Текст книги "Тарзан (Сборник рассказов)"

Автор книги: Эдгар Райс Берроуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 159 (всего у книги 189 страниц)

XV. «УБЕЙ, ТАНТОР, УБЕЙ!»

Ранним утром следующего дня экспедиция цепочкой вышла из лагеря. Свирепые чернокожие воины были одеты в форму французских колониальных войск, а Зверев, Ромеро, Ивич и Мори шли в форме французских офицеров. В строю шагала и Зора Дрынова, которой Зверев, вопреки ее просьбам, не позволил остаться ухаживать за Тарзаном, сказав, что одну ее больше не оставит. Дорский и горстка негров остались охранять пленного и сторожить склад боеприпасов и снаряжения.

Когда колонна готовилась выйти из лагеря, Зверев дал последние указания Дорскому.

– Я доверяю это дело целиком вам, – сказал он. – Все должно выглядеть так, будто он пытался бежать или, на худой конец, пал жертвой несчастного случая.

– Не беспокойтесь, товарищ, – ответил Дорский. – Задолго до того, как вы вернетесь, этот чужак будет устранен.

Долгий и трудный путь предстоял заговорщикам. Он лежал через юго-восточную Абиссинию к итальянскому Сомали, пятьсот миль по бездорожью. В итальянской колонии Зверев намеревался провести всего лишь агитационный митинг с тем, чтобы еще больше подстегнуть враждебность итальянцев к французам и дать фашистскому диктатору долгожданный, по мнению Зверева, повод, чтобы осуществить свою безумную мечту захвата Италией Европы.

Возможно, Зверев был слегка сумасшедшим, но он являлся последователем сумасшедших людей, чья жажда власти оказывала разрушающее действие на их умы, и в результате они теряли способность отличать реальность от фантазии. К тому же Зверев так долго мечтал стать императором Африки, что сейчас видел перед собой только свою цель, позабыв про непреодолимые препятствия на пути. Он видел нового римского императора, правящего Европой, а себя – императором Африки, заключающего союз с новой европейской державой против всего остального мира. Он рисовал в своем воображении два роскошных золотых трона – на одном из них восседает император Питер Первый, на другом – императрица Зора.

И так он мечтал на протяжении всего длинного, трудного пути на восток.

x x x

Тарзан пришел в себя на утро следующего после ранения дня. Он чувствовал слабость и недомогание, голова страшно болела. Когда он попытался пошевелиться, обнаружил, что руки и ноги крепко связаны. Тарзан не знал, что с ним произошло, и поначалу не мог понять, где находится, но постепенно к нему вернулась память. Он увидел вокруг себя брезентовые стены палатки и догадался, что враги каким-то образом ухитрились схватить его. Он попытался освободить руки от веревок, однако безуспешно.

Он внимательно прислушался и понюхал воздух, но не уловил признаков оживленного лагеря, каким увидел его, когда привел девушку обратно. Однако он определил, что прошла, по крайней мере, одна ночь, так как видимые им через просвет в двери тени указывали, что солнце стоит высоко в зените, тогда как оно было низко на западе, когда он видел его в последний раз. Заслышав голоса, Тарзан понял, что был не один, хотя был уверен, что в лагере сравнительно мало людей.

Глубоко в джунглях он услышал рев слона, а в какой-то миг издалека донеслись слабые отголоски львиного рыка. Тарзан снова попытался разорвать державшие его путы, но они не поддавались. Тогда он повернул голову, чтобы быть лицом к просвету в палатке, и с губ его сорвался протяжный низкий крик, крик зверя в беде.

Дорский, который сидел, развалясь, на стуле перед своей палаткой, вскочил на ноги. Оживленно болтавшие перед своими хижинами негры мгновенно затихли и схватились за оружие.

– Что это? – спросил Дорский своего черного слугу. Негр, широко открыв глаза и дрожа, покачал головой.

– Не знаю, бвана, – сказал он. – Может, тот человек в палатке умер, потому что такой крик может выйти только из горла призрака.

– Вздор, – воскликнул Дорский. – Пошли поглядим на него.

Но негр попятился, и тогда белый пошел один.

Звук, который определенно раздался из палатки, оказал на Дорского необычное воздействие – у него зашевелились волосы на голове, в душе зародилось недоброе предчувствие. И теперь, подходя к палатке, он замедлил шаг и приготовил револьвер.

Когда он вошел, то увидел, что человек лежит там, где его оставили, но сейчас его глаза были раскрыты, и когда они встретились с глазами русского, то последний испытал ощущение, похожее на то, которое испытывают, когда глядят в глаза дикому зверю, пойманному в ловушку.

– Ну что, – спросил Дорский, – пришел в себя, да? Что ты хочешь?

Пленник не ответил, но глаза его не отрывались от лица Дорского. Настолько пристальным был этот немигающий взгляд, что Дорскому стало не по себе.

– Тебе лучше говорить, не то хуже будет, – буркнул Дорский, но тут же подумал, что, возможно, человек его не понимает. Тогда он повернулся к выходу и позвал негров, которые столпились возле палатки пленника наполовину из любопытства, наполовину из страха.

– Один из вас пусть подойдет сюда, – приказал Дорский.

Сначала казалось, что никто не склонен повиноваться, но вскоре приблизился рослый воин.

– Проверь, понимает ли этот парень твой язык. Войди и скажи ему, что у меня есть к нему предложение, и что в его же интересах выслушать.

– Если это действительно Тарзан из племени обезьян, – промолвил чернокожий, – то он меня поймет.

И он осторожно вошел в палатку.

Негр повторил слова Дорского на своем диалекте, но человек-обезьяна не подал вида, что понимает.

Дорский потерял терпение.

– Ты, проклятая обезьяна, – закричал он. – Нечего делать из меня идиота. Я прекрасно знаю, что ты понимаешь тарабарщину этого парня, а также знаю, что ты англичанин и понимаешь по-английски. Даю тебе на размышление пять минут, а потом вернусь. Если к тому времени ты не заговоришь, то пеняй на себя.

Затем он повернулся на каблуках и вышел из палатки.

x x x

Маленький Нкима проделал долгий путь. Вокруг его шеи был завязан прочный ремешок, на котором крепился маленький кожаный мешочек с запиской. В конце концов он доставил ее Мувиро, вождю племени вазири, и, когда вазири отправились в свой долгий поход, Нкима гордо восседал на плече Мувиро. Через некоторое время, повинуясь некоему капризу своего взбалмошного разума либо же какому-то неодолимому порыву, он оставил чернокожих воинов и, оказавшись лицом к лицу со всеми опасностями, которых так сильно боялся, отправился в одиночку по своим делам.

Пробираясь через джунгли по гигантским деревьям, Нкима то и дело попадал в переделки и едва успевал уносить ноги. Если бы он мог противостоять искушению, то обеспечил бы себе сравнительную безопасность, но этого сделать он не мог, а потому постоянно попадал в переплет, откалывал шутки со встречными незнакомцами, которые, если и обладали чувством юмора, наверняка не могли оценить юмор малыша Нкимы. Нкима не мог забыть, что он друг и поверенный Тарзана, Повелителя джунглей, хотя, как видно, часто забывал, что Тарзана нет рядом и защитить его некому, когда он осыпал бранью и оскорблениями других, менее привилегированных обезьян.

То, что он вообще уцелел, говорит скорее о его быстроте, нежели об уме или храбрости. Убегал он с места схватки в ужасе, пронзительно вереща от душевных переживаний. Ему бы поумнеть, но нет, – едва ускользнув от одного преследователя, вознамерившегося растерзать его, он, как ни в чем не бывало, принимался задирать очередного встречного, будто нарочно выбирая тех, кто был крупнее и сильнее его.

Иногда он убегал в одном направлении, иногда в другом, что занимало намного больше времени, чем было нужно для его путешествия. Иначе он добрался бы до своего хозяина вовремя и смог бы быть ему полезным в тот момент, когда Тарзан нуждался в помощи друга больше, чем, возможно, когда-либо раньше в жизни.

Сейчас, когда Нкима в лесных дебрях удирал от старого самца бабуина, которого он метко ударил палкой, Майкл Дорский подходил к палатке, где, связанный и беспомощный, лежал хозяин Нкимы. Пять минут прошли, и Дорский пришел за ответом. Он пришел один, и, когда вошел в палатку, то имел уже хорошо продуманный и простой план действий.

Выражение на лице пленника изменилось, – казалось, он внимательно прислушивается. Дорский также прислушался, но ничего не услышал, ибо, по сравнению со слухом Тарзана из племени обезьян, Майкл Дорский был глухим. То, что услышал Тарзан, наполнило его чувством тихого удовлетворения.

– В общем так, – сказал Дорский. – Я пришел дать тебе последний шанс. Товарищ Зверев водил в Опар две экспедиции в поисках золота, которое, как нам известно, там хранится. Обе экспедиции провалились. Нам также известно, что ты знаешь местонахождение сокровищниц Опара и можешь провести нас к ним. Обещай сделать это, когда вернется товарищ Зверев, и тебя не только не тронут, но и освободят, как только товарищ Зверев почувствует, что на свободе ты уже безопасен. Если же откажешься, то умрешь.

Он вынул из ножен на поясе длинный тонкий стилет.

– Если ты откажешься отвечать, я пойму это как отказ принять мое предложение.

Поскольку человек-обезьяна продолжал хранить каменное молчание, русский приблизил к его глазам тонкое лезвие.

– Подумай хорошенько, обезьяна, – сказал он, – и помни, что когда я суну это тебе между ребер, не будет и звука. Он пронзит твое сердце и останется там, пока не перестанет течь кровь. Затем я выну его и замаскирую рану. В тот же день тебя найдут мертвым, и я скажу неграм, что ты умер от шальной пули. Таким образом твои друзья никогда не узнают правды. Ты не будешь отомщен и умрешь бессмысленно.

Дорский подождал ответа. Его злые глаза угрожающе отражались в холодных серых глазах человека-обезьяны.

Стилет сейчас был очень близок к лицу Тарзана, который неожиданно вскинулся, словно дикий зверь, и сомкнул свои челюсти, словно стальной капкан, на запястье Дорского. С криком боли тот отшатнулся. Оружие выпало из его ослабевших пальцев. В тот же миг Тарзан обхватил своими ногами ступни своего потенциального убийцы и, когда Дорский упал на спину, то увлек за собой Тарзана, который оказался на нем сверху.

Человек-обезьяна по хрусту костей запястья Дорского определил, что от его укуса правая рука противника отключена, поэтому он опустил ее. Затем, к ужасу русского, челюсти человека-обезьяны отыскали его яремную вену, а из горла вырвалось рычание дикого зверя.

Призывая своих людей на помощь, Дорский попытался левой рукой достать револьвер с правого бедра, но вскоре понял, что пока не скинет с себя Тарзана, это ему не удастся.

Он уже слышал, как бегут к палатке люди, перекрикиваясь между собой, а затем услышал крики удивления и ужаса. В следующий момент палатка над ним исчезла, и Дорский увидел громадного слона-самца, выросшего над ним и его диким противником.

Тарзан мгновенно прервал попытку сомкнуть зубы на горле Дорского и сразу откатился от тела русского. Как только он это сделал, рука Дорского нашла револьвер.

– Убей, Тантор! – закричал человек-обезьяна. – Убей!

Гибкий хобот толстокожего животного обвился вокруг тела русского. Маленькие глазки слона вспыхнули красным огнем от ненависти, и он, пронзительно трубя, поднял Дорского высоко над головой и, развернувшись, швырнул на землю. Потрясенные негры, бросая через плечо испуганные взгляды, помчались в джунгли. Затем Тантор набросился на свою жертву. Своими огромными бивнями он пригвоздил Дорского к земле, а затем в бешеной ярости и оглушительно трубя, принялся топтать его до тех пор, пока от Майкла Дорского не осталось ничего, кроме кровавого месива.

С того момента, как Тантор схватил русского, Тарзан безуспешно пытался усмирить гнев огромного животного, но Тантор оставался глух к приказам, пока не отомстил этому существу, которое осмелилось напасть на его друга. Но когда ярость улеглась, он тихо подошел к Тарзану и по одному его слову поднял бронзовое тело человека-обезьяны своим мощным хоботом и понес в лес.

Глубоко в джунгли на укромную поляну отнес Тантор своего беспомощного друга и там осторожно положил на мягкую траву под тень дерева. Огромный самец мало что мог сделать еще, кроме как стоять на страже. В результате сильного возбуждения, вызванного убийством Дорского и беспокойством за судьбу Тарзана, Тантор нервничал и был раздражен. Он стоял с поднятыми ушами, стараясь уловить малейший угрожающий звук, покачивая своим чувствительным хоботом из стороны в сторону и принюхиваясь к запаху опасности.

Боль от раны беспокоила Тарзана гораздо меньше, чем мучительная жажда. Маленьким обезьянкам, наблюдавшим за ним с деревьев, он крикнул:

– Идите, ману, и развяжите мне руки.

– Мы боимся, – ответила старая обезьяна.

– Я – Тарзан из племени обезьян, – вразумлял их человек. – Тарзан всегда был вашим другом. Он не причинит вам вреда.

– Мы боимся, – повторила старая обезьяна. – Тарзан бросил нас. Уже много лун джунгли не видели Тарзана, но пришли другие Тармангани и чужие Гомангани с громовыми палками. Они охотились за маленьким ману и убили его. Если бы Тарзан был нашим другом, то он прогнал бы этих людей.

– Если бы я был здесь, то чужие люди не тронули бы вас, – сказал Тарзан. – Тарзан защитил бы вас. Сейчас я вернулся, но не могу уничтожить пришельцев или прогнать их, пока с моих рук не сняты путы.

– Кто связал руки? – спросила обезьяна.

– Чужие Тармангани, – ответил Тарзан.

– Значит, они сильнее Тарзана, – сказала ману, – так что какой нам смысл тебя освобождать? Если чужие Тармангани обнаружат, что это сделали мы, они рассердятся, придут сюда и поубивают нас. Пусть Тарзан, который много дождей был повелителем джунглей, освободится сам.

Видя, что взывать к ману бесполезно, Тарзан с очень слабой надеждой в душе испустил протяжный жалобный своеобычный крик о помощи, к которому прибегают большие обезьяны. Медленно нарастая, поднялся он до пронзительного визга, распространяясь далеко вокруг по безмолвным джунглям.

Звери, большие и малые, где бы они ни находились, остановились, когда необычная нота достигла их чувствительных барабанных перепонок. Никто из них не испугался, потому что крик поведал, что большой самец в опасности, а посему, естественно, безвреден. Шакалы же истолковали этот звук как скорую возможность полакомиться мясом и пустились рысью по джунглям в том направлении, откуда донесся крик. Гиена Данго тоже услышала и пошла крадучись на мягких лапах в надежде обнаружить беззащитное животное, которое окажется легкой добычей. Далеко в джунглях маленькая обезьянка тоже услышала слабые отголоски призыва и узнала голос зовущего. Сорвавшись с места, она стремительно помчалась по джунглям, летя по прямой целеустремленно и самозабвенно, что редко с ней случалось.

Тарзан послал Тантора к реке принести в хоботе воды. Вдалеке он уловил запах шакалов и смердящую вонь Данго, но надеялся, что Тантор вернется раньше, чем они подкрадутся к нему. Страха он не испытывал, только инстинктивное желание самосохранения. Шакалов он презирал и знал, что, хоть он и связан по рукам и ногам, но все же сумеет держать трусливых тварей на расстоянии, другое дело Данго – как только это омерзительное существо увидит его беспомощность, оно пустит в ход свои мощные челюсти и быстро расправится с ним. Тарзан знал беспощадность и жестокость этого зверя, знал, что во всех джунглях нет никого, более свирепого, чем Данго.

Первыми появились шакалы, – остановились на краю маленькой поляны, наблюдая за ним. Затем, медленно кружа, подкрались поближе, но когда Тарзан рывком сел, с визгом разбежались. Трижды подкрадывались к нему шакалы, превозмогая страх, но вот на поляне появилась страшная крадущаяся тень, и шакалы отбежали на безопасное расстояние. Пришла гиена Данго.

Зверь остановился, разглядывая сидящего Тарзана с любопытством и страхом, потом зарычал. Человек зарычал в ответ. И тут над ними раздалось громкое верещание. Подняв голову, Тарзан увидел малыша Нкиму, приплясывающего на ветке над ним.

– Спускайся вниз, Нкима, – крикнул Тарзан, – и развяжи мне руки!

– Данго! Данго! – завопил Нкима. – Маленький Нкима боится Данго.

– Если подойдешь сейчас, – сказал Тарзан, – то это не опасно, но если будешь ждать слишком долго, Данго убьет Тарзана, и тогда кто же будет защищать малыша Нкиму?

– Нкима идет, – крикнула маленькая обезьянка и спрыгнула на плечо Тарзана.

Гиена обнажила клыки и жутко захохотала.

– Развязывай быстрее, Нкима, – поторопил его Тарзан, и маленькая обезьянка, дрожавшая от страха, принялась развязывать кожаные ремни на запястьях Тарзана.

Данго, опустив безобразную морду, сделала неожиданный прыжок, и из могучих легких человека-обезьяны вырвался громоподобный рев, который мог бы сделать честь самому Нуме. Взвизгнув от испуга, трусливая Данго повернулась и метнулась в дальний конец поляны, где остановилась, ощетинившись и ворча.

– Торопись, Нкима, – сказал Тарзан. – Данго придет снова. Может быть, один раз, может, два, а может, много раз, пока не поймет, что я беспомощен, и тогда уже она не остановится и не повернет назад.

– Пальцы маленького Нкимы устали, – оправдывался ману. – Они слабы и дрожат. Они не развяжут узел.

– У Нкимы острые зубы, – напомнил Тарзан. – К чему понапрасну тратить время, развязывая уставшими пальцами узлы, которые они все равно не смогут развязать? Пусть твои острые зубы сделают эту работу.

Нкима моментально принялся грызть ремень. Вынужденный молчать, поскольку рот его был занят, Нкима работал усердно и без остановки.

Тем временем Данго дважды бросалась вперед, каждый раз подходя немного ближе, но всякий раз поворачивала назад, побаиваясь грозного рычания человека-обезьяны, успевшего произвести переполох в джунглях.

В вышине, на верхушках деревьев верещали, бранились и кричали обезьяны, вдали громко прокатился рык Нумы, а с реки донесся оглушительный клич Тантора.

Малыш Нкима лихорадочно грыз путы, когда снова напала Данго, видимо, убедившаяся в беззащитности великого Тармангани, и теперь рыча, бросилась на человека.

Тарзан в тот же миг напряг могучие мускулы своих рук, отчего малыш Нкима отлетел в сторону, и попытался разорвать путы, чтобы защититься от жестокой смерти, которой грозили ему эти слюнявые челюсти. Ремни, наполовину перегрызенные острыми зубами Нкимы, поддались неимоверному усилию.

Когда Данго прыгнула, метя в бронзовое горло, Тарзан выбросил вперед руку и схватил зверя за горло, но толчок тяжелого тела отбросил его на землю. Данго извивалась, сопротивлялась и царапала когтями в тщетной попытке вырваться из смертельной хватки человека-обезьяны, но стальные пальцы беспощадно сомкнулись на ее горле, пока огромная тварь не стала задыхаться и не свалилась беспомощно на тело своей предполагаемой жертвы.

Тарзан не ослаблял хватку до тех пор, пока не удостоверился в смерти Данго, и когда сомнений не осталось, отшвырнул от себя тушу и, сев, поспешно принялся за ремни на ногах.

На время этой короткой схватки Нкима укрылся на самых верхних ветках высоченного дерева, где скакал, неистово крича и подбадривая хозяина. Лишь окончательно убедившись в победе Тарзана, Нкима спустился вниз. С опаской, на тот случай, если ошибся, приблизился к телу Данго, внимательно пригляделся и, укрепившись в правоте своих выводов, запрыгнул на него и принялся злобно колошматить бездыханный труп. Затем Нкима, стоя на гиене, пронзительно прокричал свой вызов всему миру с самодовольством и бравадой, как будто это он одолел опасного врага.

Тантор, услышав крик о помощи своего друга, заторопился назад, так и не набрав воды. Он несся на зов человека-обезьяны напрямик, не разбирая дороги, валя на своем пути деревья, пока не примчался на маленькую поляну, разъяренный звуками битвы – исполинская машина, клокочущая от ярости и жажды мести.

Зрение у Тантора не ахти какое, и, казалось, он неминуемо растопчет человека-обезьяну, который лежал на его пути, но, когда Тарзан заговорил с ним, большое животное остановилось как вкопанное рядом с ним и стало кружить на месте, выставив уши торчком, подняв хобот и грозно трубя, – Тантор искал того, кто угрожал его другу.

– Спокойно, Тантор. Это была Данго. Она уже мертва, – произнес человек-обезьяна.

Как только глаза слона обнаружили тушу гиены, он набросился на нее и стал топтать, как ранее затоптал Дорского, до кровавого месива. А Нкима, пронзительно вереща, припустил к дереву.

Освободив лодыжки от пут, Тарзан встал на ноги и подозвал слона. Тантор тихо подошел к нему и встал рядом, касаясь хоботом тела человека-обезьяны. Благодаря целительному спокойствию своего друга, ярость слона улеглась, и его нервы успокоились.

Тотчас же пришел Нкима, ловко спрыгнув с качающейся ветки на спину Тантора, а оттуда на плечо Тарзана. Обвив маленькими лапками шею человека-обезьяны, он прижался щечкой к бронзовой щеке великого Тармангани, своего хозяина и кумира.

Так они стояли, три друга, в молчаливом единении, которое доступно лишь животным, пока не удлинились тени, и солнце не село за лесом.