Текст книги "На цепи (СИ)"

Автор книги: Эд Качалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

– Да вот смотрю, целы ли вы! Не думал, что увижу вас живым. В последний раз видел вас как раз тогда, когда пузырь лопнул. Вы тогда от орков отбивались. Но у нас с Янисом не получилось к вам пробиться, хотя видит бог мы пытались.

Потом мы в наступление пошли и отбросили супостата. Сейчас поди уже верст на тридцать отбросили. И все благодаря тебе! Если бы ты не придумал как пузырь разрушить и не сделал бы этого, мы бы уже давно к вратам рая подлетали! – Шереметьев снова стиснул меня в объятиях.

– Ну прям и вратам рая! Кто нас туда грешных пустит, – рассмеялся я.

– Не скажи! – посерьезнел Сергей. – Защитникам Отечества всегда дорога в рай уготована. А мы бы еще и мучениками стали!

– С чего вдруг?

– Так орки бы нас сожрали, как мужественных воинов!

– Опять, ты за свое, Сергей! Я, конечно, на все сто утверждать не могу, но, по-моему, это все выдумки! Как их? Авалонцев!

– Не знаю, может быть! Знаю, что тебе орки понравились. Мало того, что их оружием пользуешься, да еще сдружился с этим, как его, Олегом Сильвестровичем.

– Ну он многое сделал для обороны Риги. Это благодаря ему мне удалось найти артефакты и разрушить пузырь. А он куда-то пропал – я в задумчивости почесал затылок.

– Видели мы его с инженер-адъютантом. Бежал вслед отступавшим оркам. Сказал, что должен подальше отнести найденные артефакты от города. Далеко от своих владельцев они не стабильны и могут разрушить город!

– А что это не так?

– Да вроде все так. Арсений Павлович подтвердил. Но все равно, Андрей: не верю я оркам! – Сергей встрепенулся, будто отбрасывая в сторону дурные мысли и улыбнулся. – Ладно это все ерунда. Я вот о твоих подвигах рассказал командиру рижской крепости. Он всенепременнейше захотел тебя видеть. Так, что он вечером прошу явиться к нему на прием.

– А куда ехать, я даже не знаю?

– А это и не важно, – я заеду за тобой после девяти вечера. Езжай, приведи себя в порядок, – Шереметьев вскочил в седло и умчался опять к начальству.

Мы же с Янисом пошли домой.

Дома нас встретила Илзе новостью, что Федор Иванович пришел в себя и хочет меня видеть.

– А это вы, барин, – увидев меня Федор Иванович попытался подняться, но сморщился и бессильно отвалился назад на подушки.

– Видите, Андрей Борисович, кончаюсь я. Не сегодня, завтра преставлюсь, – прохрипел Федор Иванович.

– Полноте, дядька Федор, поправишься ты! – откуда во мне выскочило это «дядька Федор», я не знал, но чувствовал, что назвал его правильно, – Дайка я тебя осмотрю.

Мысленно я обругал себя, почему не сделал этого раньше. Однако осмотрев наложенные Илзе повязки, сделал вывод, что для фиксации сломанных ребер они наложены очень грамотно. Другое дело, что даже мои познания в тактической медицине не нужны, чтобы понять, осколки ребер скорей всего проткнули легкие. И с такими повреждениями, Федор Иванович действительно не жилец.

Чтобы как-то облегчить участь раненого, я взял смоченную уксусом тряпицу и вытер пот со лба дядьки. Неожиданно от кончиков пальцев через тряпку ко лбу больного пробежали зеленые искры.

Ладони мои нагрелись, в груди тоже появилось, что-то похожее на изжогу. Инстинктивно я провел руками над грудью больного и увидел, как от ладоней отделяются зеленые искры и будто потоком вливаются в грудь Федора Ивановича.

Федор открыл глаза и сказал:

– Полегчало, будто плиту с груди сняли. Спасибо, тебе Андрей! Второй раз меня исцеляешь. Похоже и вправду дворянином становишься. Жаль только не выполнил я волю твоего батюшки. Не спрятал тебя, лихолетье на Руси переждать?

– Какое лихолетье, дядька Федор?

– Какое, какое! Известно какое! В России только две беды: внешние супостаты, да внутренние враги. Вот, судя по всему, те, которые внутренние и нагнали тебя, Андрей! Прав, твой батюшка, хотя и умер, когда тебе и года не было!

– В чем прав, Федор!

– Так, я ж вам рассказывал Андрей Борисович! Когда мы свой путь за границу начинали!

На меня вдруг опять накатила слабость. Окинув взглядом комнату, я увидел в углу стул. Собравшись с силами, я подтащил стул к постели Федора, опустился на него и мягко, но безапелляционно сказал:

– За последние несколько часов, я неоднократно получал по голове и многое поэтому не помню. Так что давай Федор Иванович рассказывай все сначала.

– Да особенно, рассказывать нечего! Ваш батюшка незадолго до смерти, позвал меня и взял с меня слово. Я обещал ему, что приобрету на свое имя ваше поместье в Ярославской губернии. Это поместье я потом продал другу. Он отписал дарственную на это поместье на вас. Которая вступит в силу в год вашего совершеннолетия. Дарственная хранится у стряпчего уездного дворянского собрания. Стряпчий этот, мой брат. Обратитесь к нему.

По поручению твоего батюшки, я спрятал там ларец с некими бумагами и реликвиями. Что в них, я не знаю.

Еще я ему обещал, что, если кто придет по твою душу в частном порядке или по государевой нужде, я тебя спрячу на несколько лет за границей. На это он оставил приличные деньги и несколько векселей и рекомендательных писем. Они там, в конторке за задней стенкой спрятаны. Еще там лежит купчая на маленькое поместье в нижегородской губернии. На твое имя.

Оно куплено для отвода глаз. Я думаю, что те, кто ищут тебя барин, знают, что после того, как было продано ваше поместье в Ярославской губернии, покупалось другое. Это поместье наверняка искать будут. Вот пусть его и найдут.

– Все это понятно, Федор! Но за что меня преследуют!

– Не знаю. Ваш батюшка этого мне не говорил. Сказал, что все в бумагах. Если умный мол, то правильно прочтет. А чтобы прочитать детство вспомнить надо. Так и сказал, пусть детские игры свои вспомнит. И прочитает.

– Понятно, что ничего не понятно, – только и смог пробормотать я и отключился. Очнулся я от того, что кто-то пытался меня поднять со стула. Это был Янис. Он под руководством Илзе довел меня до кровати. Там Илзе опять наложила свежую повязку на руку, обмыла мне ноги, раздела и вроде даже обтерла всего. Но этого я уже точно не помнил. Вырубился. Проснулся я от того, что рядом кто-то возился. С трудом разлепив глаза, я увидел, как ко мне под одеяло нырнуло гибкое девичье тело.

– Илзе? – спросил я.

– Да, тише, Андрей Борисович! Не прогоняйте меня! Я полюбила вас с первого взгляда. Я понимаю, что я вам не ровня, но оставьте мне хотя бы память о том, что мой любимый, был первым у меня.

– Любимый? И давно ты меня полюбила?

– Уже с месяц, как только вы приехали, – прошептала Илзе покрывая меня поцелуями. От ее страсти я окончательно проснулся и стал медленно и бережно отвечать ей, все больше и больше распаляясь. Сквозь нахлынувшее желание, где-то на заднем плане проскользнула мысль: а правильно ли поступаю. Ведь Илзе, для нынешнего времени наверняка поступает на грани фола. Что с ней потом будет? Но взглянув ей в глаза, понял, что, оттолкнув ее, я причиню ей непереносимую боль. Все остальное неважно. В любом случае я помогу ей. Она уже столько сделала для меня. Перестав сомневаться, я перехватил инициативу и сделал все чтобы мы запомнили эти часы надолго. Илзе тоже постаралась.

В наслаждении друг другом и щебетании Илзе незаметно промелькнули несколько часов. Наконец, приятно изможденный, глядя в сияющие от счастья глаза Илзе, я заснул.

Проснулся я от сильного стука в дверь. Не просто стучали – ломились в дверь. Из-за стены раздался надсадный кашель Федор Ивановича, шарканье ног и его голос:

– Яшка, где ты черт! Опять умчался куда-то! Андрей Борисович, я открою.

Рядом зашевелилась Илзе.

– Спи красавица. Наверное, Шереметьев приехал, к командиру крепости в гости звать, – успокаивающе прошептал я.

Хотя сам в это слабо верил. Друзья так обычно не ломятся. Если, конечно, трезвые. Но Шереметьев, то на службе, так что наверняка трезв. Значит это не он. Поэтому я быстро встал и оделся. Проспал я от силы час, но чувствовал себя полным сил. Все-таки время, проведенное с молодой красивой девушкой – лучший отдых для души и тела.

Вставая я обратил внимание на раненую руку. Опухоль совсем спала, кожа приобрела розовый, как у младенца, цвет. Ничего не болело и только короткий багровый шрам жутко чесался.

Пока я одевался, из-за двери раздался дробный стук нескольких пар ног быстро поднимающихся по лестнице. Потом я услышал невнятный, но явно нервный разговор о чем-то спорящих людей и дверь в нашу комнату кто-то резко стал дергать. Хорошо, что она была заперта на ключ. Молодец Илзе! От любви ничего не должно отвлекать. Рижанки они такие предусмотрительные и практичные.

Я схватил свой тесак, пистолет, прислонился к двери и крикнул:

– Федор Иванович, что там такое? Кто ломится к нам? Разбойники?

За дверью послышалась какая-то возня и шушуканье, и громкий и злой голос Федора Ивановича ответил:

– Барин, тут к вам по государственному делу пожаловали! Но вломились, они барин, как тати – с презрением и издевкой добавил дядька Федор.

Тут же раздался звук зуботычины. Федор Иванович охнул и затих.

Я быстро повернул ключ в замке и рывком распахнул дверь. И нос к носу столкнулся с человеком в черном.

Ну как нос к носу. На самом деле человек в черном был округл и почти на голову ниже меня. Так что его крючковатый нос уперся бы мне в кадык, если бы туда уже не уперлось острие его шпаги.

Толстяк быстро сделал шаг назад, но шпагу от моего горла не отвел ни на миллиметр.

– Сдайте оружие, сударь – рявкнул он.

Я не торопился выполнять приказание толстяка, а внимательно оглядел диспозицию. Шпагу к моему горлу приставил невысокий, полный человек одетый во все черное. Среди этой черноты выделялись белые чулки ниже коротких штанов, белый воротник и манжеты, выглядывающие из-под кафтана. Сам кафтан и треуголка были обшиты серебряной нитью.

Толстяк в ожидании уставился на меня маленькими умными глазами. Я внимательнее осмотрел его.

На вид я дал ему лет сорок. Толщина его была обманчива. Под слоем жира явно угадывался крепкий мышечный каркас человека, привыкшего к тяжелому труду и обладавшего большой силой. Сильными были и кисти рук, сжимавшие шпагу и пистолет. В наше время его бы приняли за борца на пенсии, давно не следящим за формой. Здесь он скорей какой-нибудь бывший кузнец или бурлак.

И все же несмотря на его огромную силу и шпагу у моего горла, шансы против него у меня были. Против него одного! Но позади него стояли четыре амбала в черном по два метра каждый. И каждый сжимал пистолет и шпагу.

Эх если бы хотя бы Янис был, да дядька Федор немного помог, тогда бы точно справился. Но Янис где-то бегал, а Федор Иванович лежал на своем топчане и стонал. Помощник из него никакой. Ему явно хорошо досталось от непрошенных гостей.

Ну ладно за это жирдяй мне тоже ответит. Я никому никогда не позволял обижать своих близких. Подумав так, я только потом сообразил, что дядька Федор, Илзе, Янис, который непонятно куда запропастился стали мне близкими. И я готов был защищать их до последнего.

Но сейчас я бросил пистолет на пол, а тесак, аккуратно взяв за лезвие передал Илзе. Она уже оделась и стояла у меня за плечом.

Толстый проводил взглядом мой тесак, но ничего не сказал.

– Сударь я выполнил ваши наглые требования. Теперь соизвольте представиться, чтобы я знал, кого я убью при первой возможности! – я решил перейти хотя бы в словесное наступление.

С чего это вдруг, я сам до конца и не понял. Умом циничного, умудренного жизнью пятидесятилетнего выходца из двадцать первого века, я понимал, что делаю глупость. Но нынешний мой молодой организм через край, переполненный тестостероном и адреналином не хотел слушать голоса разума.

Бывший кузнец, ухмыльнулся. Отступил еще на шаг, убрал пистолет и шпагу, слегка поклонился и произнес:

– Петр Алексеевич Опанасенко!

– А так ты еще и не дворянин! Тогда я при первой возможности запорю тебя до смерти на конюшне.

Видимо это его вывело из себя, хотя внешне это никак не проявилось. Только в глазах полыхнула злоба и желание убить меня на месте.

– Сударь! Я служилый дворянин и являюсь экспедитором Тайной Канцелярии Его Величества. Мне нужен дворянин Андрей Борисович Ермолич! Это вы?!

Не сводя взгляда с Опанасенко, я молча кивнул.

Вот и фамилия моя всплыла. Похожа на мою настоящую. Там в моем прошлом будущем я был Ермолович.

Опанасенко сунул руку в карман и вытащил оттуда свиток, увешанный сургучными печатями на шнурах, развернул его, пробежал глазами. Набрал воздуха в грудь, хотел видимо прочитать в слух. Потом махнул рукой, свернул свиток, сунул назад в карман и бросил:

– Короче щенок, ты обвиняешься в государственной измене!

Глава 6

– В чем?! – взревел я. – Повтори!

– В чем, в чем! Оглохли что ли, сударь? В государственной измене – Опанасенко, не скрывая торжествующей улыбки, повторил слово «государственной» по слогам.

– Врешь, покажи бумаги, – я рванулся навстречу экспедитору.

– Стоять на месте! Не положено! – услышал я резкий окрик экспедитора и почувствовал, как что-то сильно сдавило мне горло.

Сразу почувствовал, что задыхаюсь. На глаза навернулись слезы. Казалось, что еще мгновение и мою шею расплющит в огромных тисках. Всего меня будто сковало по рукам и ногам.

Казалось неимоверным усилием воли мне таки удалось в несколько приемов поднять руку, чтобы протереть залитые слезами глаза.

Я увидел в нескольких шагах от меня Опанасенко с вытянутой вперед рукой. Он будто старался своими толстыми пальцами раздавить воздух.

Каждый раз, когда экспедитор шевелил пальцами, мое горло сжимало все сильнее. Но и сам толстяк покраснел от натуги.

– У меня есть право уничтожить преступника, в случае если он оказывает сопротивление! Я считаю, что вы оказали мне сопротивление! – произнес Опанасенко и еще сильнее сжал руку.

В следующее мгновение произошло сразу несколько событий. Я уже почти потерял сознание, когда краем глаза заметил какое-то движение.

Это Федор Иванович почти быстро поднялся со своей кушетки и бросился на экспедитора. Но Опанасенко выкинул в его сторону другую руку и моего воспитателя отбросило назад. Но давление на мое горло ослабло, и я смог вздохнуть.

В это же время дверь распахнулась и в комнату ворвался Янис. За ним маячила фигура Шереметьева.

– Что здесь происходит! – прапорщик выхватил шпагу, отодвинул в сторону Яниса и шагнул в комнату.

– Не вмешивайтесь, прапорщик, это дело государево и Его Величества Тайной Канцелярии! – экспедитор досадливо покосился на Шереметьева. Хватка на моем горле ослабла.

– Ну уж нет, я не позволю издеваться над моим другом! Вряд ли Государь распорядился убить Андрея Борисовича прямо здесь!

– Не ваше дело! Убирайтесь отсюда или я прикажу не только выкинуть вас отсюда, но и отправить на тот свет! – вызверился господин Тайная Канцелярия.

Двое громил в черном, изображавшие до этого ко всему равнодушные статуи, как-то враз подобрались. Один направил свой пистолет на Шереметьева, второй на Яниса.

– Ну и где наш герой? Где наш именинник? – в помещение ввалился огромный улыбающийся мужик. В немаленьком помещении склада как-то сразу стало тесно. А еще стало резать глаза от почти варварского великолепия его костюма.

Шереметьев обрадовался, тут же снял треуголку отставив ногу низко поклонился, почти подметя треуголкой пол:

– Ваше…

– Тсс! – гигант весело шикнул на прапорщика и широко улыбнулся и строго посмотрел на амбалов в черном и погрозил им пальцем. Те оружия не убрали, но опустили.

Гигант был весь в кружевах и золотом шитье. Золото было на треуголке, кафтане и даже штанах. И везде оно боролось с кружевом за каждый свободный сантиметр ткани.

В руках мужик держал пол дюжины бутылок явно чего-то горячительного.

– Итак господа, кто же здесь будет Андрей Борисович?! Хочу лично поздравить этого храброго юношу! – пророкотал гигант.

Это я – прохрипел я – но как видите немного занят. Не по своему желанию.

Улыбка мужика слегка поблекла, но до конца не исчезла.

– Прелестно, прелестно! Милейший не могли бы вы прерваться на некоторое время, – обратился он к экспедитору.

– Нет сударь, не могу! Я выполняю данное мне высочайшее поручение! – казалось, произнося это, толстяк Опанасенко еще больше раздулся от собственной значимости.

– Как вас величать, милостивый государь!

– Петр Алексеевич Опанасенко, экспедитор Тайной Канцелярии!

– Любезнейший Петр Алексеевич, позвольте поинтересоваться, что за поручение вы выполняете и как оно касается Андрея Борисовича…

– Не позволю! Не ваше дело! – перебил гиганта экспедитор и тут же осекся.

Улыбка гиганта снова стала шире. Глаза стали как-то по-особенному добры. Он подошел к столу и бережно поставил на него бутылки. Затем медленно подошел к Опанасенко и силой надавив, опустил руку экспедитора, сжимавшую мне горло. Горло сразу отпустило. Я закашлялся и принялся массировать себе шею.

Диспозиция явно поменялась в нашу пользу. Но пока я плохо понимал, как дальше действовать. Поэтому продолжая массировать горло, присел на топчан рядом с Федором Ивановичем и стал наблюдать.

Между тем гигант, взяв Опанасенко за плечи, развернул к себе:

– Видите ли, милостивый государь, по долгу службы все, что происходит в славном городе Рига – мое дело. Тем более если здесь действует Тайная канцелярия.

Произнесено это было так по-доброму и так многообещающе, что у меня мороз по коже пробежал. Но я не подал и виду. А вот Опанасенко, судя по всему, проняло. Он весь покрылся каплями пота и даже как будто стал меньше.

Но надо отдать ему должное, если он даже и испугался, то постарался этого не показывать:

– Тогда, милостивый государь, не могли бы вы сообщить мне свое имя и отчество?

– Отчего же. Когда со мной по-доброму, тогда и я по-доброму. Извольте, князь Никита Иванович Репнин, генерал – губернатор Рижской губернии.

Князь Репнин улыбнулся, еще раз внимательно посмотрел на экспедитора Тайной Канцелярии, краем глаза подмигнул мне и вкрадчиво спросил:

– Ну теперь господин Опанасенко, когда все политесы соблюдены, могу я наконец узнать: в чем ваш интерес к этому благородному юноше?

Когда князь Репнин мне подмигнул, у меня будто что-то щелкнуло в голове, и я сразу сообразил кого он мне напоминает. Никита Иванович напомнил сразу двух персонажей. Доктора Ливси из старого советского мультфильма «Остров сокровищ» и славного Портоса из фильма «Д’Артаньян и три мушкетера» в исполнении Валентина Смирнитского.

– Ваше Сиятельство! Сей недостойный молодой человек обвиняется в государственной измене! – еле сдерживая эмоции выдал Опанасенко.

– Что ж серьезное обвинение. Покажи бумаги! – Никита Иванович протянул руку. – Ну же! – прикрикнул он видя, как замялся Опанасенко.

Опанасенко не посмел возражать и нехотя протянул свиток князю. Репнин шевеля губами пробежал взглядом текст, улыбка его стала зловещей. Он бросил свиток назад экспедитору и почти промурлыкал:

– А ну-ка любезнейший читай вслух!

Опанасенко взял свиток и тихо, но внятно прочел:

«Сим повелеваю немедля взять и доставить в Санкт-Петербург в Тайную Канцелярию для ведения следствия по первым двум пунктам Указа его царского величества Петра 1 Алексеевича от 7221 года, подозреваемого дворянина Ермолича Андрея Борисовича.

Подпись: Князь-кесарь Ромодановский Иван Федорович, 7226 год, 16 апреля».

– Так что же ты стервец врешь мне, что он обвиняемый. Или ты думаешь, что тут тебя дурнее собрались? – Репнин схватил Опанасенко за грудки и как следует тряхнул.

Но по ходу, экспедитор Тайной Канцелярии Петр Алексеевич Опанасенко устал бояться. Он зло посмотрел на меня, строго на князя Репнина и вкрадчиво, но настойчиво попросил:

– Ваше Сиятельство, отпустите пожалуйста, я всё-таки при исполнении!

Князь Репнин испепелил экспедитора взглядом, но отпустил лацканы его кафтана и даже демонстративно смахнул с них несуществующие пылинки. Затем широко улыбнулся и торжественно прошествовал к единственному креслу и величаво в него опустился.

Я же услышав последнюю фразу Опанасенко, чуть не заржал в голос. Теперь понятно, как глубоко во времени прячутся корни этого «я при исполнении».

Но смех смехом, а писец подкрался очень близко.

Во что успел вляпаться Ермолич до того, как я попал в его тело? Что за госизмена такая? Надо бы быстрей разобраться!

Иначе оглянуться не успеешь как голову на плаху доставят.

И заметьте без всякой поездки по тундре, по железной дороге на скором «Ленинград – Воркута». В следствии отсутствия всех вышеперечисленных элементов этого джентельменского набора обязательного для любого осужденного, путешествующего по государственным делам.

За исключением может быть города Ленинграда в его первоначальной ипостаси – Санкт-Петербурга.

Кстати со временем здесь тоже непонятки. Какие такие 7221 и 7226 года? От сотворения мира что ли? Как в допетровской Руси считали?

Но судя по указу, Петр Первый на месте, раз он их подписывает. Значит и реформа календаря должна была быть в 1700 году или в 7208 году по-старому. Это я точно помню из уроков истории. Разница между старым и новым летосчислением в 5508 лет получается. Значит сейчас 1718. В общем тоже разобраться надо, но пока замнем для ясности. Год установили и хорош пока.

Идем дальше. Кто там изменял Петру Великому? На ум приходит Анна Монс первая любовь Петра Первого из Немецкой Слободы – иностранного гетто в допетровской Москве. Она вроде царю с каким-то послом из немецких земель изменяла, была застукана и царицей так и не стала. Ну это давно было, еще в 17 веке.

Вторым на память приходит царевич Алексей, сын от первой жены Петра. Он вроде как за старые допетровские порядки был и на этой почве его отец в измене и обвинил. Может быть это? Черт его знает, выясним сейчас!

Между тем князь Репнин отпустил экспедитора и с неподдельным интересом на него уставился:

– А я посмотрю смел ты не по чину, Алексей Петрович! Совсем страх потерял!

– Я при исполнении! – опять повторил Опанасенко. – Сказано доставить Ермолича, я и доставлю!

– Скажи-ка мне господин Опанасенко, вот что, – я специально решил позлить экспедитора. Выведенные из себя люди иногда много чего интересного рассказывают на эмоциях. – Что это за Указ такой от 7221 года? Это он тебе меня душить позволяет? Да еще и на расстоянии?

– Слышь щенок! Я тебе уже сказал! Я такой же дворянин, как и ты и требую к себе соответствующего обращения.

А Указ от 7221 года требует, чтобы подозреваемые в умышлении на государево здоровье и честь, либо в бунте и измене немедленно передавались в Тайную Канцелярию!

– И в чем заключается моя измена? В чем конкретно меня подозревают?

– Ну это ты сам князю-кесарю расскажешь! Ему все рассказывают! И то что знают, и то что не знают тоже! – хищно улыбнулся Опанасенко!

– Ну подожди Петр Алексеевич, не так быстро! Значит в Указе не дается разрешения душить подозреваемых. И вы меня хотели задушить по собственной инициативе?

Толстяк опять зло ощерился на меня и будто выплюнул:

– Уложение о Тайной Канцелярии позволяет использовать особые методы и даже убить, если обвиняемое лицо сопротивляется и экспедитору грозит смертельная опасность!

– А разве я сопротивлялся? Да я несколько вспылил от неожиданности и тяжести предъявляемых мне обвинений. Но не более. А вы душить меня. И задушили бы, если бы не Его Сиятельство и прапорщик Шереметьев. За такое убивать надо и не обязательно на дуэли.

Но поскольку вы при исполнении, а я под следствием и вызвать вас не могу, придется мне на вас Ивану Федоровичу пожаловаться. Интересно что он прикажет с вами сделать, узнав, как вы низко уронили честь столь уважаемого государственного института.

Произнеся это, я мысленно отругал себя за свой длинный язык, которым я выдал много наверняка не понятных местным аборигенам слов.

Но нет, – главное Опанасенко понял:

– Не выйдет у тебя ничего Ермолич! Тебе не поверят! Мне да!

– Ну мне одному, может и нет. Но троим потомственным дворянам, среди которых один князь, – наверняка! Во всяком случае будет ваше слово против слова троих потомственных дворян. Один из которых князь!

Произнося это, я старался не смотреть на вытянувшиеся от удивления от моей наглости, лица Репнина и Шереметьева. Еще бы ведь, и Шереметьев и тем более Репнин застигли только самый конец моего удушения. Чем оно было вызвано, они не видели.

До этого момента оба: прапорщик с напряжением, а князь Репнин не без удовольствия следили за происходящим.

Услышав мои слова, Никита Иванович, счел за благо вмешаться:

– Как бы то ни было, Петр Алексеевич, надо быть осторожным с применением магических приемов и уж точно следить за тем, что и кому вы говорите. Это я сейчас по поводу того, что вы Андрея Борисовича обвиняемым вместо подозреваемого назвали. Надеюсь мы поняли друг друга?

Петр Алексеевич Опанасенко, экспедитор Тайной Канцелярии посопел и нехотя кивнул Репнину.

В этот момент у меня на груди зачесался шрам в виде цветка. Почти сразу же он стал жечь. Это жжение поднялось к моему мозгу и неожиданно я почувствовал мысли и эмоции которые одолевали толстяка – экспедитора и выплескивались наружу. Его мысли и чувства ассоциировались у меня с мутной пеной, выплескивающейся из кипящего котла. Офигеть как я могу. Эту «пену» я видел насквозь. Но под ней скрывалось какая-то темная, недоступная и чужеродная сущность. Будто принадлежащая не Опанасенко, а кому-то другому. Я ее отчетливо ощущал, но проникнуть к ней не мог.

– Еще бы не подтвердить надежды князя! – думал экспедитор.

Впервые за более чем пятнадцать лет безупречной службы он сталкивается с таким.

Он привык, чтобы те, за кем он приходил или допрашивал, боялись его! Он упивался властью над ними. Когда они такие гордые, кичившиеся своим происхождением немножко повесят на дыбе или примерят испанский сапог, – быстро теряют не то что дворянский гонор, но и человеческое обличье. Редко к кому надо пыточную магию применять и обыкновенного допроса с пристрастием хватает.

И говорят, говорят, захлёбываясь от желания выложить все! Только успевай записывать. И начинается этот страх во время таких визитов.

Сейчас же он столкнулся с чем-то необычным. Да князь Репнин сволочь и ни во что не ставит Тайную Канцелярию. Ну да это и понятно!

Князь – неприкасаемый, глава Рода как-никак. Да и полу полковником лейб-гвардии Преображенского полка был. Что ему Тайная Канцелярия. Он свое время в Преображенском приказе наверняка дела творил. А Преображенский приказ – это старший брат Тайной канцелярии.

Опанасенко несколько раз бывал в Преображенском приказе, в Москве. Вот где Чистилище и преддверие ада. Так что с князем все понятно.

А вот почему этот юноша Ермолич не боится Тайной Канцелярии! Молод и глуп, может поэтому? Опыта вроде никакого нету.

До восемнадцати лет в Ярославской губернии, в поместье жил. Потом, когда дядька узнал, что мы выследили его – побежал. И как-то прямо, не петляя, сразу за границу, по-глупому. Вот наш человечек в Риге «Слово и дело сказал» и мы его в раз нашли.

Хотя, когда говорит, так вроде и не глуп. А иногда так посмотрит, будто умудренный жизнью воин из глаз его глядит.

Может Дар у него есть? Вроде проверяли – не было у него даже слабого Дара! Но ведет себя будто ничего не боится! Да с этим надо разбираться. А вдруг…

Поток мыслей и эмоций экспедитора резко оборвался – будто кран перекрыли. Опанасенко тревожно за озирался, нашел меня взглядом и попытался поймать мой взгляд.

За мгновение до этого я отвел от него свой взгляд и принялся с интересом рассматривать князя Репнина и с восхищением думать о том, какой он прекрасный человек.

Тут же я почувствовал, как что-то теплое, но почти неощутимое похожее на мягкую ладонь не смело коснулось моей головы. Потом оно попыталось проникнуть мне в мозг. Я еще сильнее стал думать о князе Репнине, Янисе, дядьке Федоре и Шереметьеве.

Цветок в районе солнечного сплетения продолжал греть. Внезапно я внутренним взором увидел тонкий след, похожий на след реактивного самолета в небе, который тянулся от Опанасенко к моей голове. И именно он пытался проникнуть мне в мозг и создавал ощущение легкой теплоты.

Похоже я точно сообразил, что он пытается меня прощупать. Ай да я, ай да молодец!

Все эти мысли Опанасенко и его проникновение мне в мозг, заняло одно мгновение. Между тем, судя по всему князь Репнин, тоже что-то почувствовал. Во всяком случае он встал, снова подошел к экспедитору, пощелкал у него перед глазами пальцами и спросил:

– Ау, Алексей Петрович, вы меня слышите!

– Безусловно, Ваше Сиятельство! – произнес Опанасенко, находясь в глубокой задумчивости.

– Вот и отлично! Значит мы с вами договорились? – спросил князь.

– О чем? – все также отстраненно спросил экспедитор.

Мне тоже было интересно, о чем князь договаривался с Опанасенко. Похоже пока мы с экспедитором занимались чтением мыслей друг друга – не только он, но и я пропустил часть речи князя.

– О том, что мы сегодня празднуем разгром орков, а забираете вы его завтра. И везете в Санкт –Петербург.

– Нет, Ваше Сиятельство! На это я пойти не могу! У меня есть предписание, и я должен его выполнить!

С этими словами, он повернулся к своим двум бугаям в черном и скомандовал:

– В кандалы Ермолича!

Те двое, будто по щелчку подлетели ко мне. В руках у них откуда не возьмись появились кандалы. Пару слаженных движений и у меня на руках и ногах защелкнулись тяжеленные браслеты из какого-то толстого металла. Все четыре браслета были соединены массивной цепью, которую черные вертухаи замкнули вокруг моего пояса.

Последнее, что я отчетливо увидел, что кандалы были серебристого цвета. Меня сразу же затрясло. По всему телу от кандалов побежали молнии. Стали бить электрические разряды неимоверной силы. Мир одновременно поплыл и заскакал перед глазами. Мне показалось, что лицо Опанасенко тоже потеряло четкость и стало сползать куда-то к его груди.

На пятом или седьмом разряде, весь мир вокруг меня погас. Под конец, меркнущее сознание выдало:

– Отмучился раб божий, Андрей.