Текст книги "Сват из Перигора"

Автор книги: Джулия Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Глава 18

В шелковом халате цвета «бургунди» и с устоявшимся за неделю нежеланием представать перед белым светом Гийом Ладусет медленно спускался по лестнице – и тут взгляд его упал на кастрюлю с кассуле. На краю посудины нахально пристроилась чертова курица Виолетта, рыжий хвост с готовностью приподнялся над содержимым. Вот тогда-то сваха взорвался. Птица отреагировала не уступавшим по громкости его негодующему воплю криком, моментально взлетела в воздух и, дико хлопая крыльями, принялась носиться по кухне неистово-рыжими кругами, отчего висевшие на крючках сковородки забрякали друг о дружку, а ровная шеренга кофемолок «Пежо» на огромном светлом камине с грохотом обрушилась на пол.

Пригнувшись, Гийом бросился к задней двери, распахнул настежь, и обезумевшая курица рванула к садовой ограде. Сваха тут же захлопнул дверь и поспешил к плите – с мыслью, что его бессменное фамильное кассуле, пережившее семь президентов, навеки изгажено одним взмахом хвостового пера. Внимательно проверив поверхность варева, он достал длинную деревянную ложку и неторопливо потыкал содержимое кастрюли, заглядывая под утиные ножки, исследуя куски тулузской колбаски, перелопачивая гущу бобов, приподнимая серую гусиную косточку для более тщательного осмотра.

Но облегчения от того, что блюдо осталось незапятнанным, не хватило, чтобы успокоить Гийома Ладусета. Настроение свахи не улучшилось и после новости, что в муниципальном душе опять есть горячая вода. Вернувшись домой, он переоделся и направился в бар «Сен-Жюс» – с решимостью, какую только может позволить себе человек в магазинных кожаных сандалиях. Проигнорировав Сандрин Фурнье, пытавшуюся перехватить его вопросом, нашел ли он для нее другую подходящую пару, Гийом прошествовал прямо к Фабрису Рибу, который как раз надраивал экспресс-кофеварку, и с ходу заявил:

– Твоя курица меня преследует.

Впервые в жизни видя бывшего парикмахера в ярости, владелец бара поспешно предложил ему стул и бокал вина за счет заведения. Сам же присел напротив и выслушал рассказ свахи о том, как на протяжении вот уже полугода тот подвергается непрекращающимся унижениям в виде поклеванных абрикосов и сливочного масла, перьев в бокалах с «пино», мерзких четырехпалых следов на посыпанном тальком полу в ванной комнате и куриных яиц в самых непозволительных местах. Когда же он сообщил про последнюю каплю – шокирующее зрелище в виде чертовой курицы Виолетты, вознамерившейся осквернить его фамильное кассуле, – Фабрис Рибу мгновенно встал на защиту птицы, утверждая, что бедное существо никак не может нести ответственность за мучения Гийома и что вообще курица, вероятнее всего, не его. Но сваха не преминул напомнить владельцу бара, что, будучи человеком, выросшим бок о бок с курами, он уж как-нибудь в состоянии отличить одну птицу от другой. И потом, рыжие Виолеттины перья уж точно не спутаешь ни с чем.

– Должно быть, ты просто ей очень нравишься, – подвел итог владелец бара, откидываясь на спинку стула. – Ведь никого из нас она и близко не подпускает.

– Но я не нуждаюсь в симпатиях какой-то курицы! – рассердился сваха. – Уверяю тебя, Фабрис, чувства этой твари полностью безответны.

Когда же Фабрис Рибу предложил не держать открытой дверь черного хода, чтобы Виолетта не могла проникнуть внутрь, Гийом Ладусет гневно подался вперед. Он не только всегда держит заднюю дверь закрытой, вскипая яростью, прошипел сваха, но последние полгода вообще запирает ее на замок. Нет, через окна она тоже попасть в дом не может, ибо Гийом оставил лишь узкие щелки, в которые птице с ее конституцией уж точно не протиснуться. И как эта дрянь попадает внутрь – просто настоящая тайна.

Фабрис Рибу со вздохом смахнул со стола невидимую крошку. И хотя, аргументировал владелец бара, он не вправе держать птицу под замком, ибо даже мелкая тварь заслуживает право на свободу, и он не может отвечать за то, кого Виолетта выбирает в объекты своей любви, он непременно при случае заглянет к Гийому Ладусету и поможет укрепить оборону его жилища. Однако сваха, который проявлял твердость характера крайне редко, настоял, чтобы владелец бара пошел вместе с ним немедля.

Оставив бар под присмотром супруги, Фабрис Рибу сопроводил Гийома Ладусета домой. После того как владелец бара проверил замки на парадной двери и двери черного хода, он попросил сваху показать, как тот запирает окна, и согласился, что курица таких габаритов, как его Виолетта, никак не может протиснуться в столь узкую щель. Далее они спустились в погреб с его стеллажами консервов и древним, покрытым густым кружевом паутины крестьянским инвентарем. Пока владелец бара осматривался, Гийом присел на нижнюю ступеньку и наблюдал за Фабрисом Рибу с едва скрываемой злостью. Мало того, думал он, что этот человек не способен честно признаться, что позволил ножницам конкурента-парикмахера учинить у себя на голове нелепейшую из всех возможных нелепиц, так он еще и выказывает полное неуважение к окружающим, позволяя своей хулиганке курице свободно разгуливать по деревне. Но тут Фабрис Рибу глубокомысленно объявил, что ввиду отсутствия отверстий, выходящих наружу, ему не представляется возможным, чтобы птица могла попадать в дом со стороны погреба. Бросив взгляд на цветные карты планет и созвездий, покрывавшие стены над деревянными стеллажами, он вдруг спросил у Гийома Ладусета, что ему делать с дынями. И хотя сваха отнюдь не считал, что владелец бара заслуживает его консультации, он тем не менее ответил, что сейчас как раз самое благоприятное время для их высаживания, и пусть Фабрис Рибу не забудет отщипнуть цветоножки над первыми двумя листочками, но лишь когда Луна будет проходить созвездие Льва.

На площадке чердачной лестницы Гийом показал Фабрису Рибу дорожку, по которой куриные яйца скатываются по ночам, мешая ему заснуть. Он открыл сушильный шкаф в ванной и продемонстрировал свежий черно-белый помет на стопке белоснежных – во всех иных отношениях – хлопчатобумажных трусов. У порога сваха поднял с пола рыжее перо и молча поднес к носу владельца бара. Уже на чердаке Фабрис Рибу тщательно осмотрел три маленькие сквозные арки под свесом крыши, служившие входными отверстиями для голубей в те стародавние времена, когда птиц держали ради их мяса. Но, как и у всех остальных жителей Амур-сюр-Белль, аркообразные отверстия в доме Гийома Ладусета были перекрыты оконным стеклом много десятилетий назад.

– Что ж, остаются лишь дымоходы, – заключил Фабрис Рибу.

Мужчины направились обратно на кухню. Гийом поднял с пола упавшие кофемолки, две из которых оказались треснувшими, после чего он и владелец бара по очереди заглянули в закопченное отверстие над камином. Затем они проверили дымоход в гостиной, и Фабрис Рибу объявил, что сходит за проволочной сеткой и закроет все трубы сверху, чтоб даже Санта-Клаус с его хитроумными штучками не смог спуститься по ним.

Провожая владельца бара к двери, сваха поблагодарил его за помощь, не ведая, что истинной причиной услужливости Фабриса Рибу был страх: ведь не поторопись он с сеткой, и Гийом Ладусет может запросто пустить Виолетту на суп.

Остаток выходных Гийом планировал провести дома взаперти, но не тут-то было: Стефан Жолли настоял, чтобы друг помог ему вечером на празднике Fête de la Saint-Jean. [41]41
  Праздник святого Иоанна (аналог славянского Ивана Купалы – в ночь с 21 на 22 июня).


[Закрыть]Сваха всячески пытался отвертеться от этой миссии: не хватало еще присутствовать там, где соберется не только население Амур-сюр-Белль, но и обитатели всех окрестных местечек. Однако булочник был непреклонен и не постеснялся напомнить Гийому Ладусету, что тот у него в долгу.

Чтобы хоть как-то отвлечься от предстоящих мучений, Гийом Ладусет отправился в сад – отдаться культивации овощей. Магазинные кожаные сандалии прочавкали по траве к сарайчику, который сваха содержал в той же строгости, что капитан корабля свой мостик. Гийом выдвинул ящик стола. Там, среди пакетиков с семенами, разложенных в алфавитном порядке, он отыскал нужный – зимний редис, который следует проредить, когда Луна войдет в созвездие Девы. Гийом рыхлил землю рядом с грядкой округлых цуккини и тут услышал грохот – то Фабрис Рибу пристраивал к дому стремянку. И впервые за долгие годы при взгляде на чертову курицу Виолетту, гревшуюся на садовой стене, Гийом Ладусет улыбнулся.

Тем временем на скандальных бастионах Эмилия Фрэсс пробиралась меж ведер с засохшим цементом и штабелей старой черепицы, оставшихся от предыдущего владельца. Найдя местечко в тени, Эмилия села и прислонилась к каменной стене. В руке она держала частично съеденное письмо – очищенное, насколько возможно, от crème pâtissière и высушенное на солнце. Эмилия вновь перечитала его, и уже в который раз сердце ее расцвело – столь восторженны были чувства, о которых в нем говорилось. И лишь когда она вспомнила, что слова эти исходили не от того человека, которого она всегда беззаветно любила, лепестки восторга осыпались. Она смотрела на брошенную белками скорлупу грецкого ореха и пыталась ответить на вопрос, сможет ли она когда-нибудь проникнуться к булочнику такой же страстью, какую он испытывал к ней. И пусть письмо его было образцом чарующей поэзии, пусть Эмилия всегда восхищалась Стефаном Жолли как мастером своего дела, владелица замка знала, что руки булочника – не те, в объятиях которых она так страстно мечтала найти приют.

Но на письма принято отвечать, и Эмилия Фрэсс решила поговорить со Стефаном Жолли. Она вытащила из-под кровати времен Ренессанса нелепые средневековые туфли, процокала вниз по витой каменной лестнице, открыла выбеленную солнцем дверь и захрустела подошвами по подъемному мосту замка. Но когда Эмилия – в старинном платье цвета чайной розы, будто обрезанном по колено – добралась до булочной, она обнаружила огромную очередь, растянувшуюся до места, где ранее возвышался каменный крест. Эмилия Фрэсс поинтересовалась у одной из женщин, откуда столько народу и чего они все тут ждут, и та ответила, что в одном из пирожных булочника обнаружилось любовное послание и теперь все надеются найти такое же для себя. Шокированная владелица замка – которая поведала о своей находке всего двум односельчанкам, да и то лишь после того, как те клятвенно пообещали держать рот на замке, – решила вернуться попозже.

Нет, это не Лизетт Робер проболталась о необычном послании. Эмилия Фрэсс пришла к ней с просьбой помочь разобрать слова, размытые ромовым crème pâtissière, и повитухе хватило одного взгляда на письмо, чтобы сразу узнать почерк Гийома Ладусета. Но пресловутая неспособность Лизетт Робер вмешиваться в чужие дела помешала ей раскрыть тайну личности отправителя. И после ухода гостьи повитуха более ни словом не обмолвилась об интригующем эпизоде, убрав его до лучших времен в кунсткамеру своей памяти.

Человеком, виновным в необычайно длинной очереди в булочную, была Сандрин Фурнье. Когда слух о том, что все пирожные из булочной достались Эмилии Фрэсс, дошел до торговки рыбой, та, не теряя времени, отправилась в замок в надежде отвоевать у его владелицы как минимум кофейный эклер. Услышав, что все эклеры разобраны, рыботорговка расстроилась настолько сильно, что Эмилия тотчас же предложила ей аперитив в качестве утешения. И именно в этот момент Сандрин Фурнье, желая полюбоваться открывавшимся из окна видом, встала с деревянного кресла и заметила на столе письмо. Несмотря на богатое воображение, владелица замка не смогла придумать никакого разумного объяснения промокшему посланию, кроме правды. Торговка рыбой рассказала о необычной находке мадам Серр, заворачивая ее любимую форель, и посоветовала внимательно осмотреть полученную от Эмилии ромовую бабу, ибо ей совершенно не хочется, чтобы старушка подавилась и умерла прежде, чем оплатит свой месячный счет. Мадам же Серр, которая по глухоте своей не расслышала имени адресата, меняла его всякий раз, пересказывая новость односельчанам, уверенная, что рано или поздно назовет правильное.

Эмилия Фрэсс возвращалась вверх по Рю-дю-Шато – той, что действительно вела к замку. Внезапно рядом притормозила машина Ива Левека – дантист пожелал еще раз поблагодарить ее за восхитительные пирожные с миндалем. В действительности отнюдь не правила хорошего тона заставили Ива Левека остановиться, дантисту просто хотелось оттянуть предстоящее рандеву с Дениз Вигье. Ив Левек успел даже поинтересоваться у Эмилии насчет происхождения скелета ламы в вестибюле замка, но был вынужден извиниться и продолжить путь, ибо создавал препятствие Марселю Кусси, который подъехал сзади на своем тракторе с насаженными спереди двумя тюками сена. Вырулив из деревни, дантист свернул вправо у пастбища с рыжими лимузенскими коровами, дружно подмигивавшими всем и каждому, и взял курс на Сорж. [42]42
  Местечко во Франции, где расположена мировая столица трюфелей.


[Закрыть]Он ехал по зеленой долине, мимо холма с полуразрушенным замком, пытаясь понять, как свахе удалось уговорить его согласиться на еще одно свидание с этой отвратительной бакалейщицей. И когда вдали показались очертания деревушки, Ив Левек твердо решил, что пора завязывать с любовью, оказавшейся даже мучительнее треклятых запоров.

Дантист припарковался у церкви с резьбой над входом в виде черепа и трубящих ангелов и тут же расстроился, ибо буквально уткнулся взглядом в стрелку с указанием направления к знаменитому Музею трюфелей. Значит, ему не удастся сбежать домой под предлогом того, что музей невозможно найти. Он прошел мимо очаровательных каменных домиков с закрытыми голубыми ставнями, и сердце его упало еще ниже: ненавистная бакалейщица уже стояла в тени платана у входа в музей и утирала лицо носовым платком. Стараясь держаться как можно дальше, Ив Левек поцеловал Дениз Вигье в обе щеки и сделал комплимент, похвалив ее жуткое платье, купленное, судя по всему, в палатке на сельском рынке.

Они прошли внутрь и какой-то миг стояли плечом к плечу у билетного киоска – ровно до тех пор, пока Дениз Вигье, которая не могла более противиться искушению в виде магазинчика с сувенирами, не сорвалась с места. Билетерша приветливо протянула Иву Левеку два билета, он понял, что загнан в угол, и с явной неохотой полез в карман. Желая покончить с этими муками как можно скорее, дантист сразу же направился к выставке, посвященной классическому перигорскому трюфелю, также известному как «черный бриллиант», и остановился у первого по порядку стенда. Пока Ив Левек читал о том, что у трюфелей нет ни корней, ни стеблей, ни листьев, ни даже настоящих плодов, – что часто сбивает ученых с толку, и те теряются, не зная, к какому миру, флоры или фауны, относить это загадочное чудо природы, – бакалейщица как раз вошла в зал с маленьким бумажным пакетиком, в котором лежала щеточка для ногтей в форме трюфеля, и теперь изучала, без всякой системы, первый попавшийся ей на глаза стенд. Дантист бросил взгляд на Дениз Вигье. И пока она – подавшись вперед своей необъятной грудью, что тянула бакалейщицу вниз, из-за чего та выглядела согнувшейся, словно под проливным дождем, – узнавала, что прославленный гриб можно найти только под землей на голых участках вокруг определенных видов деревьев, Ив Левек, уже в который раз, задал себе вопрос: о чем, прости господи, думал сваха, сводя его с этой бабой?

Дениз Вигье скрылась за углом, а Ив Левек поотстал, заинтересовавшись шкафом, внутри которого были выставлены стеклянные банки с чем-то сильно напоминавшим иссохшиеся мозги. Он изумленно смотрел на 570-граммовый трюфель-рекордсмен, найденный в Сорже мсье Жаном-Ноэлем Комбо 19 декабря 1995 года, думая лишь об одном: какие чудовищные цены, в сравнении с супермаркетом, заламывает Дениз Вигье за грибы в своей бакалейной лавке.

Как только дантист заметил, что его спутница возвращается, он моментально переместился к другому стенду, рассказывающему о поезде, что в XVIII веке курсировал между Эксидойем и Перигё. Бесчисленные охотники за трюфелями набивались в него с полными корзинами, испускавшими аромат такой крепости, что железнодорожному начальству пришлось выделить для них отдельное купе, дабы запах «черных бриллиантов» не перебивал благовония благородных дам. Однако мысли Ива Левека тут же перенеслись к бабке Дениз Вигье – предательнице, признанной виновной в «горизонтальном коллаборационизме» и наголо остриженной в Перигё под плевки толпы.

Дениз Вигье хорошо знала, что говорят о бабушке за ее спиной. Бакалейщица никогда не спрашивала ее, правда ли это, – как, собственно, и обо всем остальном, ибо бабушка умерла через год после окончания войны, при родах своей первой и единственной дочери. Врачи сошлись во мнении, что смерть стала результатом ужасного надругательства, которое ей пришлось пережить, – насилия столь жестокого, что доктора сочли благоразумным не говорить ничего ее мужу. До сих пор неизвестно, кто донес на несчастную девушку, – возможных кандидатов было более чем достаточно. Все знали, что в первую ночь нацист приходил к ней в дом за охотничьим ружьем, вся Амур-сюр-Белль слышала, как тот выстрелил в воздух в виде предупреждения. Все знали, что во вторую ночь он явился к ней за свиньей, ибо пронзительные визги хрюшки перебудили всю округу. Но никто так и не узнал, что, когда тот же немец приходил к бабке Дениз Вигье в следующие ночи, он держал у горла девушки нож, дабы заглушить ее всхлипы. Точно так же, как и о ножницах, что она всадила фашисту промеж лопаток в одну из таких ночей, когда он лежал, взгромоздившись на нее всей тушей, – те ножницы и по сей день торчат промеж лопаток, на глубине девяти футов под землей, в саду за семейной бакалеей.

Ив Левек уже собрался намекнуть бакалейщице, что им пора, но тут взгляд его привлек один из музейных стендов. Дантист вернулся и стал читать, как Венера, оплакивая смерть Адониса, была утешена Амуром, который сообщил, что в ее саду родится новый плод, способный разжигать желание у влюбленных пар, и что в нем воплощены все мужские качества покойного Адониса. После чего Амур похоронил тело Адониса в поле, где оно проросло и превратилось в черные трюфели. Собрав урожай, Амур подал их к ужину в доме Венеры, когда та принимала у себя Марса. И хотя сама хозяйка отказалась взять странное блюдо в рот, Марс с удовольствием умял всю тарелку. Никогда еще светловолосая Венера не была столь прекрасна, как следующим утром, и Марс буквально лучился от полного удовлетворения.

Дантист немедленно отправился на поиски Дениз Вигье и спросил, не желает ли та перекусить в местном ресторанчике «Оберж де ла Трюфель». Бакалейщица, которая была в полном восторге от музея и еще не пришла в себя от покупки щеточки для ногтей в форме трюфеля, охотно согласилась. Несмотря на репутацию ресторана, парочке удалось заполучить столик с желтой скатертью в зимнем саду, выходящем на террасу. К ним подошел обходительный официант, чтобы принять заказ, и Дениз Вигье сказала, что склоняется к утиной ножке конфи. Но Ив Левек предложил попробовать особое трюфельное меню из пяти блюд за сто евро с человека, и чтобы она не беспокоилась насчет столь ошеломляющей цены, ибо расходы он берет на себя.

Они и оглядеться толком не успели, как принесли консоме с трюфелями. И пока они восторгались чарующим лесным ароматом и радостно вылавливали черные ломтики, притаившиеся на дне тарелки с наваристым бульоном, дантист обнаружил у Дениз Вигье потрясающее чувство юмора. А когда консоме сменил свежайший омлет, посыпанный трюфелями и поданный с изумительным фуа-гра на подложке из яблок в сочном трюфельном соусе, бакалейщица вдруг заметила, что глаза дантиста, спрятавшиеся за очками, цвета густой синевы.

После того как официант внес блюдо с треской, фаршированной тонкими ломтиками «черных бриллиантов», и, прежде чем повернуться на каблуках, пожелал им «bonne continuation», [43]43
  Продолжайте в том же духе (фр. разг.).


[Закрыть]Ив Левек, неожиданно для себя, вдруг похлопал бакалейщицу по коленке и спросил, не нужно ли ей еще хлеба.

Четвертым появилось блюдо в виде двух пышных овалов из слоеного теста, и обходительный официант, аккуратно вырезав круг в центре того, что он поставил перед Дениз Вигье, поднял его со словами: «Voilà la merveille!» [44]44
  А вот и чудо! (фр.)


[Закрыть]– открыв восхищенному взору дантиста и бакалейщицы огромный трюфель, нарезанный ломтиками, вперемешку с картофелем. И Ив Левек, вспарывая второй каравай, подумал, что все-таки нашел свое чудо.

Когда же внесли мороженое с трюфелями и дантист объявил, что настолько сыт, что не в состоянии проглотить даже кусочек, Дениз Вигье, неожиданно для себя, положила ладонь на его локоть и сказала, что отказываться от такого объедения просто грех. Она поднесла ложку к губам дантиста, грибной экстаз проскользнул в его горло – и Ив Левек вдруг понял, что огромная грудь есть не что иное, как ценнейшее из всех достояний. И тем же вечером, чувствуя, как большие мягкие холмы вжимаются ему в спину, счастливый дантист молча вознес молитву святому Антонию, покровителю трюфелеводов.

После того как булочник дважды позвонил, вопрошая, где его черти носят, Гийом Ладусет неохотно отправился на выселки Амур-сюр-Белль. На поляне уже был сложен огромный костер с молодым дубом в центре – результат жарких споров, продолжавшихся не один день, ибо в комитете по организации праздников были и такие, кто с пеной у рта доказывал, будто раньше для подобных мероприятий всегда использовали сосну. Разумеется, никто не мог вспомнить, почему праздник в честь Иоанна Крестителя – человека, известного своим пристрастием окунать всех подряд в воду, – отмечают разожженным костром. Большинство считало, что это ритуал язычников, так называемый Иванов день, который христиане переняли, дабы привлечь к себе больше последователей.

Как сваха и боялся, люди уже вовсю прибывали, хотя на часах было еще только пять. Ибо, пусть жители Амур-сюр-Белль и не отличались заботой о ближних, отказать себе в удовольствии под названием «общественная кормежка» они не могли. А если еда на халяву к тому же сопровождалась культурной программой, служившей прекрасным поводом пуститься в пляс или запеть во всю глотку, пока не начнут разносить hors-d’oeuvres, [45]45
  Закуски (фр.).


[Закрыть]то всем же еще и лучше.

Стефана Жолли сваха нашел за импровизированным баром. Утирая струившийся по вискам пот, булочник подавал односельчанам кувшины с розовым вином, бесстрастно игнорируя жалобы, что, мол, чипсы в мисках на барной стойке давно заветрились. Гийом потоптался поодаль, надеясь, что все под контролем и можно тихонечко улизнуть, но не тут-то было. Боковым зрением булочник заметил сваху и призвал на подмогу. Гийом чуть помедлил, ожидая, что лучший друг угостит его бокалом «пино» – притупить боль, – но Стефан Жолли уже растворился в толпе.

Гийом Ладусет подошел к столу на длинных деревянных козлах, уставленному тазиками с салатом и тертой морковью, и мсье Моро, временно покинувший свой пост на скамье у фонтана, велел ему приступать к обмазыванию барана, уже насаженного на вертел. Гийом нехотя взял кисть, обмакнул в маринад и стал возить по туше. Хоть сваха и старался держать голову как можно ниже, чтобы никто его не узнал, вскоре кто-то окликнул его по имени. Он поднял глаза и увидел мадам Серр. И уже через минуту Гийом точно знал, что его письмо получила не она, а Дидье Лапьер.

Сваха продолжал тыкать кисточкой, прикидывая, как теперь поступить. Ждать, пока плотник сам заведет разговор, или пойти и сказать ему, что это досаднейшая ошибка? Мясо шипело и стреляло горячими брызгами, а Гийом Ладусет все перебирал в голове варианты. Но, прежде чем он остановился на каком-то одном, перед ним неожиданно вырос объект его размышлений собственной персоной. Однако Дидье Лапьер вовсе не стремился поколотить любвеобильного сваху. Человек с «сосновой шишкой» хотел лишь узнать, правда ли, что мадам Моро получила любовное послание от таинственного обожателя.

Сваха перевел взгляд на мужа мадам Моро – тот стоял всего в нескольких футах и вытаскивал из углей обернутые в фольгу картофелины – и подумал, прилично ли бить стариков в целях самообороны.

Но долго гадать ему не пришлось: односельчане потребовали еду. К несчастью свахи, который посчитал, что его работа на сегодня закончена, мсье Моро сообщил Гийому – которого так и не простил за кражу своей бесценной картины, – что ему нужна помощь в нарезке мяса. Первым в очереди, с бумажной тарелкой в руках, топтался Фабрис Рибу. Он не только потребовал ломоть побольше – ввиду того, что помог перекрыть дымоходы металлической сеткой, – но и не смог устоять перед соблазном поведать Гийому Ладусету последнюю новость: Дениз Вигье обнаружила у себя в пирожном любовное письмо от загадочного поклонника.

– Я думал, это была мадам Моро, – прошипел сваха.

– Вы оба не правы, – вмешалась мадам Рибу, которая стояла сразу за мужем и прислушивалась ко всему ухом женщины, проработавшей в сельском баре три десятка лет. – Это была Модест Симон.

Отрезав каждому из супругов по ломтику, Гийом огляделся вокруг и, к ужасу своему, заметил Модест Симон: та как раз спрашивала, кто в очереди последний. Мало-помалу женщина продвигалась все ближе и вот протянула свахе тарелку – в полном молчании, которое хранила со дня печального исчезновения Патриса Бодэна, костлявого фармацевта. Не поднимая глаз, Гийом обслужил ее, так и не придумав, как ему поступить, ибо сомневался, что она ответит ему, даже если он с ней заговорит. Но тут его окликнул Жильбер Дюбиссон:

– Слыхал про любовную записку, которую кто-то отправил Марселю Кусси в шоколадном эклере? Говорят, это просто бесподобное поэтическое творение.

Когда ночь потеснила день и аккордеонист растянул мехи, Гийом Ладусет засобирался домой. Но Стефан Жолли настоял, чтобы друг что-нибудь поел после стольких трудов. Аппетита у свахи не было, но скрепя сердце он все же положил себе в тарелку еды и нашел место за столом под липами рядом с почтальоном.

Гийом не двинулся с места, когда народ повставал со скамеек и, взявшись за руки, затеял хоровод вокруг костра. Пламя постепенно угасало, и парни помоложе принялись прыгать через горящие угли «на счастье» – то, чего определенно недоставало фермеру, свалившемуся в костер годом ранее. После все вернулись за стол и, отчаянно фальшивя, запели под ретромелодии, исполняемые аккордеонистом. И тогда к жарким углям подошла мадам Ладусет. Как велось исстари, старушка встала с рассветом – набрать лекарственных трав la Saint-Jean. [46]46
  Ночи святого Иоанна (фр.).


[Закрыть]Однако, придя на луг, мадам Ладусет обнаружила, что не явился больше никто, и ей пришлось, по древней традиции, собирать и петь в одиночку. Перед началом праздника она пошла к церкви, но не увидела там ни священника, ни певчих, что идут во главе процессии – благословить праздничный костер. Как не увидела она ни жнецов, что становятся спиной к пламени, дабы уберечься от ишиаса – профессионального недуга всех, кто работает в поле с серпом; ни коров и овечек, которых обводят вокруг костра, чтобы обезопасить от бед и напастей до следующего года. Мадам Ладусет тем не менее провела собранным букетом сквозь пламя, собираясь на следующий день привязать его к двери коровника Марселя Кусси, дабы защитить его скот от болезней и сглаза, поскольку так и не смогла найти, куда делась ее собственная скотина, а что останется – прикрепить к двери спальни у себя дома, оберегаясь от молний и колдовства. Старушка тихо стояла, глядя, как угасает пламя, и даже не заметила, как мадам Моро метнула в ее сторону куском резаного помидора. Тот пролетел мимо цели и поднял сноп искр, упав на раскаленные угли. И пусть в этот вечер все было не так, как должно, прежде чем уйти с поля, мадам Ладусет прихватила один уголек, чтобы дома положить его в трубу дымохода и отогнать от жилища гром, как требует древний обычай.

Меж тем пение за столом становилось все безобразнее. Почтальон повернулся к свахе:

– Зато теперь я понимаю, почему у нас с Эмилией Фрэсс ничего не срослось.

– И почему же? – спросил Гийом Ладусет, вытирая усы бумажной салфеткой.

– Ей нравится Стефан Жолли. Сегодня она целый день крутилась возле его булочной. Последний раз, когда я проходил мимо, он запер дверь и вел ее за собой в подсобку. Наверняка, чтобы устроить дегустацию своих знаменитых пирожных. Уверен, это всегда срабатывает. Эх, если б и у нас все получалось так же легко…

С этими словами почтальон воззрился на костер и добавил:

– Смотри-ка, а жар все еще идет.

Но Гийом Ладусет уже не чувствовал тепла пламени – сердце несчастного сковал ледяной холод.