Текст книги "Грозные годы"

Автор книги: Джурица Лабович

Соавторы: Михайло Реновчевич Невен,Милорад Гончин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Варица всхлипывала на его груди, а Рыжик целовал ее разметавшиеся волосы.

– Ты хоть развяжи меня, радость моя, чтобы мы могли спокойно поговорить, – попросил он.

Девушка посмотрела на него и только теперь заметила, как он избит. Она всплеснула руками и запричитала:

– Бедненький ты мой, как они тебя изуродовали, проклятые!

Затем она схватила нож и разрезала веревки на его руках.

– Ты ведь поправишься, товарищ Рыжик, правда? – прошептала она.

– Ничего не бойся, я здоров как бык. Эти рубцы от плеток – ерунда. Все пройдет. Вытри слезы, сейчас сюда подойдут бойцы отряда. А то подумают еще...

– Что подумают, товарищ Рыжик?

– Да то, что мы любим друг друга,

– Э, товарищ Рыжик, они уже знают об этом! Я, когда прибежала в отряд, столько шума там наделала, так требовала побыстрее идти тебе на помощь... А потом сказала, что мне без тебя жизни нет.

– Ты так и сказала?! – поразился Рыжик.

– А что скрывать, товарищ Рыжик? Я книг не читаю, но знаю, что говорит мне сердце. – При этих словах Варица посмотрела ему в глаза.

Рыжик растерянно пробормотал:

– Ну, этого можно было бы и не говорить.

В этот момент на краю села появилась группа партизан, гоня перед собой кучку пленных бородачей. Впереди шли взводный и белобрысый партизан.

– Ну, Рыжик, молодец! – крикнул взводный. – Нам эти бородачи все рассказали! Здорово ты держался.

– Я думаю, что лучшей агитации и быть не может, – добавил белобрысый партизан. – Я вижу, и твоя подруга по классу тут! – весело воскликнул он.

– А разве не я тебе говорил о значении политработы среди женщин? – торжествующе заявил Рыжик. – И разве я не был прав? Результат, как видите сами, налицо. Теперь посмотрим, что скажет командир Половина!

– Он уже сказал, братец. Командир отряда капитулировал перед тобой! Знаешь, что он приказал? Если, говорит, застанете Рыжика живым, то передайте его в распоряжение Варицы. Пусть она, говорит, подлечит его, а потом приведет в отряд.

– Так сказал командир? – растерялся Рыжик.

– И комиссар согласился, вот оно как! – добавил белобрысый. – Капитуляция, следовательно, полная и безоговорочная!

Тут белобрысый бросил такой многозначительный взгляд на красивую мельничиху, что она покраснела, потупила глаза.

Рыжик еще больше смутился:

– А вы, случайно, не врете?

– Мы передали тебе слова командира, – ответил взводный и приказал своим бойцам строиться.

Тяжело вздыхая, вытягивая шеи, чтобы увидеть Варицу, проходили мимо партизаны. Вскоре они, гоня перед собой пленных четников, ушли.

Рыжик с Варицей остались одни.

– Ты слышала? – спросил он.

– Слышала, товарищ Рыжик. Пошли, я тебе раны промою и, пока ты в моем распоряжении, поухаживаю за тобой.

Через несколько дней партизанский отряд пополнился местными жителями. Была среди пришедших и хорошенькая мельничиха Варица. Когда весь отряд был построен, комиссар произнес перед бойцами вдохновенную речь о революции и народно-освободительной войне. Варица внимательно слушала его, и ее глаза блестели. Рядом с ней стоял улыбающийся Рыжик...

Пулеметчик и медведь

К командиру партизанского отряда Чаруге пришел старик крестьянин из одного глухого горного села, который хотел говорить с «главным партизанским командиром». Чаруга, всегда любивший побеседовать по душам с крестьянами, радушно встретил старика и предложил рассказать, что его беспокоит. Старик, обрадованный таким вниманием, начал обстоятельно объяснять:

– Беда меня сюда привела, товарищ командир. Говорил я, правда, своей старухе и снохе Милунке: куда с таким делом к командиру? Но с бабами разве договоришься? Навалились: иди да иди, армия, дескать, наша, народная, значит, пособит. Вот и пришлось мне, старому, ковылять к вам. Мучение одно. Одним словом, в медведе все дело. Вконец замордовал нас, проклятущий!

Чаруга несколько растерялся, услышав эти слова, однако виду не подал. Он приказал приготовить для гостя шербет, угостил старика табачком и постарался приободрить:

– Ты, дед, давай излагай мне все подробно и не бойся, партизанская армия простым людям всегда поможет. Ты вот вроде какого-то медведя помянул, так, что ли?

– Точно так, дорогой ты мой товарищ командир, – подхватил старик. – В медведе все дело, в нем, проклятом, и ни в чем другом. Другого такого медведя я, будь уверен, отродясь не видывал. А ведь пришлось мне разных медведей на своем веку повидать. И самых что ни на есть здоровенных встречал, однако такого, как этот, и нарочно не придумаешь... Прямо сказать, это и не медведь вовсе, а чистый дьявол, ей-богу! Тебе порассказать, чего эта сатана в медвежьей шкуре творит, так ты не поверишь! Я тебе, к примеру, только одно расскажу, а ты уж сам суди... Пошли как-то мы со старухой в огород, он у нас сразу за домом, лучку нарвать, а тут этот черт косматый. Повалил плетень – и прямо на грядки. Мы со старухой вскочили и бежать, думали, на нас бросится, а он – нет, остановился посреди огорода, оглянулся, будто искал чего, и прямиком туда, где у нас помидоры растут. Уселся на грядку и давай помидоры жрать! Мы из-за кустов за ним следим и надивиться не можем. И ведь знает, окаянный, какие помидоры есть, самые спелые выбирает! Сорвал было и лук, однако нет, не понравилось, сразу выплюнул и опять за помидоры принялся. Оборвал все спелые помидоры, одни зеленые оставил.

Тут старик замолчал, вытащил табакерку и стал сворачивать цигарку. Потом продолжал:

– Нужно тебе сказать, товарищ командир, что он, подлец, не один раз над нами такое насилие учинял. С того времени стал приходить каждые три дня. Мы со старухой только диву давались, откуда эта холера знает, когда помидор в самый сок входит, когда его рвать надо, и порешили так: не простой это косолапый и, конечно, не из наших краев, а пригнала его война сюда из какой-то чертовой дали, может, даже из самой Европы, и вот теперь этот паразит ученый у нас в огороде безобразничает. Я тебе, сынок, еще не сказал, что он у нас извел всех кур да к тому же и козочку загубил, что нам дороже всего была. Так что мы со старухой думаем, что этот медведь не иначе как ученый, и теперь он наверняка обдумывает, как бы и нас самих жизни лишить. Видел я, как он на опушке сидит и рассуждает. Вот такая беда меня сюда прийти заставила и помощи у тебя просить. – Старик тяжело вздохнул и грязным лоскутом вытер со лба пот.

Чаруга помолчал некоторое время, раздумывая, потом сказал:

– Да, действительно чудной медведь. Но ты, дед, вроде бы сказал, что он вдобавок ко всему еще и «рассуждает». Это как?

– Да, товарищ командир, конечно, рассуждает, а то как же! Я и говорю! Рассуждает бестия, и все тут! Я за ним, косматым, уже два месяца слежу, с тех самых пор, как он в первый раз появился, и норов его теперь вот как знаю! Каждый день только его новые проделки и подмечаю, о чем-нибудь другом и думать забыл. Я хотел его изучить до самых тонкостей, да только, сказать по правде, это на меня еще больше страху нагнало. Ведь я на него гляжу и думаю: он, сукин сын, раза в четыре хитрее меня будет, да что там я – и профессор какой вряд ли смог бы его перехитрить! Ты вот, сынок, про то, как он рассуждает, спрашиваешь, так это же чудеса, да и только! Выходит он из лесу на опушку, что за моим домом, и ну оглядываться, прямо как человек, сиденье себе ищет. И ведь не сядет на что попало, на кочку там, пучок соломы или еще что. Нет! Ищет, где повыше. Там на лугу пеньков много осталось, так он каждый оглядит со всех сторон и ни за что не сядет, ежели он, скажем, косо спиленный. Выберет самый толстый и ровный и только тогда усядется, что твоя княгиня на троне, прости господи! Тут-то, дорогой ты мой товарищ командир, и начинаются его вражьи рассуждения. Я так понимаю, что он про себя рассуждает, куда бы спервоначала двинуться – в курятник, огород ила еще куда. Рассуждает, проклятый, и стратегию свою придумывает. Ну а потом, ясное дело, – грабеж, разорение! Так что, если можешь, помоги... Я, товарищ командир, ничего не прошу, только чтобы пролетарская бригада меня от этой напасти избавила. Спасете меня, сынки, век за вас молиться буду!

На этом старик закончил свой длинный рассказ и только тогда принялся за приготовленный для него шербет.

Тронутый рассказом старика о его несчастьях, Чаруга без долгих раздумий приказал позвать пулеметчика Тарабу, а потом обратился к гостю:

– Ну, дед, радуйся, дам я тебе такого пулеметчика, который на лету в горного орла попадает, не то что в какого-то там медведя. Сейчас сам увидишь.

Не прошло и нескольких минут, как в комнату вошел здоровенный детина – косая сажень в плечах. Был он двухметрового роста, плотно сбитый, с крепкими, мускулистыми руками и ногами. Воротник трофейной немецкой гимнастерки не сходился на его могучей шее. Из-под соболиных бровей по-мальчишески озорно поблескивали глаза, в уголках полных губ таилась веселая улыбка. Он остановился посреди комнаты и отдал командиру честь:

– Явился по вашему приказанию, товарищ командир!

– Ну и отлично, – сказал Чаруга. – На этот раз даю тебе, Тараба, особое задание. Пойдешь вот с этим стариком к нему домой и освободишь его от одного злодея. Смотри не промахнись да побыстрее возвращайся. – Чаруга обернулся к старику: – Вот тебе, дед, боец, от которого этому мошеннику не уйти. Ты ему только покажи неприятеля, и все будет в порядке.

– Превеликое спасибо тебе, товарищ командир! – обрадованно заговорил старик. – Вижу, пришел конец моим несчастьям... Ну, пойдем, герой, путь дальний, надо трогаться.

Старик, попрощавшись с Чаругой, направился к выходу, и Тараба в крайнем недоумении последовал за ним,

По пути в село старик рассказал пулеметчику, с кем ему предстоит сразиться. Не веря своим ушам, Тараба остановился и вытаращил на старика глаза:

– Так это медведь?! И ты это серьезно?

– Куда серьезнее-то? – ответил старик. – В медведе все дело, и ни в чем другом. Ты мне его изничтожь, и бог тебя вознаградит.

Партизан громко расхохотался:

– Ну дела! Сколько воюю, такого противника у меня еще не было. Бил я и немцев, и усташей, и бородатых четников в горах, и голопузых итальяшек в Герцеговине, но в такого врага еще ни одной пули не довелось выпустить. Чепуха какая-то получается! – Он вдруг замолчал и нахмурился, подумав, что командир, возможно, по какой-то причине недоволен им, вот в наказание и послал его гонять по горам медведей. Хочет дать ему понять, что он в чем-то провинился. Но в чем? Тараба не знал за собой никаких грехов, тем более таких, за которые стоило наказывать. Нет, нет, тут что-то не так. Взволнованный, он испытующе посмотрел на старика:

– Слушай, дед, а ты меня не разыгрываешь? У твоего медведя бороды, случаем, нет? Говори прямо, нечего дурака валять!

– Какая борода, господь с тобой! – замахал руками старик. – С каких это пор у медведя борода растет? Косматый он, это да. Но чтобы у него еще и борода была – боже сохрани и помилуй! Нам бы с бабой тогда уж давно хана пришла. Нет у него ни бороды, ни рогов, но хитрющий он, как сатана. Ты сам увидишь, какой он ученый.

– Ученый?! – снова вытаращил глаза Тараба.

– Ученый, а ты как думал?

И старик поведал Тарабе о своих злоключениях, дополнив то, о чем уже рассказал командиру Чаруге, новыми деталями и подробностями.

– Так что ученый это медведь, дружок, может, поученее самого попа будет!

– Ты еще скажи, что он настоящий философ, – уже не так недоверчиво бросил пулеметчик.

– Вот этого я тебе не скажу, – отвечал старик, – но что хитрющий он, как черт, это точно. Завтра сам поглядишь.

На том их разговор закончился. Они поднялись уже на вершину горы и стали спускаться по противоположному лесистому склону в залитую солнцем долину, в центре которой из густой листвы деревьев выглядывала ветхая крыша дома старика.

Теперь Тараба был спокоен. Рассказ старика о своих несчастьях убедил пулеметчика, что задание, полученное от командира, достаточно серьезное. Народ надо защищать от всяких притеснителей. Тараба даже слегка загордился, что командир именно ему поручил это. Он шагал широко и беззаботно, наслаждаясь видом лежавших перед ним зеленых лугов и рощ. А старик без умолку говорил:

– Сказочная это долина, сынок, и земля тут плодородная, и пастбища богатые... Если бы только не война... да еще зверюга этот проклятый!

– А ты с кем живешь, старик? .

– Да с кем – я, жена да сноха. Сын у меня еще был, да как ушел на войну, так и не вернулся. С тех пор тяжко мне жить... Эх, кабы он был жив, разве стал бы я тревожить партизанскую армию из-за какого-то медведя? А так – ну просто деваться некуда. Ты давай сегодня отдохни, поужинай, выспись, а завтра на заре его, холеру, и порешишь. Большое облегчение всем нам будет,

– Не беспокойся, дед, я из твоего мучителя решето сделаю, – пробасил в ответ Тараба.

Они спустились в долину и, утопая по колено в густой траве, зашагали к дому старика. Легкие сумерки уже легли на землю, луга окутывала голубоватая мгла. Удивительно легко и приятно было идти через поля в этот теплый июньский вечер. Тараба полной грудью вдыхал пахучий вечерний воздух и радостно, безмятежно улыбался.

Старик торжественно ввел гостя во двор и закричал:

– Ну вот, старуха, привел я партизана, который освободит нас от напасти! Готовь ужин и постель для героя!

Перед домом стояла довольно бодрая старушка. Она была вся в черном, но маленькие живые глазки ее смотрели весело. Она уважительно поздоровалась с пулеметчиком и кликнула сноху. И вот тут-то славный пулеметчик Тараба растерялся. На пороге показалась молодая женщина, в черном платке, с перепачканными мукой и тестом руками. Она была босая, в старом заношенном платье, однако и эта ее убогая одежда, и этот ветхий, покосившийся дом, казалось, не имели к ней никакого отношения. На пороге стояло существо словно из другого мира, не созданное для тяжелой крестьянской жизни. Золотистый блеск густых волос, маленькие нежные уши, озерная синева глаз под красиво изогнутыми бровями, ямочки на щеках, полные, маняще приоткрытые губы произвели на Тарабу, давно отвыкшего от женской красоты, ошеломляющее впечатление. Молодую женщину эта встреча, видимо, тоже взволновала: Тараба видел, как высоко вздымалась под стареньким ситцем ее полная грудь.

Он как-то обмяк, словно силы оставили его, приклад пулемета тупо ударился о землю.

– Добрый вечер, – с трудом выдавил он из себя.

– Добрый вечер.

Пожимая протянутую ему полную руку, он почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. К счастью, в этот момент старик пригласил его войти в дом.

После ужина, лежа в сарае на теплом душистом сене, Тараба вспоминал о том, что с ним произошло. За ужином старики спокойно, ничего не замечая, ели овсяную кашу, а он был словно в жару, у него даже слегка кружилась голова. Снохи за столом не было, она хлопотала возле плиты и подавала, но Тарабе казалось, что в комнате нет никого, кроме нее: он слышал только ее легкие шаги, только ее негромкий грудной голос и тихий смех, когда старик рассказывал о коварстве медведя. Смеясь, она запрокидывала голову, показывая нежной белизны шею, грудь ее волновалась, будто стремясь вырваться из плена узкого платья. Он смотрел на нее как завороженный, но, встретившись с быстрым взглядом ее русалочьих, пьянящих глаз, смущенно отворачивался и пытался заставить себя слушать очередной рассказ старика.

Сейчас он лежал на мягком сене, весь во власти необычных ощущений.

– Да не влюбился ли я в самом деле? – шептал он про себя. – Или меня эта девка приворожила чем? Черт его знает, муторно как-то на душе... Наверное, просто на домашних харчах размяк...

Придя к такому выводу, он тут же вспомнил, зачем его сюда послали, и тряхнул головой. Нет-нет, он боец пролетарской бригады и не имеет права позволять себе ничего подобного. Он должен быть твердым и стойким; неужели первая же юбка заставит его забыть обо всем на свете? Нет, никогда! Он покажет ей, что с ним такие штуки не пройдут. И покажет, а то как же! Завтра, если она опять будет выставлять свои прелести или снова начнет глазищами в его сторону стрелять, уж он ей скажет! А то просто отвернется и даже говорить не станет. А если понадобится, то и прикрикнет. Да, так он и сделает.

Тараба немного успокоился, но, как оказалось, преждевременно. Устраиваясь поудобнее, он отстегнул кобуру с пистолетом и сунул под голову, а рядом с собой положил пулемет. В это время дверь сарая тихонько скрипнула, в проеме возникла фигура женщины. Белая, словно сгусток лунного света, она, чуть изогнувшись, стояла на пороге. Потом тихо прошуршало сено, и она оказалась перед ним. Он услышал ее голос:

– Я пришла, партизан.

Пулеметчик Тараба чуть, приподнялся и замер, уставившись на белую фигуру, все мысли разом вылетели у него из головы. Перед нам стояла она, стройная, в длинной белой рубашке, и, подняв руки, расплетала волосы. Тараба почувствовал, что у него начинает кружиться голова, как недавно за ужином. Его бросило в жар, он вдруг задохнулся и, едва шевеля непослушными губами, прошептал:

– Зачем ты пришла?

– Поговорить с тобой, – ответила она, – сказать тебе...

– Что сказать?.. Что?..

– Чтобы ты не убивал медведя. По крайней мере, не завтра. Хотя бы через несколько дней...

Тараба совсем растерялся:

– Но почему?

Она глубоко вздохнула:

– Когда ты его убьешь, тебе придется уйти, а я этого не хочу.

Так же тихо, как и вошла, она опустилась рядом с ним на сено. Он ощутил на лице ее горячее дыхание.

– Люб ты мне... – прошептала она и протянула ему руки.

И было в этом жесте, в этих протянутых руках столько теплоты и нежности, столько желания и доверия, что у Тарабы по всему телу разлилась сладостная истома. Его, огрубевшего от суровой партизанской жизни бойца, давно отвыкшего от женской ласки, сейчас неудержимо потянуло в эти объятия. Его руки сами обвились вокруг ее стана, голова легла ей на грудь.

– Люб ты мне, – повторила она.

Тарабе показалось, что сено под ними куда-то исчезло, черные стены сарая раздвинулись, а их тела, слитые воедино и ставшие вдруг необычайно легкими, почти невесомыми, парят над землей, словно в безвоздушном пространстве...

Утром его разбудили крики старика. Он выглянул наружу. Солнце стояло уже высоко. Старик, в одних штанах и рубахе, от нетерпения приплясывал на месте перед сараем.

– Поспешай, голубчик, он, проклятый, уже лезет! Пулемет-то у тебя заряжен?

– Не беспокойся, дед, мой пулемет всегда наготове, – ответил Тараба.

Он подхватил пулемет и выбежал из сарая. Если бы старик пригляделся этим утром к Тарабе повнимательнее, то, наверное, заметил бы в глазах пулеметчика какую-то нерешительность и странную медлительность движений. Но, к счастью, старик был слишком занят медведем и ничего не заметил. Выйдя из сарая, Тараба первым делом бросил взгляд в сторону дома. У порога сноха старика выливала из ведра воду. Озорно улыбаясь, она украдкой поглядывала на Тарабу. Это его приободрило, он тоже улыбнулся ей и довольно решительно зашагал вслед за стариком, прислушиваясь к его возбужденному голосу.

– Я, сынок, хочу себе из его шкуры шубу сшить, – тараторил старик. – Люди говорят, медвежья шкура дюже теплая и от дурного глаза бережет. Не знаешь, правда это или нет?

– Еще бы не правда! В медвежьей шкуре можно и на снегу спать, – ответил Тараба. – Только ты, дед, учти, я в него из пулемета стрелять буду, и твоя шуба дырявая будет, как решето.

– А ты разве не можешь ему в башку целить? – спросил старик.

– Ну что ж, воля твоя, попробую.

Они шли очень быстро. Вскоре добрались до конца поля и оказались у самой опушки леса. Тараба стал внимательно вглядываться в чащу.

– Так где, говоришь, твой медведь? – спросил он.

Старик взобрался на загородку, отделявшую поле от леса, и, ладонью заслонив глаза от солнца, стал оглядывать опушку. Через некоторое время он выругался и спустился на землю.

– Спрятался, паразит, ей-богу, спрятался! Вот теперь сам видишь, что это за напасть! Говорю тебе, он похитрее самого черта будет! Видать, углядел тебя с твоим пулеметом.

– Да ну, не может этого быть, – стал успокаивать старика Тараба, весьма обрадованный отсутствием косолапого. – Он сейчас, наверное, просто в лесу промышляет, а потом сюда явится. Не бойся, дед, уж если он пристрастился к твоим помидорам, то так просто от них не откажется.

– Дай-то бог, – покачал головой старик. – Ну, я пока пойду управляться по хозяйству, а ты тут гляди в оба.

Раздосадованный старик ушел, а пулеметчик залег на краю поля за загородкой и стал напряженно всматриваться в лесную чащу. Яркие лучи солнца били ему прямо в глаза, и на какое-то мгновение он прикрыл веки. Пережитое этой ночью вновь возникло перед взором Тарабы, сладостные воспоминания захлестнули его. Погружаясь в этот прекрасный мир, он забыл и о медведе, и о старике, и о приказе командира, и о необходимости скорее возвращаться назад, в бригаду. Все то, что еще недавно составляло смысл его жизни, сейчас вдруг показалось далеким и незначительным. Он отдался нахлынувшей на него теплой успокаивающей волне, наполнявшей душу отрадой и покоем.

Так прошел жаркий, с оглушительным стрекотом кузнечиков, полдень, и наступил вечер. Огромная фигура медведя два-три раза в течение дня маячила за деревьями, но Тараба не счел нужным стрелять.

На упреки старика за ужином он отвечал, что сегодня, стрелять не мог, потому что не было подходящего момента.

– Видишь ли, старик, – объяснял он, – ты хочешь, чтобы я ему в голову целил, потому что тебе шкура нужна. Вот в этом и загвоздка. Чтобы попасть в голову, нужна большая точность, а какая тут может быть точность, когда голова у него все время ветками заслонена? Придется ждать, пока он во весь рост поднимется и голову из кустов высунет, а уж тогда – вся шкура твоя. Ясно?

Старик внимательно слушал его и в тяжком раздумье качал головой. Доводы пулеметчика вполне убеждали его, но в то же время он всей душой хотел как можно скорее избавиться от ненавистного зверя. Наконец он произнес:

– Вот что, парень, черт с ней, со шкурой этой, прикончи его, и все тут. Где увидишь его, там и стреляй. Куда ни попадешь, я буду доволен. Вот тебе мое последнее слово.

– Добро, дед, выстрелю, – сказал Тараба. – Как ты говоришь, так и будет сделано, можешь не волноваться.

И Тараба отправился спать в свой сарай. Беспокойные мысли одолевали его. Он понимал, что дальше обманывать старика не стоит, это может плохо кончиться. Да и прав старик: медведь действительно несколько раз был у пулеметчика на мушке. Но и сноха старика была тут! Она жадно обнимала Тарабу, лихорадочно ласкала, шепча:

– Не думай о старике, он давно из ума выжил. Медведь сам по себе, а мы сами по себе. Ну-ка обними меня покрепче!..

Она заражала его своим легкомыслием и беззаботностью, и он забывал обо всем на свете рядом с ласковой вдовушкой.

...Уже несколько дней пулеметчик Тараба охотился за коварным медведем, но все без успеха. То ли ратное счастье отвернулось от него, то ли старик был прав и медведь оказался слишком хитрым... Несколько раз удалось выследить косолапого, но в этих проклятых зарослях Тараба никак не мог поймать его на мушку. Иногда медведь вылезал на опушку, даже валялся немного в траве на лужайке, но, как назло, именно тогда, когда Тараба находился от него далеко и не мог хорошенько прицелиться. Тараба пожаловался старику на медвежью хитрость, сокрушенно качая головой:

– Ей-богу, дед, твоя правда была, не медведь это, а сам дьявол.

Однако терпению старика уже конец пришел. Он и сам знал, что медведь хитер, но никак не мог понять, чего ждет пулеметчик, почему не порешит его недруга. Тряся бороденкой, старик возмущался:

– Я, дорогой товарищ пулеметчик, не знаю, чего ты от этого медведя хочешь. Разве только, чтобы он у тебя перед самым пулеметом раскорячился. Ведь он же бродит тут поблизости каждый божий день, чтоб ему пусто было, а ты смотришь и чего-то ждешь. Может, ты его испугался?

– Еще чего, испугался! – защищался Тараба. – Я танка не испугался, не то что этого медведя. Только ты, дед, не можешь понять: этот твой медведь – не обычный зверь. Он ведь не только хитер да умен, как ты говоришь, его к тому же и пулей не так-то просто продырявить. У него шерсть, что твоя броня, толстая да упругая, это тебе не волк и не лисица, такой шкуры и у дикого кабана нет. И если пуля попадет туда, где у него шерсть всего гуще растет, считай, напрасно патрон истратил. А вот если выбрать ту часть тела, где у него шерсть помягче, грудь там или брюхо, тогда другое дело. Потому я и жду, чтобы он мне эти части тела подставил. А уж тогда, будь спокоен, спета его песенка.

– А разве он к тебе этими частями не поворачивался? – спросил старик. – Разве ни разу к тебе передом не встал?

– В том-то и дело, что нет, – ответил Тараба. – Прячет он эти места пуще иной барышни. Но не беспокойся, недолго ему гулять осталось.

– Чудеса! – вздохнул старик. Он, видимо, все же что-то заподозрил, потому что сказал: – Не пойму я только одного: ты есть боец пролетарской бригады, герой, а позволяешь какому-то медведю над собой изгаляться. Ладно бы был на твоем месте четник, или какой домобран паршивый, или усташ, но ведь ты-то – настоящий боец-пролетарец, так как же это? Я прямо глазам своим не верю. Не пристало тебе с каким-то медведем в прятки играть.

Услышав эти слова, пулеметчик Тараба покраснел. Это уже не шутки. Так можно и себя, и всю бригаду осрамить. Надо что-то придумать... Тараба посмотрел в ехидно прищуренные глаза старика и вдруг, решившись, проговорил:

– Вот что, дед, не бойся, боец пролетарской бригады не подведет. Завтра твоего медведя не будет. Занимайся своими делами, а я уж с ним справлюсь. Будь спокоен.

– Ох, не могу я быть спокойным, пока его мертвым не увижу! – снова вздохнул старик. – Успокой меня, христом-богом прошу!

– Говорю тебе, не волнуйся, все будет в порядке.

Старик ушел, а Тараба, пригорюнившись, понурил голову и пробормотал едва слышно:

– Да, видать, старик что-то подозревает. Придется его успокоить, никуда не денешься. Кончилась моя лафа. Прощай, красавица!..

Когда в полдень вдовушка принесла ему в поле обед, он, печально глядя на нее, сказал:

– Все, моя милая, пришло нам время расставаться, настал конец нашей с тобой сладкой жизни.

Она всплеснула руками, бледность разлилась по ее лицу.

– Что ты говоришь? – испуганно спросила она, нервно затеребив концы черного платка.

– То, что ты слышала. Должен я возвращаться в бригаду, а то сраму не оберешься. Не может так больше продолжаться.

– Это ты старика испугался, – зло бросила она, – моего мучителя! Так ведь он последние деньки доживает, неужто же еще его слушать?

– Успокойся, пожалуйста, – увещевал ее Тараба, – никого я не слушаю, кроме самого себя. И именно потому я должен идти. Ты не знаешь, что такое армия, а я знаю. Что обо мне подумают, если я не вернусь вовремя?

– Значит, убьешь медведя?

– Убью, будь он неладен, не могу я больше тянуть!

– Ой, что же теперь со мной будет? – вдруг зарыдала она. – Неужто я тебя потеряю? И недели еще не прошло, а ты уже уходишь! Ох я несчастная!..

– Ну не плачь, – стал он утешать ее, осторожно гладя полные, вздрагивающие от рыданий плечи, – мне было так хорошо с тобой. Я так люблю тебя, просто с ума схожу. Разве тебе этого мало?

– А если так, то как ты можешь меня оставить? – продолжала она всхлипывать.

– Говорю, люблю, значит, люблю. И с радостью остался бы здесь. Но нельзя. Сама знаешь – война!

– Останься еще хоть на одну ночь! – Она умоляюще подняла на него заплаканные глаза.

– Ну, хорошо, раз ты так хочешь... Днем раньше, днем позже – не имеет сейчас большого значения. А теперь; вытри слезы и иди скорей домой.

Она послушно вытерла глаза и, глубоко вздохнув, побрела к дому. Тараба лег за пулемет и, глядя сквозь прорезь прицела на опушку леса, яростно пробормотал:

– Нет, любовь и всякие такие штуки в революции только мешают, это точно! Расслабляется человек и не знает, что творит. Черт возьми, еще на целую ночь придется здесь задержаться!

Но уже через минуту, вспомнив нежность и ласку, которые так щедро дарила ему молодая женщина, он улыбнулся и замурлыкал какую-то песенку.

Солнце припекало даже сквозь листву кустов, под которыми лежал Тараба. Над долиной дрожало знойное марево. Воздух звенел от неподвижно висящих над кустами туч мелких мошек. Откуда-то издалека донесся похожий на стон жалобный крик болотной птицы, высоко в небе раздался хищный клекот горного орла.

Прошло совсем немного времени, и вдруг пулеметчик Тараба насторожился. Ему показалось, что ветки кустов на опушке шевельнулись и между стволами мелькнула черная тень. Густые ветви раздвинулись, и высунулась косматая голова. Медведь внимательно посмотрел в сторону дома старика и снова скрылся за деревьями. Потом его огромная фигура появилась на фоне ярко-зеленой листвы и не спеша двинулась через луг. Мощные лапы зверя утопали в густой высокой траве.

Тараба крепко прижал приклад пулемета к плечу, поймал в прицел раскачивающуюся на ходу рыжеватую громаду и нажал на спуск. Простучала короткая очередь, и почти одновременно с ней раздалось яростное рычание. Огромный зверь поднялся на задние лапы и зашатался. Его страшный рев резанул Тарабе уши. Он снова припал к пулемету и выпустил в медведя две длинные очереди, чтобы прекратить его мучения. Когда дым от стрельбы рассеялся, он увидел, что медведь, весь в крови, бьется на земле в предсмертной агонии; зверь попытался еще раз подняться, но силы оставили его, и огромная туша тяжело рухнула в траву. В глазах застыло выражение дикой ярости и боли. Это зрелище сильно подействовало на Тарабу. Он передернул плечами, точно ежась от порыва холодного ветра, и пробормотал:

– Дьявольщина, и почему именно я должен был его убить? – Глубоко вздохнув, он добавил: – Вон кровищи-то сколько...

К горлу подкатила тошнота, и Тараба отвернулся. Долго стоял он неподвижно; из оцепенения его вывел крик старика. Тот перелез через ограду и бежал к Тарабе, размахивая руками и радостно крича:

– Благослови тебя господь! Убил, убил проклятого! Крови-то, крови-то! И неудивительно – сколько он, холера, у меня помидоров одних сожрал! Ну, теперь все, конец злодею!

Из дома выбежала бабка.

– Ай да пулеметчик, ай да герой! – кричала она, хлопая в ладоши.

А на пороге дома застыла без движения вдова. Тарабе показалось, что он услышал ее приглушенный стон, и пулеметчик совсем сник.

– Я свое дело сделал, – проговорил он хрипло, – пора, дед, мне идти.

Старик внимательно взглянул на него:

– Что ж, иди, бог тебя наградит. Отужинай с нами и – счастливого пути.

Последнюю ночь Тараба провел в жарких объятиях молодой вдовушки. Она как безумная целовала его, прижимала к груди, снова и снова просила отложить свое возвращение. А он отвечал, что это никак не возможно, что его ждут в бригаде.