор и тихо закрыл комнату. Неслышно ступая по темным доскам пола, прошел к заветной двери и осторожно постучал.

– Кто там? – донесся голос Жули.

– Это я, Хорс.

– Хорс?

Дверь открылась, Жуля схватила меня за руку и быстро втащила в комнату. Я обнял девушку, она порывисто обвила руками шею и крепко прижалась ко мне.

– Я уж думала, ты не придешь, – прошептала Жуля, блаженно жмурясь и принимая нежные поцелуи. – Я так соскучилась…

– Я тоже, – сказал я и опустился на колени перед девушкой, обнял ее за талию и прижался щекой к упругому животу, ощущая сквозь тонкую ткань дыхание. Жуля погладила по слегка отросшим волосам и тоже встала на колени. Мы тихонько засмеялись, не удержали равновесия и упали на пол.

– О Хорсик, я так люблю тебя, – шепнула Жуля мне в шею.

Я заглянул в ее зеленые глаза.

– Почему взгляд у тебя то черный, то карий, то голубой… то зеленый?

– Правда? Ты заметил?

– Давно уже. Мне это нравится, но я не могу понять, что оно значит.

– Это значит… Это значит, что я – колдунья.

– Вот те раз. Кто?

– Ну… Чародейка.

– И давно? – поинтересовался я.

– С детства, – сообщила Жуля, пряча лицо у меня на груди.

– Это как?..

– Я слабая чародейка, – призналась девушка. – Все учителя давно плюнули на меня. Я даже огонь не могу зажигать, а ведь это самое первое умение мага. Все, на что хватает – слегка действовать на других, побуждая их к тем или иным поступкам. Конечно, если и получается, то очень редко.

– А… – я вдруг почувствовал подозрение, – на меня ты действовала?

Жуля помолчала.

– Да, – ответила она наконец как-то отчужденно и отодвинулась. Видимо, ее обидел мой вопрос. – Да. Тогда, в пещере, когда я тебя туда приволокла, ты едва дышал, трясся так, словно кто-то насыпал в еду трясучку, а жаром можно было согреть целый взвод. Я голая влезла к тебе в постель и пыталась лечить, призывая магию. Я почти ничего не умею, но пыталась – как могла. Да, я использовала на тебе волшебство. Если не нравится – можешь уйти. Выбирай.

– Милая моя, – ласково сказал я, обнял Жулю и смахнул с ее щеки непрошенные слезы. – Как же может это не нравиться? Ты спасла мою жизнь, и уже не один раз. Я долго не мог понять, почему обнимать тебя кажется таким знакомым и желанным делом… Теперь понимаю. Не обижайся. Улыбнись. Если обидел, прости дурака. А магия… Разве это плохо? Ты можешь то, на что не способны многие другие – это же прекрасно! Ну же! Где твоя веселость?

Жуля улыбнулась, прикоснулась губами к моей щеке, снова улыбнулась. Отчужденность прошла, словно ее и не было, и я возблагодарил всех богов мира, какие только там есть, что миг неловкости миновал…

Я лежал на спине, Жуля сверху, положив подбородок мне на грудь и обняв за шею. Руки обвивали ее талию, бережно прижимая девушку ко мне, словно я опасался, что она сейчас исчезнет.

– Я люблю тебя, – сказал я, глядя Жуле в глаза. Девушка блаженно улыбнулась. – Люблю смотреть, как ты улыбаешься. Люблю твое лицо, рот и щеки, твой подбородок, твои вечно меняющиеся глаза и маленькие уши. Я люблю, когда ты веселая, когда грустная, когда веселишься или сердишься. – Жуля скорчила гримаску, но не выдержала и снова расплылась в улыбке. – Я люблю твои ямочки в уголках губ, твои волосы и шею. И никому тебя не отдам.

Я притянул Жулю выше, так, чтобы мы оказались лицом к лицу, и поцеловал. Слова стали лишними. Просто ненужными.

Потом, много позже, мы заснули в полном блаженстве, ощущая себя в мире со всем и каждым, и прежде всего – друг с другом.

Чем не идиллия?

Век бы так…

Но с раннего утра начался переполох.