Текст книги "Грозные годы"

Автор книги: Джурица Лабович

Соавторы: Михайло Реновчевич Невен,Милорад Гончин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Грозные годы

В сборник вошли роман «Игманский марш» Д. Лабовича и рассказы М. Гончина и М. Реновчевича Невена, посвященные теме антифашистской борьбы в Югославии в годы второй мировой войны. Перед читателем предстают бойцы и командиры народно-освободительной армии, наделенные благородными чертами бесстрашия, готовности к самопожертвованию, верности долгу. Одновременно авторы клеймят позором немецких и итальянских фашистов с их человеконенавистнической идеологией, варварством и жестокостью.

Книга предназначена для массового читателя.

Джурица ЛАБОВИЧ
ИГМАНСКИЙ МАРШ

Старинная легенда рассказывает, что однажды поздней осенью молодые влюбленные Азра и Милош, спасая свою жизнь и запретную любовь, после целого года нелегких скитаний добрались до затерявшегося среди скал холодной Боснии голубого родника. Измученные и голодные, они решили положить конец страданиям и умереть. И в ту самую минуту, когда Милош прощался со своим мечом и любимой девушкой, на них набрел, ведя за собой на поводу коня, пожилой однорукий солдат. Он предотвратил гибель Милоша, подарил ему коня и сказал: «Скачите к Игману. Там вы найдете свое спасение... Пусть не пугает вас эта высокая гора. Летом, окутанная голубой дымкой, она красива и величественна. Зимой над нею бушуют ураганы и снежные бури, но она по-прежнему величественна и красива, хотя и сурова...» Молодые люди последовали совету солдата.

Когда в Яхорине стало известно, что эти двое находятся на Игмане, за ними направились два отряда преследователей. Одному отряду едва удалось добраться до половины заснеженной горы, а другому – до Черной вершины. Азру и Милоша преследователи так и не нашли, и сами оттуда живыми не вернулись...

Прошло немного времени... Пока в Гласинце, Романии и Яхорине передавали из уст в уста историю Азры и Милоша, сами они, перейдя через Игман, спустились по его противоположному склону в долину и там, где в Дрину впадает Чехотина, на месте нынешней Фочи, построили себе дом, в котором Азра вскоре родила трех сыновей – трех первых сплавщиков на Дрине, известных в народе как братья Обретенковичи...

Такова легенда об этой любви. А в книге речь пойдет совсем о другой любви и других людях, перешедших через Игман, – о бойцах Первой пролетарской народно-освободительной ударной бригады, героях, которыми будут восхищаться их внуки и правнуки и примеру которых будут следовать...

1
Прибытие в Рудо

В Рудо они пришли в сумерках... Глухо звучали в тишине шаги усталых бойцов, идущих в колонне по деревянному настилу моста через Лим...

День был ясный и холодный. Лужи на дорогах замерзли, в лощинах и над извилистым руслом Лима, в котором заметно прибавилось воды, стоял туман.

Через два дня в Рудо должно было начаться формирование Первой пролетарской народно-освободительной ударной бригады. С окрестных холмов спускались все новые и новые отряды партизан, прибывавшие со всех концов оккупированной фашистами Югославии. Одних тут же размещали по домам, другие сразу уходили на фронт, чтобы защищать город, в котором уже были созданы Народно-освободительный комитет и Комитет КПЮ, третьи помогали в швейных и обувных мастерских, в пекарнях, работавших на пределе.

Один из отрядов, шедших в Рудо, вел Воя Васич, учитель из Нижней Трнавы, что под Прокупле, – крепкий, статный усатый парень с ручным пулеметом на плече, в белой меховой шапке и длиннополой офицерской шинели. Когда люди взбирались по склонам Виярца и Сирова-Горы, он шел первым и, с трудом продвигаясь под тяжестью пулемета и ранца, прокладывал тропу в мокром снегу. Следом за ним шли остальные. Он их подбадривал, повторяя, что идти осталось немного, что Рудо уже совсем близко. Увидев наконец город, Васич что-то не очень внятно запел от радости и вдруг провалился в сугроб. Поднявшись, он обернулся к идущим и воскликнул:

– Рудо, товарищи!.. Это Рудо!

Из середины колонны вышел Гавро Гаврич, двадцатилетний студент из Земуна. Он остановился, удивленный, как будто увидел не ветхие одноэтажные домишки, а огромные строения, широкие улицы и площади. На его худом загорелом лице со множеством мелких веснушек появилось выражение тревоги и озабоченности. Он не сводил взгляда с городка и не двигался, словно у него не было сил идти дальше. С губ его, казалось, готовы были сорваться слова сожаления. Зачем он, оставив свои родные места, пришел сюда? На нем были гимназическая фуражка с красной пятиконечной звездой и короткий черный полушубок. За ремень с патронташем были заткнуты вальтер и несколько ручных гранат. Одна штанина у него была разорвана и болталась над солдатским башмаком, а другая засунута под белый шерстяной носок, подтянутый почти до колена. Был он высок ростом и худощав. А мятая, изорванная одежда говорила о том, что внешний вид его мало заботит.

Гаврич сошел с тропы и остановился, не вынимая рук из карманов полушубка. Он устремил взгляд туда, где вдали чернели в садах ряды сливовых деревьев. К северо-востоку от садов виднелось с полсотни домов, над крышами которых вился дымок.

– Что с ним? Может, он сомневается, что в городе наши? – спросил Шиля.

– Пошли, Гаврош! Пошли скорей! – крикнул Воя, увидев, что следовавшая за Гавричем часть колонны тоже остановилась.

– Зачем спешить, ведь мы уже почти пришли, – возразил Шиля.

– Дайте человеку спокойно посмотреть, – поддержал его Лека, который, как и Воя, нес ручной пулемет.

– Пошли, ребята! – повторил Воя и взмахнул рукой. – Мы так долго стоим тут, что можем вызвать у наших в Рудо подозрение...

– Мне придется еще немного злоупотребить вашим терпением, – пробормотал Гаврош, все так же задумчиво глядя вдаль.

И пока Гаврош стоял, хмуря брови, к нему подошел Мичо Ратинац – пожилой рабочий с седой головой, напоминавший Гаврошу лучшего друга отца майора Владо Ракича, о котором в Шумадии ходили легенды еще со времен первой мировой войны.

– Что с тобой, сынок? – озабоченно спросил он.

– Смотрю, и что-то мне не по себе.

– Все будет как надо! – улыбнувшись сказал Мичо Ратинац.

– Когда, дядя Мичо? – взглянув на него, спросил Гаврош.

– Скоро... Вот соединимся с нашими. Потом первый бой – и все наладится. – Он дружески похлопал Гавроша по плечу.

Однако беспокойство Гавроша все же передалось и ему. Обернувшись и увидев рядом с собой своего сына, веселого и беззаботного, Мичо тяжело вздохнул. Для него Гаврош, как и большинство партизан их отряда, был еще мальчиком, гимназистом, не успевшим распрощаться с детством, но уже бойцом, который стреляет, убивает, видит кровь и страдания ближних. Слишком рано в детство этих юношей ворвались бои, напряженные марши, взрывы и стоны.

В вечерней тишине, когда на западе уже догорал закат, а на востоке голубое небо заволокла сероватая мгла, с холма, который возвышался довольно далеко от теснящихся вокруг площади домишек городка, докатились три приглушенных расстоянием взрыва.

– Все будет как надо! – повторил старший Ратинац, подвязывая ремешком развалившийся левый башмак, и добавил: – Как бы я хотел стать для всех вас вторым отцом: и для тех, чьи отцы далеко, и для тех, у кого их вообще нет!

– Посмотри, как все сразу изменилось! Еще совсем недавно, когда мы вышли из леса, земля была залита солнцем, а теперь?.. Я, правда, уже привык к таким переменам, – задумчиво проговорил Гаврош.

– Что ж, такова жизнь, – сделал вывод старший Ратинац. – Но, как бы там ни было, все будет как надо!

Гаврош только покачал головой.

– Короткий привал! – скомандовал Воя Васич и воткнул приклад своего пулемета в густые ветки куста рядом с собой.

Когда все расположились на отдых, Гаврош подсел к Мичо Ратинацу. Они сидели, прислушиваясь к шуму бурлящей где-то внизу реки.

– Не найдется ли у тебя закурить, Драгослав? – обратился Гаврош к младшему Ратинацу.

Покачав отрицательно головой, Драгослав повернулся к партизану, который сидел, прислонившись к остаткам какой-то деревянной изгороди, и спросил:

– Шиля, и у тебя нет?

– Последнюю с Лекой выкурили.

– А у Вои?

– Если б у него были сигареты, он сам дал бы их нам...

Подошел Воя и сел между Драгославом и Гаврошем.

– Что с тобой? – спросил он Гавроша, озабоченно глядя ему в глаза.

– Не знаю, как тебе и сказать, – ответил тот. – У меня такое предчувствие, что моих и в Рудо нет...

– Но ведь это только предчувствие! – махнув рукой, сказал Воя.

– Я сейчас настолько в этом уверен, что охотнее вернулся бы обратно в Шумадию, даже один... Ведь если они живы, то наверняка там! – мрачно заключил Гаврош.

Они умолкли. Шиля, который все еще неподвижно сидел у изгороди, сказал ему, приподняв брови, что как раз сейчас нелепо горевать и хмуриться.

– Я считаю, что никогда и ничего не следует преувеличивать, – добавил он. – Никто не знает, что будет завтра.

– Все будет как надо! – снова повторил старший Ратинац.

– Если ты, Шиля, не веришь в завтрашний день, то тебе вообще не следовало идти в партизаны, – пошутил Драгослав.

– Гаврош знает, что я имею в виду! – рассердился Шиля.

– Человек всегда должен во что-то верить, – сказал Гаврош. – Я, например, сейчас хотел бы верить, что мои находятся в Рудо...

– А я верю только в свободу и смерть, – перебил его Шиля. – В жизнь, свободу и смерть! – повторил он энергично.

Мичо Ратинац снова посмотрел на Гавроша:

– До этого ты спешил больше всех, а теперь колеблешься!.. Плохо, что тебя мучают какие-то сомнения и предчувствия...

– Вот именно. И я то же самое говорю, – поддержал его Шиля. – А когда мы шли, я едва поспевал за ним...

Понимая, что разговор ни к чему не приведет, Воя встал, чтобы взять свой пулемет.

– Пошли! – заметив это, крикнул дядя Мичо и бодро вскочил на ноги. – Придет день – и все будет как надо! – уже в который раз повторил он.

Гаврош улыбнулся, грустно посмотрев на Шилю большими серо-зелеными глазами.

– Ну что ты раскис, Гаврош? – спросил, подходя к ним Артем. Три месяца назад гитлеровцы расстреляли возле Чачака его отца. Именно поэтому Артем имел право говорить с Гаврошем резче, чем остальные. – Не вешай нос, тем более что наверняка тебе еще ничего не известно!

– Что поделаешь, Артем, вот уже неделю меня гложет эта тревога, – ответил Гаврош.

– У тебя осталась надежда встретить отца в Рудо... Видишь, ты все-таки можешь надеяться!.. Я был бы счастлив, если бы мог надеяться, – добавил он искренне.

Гаврош не только ничего не сказал в ответ, но даже не посмотрел на него. Он отвернулся в другую сторону, будто и не слышал слов товарища. Артем обиделся, смерил его хмурым взглядом и пошел к Вое.

– Когда человек ставит перед собой какую-то цель, он должен набраться сил, прежде чем идти к ней, – снова заговорил Шиля. – Назад, дружок, нельзя! Не разрешается... Революция, как сказал вчера Лека, не отступает...

Воя перебросил пулемет через плечо.

– Вперед! – скомандовал он и взмахнул рукой.

Колонна тронулась.

Артем немного задержался, чтобы подождать Гавроша,

– Что ты сказал своему отцу? – спросил Мичо Ратинац у Гавроша.

– Перед выходом из Земуна я ему пообещал, что вернусь за ним не позже чем через два дня... Я должен был проверить связь, но мне так хотелось увидеть брата Горчина и Хайку! Это и помешало мне вернуться в Земун. С тех пор отца я не видел...

– А их ты нашел? – остановившись, спросил Мичо Ратинац,

– Какое там!.. Горчин скрылся с группой земунских скоевцев[1] 1
  Члены Союза коммунистической молодежи Югославии. – Прим. ред.


[Закрыть], а Хайка вернулась, рассчитывая на каких-то родственников на Космае... Когда мы были в Ужице, мне сказали, что она ушла с другой группой земунских подпольщиков к Фрушка-Горе... Мой отец – капитан пехоты... Четники[2] 2
  В годы второй мировой войны так называли себя члены реакционной националистической организации, возглавляемой Дражей Михайловичем, боровшиеся против народно-освободительных сил Югославии. – Прим. ред.


[Закрыть] как раз им заинтересовались, а я бросил его в такую трудную минуту.

Ратинац ускорил шаг, чтобы догнать голову колонны. Может, он поторопился уйти потому, что не знал, как утешить Гавроша.

Артем, который сочувствовал Гаврошу и понимал всю тяжесть мучившей его неизвестности, как только увидел, что старик отошел, догнал Гавроша и стал его успокаивать и ободрять, а потом спросил, что он будет делать, если найдет отца, брата и девушку в Рудо.

Гаврош не знал, что сказать, и хотел промолчать, но потом, не удержавшись, довольно резко все же ответил, что никакие утешения ему не нужны и что, несмотря на все свои личные несчастья, он никогда не нарушит воинскую дисциплину. И добавил, что ему просто вспомнились отец, брат, любимая девушка, дружеские встречи, вечеринки, общие заботы и волнения и что забыть все это его может заставить только смерть.

Его вдруг охватило отчаяние. Он представил себе, как мать получает одно за другим извещения об их гибели с выражением сочувствия, и подумал, что в конце концов она и сама может от горя заболеть и умереть. Война не дала ему продолжать работу и учебу, разлучила с любимой. Один из лучших студентов юридического факультета, убежденный коммунист и верный товарищ, он заслужил любовь и уважение всех, кто его знал. Ему всегда приходилось четко распределять свое время между работой, семьей и Хайкой. Девушка тоже училась. Она на все смотрела такими же ясными глазами, как и он. Вечерами, оставшись один, он часто просиживал в своей комнатушке за книгой до самого рассвета. Старался не курить и не пить ракию. Сейчас все переменилось. Чтобы не мучиться от голода, он начал курить, а иногда не отказывался и от предложенной ему рюмки, веря, что это поможет отогнать тревожные мысли и предчувствия. Теперь ему приходилось испытывать изнуряющее душевное напряжение, страшную усталость и мучительный голод. Он изведал все то, о чем раньше знал только из книг или кинофильмов. Когда казалось, что он, голодный и усталый, уже не может идти, когда во время атак во рту пересыхало и не хватало дыхания, когда не было силы перепрыгнуть даже через самую маленькую канавку, когда он видел, как погибают стоящие рядом с ним товарищи, когда приходилось спать на голом полу или даже просто на земле, он дал себе клятву выдержать. Выдержать и с честью дойти до самого конца, что бы ни случилось с ним или его близкими.

Так, погруженный в свои мысли, шел он в колонне партизан, приближаясь к Рудо.

Послышался нарастающий гул беспокойно бурлящей реки. Прислушиваясь к этому гулу, он вдруг отчетливо вспомнил, как всю прошлую ночь шумел столетний бор, мрачный и бескрайний. В ту ночь он шел первым, прокладывая колонне путь по снежной целине, и вдруг услышал что-то зловещее в завываниях ветра; ему привиделись какие-то улицы, аллеи, замки, темные извилистые коридоры, из-за мрачных стен которых доносились стоны и мольбы. Утром, когда взошло солнце и от голубовато-серебристого блеска снега начало покалывать в глазах, ему стали чудиться гигантские соборы из граненого стекла, в котором преломлялся солнечный свет, распадаясь на множество оттенков и красок.

– Дядя Мичо прав, когда говорит, что все будет как надо! – догнав Гавроша, добродушно заявил Шиля, все время старавшийся поддержать и подбодрить друга.

– ...Хайка оставила Земун, чтобы найти меня, я искал Горчина, а отец пошел искать всех троих, – задумчиво продолжал Гаврош, глядя на Шилю.

– Капитан Гаврич еще пригодится нашей революции, – вставил Артем.

Он вытащил из кармана приготовленную самокрутку, переломил ее пополам и протянул половинку Гаврошу:

– Кури!

Гаврош с благодарностью посмотрел на Артема, коря себя за то, что своим поведением едва не обидел товарища. Этот простодушный смелый партизан, мягкий, одинаково искренний с каждым, не только надежно прикрыл его отход на Кадиняче, но и нес его потом, контуженного, больше двух километров; именно Артем, когда Гаврош решил идти в партизаны, познакомил его с нужными людьми и провел на свободную территорию. Артем был среднего роста, но ширококостный и потому казался сильным и крепким; он носил кепку, из-под которой выбивались длинные белокурые волосы. Лицо у него было румяное, немного вытянутое, с сильными челюстями, губы пухлые, нос приплюснутый, под густыми бровями светились голубые глаза. Он ходил твердым, размеренным шагом и никогда не жаловался на усталость. Сейчас Артем стоял, задумчиво глядя на горизонт, и вполголоса, наверное самому себе, что-то говорил, потом обернулся и, заметив, что Гаврош внимательно прислушивается к его словам, произнес громче:

– Советская власть со времени Октябрьской революции привлекла на свою сторону довольно много царских офицеров... Стало быть, если руководствоваться ее опытом, можно сказать, что капитан Гаврич нам просто необходим...

– Так и должно быть, Артем. И наверное, как говорит дядя Мичо, все будет как надо, – согласился Гаврош. – Но что поделаешь, если я в последнее время чувствую себя виноватым?.. А точнее – каким-то бездомным существом, у которого никого и ничего нет...

Артем внимательно посмотрел на него. Он был удивлен, потому что всегда считал Гавроша человеком очень сильным и выдержанным. От всей фигуры Гавроша, от его лица с доброй улыбкой исходила какая-то магическая сила. Возле Гавроша Артем чувствовал себя спокойно и уверенно.

– Как ты можешь так говорить?! – возмутился он. – Насколько мне известно, партия и товарищи от тебя не отвернулись, Хайка – тем паче... Жизнь у тебя шла как по маслу... Возьми себя в руки, братец!

– Да и мы для него, наверное, что-нибудь значим, – вставил Шиля.

– Я вам про Фому, а вы мне про Ерему, – сказал Гаврош и, схватив горсть снега, бросил Шиле в лицо.

– Перестань дурить! – рассердился Шиля. – Я серьезно говорю!

Гаврош швырнул в него еще один снежок.

– Я, конечно, не буду критиковать тебя за это на партсобрании, – продолжал Артем, – однако тебе все же придется признать, что ты вел себя неправильно...

– Неправильно и глупо! – добавил Шиля.

– Отец оставил Земун, чтобы найти нас с Горчином и больше уже с нами не расставаться, – продолжал Гаврош. – Он сказал мне: «Я знаю, что вы оба коммунисты, и вижу, что значит для вас партия... Иди... Там место нам всем троим». А я, дорогой Артем, ушел и не выполнил своего долга по отношению к нему...

– Мы вместе ушли из Земуна, – заметил Артем.

– Мне потому так тяжело, что я привязал отца к дому своим обещанием вернуться... Ведь он обратился ко мне сначала как к коммунисту, а уж потом как к сыну.

– Лека говорит, что капитан Гаврич ушел из Земуна вместе с группой белградцев, – сказал Шиля. – Так что не унывай.

Они спустились на равнину. На берегах пенистого Лима кружилась и свистела метель. Они уже были на окраине городка, когда дневной свет почти совсем померк и в окнах стали загораться огоньки.

Их остановил патруль – два партизана в крестьянских башмаках, черных солдатских шинелях и шапках из заячьего меха.

– Эй, товарищи, откуда вы? – спросили их партизаны. – Кто вы?

– Мы – бойцы народной армии! – ответил Воя, направляясь к ним.

– Добро пожаловать, братья сербы!

– Привет черногорским соколам! – ответил Шиля и, закинув винтовку за плечо, раскрыл объятия.

Рукопожатиям, улыбкам, смеху не было конца.

Начальником патруля оказался красивый молодой человек с добрым, но волевым лицом. Приветливая улыбка, было похоже, никогда не сходила с его губ. Бывший студент, родом из Гусине, он получил боевое крещение во время восстания 13 июля – в атаке на Плав и в бою за Плевлю. Увидев Леку Марича, которого знал еще со студенческих лет, он схватил его за плечо и повернул к себе:

– Лека, братишка!..

– Джюра, друг!

Они крепко обнялись.

– Ну как вы? Добрались наконец...

– Да, потихоньку... А как ты?

– Все в порядке, – ответил Джюра.

– Сколько здесь собралось народу? – спросил у Джюры Воя,

– Нас, черногорцев, довольно много, а если еще и вы, сербы, будете продолжать подходить сюда, то в Рудо станет тесновато для такой армии, – ответил Джюра.

Вслед за патрулем все двинулись к центру города. Топая по замерзшей грязи, они шли к зданию, в котором было решено их разместить.

Шиля, Джюра, Воя и Лека затянули партизанскую песню:

 
Золотятся колосками
Шумадийские поля,
Славится большевиками
Шумадийская земля!..
 

После обильного и вкусного ужина Гаврош и Шиля вышли на площадь. По дороге они встретили нескольких старых знакомых. Несмотря на то, что уже наступила ночь, многие горожане не спали.

Охваченный неодолимым желанием хоть что-нибудь узнать об отце, брате или Хайке, Гаврош никак не мог избавиться от чувства страха и опустошенности. Проходя по одной из улиц, он вздрогнул от неожиданности, увидев в свете фонаря лицо своего старого знакомого из Земуна, недавнего студента педагогического института, коммуниста, отбывшего каторгу. Гаврош кинулся ему навстречу:

– Кого я вижу!

– Неужто это ты, Гавро Гаврич?!

– Войкан Медич, друг ты мой!..

Шиля остановился чуть поодаль.

– Ну, как живешь? – спросил Гавроша Медич и, не дождавшись ответа, крепко обнял его.

– Я-то живу хорошо, но ничего не знаю об отце и брате, – ответил Гаврош.

– Насколько мне известно, здесь их нет, – уверенно проговорил Медич. – Недавно я составлял в штабе списки личного состава, так вот капитана Гаврича и Горчина в этих списках не было.

– А среди наших раненых в Рудо? – спросил Шиля.

– Там их тоже нет.

– Ну а какие-то отряды ведь находятся на позициях? – не отступал от своего Шиля.

– Это верно. Рудо обороняют небольшие отряды... И учти: еще не все группы прибыли в городок...

– Ну что ж, тогда будь здоров, – простился с другом Гаврош.

До поздней ночи обходили они вдвоем с Шилей дома, в которых разместились партизаны. Вернувшись, они успели еще побывать на заключительной части лекции, которую читал Лека.

Усталый Гаврош вполуха слушал Леку. Когда он задремал, заместитель командира отряда тряхнул его за плечо и сказал, что пришел его черед сменить часового у моста через Лим.