Текст книги "Грозные годы"

Автор книги: Джурица Лабович

Соавторы: Михайло Реновчевич Невен,Милорад Гончин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Преданность

Пес неподвижно сидел на пепелище, грустно глядя в одну точку. Казалось, он чего-то ждал.

Собачью морду украшала белая полоса, которая шла от лба до самого носа, и это придавало псу вид задумчивый и сосредоточенный.

Из села донесся приглушенный расстоянием лай. Пес даже не повернул головы. Морда у него была испачкана пеплом, а в глазах отражалась горестная картина. От дворовых строений остались лишь обугленные стены. Судя по всему, животное сидело здесь без движения уже не первый час и, видимо, успело привыкнуть к этому невеселому зрелищу.

Медленно текли минуты. Пес не уходил. Он сидел в обычной собачьей позе: выпрямив передние лапы. Вокруг прыгали птицы, щебетали, раскапывали золу, не сводя настороженных бисеринок-глаз с неподвижного животного. Самым нахальным оказался один воробей. Он сел псу прямо на спину, потом осторожно перебрался ближе к голове, заглянул в морду, в тоскующие собачьи глаза. Вдруг он заметил у него на шее блоху и клюнул.

Пес зарычал, тряхнул головой и поднялся. Он подошел к кучке углей, на которую так долго смотрел, понюхал ее, но тут же с рычанием отскочил. Рычание перешло в протяжный вой. Пес хотел позвать людей, обратить их внимание на этот засыпанный золой и пеплом труп. Однако никто не отозвался. Поджав хвост, пес отбежал под старую грушу, на стволе которой виднелись совсем свежие следы от пуль, и, свернувшись в клубок, снова стал ждать.

Что же произошло здесь?

Утром небо было безоблачным и ясным. Все обещало погожий, солнечный день. Крестьяне готовились идти на уборку кукурузы. Вдруг все разом замерли и встревоженно прислушались. Издалека донеслись крики и винтовочная стрельба. Можно было или остаться в селе и переждать, или, пока не поздно, уйти в горы. Люди выбрали последнее и, подхватив детей и узелки с едой, которую они собирались взять с собой в поле, побежали к лесистым склонам гор, поднимавшихся за околицей села.

В спешке никто не вспомнил о полупарализованной Андже. Ее соседи, чуть живые от страха, убежали из села первыми, вероятно понадеявшись, что Андже поможет кто-нибудь другой. Около нее осталась только ее собака. Пес жался к постели хозяйки, жалобно скуля, когда выстрелы раздавались особенно близко.

– Замолчи, – попросила больная. – Я не выношу, когда ты скулишь.

Пес отбежал к двери и сел у порога. Анджа бросила ему корочку хлеба и проговорила:

– Да я не гоню тебя, только прошу не скулить...

Казалось, стрельба понемногу стихает. Но вот где-то совсем рядом грохнул взрыв. Анджа кое-как дотянулась до окна и прижалась лицом к стеклу. На улице было полно солдат с факелами, и это не предвещало ничего хорошего. Ее пробрал озноб, грудь сдавило тяжелое предчувствие. В изнеможении она откинулась на подушку.

«Почему же на меня все несчастья сыплются? – думала она. – Хотя, может, как раз в немощи мое спасение и они меня не тронут? Я никому не сделала ничего плохого. Да и не смогла бы сделать... Ведь эти солдаты, наверное, воюют только со здоровыми?..»

Эта мысль ее немного успокоила, и она стала говорить собаке, что бояться, конечно, нечего. Пес внимательно слушал Анджу, по-прежнему вздрагивая от близких выстрелов.

– Я не знала, что ты такой трус. Как тебе не стыдно? – ласково укоряла его Анджа.

Однако эти укоры не действовали на него. Пес вертелся у порога, скреб лапами дверь, пытаясь открыть ее.

– Я не в силах добраться до двери, чтобы тебе помочь. Почему ты не ушел со всеми?

Больная перегнулась к столику, стоявшему у изголовья, и сгребла с него свое рукоделие: вязаные и вышитые вещи – единственное ее развлечение в часы бесконечного досуга.

После долгого и безуспешного царапания в дверь пес подошел к кровати, положил голову на одеяло и тихонько заскулил.

– Ну, чего тебе? – спросила Анджа.

Собачьи глаза выражали безысходную тоску. Анджа испугалась этих глаз и хотела прогнать животное, но тут же поняла, что это было бы бессмысленной жестокостью, и сдержалась. Не стоило обманывать себя, стараясь не думать о том ужасном, неотвратимом, что ждало ее. Дрожащим голосом она спросила:

– Ты пришел проститься, мой верный страж? Ты уже чувствуешь беду?

Тяжело вздохнув, она отвернулась к стене. Конечно, она никого ни в чем не винила. Кто виноват в том, что ей выпала такая злая судьба? Она не упрекала своих родственников и соседей, которые сбежали, забыв о ней. «У них свои заботы, – думала она. – Им не до меня... Только мать никогда не бросила бы своего ребенка в беде... Разве я виновата, что осиротела так рано? Господи, господи, есть ли ты на самом деле? Или несчастные всегда взывают к тебе потому, что им ничего другого не остается?»

Она снова взглянула на пса и уже спокойно сказала:

– Ты хочешь уйти. Но я не могу добраться до двери, понимаешь? Даже пять метров – слишком большое расстояние, если ноги мертвы. И все же я попробую тебе помочь. У меня ведь есть это!

Она подняла палку и ударила ею по оконному стеклу. Осколки со звоном посыпались на пол. Пес в испуге забился под кровать.

– Вылезай оттуда и уходи!

Пятясь задом, пес выполз из-под кровати. Он дрожал.

– Тяжко мне, однако давай расстанемся как друзья. Ты вырос у моей постели. Я всегда разговаривала с тобой и много рассказывала тебе о своем несчастье. Не знаю, все ли ты понял, но в одном я не сомневаюсь: ты был мне верным другом. Давай свою лапу! Прощай! Лезь сюда, – показала она на разбитое окно. – Беги и не попадайся им да глаза!

Пес вскочил на кровать, на секунду замер в нерешительности и прыгнул в окно. Забравшись под густые кусты за домом, он стал рычать на людей с факелами, которые бегали по улицам.

Когда Анджа осталась одна и почувствовала доходивший с улицы запах гари, ее охватил страх. Она в исступлении колотила палкой по своим парализованным ногам, словно мстя кому-то за все страдания. Палка тупо ударяла по не чувствующим боли лодыжкам, ступням, коленям... Она выпустила палку лишь тогда, когда на чердаке послышалось потрескивание горящего дерева. Комната стала заполняться дымом. Это был конец. Анджа, правда, еще надеялась, что эти люди откроют двери и помогут ей выбраться. Она молча ждала... Но вот занялись доски двери, от едкого дыма стало трудно дышать. Тогда она попыталась добраться до окна, но парализованные ноги были словно прикованы к кровати. Она ужасно закричала и, задыхаясь, упала на подушку...

Услышав крик, пес выскочил из своего укрытия, заметался по двору, хватая поджигателей за ноги. В него несколько раз выстрелили, не попали, и он бросился прочь. Опрометью промчавшись по улицам села, он скрылся в лесу, откуда вышел лишь тогда, когда в селе все стихло, огонь погас и люди с факелами ушли.

...Он дремал под грушей, ждал, когда вернутся люди. Но наступил уже вечер, а никто не приходил. Устав ждать, он задрал к небу голову и завыл протяжно и тоскливо. Через некоторое время он замолчал, снова обнюхал обугленный труп, а потом начал передними лапами рыть рядом с ним землю. Тут подошел Стоян, сосед Анджи.

Пес в испуге отскочил, бросился было бежать, но тут же узнал старика и вернулся. Понурив голову, он подошел к нему и тихонько заскулил. Стоян нагнулся, ласково провел рукой по его спутанной шерсти и горестно проговорил:

– Ах ты, бедолага. Не бросил свою хозяйку... Ну ладно, не скули, этим уже горю не поможешь. – И он взялся за лопату.

Ночь в Стригове

Свет от костра падал из открытой двери сарая и разгонял тьму. Неподалеку от огня была навалена солома. Делегат АВНОЮ[12] 12
  Антифашистское вече народного освобождения Югославии. – Прим. ред.


[Закрыть] Стево сидел, прислонившись спиной к стене, и пытался заснуть. Стоило ему лишь прикрыть веки, как перед глазами вставала картина сожженного села, из которого они вчера выбили усташей. Напротив него лежал на соломе партизанский связной Младжен. Разувшись, он протянул ноги к огню, а голову засунул в большой деревянный чан из-под ракии, чтобы свет не мешал спать. Он никак не мог устроиться поудобнее и беспрестанно ворочался, шурша соломой.

– Эх, дружище Стево! Запах-то какой в этой кадушке!.. Сейчас бы сюда поллитровочку ракии! Глотнешь – и спи себе до утра.

– Ты еще молодой, чтобы водку пить... Она печень сжигает, – проговорил Стево.

– Да, молодой! – Слова Младжена гулко отдавались в деревянной посудине. – Молодой, а сколько всего повидать пришлось! С тринадцати лет воюю. Привык уже. Девчата вон говорят, что я грубый, но тут уж ничего не поделаешь – таким меня жизнь сделала. Можно сказать, состарился молодым. Однако вот ты, товарищ делегат, нисколечко не похож на старого, закаленного в боях партизана. – Младжен осторожно вытащил голову из чана и сел. – Вот скажи, ты убил хоть одного врага? – спросил он.

– Всякое бывало, – неопределенно ответил Стево.

– Нет, ты скажи, хоть одного усташа отправил на тот свет?

– Какой ты любопытный! Я стрелял во всех усташей, которые попадались мне на мушку.

Щеки молодого партизана раскраснелись от жаркого пламени. Он был явно недоволен ответом.

– Эх, трудно с вами, с образованными, разговаривать! Непонятные вы какие-то. А вот если бы ты меня спросил, как я тебя сейчас, то я бы ответил так: дорогой мой, связной Младжен прикончил их немало, но ни одного – просто так, от нечего делать. Не люблю я этого. Даже расстреливать не могу. Не по-мужски это как-то – стрелять в безоружного... Другое дело в бою, когда он в тебя тоже целит.

– Это верно, – согласился Стево.

– Еще бы не верно! – очень серьезно заключил Младжен.

Он задумался, собираясь задать новый вопрос. Молодые всегда очень любознательны. Война помешала их учебе, и обычное стремление к познанию превратилось у них в настоящую страсть.

Младжен взглянул на кучу соломы:

– Маркан с головой закопался. И храпит, как медведь. Вот у кого все просто! Бывало, идешь с ним по бездорожью, спросишь, где ночевать будем, а он отвечает: «Не бойся, земля – перина, небо – одеяло, переночуем лучше, чем в доме». И добрый он очень. Я готов поспорить: не пройдет и нескольких дней, и ты его полюбишь, как родного брата.

Стево посмотрел на ворох соломы, который медленно поднимался и опускался в такт дыханию спящего. Оттуда доносился мощный храп, заглушая потрескивание сырых поленьев в костре. Стево вчера впервые встретился с этим уже немолодым партизаном, который представился ему так: «Маркан, командир взвода связистов, остальные подробности про мою личность пусть тебе другие рассказывают. – Он держал небольшой кусок кукурузного хлеба, тут же разломил его и протянул Стево: – Пожуй-ка! Чем богаты, тем и рады». Стево поблагодарил и отказался. «Кто на войне не ест того, что само в руки идет, тот долго не продержится», – заметил Маркан. Ничего не говоря. Стево показал ему кусок зачерствевшей погачи, который уже три дня таскал в кармане. Однако Маркан, похоже, все-таки немножко обиделся. Это было видно по его лицу. Он подкрутил усы, кашлянул в кулак и сказал: «Тебе здесь, товарищ делегат, будет хорошо. Отдохнешь, подлечишься. Будешь нам газеты читать, чтобы Младжену передышку дать. Попутно и его подучишь. Надо из него настоящего человека сделать. Он молодой еще, горячий не в меру, да и мозги у него немного набекрень, но это все ничего. Веселый он, пошутить, посмеяться любит. И смекалистый... Меня-то, дурака старого, уже ничему не научишь, а он все ухватывает... Ну ладно, пойду-ка сосну, а то ведь весь день топать пришлось». И он побрел к сараю. Обернувшись, он бросил: «Еще наговоримся, товарищ делегат!»

В сарае он разложил костер, к которому потом подсели Стево и Младжен. Весь отряд ушел в Унскую долину – партизаны получили приказ взорвать немецкий бронепоезд.

Младжен бросил взгляд на открытую дверь сарая.

– Не привык я спать, не выставив часового. По-моему, мы стали забывать об осторожности.

– Так ведь мы же на свободной территории, – заметил Стево.

– Осторожность никогда не помешает. Я вовсе не хочу, чтобы меня прирезали во сне, как ягненка. Здесь уже были такие случаи. Вот в Комленаце, например... Усташи ворвались ночью в село и перерезали всех. Даже скотину и собак не пощадили. Оттого-то там теперь и собачьего лая больше не слышно.

– Ты эти места хорошо знаешь?

– Как свои пять пальцев. Кроме того, я записываю все, что случается с нашим отрядом, и помечаю, по каким местам мы проходим.

– И много у тебя таких записей накопилось?

– Нет, я только недавно начал. – Он вытащил из-под соломы сумку, расстегнул ее и достал потрепанный блокнотик. – Вот это мой дневник.

Стево начал осторожно перелистывать покоробившиеся от сырости страницы. Почерк был твердый, четкий.

– «Маркан поцеловал эту здоровенную Стевку из Тимара», – прочитал он несколько строк и удивился: – Так ведь это, кажется, моя родственница! «Я этого не видел, только слышал чмоканье. Они думали, что я сплю в сарае, а я не спал. Уж я их подразню! Они еще потом долго шептались, но я уже не прислушивался. Со стороны Подкозарья раздавалась канонада, и я заснул». – Он перевернул страницу и продолжал: – «Я долго уговаривал Маркана, чтобы помог мне стащить в одном богатом дворе жирную курицу, но он отказался. Ну и дурак! Весь день в животе урчало от голода. Постреляли в немцев через реку. Они в ответ выпустили, наверное, тысяч десять пуль, а все без толку. Здорово!»

Стево листал дальше. Коротенькие записи о виденном, описания боев, имена погибших... Открыл последнюю страницу. Вверху стояла цифра, по-видимому дата. Чернила расплылись, и разобрать ее было трудно.

– Когда ты это писал? – спросил Стево, показывая блокнот Младжену.

– Вчера.

– Это самая последняя запись?

Стево прочитал:

– «Бой был страшный. Штаб был почти окружен, и нам, связным, пришлось вступить в бой. Я стрелял и орал, как сумасшедший, чтобы создать видимость, что нас много. Даже голос сорвал. А Маркан, кажется, немножко струхнул. Он ругался и кричал, чтобы мы берегли патроны, а я тут несколько раз подряд выстрелил из карабина. Видел, как один усташ упал. Маркан как заорет: «Ты что, не слышишь, что тебе говорят?» А я ему: «Одного я уложил, можешь посмотреть». Но он не стал смотреть, а закричал, что надо сменить позицию. Он боялся, что немцы откроют огонь из минометов. Мы бросились в густые заросли ивняка, куда уже отошел штаб. Ранко разодрал штанину до самого бедра, и она у него болталась сзади, как хвост. Когда мы прошли уже несколько километров, Маркан вдруг вспомнил, что мы оставили немцам штабную кобылу Белку. Он рвал на себе волосы и кричал: «Она, бедная, к сливе была привязана! И ведь ни один про нее не вспомнил, черт бы вас всех побрал!» Не знаю, почему он так шумел. Сомневаюсь, чтобы Белка кому-нибудь понадобилась: она была кривая на один глаз и тощая, как скелет. Я не любил на ней ездить. Да и другие связные тоже. Один только Маркан часто разговаривал с ней, обещал, что после войны купит ей хомут, запряжет и будет пахать землю. Мы все над ним потешались, а Ранко как-то сказал: «Все это хорошо, вот только вопрос, доживете ли вы с ней до конца войны? Ведь даже если пуля вас минует, вы сами, того и гляди, богу душу отдадите, непонятно, в чем она у вас до сих пор держится!» Маркан даже не обиделся на него.

После обеда к нам подошло подкрепление, и мы заставили усташей отойти. Потом меня отправили с пакетом в соседнее село. Когда шел, наткнулся на убитого крестьянина. Рядом с ним лежала собака. Это было на самой дороге, возле сожженной церкви. Под ними растеклась большая лужа крови. Ох, как тяжело видеть такие картины!» Где ты видел убитого человека и собаку? – Стево поднял голову от блокнота.

– При выходе из села. Здесь всех перебили.

Стево продолжал читать. Это была самая последняя запись:

– «В Стригове не лают собаки. Усташи поубивали их вместе с людьми».

На последней странице стояла подпись: «Младжен М. из 6-й бригады».

Стево поднялся. Младжен, который все это время внимательно за ним следил, спросил:

– Думаешь, я понапрасну порчу бумагу?

– Почему же?

– Пишу, чтобы все это не забылось. Если погибну я, останется дневник...

Стево обнял за плечи юношу, ставшего ему удивительно близким и дорогим.

Они вышли из сарая.

– Ты хорошо пишешь, Младжен, не бросай этого, – сказал Стево.

– Мне и самому интересно.

Они стояли перед раскрытой дверью, и по двору протянулись их тени. Стево стал расспрашивать Младжена о жизни. Этот молодой партизан очень заинтересовал его. Вдали, где проходила железная дорога, занялось зарево. До них донеслось несколько взрывов и нечастая стрельба.

– Там сейчас мой друг Ранкан. Очень я за него боюсь, – тихо проговорил Младжен. – У него сегодня день рождения. А вчера он со мной поделился: его мучает предчувствие, что он должен погибнуть.

– Ерунда, только дураки верят в предчувствия.

– Знаешь, я тоже иногда начинаю очень бояться смерти, только никому не говорю об этом, – признался Младжен.

Он вернулся в сарай, улегся на солому и вскоре заснул, А Стево еще долго стоял, прислушиваясь к далеким разрывам...

Суд

Партизанский суд собрался, чтобы решить дело бойца Йои. Зрители испытывали различные чувства: одни пришли из простого любопытства и теперь с интересом ожидали начала, другим было явно не по себе, третьи шепотом спорили об исходе суда. Йоя в партизанах давно, с первых дней восстания. До этого работал на шахте «Любия», рубил уголь. В отряде он показал себя превосходным пулеметчиком и, кроме того, специалистом по организации засад на дорогах. Руки у него были большие, мозолистые. Он очень этим гордился и любил повторять, показывая собеседнику свои ладони:

– Вот здесь вся моя биография! От начала и до конца. Смотри и завидуй!..

Когда у него отобрали оружие, Йоя сначала растерялся.

– Меня – арестовывать?! – пораженно спросил он у партизан, которые должны были отвести его под конвоем в штаб.

Партизаны молчали, и это молчание было яснее всяких слов. Йоя вспыхнул. Он понял, что на прежнее уважение товарищей может не рассчитывать. А все из-за пестрого и крикливого петуха, взятого без спроса у вдовы Елены из деревни Криваи.

В одном из классов сельской школы на длинной скамье расположились судьи. Лица были хмурые, неприветливые. Лишь глаза одного человека смотрели грустно, без недоброжелательства. Это был связной Малиша, самый молодой партизан в батальоне. Он не очень-то хорошо чувствовал себя в непривычной роли судьи. К тому же он никак не мог понять, почему это Йою, одного из самых храбрых партизан, каких он знал, подвергли такому унижению, почему товарищи смотрят на него с презрением.

«Неужели все это из-за какого-то паршивого горластого петуха? – думал Малиша огорченно. – А скольким петухам я сам свернул головы в своей жизни? Перелетят, бывало, через забор в наш огород и начинают семена из грядок выклевывать. Я бегу их разгонять. Тех, которые побольше да понахальнее, иногда и палкой огрею, а если поймаю, то и голову сверну. Мать меня за это сколько раз за уши таскала, потому я таким лопоухим и стал. Не очень-то красиво, но кто будет смотреть на уши на войне? А Йоя всего одного петушка стащил – и вот, пожалуйста. Чего только этим взрослым не взбредет в голову! Решили человека погубить. А из-за чего? В конце концов за этого куренка и заплатить можно. И все бы решилось само собой без шуму и сраму».

Малиша мучился в томительном ожидании. Пытаясь успокоиться, он крепко сжал колени и положил на них руки, чтобы удержать дрожь. Украдкой огляделся, не заметили ли товарищи его слабость. Однако все сидели с равнодушными, как ему показалось, лицами, у многих на коленях лежали планшетки и блокноты. «Чтобы записывать грехи Йои», – подумал Малиша.

Йоя, сгорбившись и горестно опустив голову, сидел на стуле перед судьями. Порой казалось, что он внимательно рассматривал рваные носки своих опанков, из которых выглядывали грязные пальцы. Потом он тяжело вздохнул и поднял голову: его тусклый, ничего не выражающий взгляд устремился прямо на Малишу. Тот весь сжался – ему почудился в этом взгляде горький упрек. А судьи неторопливо листали какие-то бумаги, обстоятельно готовясь к такому серьезному делу... Малиша смотрел на лицо Йои, и ему казалось, что губы Йои шевелятся и он слышит слова: «Неужели и ты против меня? Ты ведь знаешь, у меня трое детей, Как же им жить с таким позором? Малиша, Малиша, я помог тебе стать настоящим партизаном и никогда не думал, что ты мне за это так отплатишь...»

Паренек заерзал на своем месте, отвернулся к окну, за которым на холме виднелись крестьянские дома. Скользнув взглядом по почерневшим крышам с закопченными трубами, он снова повернулся к Йое. Их взгляды встретились, но оба сразу же опустили глаза.

«Я не один здесь судья. Что я могу сделать? Меня включили в состав суда, потому что больше некого было», – рассердился Малиша.

Он снова посмотрел Йое прямо в глаза. Казалось, только они одни и жили на известково-бледном, обросшем густой бородой лице партизана. Малише вдруг пришла в голову страшная мысль, что эти глаза, возможно, скоро навсегда закроются. Когда партизанский суд, который не прощает ничего ворам и мародерам, вынесет свое решение, раздастся выстрел, другой – и все... Это произойдет у подножия горы, в лесу, который всегда приглушает любые звуки. Где-нибудь на поляне вырастет небольшой холмик, и не будет над ним никакой надписи. Малиша вспомнил слова командира батальона, сказанные им на крестьянской сходке в деревне Криваи:

– Революция, если необходимо, может покарать и тех, кто за нее стоит. Знайте: если кто провинится перед народом, пусть пощады не ждет.

Трудно сказать, о чем бы еще успел подумать Малиша, если бы председатель суда Обрад не встал. Одернув гимнастерку, он откашлялся и, заглянув зачем-то в свои бумаги, начал:

– Мы должны разобраться в нехорошем деле, товарищи! Надо быть объективными. Йоя запятнал имя бойца народной армии. Вы все знаете, по деревне говорят – партизан украл петуха! Может ли вор быть партизаном?

– Не может! – гневно закричал партизан, сидящий слева от Малиши.

– Но я же не украл! – воскликнул Йоя, с мольбой протянув к судьям свои большие руки.

– Сиди и молчи, тебе еще дадут возможность сказать! – оборвал его председатель.

– Да чего уж там говорить, и так все ясно! – обреченно пробормотал Йоя, в отчаянии закрывая лицо ладонями...

Обрад приказал конвойному вывести Йою, попросил зрителей выйти. Суд должен был вынести приговор без посторонних. Люди вышли на улицу и столпились у школьного крыльца.

Обрад снова прокашлялся и глухо произнес:

– Помните, товарищи, как мы наказывали за подобное других?

Он сделал паузу, а потом договорил, что, по его мнению, Йою надо расстрелять.

Малиша вздрогнул всем телом, услышав это, хотя с самого начала ждал именно такого исхода.

Председатель обвел всех взглядом и спросил:

– Ваше мнение, товарищи?

Все хмуро уставились в пол. Скрипнул под кем-то стул, кто-то прошуршал листком блокнота. Тягостное молчание нарушил не очень уверенный голос Перы, немолодого уже партизана, сидевшего по левую руку от Обрада.

– Я думаю... Да что тут думать?.. Голосую за смертную казнь. Обстоятельства такие, что иначе нельзя.

Малиша не мог больше молчать. Он встал, и ему показалось, что пол уходит у него из-под ног. Он глубоко вздохнул, собираясь с духом, и сказал:

– Мне кажется, не стоит наказывать так сурово... Товарищ Йоя – самый бесстрашный боец в роте. И пережить ему столько пришлось, двое детей у него остались на занятой немцами территории. Неужели он погибнет от нашей руки? Нет, за это я не могу голосовать...

У Обрада зло сузились глаза. Малиша заметил это, но не смутился и продолжал:

– По-моему, наказание должно быть иным – Йою надо перевести в другую роту и пусть в бою смоет свой позор.

– Да, но потерпевшая жалуется. Справедливость должна быть удовлетворена! – хмуро бросил Обрад.

– Мы возместим ей убыток, купим другого петуха. Вот деньги, я сам куплю! – Он сунул руку в карман. – Я знаю, у кого можно купить отличного петуха. У Перы Поповича полон двор птицы. Можем выбрать. И потерпевшая будет довольна. А Пера петушка продаст. Или даже даром отдаст, когда узнает, что речь идет о жизни нашего товарища. – Раскрасневшийся Малиша сел на свое место.

Партизаны стали негромко переговариваться.

Поднялся четвертый член суда – молодой партизан с круглым румяным лицом.

– Товарищ Йоя, конечно, виноват, но я против того, чтобы его наказывать так строго. Малиша правильно говорил, и я согласен с его предложением...

Пятым выступил ездовой Решид. Видно, что он не очень-то привык произносить речи, но заговорил горячо:

– Не надо его расстреливать! Йоя – хороший боец, ничего не испугается! Петуха за петуха – это правильно!..

Обрад сердито нахмурился, видя, что товарищи не поддерживают его. Стараясь говорить спокойно, он произнес:

– Жаль, что у нас нет согласия... Я остаюсь при своем... Вора надо наказать, чтобы другим неповадно было...

– Ты в меньшинстве, Обрад, – сказал Пера. – Я было согласился с тобой, не подумав, но теперь, выслушав остальных, считаю, что нельзя из-за ерунды человека жизни лишать. Давайте голосовать.

Поднялись руки. Все проголосовали за предложение Малиши. Только Обрад воздержался.

Приказали ввести Йою. Ему не предложили сесть, и было видно, что колени партизана заметно дрожат. Лица судей были серьезными и суровыми. Обрад негромко прочитал решение суда:

– «...Пулеметчика Йою наказать, переведя его в соседний батальон. Оружие будет ему возвращено. Вдове Елене Лазич возместить убыток, купив хорошего петуха. Названную птицу купит и передаст вдове связной Малиша. Решение принято большинством в четыре голоса, один воздержался».

Йоя быстро зашагал туда, где размещался второй батальон. Партизаны с нескрываемой радостью смотрели ему вслед. Он шел не оборачиваясь, стыдясь взглядов своих товарищей. Никогда ему не забыть того, что произошло сегодня.