Текст книги "Сват из Перигора"

Автор книги: Джулия Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Чувствуя, что столь скорая покупка сблизила их, парочка повернула направо. Эмилия инстинктивно взяла курс на палатку, где продавались лавры, – ведь Гийом Ладусет ясно дал понять, что ее спутник питает особенный интерес к деревьям. Но когда она упомянула об этом, почтальон совершенно растерялся, пытаясь догадаться, что же имел в виду сваха.

Они ненадолго задержались на главной площади – полюбоваться восхитительным Шато де ля Мартони. Видимо, для тех, кто еще сомневался в его средневековом происхождении, на табличке от руки были выведены слова: Monument historique. [23]23
  Исторический памятник (фр.).


[Закрыть]Затаив дыхание, почтальон и владелица замка смотрели на удивительные остроконечные крыши, которые явно не протекали, и вдыхали цветочные ароматы без единого намека на помет летучих мышей.

Прогуливаясь, любители флоры вышли на рыночную площадь с древними деревянными столбами и покатой шиферной крышей, но очень быстро покинули открытый базар, придя к единодушному мнению, что полосатые петунии – это слишком вульгарно. Они осмотрели церковь позади рынка, изумляясь омерзительности чудовищ, борцов и зловещих тварей, вырезанных по камню под самым карнизом.

Ha главной улице почтальон указал на крыши милых пастельных домиков и спросил, не их ли называют «самыми прекрасными в Зеленом Перигоре». И когда владелица замка ответила, что, как ей казалось, их называют «самыми прекрасными во всей Франции», почтальон согласился, сказав, что она всецело права.

Прохаживаясь вдоль торговых рядов, они остановились посмотреть на разнообразие перцев. Эмилия Фрэсс принялась зачитывать вслух их причудливые названия – «болгарская морковь», «венгерский горячий воск», «банановый ранний сладкий», «ямайский горячий шоколад», – и Жильбер Дюбиссон поинтересовался, откуда она так хорошо знает английский.

Вскоре они наткнулись на коллекцию цветущих гераней под громадным зонтом с маленькой рукописной табличкой: «Дотроньтесь и понюхайте!» Эмилия потерла один из листочков и поднесла пальцы к носу.

– Пахнет грецким орехом! – воскликнула она.

Почтальон потер листики соседнего растения и понюхал свои пальцы.

– Эвкалипт! – воскликнул он.

Тогда владелица замка потерла листочек третьего цветка.

– Морковка! Как забавно!

Переходя речку Коль по горбатому готическому мостику, с его булыжниками-луковицами цвета синяков, почтальон придержал владелицу замка под локоть, чтобы та не споткнулась. Но смотреть на том берегу было особо не на что, ибо суккуленты их интересовали мало, и, возвращаясь по тому же мостику, Эмилия Фрэсс охотно взяла Жильбера Дюбиссона под руку, которую тот любезно предложил спутнице.

– Может, по бокалу вина? – спросил почтальон.

– Отличная мысль, – ответила владелица замка.

Они сели в баре напротив продавщицы роз – невероятных бутонов цвета ирисок, ванили, мармелада, малины и черносмородинового ликера.

Жильбер Дюбиссон вернулся с бутылкой красного «Сен-Жан-де-Коль», наполнил бокалы, и лишь тогда оба вдруг заметили, как здесь оживленно.

Эмилия Фрэсс спросила у Жильбера Дюбиссона о его работе, и тот рассказал, как много радости она ему доставляет. И пусть вставать приходится рано, зато весь остаток дня можно заниматься всем, что только душа пожелает. Много времени, конечно, уходит на виноградник, объяснил он, ну и разумеется, он чувствует себя морально обязанным заскакивать к Гийому Ладусету в контору напротив, поскольку тот кажется таким одиноким, и, если по справедливости, кто-то же должен поддерживать его разговорами в течение дня?

– Гийом одинок? – переспросила Эмилия.

– Иногда я заглядываю к нему в окно, и он просто сидит и таращится в одну точку, и я знаю, ему так и хочется, чтобы я зашел поболтать. Лично мне это, честно говоря, не всегда удобно, но что поделаешь – надо ведь думать не только о себе.

– А в личной жизни? Он тоже одинок?

– Ну, Гийом, конечно, вызывает кое-какой интерес, но, как и все мы, он просто не нашел пока своей второй половины, – что, кстати, довольно парадоксально, учитывая, что он взял на себя роль свахи. Явно узрел дефицит на рынке и вовремя заполнил нишу.

– А ты, Жильбер? Ты встречал когда-нибудь настоящую любовь?

В голосе ее собеседника проступили грустные нотки:

– Один раз. Только это было очень давно.

Почтальон вновь наполнил бокалы и впервые в жизни изложил истинную историю Сандрин Фурнье, грибной отравительницы. Он влюбился в нее еще в школе, пояснил Жильбер Дюбиссон, и низкий рейтинг популярности девушки только сильнее разжигал его страсть, ибо, но каким-то странным соображениям, ему казалось, что она бережет себя для него одного. И лишь через несколько лет после окончания школы, когда она привела его в старую охотничью хижину, он обнаружил, что Сандрин отнюдь не берегла себя для него. Но он был так ей благодарен, что не придал этому значения. Она обучила его таким штукам, о которых он и понятия не имел, и пусть он нередко чувствовал, что Сандрин подавляет его своей неуемной энергией, он никогда не жаловался. Она показала ему свои заветные грибные места, и порой они отправлялись в лес со сковородкой и сливочным маслом и жарили добычу прямо среди деревьев. Однако Жильбер постоянно переживал, что плотские аппетиты девушки чересчур велики для одного мужчины, и как-то раз, испугавшись, что рано или поздно она начнет удовлетворять их где-то еще, решил расстаться с Сандрин Фурнье. Шевелюра в то время у него была еще о-го-го, так что ему удалось завоевать внимание младшей сестры Фабриса Рибу, Иветты. Ревность Сандрин оказалась настолько сильной, что, когда отец Иветты в очередной раз пристал к ней с расспросами насчет места, где та находит столь восхитительные белые грибы, коварная рыботорговка послала старика к охотничьей хижине, зная, что тот непременно наткнется там на свою дочь и Жильбера Дюбиссона в чем мать родила и положит конец их отношениям. Но когда эти двое услышали, что кто-то идет, они спрятались под одеялом, послужившим не одному поколению тайных любовников. Что же до мсье Рибу, то старик настолько увлекся сбором того, что, как он полагал, было настоящими грибными деликатесами, что не удосужился сунуть нос в хижину. Через какое-то время Жильбер Дюбиссон набрался смелости и выглянул в оконце – посмотреть, кто же это такой. Он увидел отца Иветты, собирающего грибы, в которых юноша сразу узнал ядовитые. Однако, испугавшись, что тот застанет его со своей дочерью, молча натянул одеяло обратно на голову. Когда же почтальон узнал, что мсье Рибу стало плохо, именно он доставил остатки злополучного омлета в больницу в спешном порядке. Но было уже поздно. Фабрис Рибу обвинил в смерти своего отца Сандрин Фурнье, ибо это намного легче, чем признать глупость собственного родителя, и раз и навсегда запретил ей появляться в баре «Сен-Жюс». Несмотря на мольбы Жильбера, торговка рыбой наотрез отказалась принять почтальона обратно. Более того, всякий раз, когда тот еженедельно являлся к ее прилавку за своими любимыми креветками, она заявляла, что больше не торгует моллюсками, ссылаясь на жуткую аллергию…

– Ах, Жильбер, мне так жаль, – вздохнула Эмилия, когда почтальон закончил свой печальный рассказ.

– А сейчас, насколько я понимаю, она встречается с дантистом. Их видели вместе в Брантоме дня два назад. Похоже, они без ума друг от друга.

Пару секунд почтальон смотрел в одну точку прямо перед собой, а затем тихонько похлопал спутницу по руке:

– Ничего, все это уже в прошлом. Должен сказать, я чудесно провел сегодняшний день.

– И я тоже, – ответила Эмилия Фрэсс.

После того как бутылка опустела, оба согласились, что пора идти. Но тут почтальон вдруг резко вскочил со стула.

– Я буквально на минуточку, – извинился он.

Когда Жильбер Дюбиссон вернулся, в руках у него был белый полиэтиленовый пакет, который он протянул Эмилии со словами:

– Маленький подарок.

Она заглянула внутрь и, сразу узнав, что это, потерла один из листочков, поднесла пальцы к носу и вдохнула аромат моркови.

Тогда-то Эмилия Фрэсс и решила поделиться маленькой сплетней, которую услышала этим утром от Гийома Ладусета.

– Ты ведь знаешь, что обычно цветочную ярмарку проводят в начале мая? – спросила владелица замка, когда они остановились забрать свои покупки по пути к машине. – Так вот, в этом году пришлось отложить ее на две недели, потому что рука здешнего мэра застряла в чьей-то мухоловке.

Она сделала паузу, прежде чем добавить:

– Пришлось отрезать ему кисть.

Глава 12

К несчастью для Лизетт Робер, отсутствие горячей воды в муниципальном душе первой заметила мадам Ладусет. На хитроумную штуковину – о появлении коей в деревне сын даже не стал рассказывать матери, памятуя об упорном нежелании последней мыться где бы то ни было, кроме как в тазике, – старушка наткнулась во время одного из своих ежедневных променадов. Подстегиваемая любопытством, мадам Ладусет дважды обошла вокруг чудной кабинки, прежде чем попробовать дверь, которая оказалась незапертой. Она внимательно огляделась по сторонам, а затем осторожно шагнула внутрь, приглашая свою пернатую свиту за собой, после чего закрыла кабинку. Сорок семь минут спустя, когда новизна несколько поистерлась, мадам Ладусет решила повернуть нечто очень похожее на ручку. К безудержному веселью старушки, она тут же оказалась промокшей до нитки. Но ее компаньонам все это не показалось таким уж забавным. Суматоха вышла настолько бурной, что дверь с грохотом распахнулась, и вся труппа вывалилась наружу.

Позднее старушку видели слоняющейся по деревне в мокром голубом платье, облипшем вкруг тощих, как у цапли, ног и все еще внушительного бюста, – в кильватере уныло следовала вереница мокрых птиц. Все, разумеется, предположили, что мадам Ладусет опять взялась за старое. Некоторые заглядывали в «Грезы сердца» и радостно сообщали: «А твоя мать снова купалась в Белль». Когда Гийом Ладусет отыскал наконец свою мокрую родительницу, ему пришлось сначала загнать ее за лоток с нектаринами перед бакалейной лавкой и лишь затем вести домой на просушку. Первым делом сын вылил воду из черных туфель, после чего вышел в огород за букетиком лунника, чтобы пополнить вазу у кровати матери, ибо прекрасно знал о ее искреннем убеждении, что именно лунник защищает от всего, что водится в тихих омутах и галопирует на раздвоенных копытах. Расставляя плоские стебельки в вазе, Гийом в который раз усомнился в правильности своего решения переселить маму в маленький домик в центре деревни. Он-то надеялся, что там будет проще справляться с хозяйством и меньше возможностей бедокурить. Но каждый раз, стоило ему собраться с духом и завести разговор о чудесном доме для престарелых в Брантоме – с его приветливым персоналом и удобными скамеечками, где можно целыми днями греться на солнышке и наблюдать за уточками, мирно плавающими в Дроне, – как к мадам Ладусет моментально возвращалась ясность ума и она пронзительно взвизгивала: «Не дождетесь!»

Вот и на этот раз вся деревня, совершенно естественно, предположила, что неоднократные комментарии старушки относительно температуры воды относятся именно к речке. И лишь несколько часов спустя, когда Лизетт Робер повернула кран в душевой, – предварительно вычистив оттуда семь серых перьев и целую гору черно-белого помета, – по деревне разнеслась весть об отсутствии горячей воды. Отклики не заставили себя долго ждать, и за какой-то час администрация района получила сто двадцать семь телефонных звонков от возмущенного населения, насчитывавшего не более тридцати трех человек. В основном звонили, конечно же, активисты «Тайного комитета против муниципального душа», говорившие измененными голосами и с разными акцентами, дабы повысить количественный статус жалоб…

Убедившись, что мать в сухости и сохранности, Гийом поспешил, насколько позволяли его магазинные кожаные сандалии, обратно в «Грезы сердца», сгорая от желания поскорее услышать, как прошла поездка Эмилии Фрэсс и Жильбера Дюбиссона в Сен-Жан-де-Коль. Оказалось, что за время его отсутствия на половичке у двери скопилась корреспонденция: неизвестно какое по счету послание от художника, автора вывески, с требованием оплатить его труд и письмо, явно адресованное в дом по соседству. Ошибка тотчас напомнила свахе о болване почтальоне, который весь предыдущий день торчал в его мозгах, да так крепко, что пришлось во второй раз идти в церковь, чтобы хоть как-то отвлечься. Крошечная паства, потрясенная повторным появлением Гийома в храме Божьем, немедля предположила, что сваха наверняка согрешил, причем гнуснейшим и извращеннейшим образом, и большую часть времени, пока шла служба, гадала, что же такого он натворил и с кем именно. Жильбер Дюбиссон не покидал сваху даже ночью – почтальон топотал по его снам тяжелыми башмаками, под ручку с Эмилией Фрэсс в старинном свадебном платье, будто обрезанном по колено.

Даже сейчас, на работе, Гийом не мог спокойно сидеть на вращающемся стуле и, несмотря на раскалывающуюся от тяжести почтальонских башмаков голову, немедленно принялся за уборку. Стирая пыль с красного диплома Академии мастеров-парикмахеров Перигора в деревянной рамке, он представлял, как Жильбер Дюбиссон досаждает Эмилии Фрэсс беспрестанной трескотней. Проходясь тряпкой по четырем декоративным бело-голубым кофейным кружкам, специально выставленным вверх дном по каминной доске, дабы хоть как-то оживить помещение, он думал об одержимости почтальона своими ящиками для цветов и как он наверняка утомил спутницу хуже смерти. Протирая старую решетку камина, на которую до сих пор сыпалась древняя сажа, Гийом размышлял об отвратительной привычке клиента мочиться за первым попавшимся деревом всякий раз, когда ему приспичит во время доставки почты, – наверняка и на сей раз мочевой пузырь подвел Жильбера. Напоследок Гийом взбил подушку с вышитым вручную редисом, и крошечное облачко волосяных иголочек пируэтом впорхнуло в стрелу солнечного света, бьющую из окошка. После десятилетий существования парикмахерской, даже несмотря на тщательную уборку, мелкие обрезки волос присутствовали везде и всюду. После того как пол засиял чистотой, сваха сварил себе кофе, сел за письменный стол и снял трубку телефона – прослушать голосовые сообщения, что поступили за время, пока его не было. Таковых не оказалось.

В своей любимой голубой рубашке с коротким рукавом, скрывавшей, как он надеялся, зимний плюмаж, от которого ему пока так и не удалось избавиться, сваха ждал Эмилию Фрэсс. Время шло, а владелица замка все не появлялась. Гийом расстегнул портфель, вынул оттуда бутылку минералки, наполнил стакан и проглотил две таблетки от головной боли, которые держал в нижнем правом ящике стола рядом с сушеными цветками вишни – отличнейшим, как известно, мочегонным. И передвинул босые ступни под столом на плитку попрохладнее.

Пытаясь как-то взбодриться, он медленно потянул за ручку узкого ящичка над животом. Полюбовался набором авторучек, разложенных по порядку в собственном маленьком отделении; одобрительно оглядел разноцветную коллекцию канцелярских резинок, разделенную по цветам на две аккуратные кучки: справа – красные и зеленые, слева – желтые и голубые. И уже приготовился переложить скрепкосшиватель в другое отделение, но тут открылась входная дверь. Это была Эмилия.

Мгновенно порозовев как вечерний закат, Гийом вскочил и, поприветствовав владелицу замка, проводил ее к креслу с облупившейся инкрустацией. Пока он готовил кофе, застенчивость улетучилась, ибо он уже чуял запах пикантных новостей, которыми ему вот-вот предстояло насладиться.

– Итак, – начал Гийом Ладусет, передавая клиентке кофе и устраиваясь поудобнее на вертящемся стуле. – Как все прошло? Жильбер ведь такой обаятельный мужчина, надеюсь, вы дивно провели время?

– Так и есть, – улыбнулась Эмилия.

– Так и есть? – переспросил сваха, не веря своим ушам.

– Я даже не знаю, Гийом, как тебя благодарить. И кстати, Жильбер оказался точь-в-точь таким, как ты его описал: непринужденным и очень общительным. Мы вспомнили старые добрые времена, и он рассказал обо всем, что произошло в деревне, пока меня тут не было.

– Не чересчур ли словоохотливым?

– Напротив! Знаешь, строго между нами, мы с мужем под конец почти совсем перестали разговаривать, так что для меня это настоящая отдушина – пообщаться с человеком, которому есть что сказать.

– Полагаю, он уделил достаточно времени рассказам о своих потрясающих ящиках для цветов?

– О да! – Эмилия повернулась к окну и указала на дом почтальона: – Видишь те герани с бордовым кольцом на листьях и желтыми кончиками – ну разве они не прелесть? Мы купили их вместе в Сен-Жан-де-Коль.

В замешательстве сваха медленно перевел взгляд туда, куда были устремлены глаза цвета свежего шалфея.

– И он ни разу вдруг не срывался с места? – недоверчиво поинтересовался Гийом Ладусет. – Поскольку, если такое было, я могу точно объяснить тебе, что он там делал.

Владелица замка на секунду призадумалась.

– Да, теперь, когда ты упомянул об этом… точно, так оно и было. Мы пили вино в баре рядом с платанами…

– Нет, все-таки этот человек безнадежен… – начал было Гийом.

– Он вдруг вскочил, извинился и куда-то исчез, но вскоре вернулся с красивой геранью – специально для меня. Представляешь, у нее листья пахнут морковкой! Я когда нюхала ее перед этим, аж засмеялась. Правда ведь, это так мило!

– Ну, я полагаю, сейчас еще слишком рано говорить, стоит ли вам встречаться во второй раз. – Гийом Ладусет потянулся в верхний левый ящик стола за папкой с кандидатурами. – Думаю, для разнообразия стоит попробовать устроить тебе свидание с кем-то еще.

– Ах, а мы уже сами обо всем договорились. Он придет ко мне в замок сегодня на ужин. Ему хочется взглянуть на фамильные овощи.

– А я и не знал, что ты выращиваешь фамильные овощи, – еле слышно прошептал Гийом из-под огромной глыбы, что придавила его.

– Да, у меня их там целая коллекция. Жильбера особенно заинтересовала белая морковь. Извини, мне уже пора. Я не хочу отнимать у тебя время, да и как знать, вдруг кто-нибудь сейчас стоит у ворот замка и ждет экскурсию? Мне просто хотелось, чтобы ты знал, что все прошло просто замечательно, и сказать тебе спасибо.

Эмилия Фрэсс – старинное платье цвета насыщенного муската, будто обрезанное по колено, и бледно-розовый бутон в волосах, забранных сзади и заколотых чем-то блестящим, – поднялась с кресла.

– Какая красивая роза.

Это было единственное, что пришло в голову Гийому, чтобы хоть как-то задержать ее.

– Спасибо. Жильбер оставил ее для меня сегодня утром на подъемном мосту, вместе с запиской, поясняющей, что эта роза из его собственного сада. Понюхай! Я никогда еще не видела ничего подобного.

Гийом Ладусет медленно поднялся и приблизился к Эмилии. Он встал позади нее и чуть наклонился вперед, якобы понюхать розу, но на самом деле надеясь вдохнуть экзотический запах ее обнаженной шеи. Однако душистый цветочный аромат перебивал все. И лишь когда Эмили откланялась, Гийом вспомнил название сорта этого цветка, и его ужас достиг своей высшей точки. «Букет невесты».

Закрыв дверь за своей клиенткой, сваха вернулся за стол. Он подпер подбородок ладонями и уставился на улицу, но куда бы он ни смотрел, взгляд неизменно возвращался к шести purkulettes jaunesв цветочных ящиках, висящих на окнах напротив. Гийом выдвинул узкий ящичек с множеством отделений, но утешение не пришло. Потянувшись к портфелю, он достал пакетик с мини-колбасками, надорвал. Скоро пакетик опустел, а он так и не почувствовал вкуса. Тогда сваха вновь запустил руку в портфель, извлек свежий номер «Лунного календаря садовода-огородника» и принялся медленно пролистывать. Однако не почувствовал ни капли гордости даже тогда, когда обнаружил, что его последнее письмо все же напечатали, – письмо, где он оспаривал утверждение из предыдущего номера, будто горох следует сажать, когда луна идет на убыль, и совершенно справедливо отмечал, что всходы в этом случае непременно подвергнутся чудовищнейшему нашествию червей.

Не в состоянии более выносить мучительного вида почтальонских гераней, сваха решил, что его работа на сегодня окончена, хотя время было еще даже не обеденным. Он не запер дверь, а просто пошагал домой, не замечая нестерпимого жара солнца. По привычке он пробормотал «здрасьте», обращаясь к мадам Серр, сидевшей перед своим домом точно часовой на посту, но забыл спросить, не нужно ли ей чего. Инстинктивно он открыл холодильник, хотя аппетит напрочь улетучился. Сходив на огород, Гийом принес все необходимое и приготовил омлет с щавелем и салат из помидоров. Обед он съел без всякого удовольствия за столом в кухне, дабы не терзать себя видом почтальонских роз у самой стены его сада.

Вымыв посуду, сваха без малого два часа просидел на стуле с жесткой спинкой, руки на столе, под тиканье часов на камине в гостиной, что когда-то довело до самоубийства одного из его родственников. И пока он сидел в этой позе, семена отчаяния успели пустить корни, взойти и расцвести буйным цветом. Так что даже когда в глаза ему бросилось торчащее из масленки у радиоприемника рыжее перо, у него просто не хватило сил вскипеть от гнева.

И лишь встав за стаканом воды и нащупав в кармане требование художника об оплате, Гийом решил вернуться в «Грезы сердца», пока он не разрушил и их.

Когда после полудня Жан-Франсуа Лаффоре, вернувшись в Амур-сюр-Белль, не обнаружил на своих ботинках ни единого пятнышка, он сделал вывод, что полностью исцелился. Вспоминая милую, приветливую владелицу замка, которая тайком подложила в его портфель баночку джема из черной редьки, он впервые испытал хоть какое-то удовольствие от поездки. Он думал о владельце шато из XVI века, что посылал любовные письма в виде бумажных корабликов по водам Белль, и о поле pisé,который он настелил, дабы всегда быть рядом с любимой. О даровитой лошади, что умела предсказывать погоду, и о том, что от нее осталось – обшарпанной скамеечке для ног. И еще он думал о домике, который когда-нибудь обязательно купит, – о домике с большим садом, где он поставит теплицу, как у англичан, и наполнит ее орхидеями самых невероятных оттенков.

Человека из совета заметили сразу, как только он припарковал свой автомобиль, и в мгновение ока Жан-Франсуа Лаффоре оказался в кольце возбужденной толпы. Толпа неотступно следовала за ним всю дорогу до Пляс-дю-Марш, и с каждым шагом инспектор все крепче прижимал мягкий кожаный портфель к животу. Уже на месте он несколько раз обошел вокруг кабинки, тщательно обследуя каждый уголок. Затем включил душ, подставил руку под водяную пыль и объявил, что ему необходимо поговорить с жителем деревни, который обнаружил неполадку. В спешном порядке послали за Лизетт Робер. Но повитуха в тот момент как раз принимала роды, и прошло добрых два часа, прежде чем кто-то увидел, как она подъезжает к своему дому. К тому моменту, когда Лизетт Робер прибыла на площадь, Фабрис Рибу успел притащить стулья из своего бара, расставить их вокруг душевой эдакой стадионной трибуной и уже вовсю сбывал выпивку собравшимся зрителям. Лизетт Робер – чье тело, как отметили не только мужчины, но и женщины, изгибалось грациознее, чем берега Белль, – попросили объяснить человеку из совета, как все произошло. Повитуха подробно изложила, что вода в душе была холодной с первой же секунды, как она повернула кран, – не упустив и такой важной, на ее взгляд, детали, как присутствие на полу кабинки семи птичьих перьев и черно-белого помета. Жан-Франсуа Лаффоре выслушал рассказ напряженно, объявил орнитологические находки Лизетт Робер не имеющими отношения к делу и недвусмысленно взялся за портфель.

– Так в чем с ним проблема? – поинтересовался Ив Левек, председатель «Тайного комитета против муниципального душа».

– Похоже, нет горячей воды, – ответил человек из совета.

– Это мы и так знаем, иначе зачем мы вас вызывали?

– Я ничего не могу предпринять, мне надо передать это дело по инстанции.

– Какого вы тогда вообще приперлись, если ни черта не можете сделать? – безапелляционно обрубила Дениз Вигье, бакалейщица.

Жан-Франсуа Лаффоре нервно теребил застежку портфеля.

– Я должен был сперва убедиться, что горячая вода действительно отсутствует.

– Вы что же, решили, что мы это все выдумали?! – подал голос мсье Моро, который оторвался от созерцания муравьев в надежде снова увидеть все еще не утративший внушительности бюст мадам Ладусет, обтянутый мокрым платьем.

– Вовсе нет, – ответил человек из совета.

– Он решил, что мы все это выдумали! – громко воскликнул Анри Руссо, подкручивая слуховой аппарат, в котором ничуть не нуждался.

– Я этого не говорил! – настаивал Жан-Франсуа Лаффоре.

– Так что вы собираетесь делать? – спросил Дидье Лапьер, плотник. – Уж если нас подвергают унижению, вынуждая разгуливать по деревне в одних пижамах, то, я полагаю, мы могли бы по крайней мере рассчитывать на любезность со стороны совета в виде горячей воды в душевой. Или нет?

– Я пришлю кого-нибудь все уладить, – пообещал Жан-Франсуа Лаффоре. – Но пока, боюсь, вам придется довольствоваться тем, что есть.

– Что значит «тем, что есть»?! – возмутился дантист. – Мы не собираемся трястись тут под ледяным душем, пока вы будете все «улаживать». Знаем мы, как ваша контора работает! Месяцами ждать можно, а в результате – шиш. Короче, пока суд да дело, мы возвращаемся к своим ваннам.

– Мне очень жаль, но это не вариант. Штраф за использование ванны по-прежнему действует, – с тревогой в голосе сообщил человек из совета.

– Штраф по-прежнему действует?! – переспросил дантист, не веря своим ушам.

Но человек в унылых брючках не по размеру уже как-то выбрался задком из кольца стульев и во всю прыть несся в сторону ближайшего поля – извергнуть полупереваренные остатки пикантной колбаски «мергез»…

Понадобилось немало времени, прежде чем толпа на площади окончательно разошлась, поскольку Фабрис Рибу максимально растянул панихиду, придумывая все новые теоремы, постулаты и парадоксы, лишь бы увеличить свои барыши. Ив Левек заработал не один обвинительный тычок от разгневанных односельчан, явно недовольных тем, что хитроумный план «Тайного комитета против муниципального душа» столь впечатляюще обернулся против них же самих. Несколько членов вышли из состава комитета, не сходя с места. Сам же председатель яростно все отрицал, пытаясь объяснить, что комитет не имеет никакого отношения к саботажу, и обвинял во всем некую отколовшуюся подпольную фракцию, за происки которой он отвечать не может.

Пока на Пляс-дю-Марш бушевал взаимный обмен обвинениями, Лизетт Робер вернулась в муниципальный душ. Съежившись, она наскоро обмылась под струей ледяной воды и перед уходом дважды убедилась в том, что не забыла в кабинке новую бутылочку шампуня. Шагая домой, она возблагодарила солнце за его непрекращающуюся атаку и, проходя мимо мсье Моро, к тому времени уже вернувшегося на свой обычный пост на деревянной скамье у фонтана, который якобы исцелял от подагры, ткнула старика пальцем, дабы понять, спит он или уже окочурился.

Встав перед гардеробом, Лизетт Робер потянула за ручки дверок, которые вечно заедали и, открывшись, отдавались звенящей дрожью в стеклянных флакончиках на туалетном столике. Она сняла с плечиков новое барвинково-голубое платье, которое заставила себя купить, следуя выработанному годами детства – когда носила лишь то, что выбирала для нее мама, – инстинкту, толкавшему ее к самым что ни на есть кошмарным цветам. Натягивая платье, Лизетт думала о том, понравится ли оно мужчине, с которым ей вот-вот предстояло встретиться. Она расчесала ручейки еще влажных волос, куда ее муж некогда нашептывал слова, которым она не верила, и спустилась вниз. Наполнив бокал «пино» – его повитуха держала в доме лишь ради Гийома Ладусета, – Лизетт Робер вышла на задний дворик и устроилась на выцветшем красном диване, приставленном к стене дома снаружи под деревянной решеткой, увитой зеленым плющом. Сделав первый глоток, она искренне удивилась, как свахе вообще может нравиться это рубиново-сладкое пойло. И тем не менее пересилила себя и, наблюдая, как день постепенно сдает позиции упорно наступающему вечеру, вновь задумалась о человеке, которого для нее подобрал Гийом Ладусет. Лизетт представила, как рука незнакомца касается ее тела, представила запах его груди, но более всего повитуха пыталась ответить на давно мучивший ее вопрос: сможет ли она когда-нибудь полюбить другого мужчину так же сильно, как она любила своего мужа? Когда же пришло время отправляться на свидание с загадочным обожателем, она отнесла бокал в дом, закрыла за собой дверь и перед выходом в последний раз взглянула в зеркало прихожей и увидела там гадкую хрюшку…

Подойдя к бару «Сен-Жюс», повитуха с удивлением обнаружила, что никто не встречает ее перед входом. Не зная, как поступить, она открыла дверь и быстро окинула бар взглядом. Затем подошла к стойке, заказала порцию кира [24]24
  Алкогольный напиток, смесь сухого белого вина с черносмородиновым ликером.


[Закрыть]и присела с бокалом за пустой столик у окна, где лежал вспучившийся от многочисленных прочтений номер «Зюйд-Вест». Лизетт принялась просматривать первую полосу; не запомнив из прочитанного ни слова, перелистнула страницу и одновременно окинула взглядом зал. Тайный обожатель явно опаздывал, и повитухе вновь пришлось напустить на себя притворную сосредоточенность. Когда Лизетт уже почти добралась до следующей страницы, по другую сторону стола раздался скрежет отодвигаемого стула. Она подняла глаза и увидела Марселя Кусси, фермера.

– Привет, Марсель, – поздоровалась Лизетт. – Как поживаешь?

– Спасибо, хорошо. А ты?

– Очень хорошо, спасибо. Надеюсь, ты не обидишься, но вообще-то я кое-кого здесь жду.

– Я знаю, – спокойно ответил фермер.

– Знаешь?

– Ну да. Это я.

Лизетт пыталась сопоставить нарисованный свахой образ «вполне платежеспособного холостяка, обожающего природу и свежий воздух, со своим собственным транспортом» с человеком, сидевшим сейчас напротив. Оно конечно, фермер действительно «холостяк», однако причина, по которой в свои восемьдесят два он так ни разу и не был женат, заключалась лишь в том, что на свете не нашлось женщины, которая согласилась бы мириться с его упорным нежеланием принимать ванну. Да, верно и то, что он «вполне платежеспособен», – если бы не прекрасно известный факт, что в обычной жизни Марсель Кусси с большим удовольствием отдает предпочтение нищете, нежели роскоши. Что же до «своего собственного транспорта», то единственными средствами передвижения, которые фермер когда-либо покупал, были трактора.

Пригубив вино, Лизетт вдруг заметила, что старик-фермер причесан до состояния элегантности, что случалось с ним только на Рождество. Кроме того, он явно помылся, что уж совсем немыслимо. Вместо привычных рабочих башмаков сегодня фермер явно напялил туфли: повитуха ясно слышала постукивание подошв по полу под столом. И наконец, его парик – да-да, по утверждению большинства жителей деревни, Марсель Кусси носил парик, – судя по всему, недавно вернулся из чистки.