Текст книги "Сват из Перигора"

Автор книги: Джулия Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Глава 19

Пьер Рузо запер дверь в полной уверенности, что по возвращении он не застанет бывшую жену сидящей на ступеньках у входа. Страшная тоска, обуявшая Пьера Рузо, когда он в конце концов понял, что та никогда больше не вернется, со временем сменилась чувством облегчения. Перед выходом из дома он уже не заглядывал в каждую комнату – убедиться, что все именно так, как нравилось ей. Он сменил станцию на радио с той, что всегда слушала она и чьи ведущие день за днем доводили его до состояния бешенства. Он перестал набивать холодильник кругами ее любимого сыра «Le Trappe Échourgnac» с добавлением ликера из грецких орехов – того, что варят сестры из аббатства Нотр-Дам де Бонн Эсперанс и который он на дух не переносил. Все летние платьица, что накупил ей после того, как она ушла, он аккуратно сложил в чемодан и отнес на чердак вместе с соломенной шляпой, украшенной красно-бело-голубой лентой, в которой она так любила копаться в саду. И по вечерам он теперь приносил в спальню всего лишь один стакан с водой и научился спать посередине кровати.

Перед тем как завести машину, отставной парикмахер посмотрелся в зеркальце, убедиться, что его волосы – подернутая январским инеем шевелюра – уложены как подобает. Пьер Рузо ехал по лесной дороге, где с каштанов лениво свисали длинные и пыльные желтые цветы и зеленые кудряшки папоротников подсвечиваются лучами летнего солнца, и думал о том, на какую же глупость он, старый дурак, подписался. Не слишком ли поздно в его семьдесят четыре пускаться на поиски любви? Разумеется, он и не помнил, как надо ухаживать за женщинами, ведь с тех пор, как ему удалось завоевать сердце бывшей жены, прошло уже более полувека, – но гордость не позволила Пьеру Рузо послушать советов свахи. Зато он хорошо знал другое: сколько бы лет ни осталось ему, он хотел провести их, делясь радостями, что открыл в жизни для себя, с близким человеком. Ибо хоть и не было для Пьера Рузо большего удовольствия, чем найти местечко для пикника в тени на берегу Дроны и, войдя в бархатную воду, отдаться течению реки, лежа на спине и глядя, как бирюзовые стрекозы садятся на белый, круглый живот, делать это в тандеме казалось ему намного приятнее.

Утреннему волнению Пьера Рузо ничуть не способствовало то обстоятельство, что он понятия не имел, с кем ему предстоит встречаться. Гийом Ладусет сообщил, что дама будет ждать его под одной из лип перед церковью в Амур-сюр-Белль. И добавил, что если даме захочется присесть, она будет внутри, – но чтобы бывший босс не спутал ее ни с кем, кто разлегся на мраморных надгробиях в поисках прохлады. Пьеру Рузо, однако, не пришлось входить в церковь с ее подозрительно не изношенными ступеньками. Стоило ему остановиться, как он сразу же заметил в тени ветвей дородную пожилую женщину в светло-голубом платье, широких кремовых сандалиях-плетенках и с короткой стрижкой цвета голубиного пуха. Это была мадам Серр.

Пьер Рузо вышел из машины и поздоровался, исполнив некое подобие вежливого поклона. Обоим показалось, что они уже где-то виделись, и не раз, но вот где и когда, ни один из них вспомнить не мог. Отставной парикмахер учтиво распахнул пассажирскую дверцу, и, усаживаясь, мадам Серр поблагодарила его за то, что он согласился вести машину. Мол, сама-то она давно уже не ездит на дальние расстояния, и хоть ей и удается водить без прав добрых шестьдесят лет, в ее годы не хотелось бы оказаться в тюрьме, ибо кормят там, как она слышала, просто ужасно, и она не готова лишить себя радостей жизни, которой, честно-то говоря, не так уж и много осталось.

Они выехали из деревни, миновали памятник «Трем жертвам нацистских варваров» и признались друг другу, как им не терпится поскорее оказаться на Félibrée.Фестиваль этот пользовался огромной известностью и проводился в Перигоре каждый год, начиная с 1903-го, в честь окситанской культуры и языка, на котором вот уже более полутора тысяч лет, с различными региональными вариациями, говорят в южной половине страны.

Они свернули к Порт-Сен-Фуа и Сен-Фуа-Ля-Гранд – общинам на противоположных берегах Дордони, выбранным в качестве места проведения фестиваля. Мадам Серр выглянула в окно и сказала, что, хоть она и наблюдает это чудо каждое лето на протяжении семидесяти девяти лет, вид одновременно расцветших тысяч и тысяч подсолнухов неизменно приводит ее в восторг. В ответ Пьер Рузо рассказал, что он проезжал мимо поля, где один подсолнух смотрел в сторону, противоположную той, куда повернулись все остальные. И оба согласились, что даже у Бога есть чувство юмора.

Дорога пошла вдоль ровных рядов виноградников и древних деревянных амбаров, где некогда вывешивали на просушку табак, и Пьер Рузо объявил, что осталось совсем немного. Мадам Серр заметила указатель к деревне под названием Фрэсс и сказала, что женщина с точно такой же фамилией недавно приобрела замок в Амур-сюр-Белль. Добавив, что утром в прошлое воскресенье ей пришлось идти туда за ромовой бабой, поскольку сваха продал владелице замка все до одного пирожные, когда помогал другу в булочной. На что отставной парикмахер тут же ответил, что, если в булочной еще раз закончится весь товар, ей не придется молча страдать, поскольку он выучился сам печь пирожные. Правда, к стыду своему, идеальным мужем он стал лишь после того, как от него ушла жена. А мадам Серр призналась, что так и не научилась быть идеальной женой, хоть муж и ушел от нее много лет назад, но учиться, на ее взгляд, никогда не поздно.

Въезд в Порт-Сен-Фуа был перекрыт для движения транспорта, поэтому они оставили машину в поле и дальше пошли пешком. Мадам Серр настояла, что за вход заплатит она, парочка проследовала в ворота и в изумлении уставилась на гирлянды бумажных цветов, тянувшиеся вправо и влево поперек каждой улочки и наполнявшие небо буйством красок. И пусть оба наблюдали этот спектакль каждый год с тех пор, как себя помнили, они все равно остановились и не сводили восторженных глаз с процессии в традиционных костюмах. Мужчины смотрелись эффектно: черные брюки, черные жилетки, черные фетровые шляпы с широкими полями, белые рубашки и башмаки на деревянной подошве. Тогда как женщины – одни с кружевными зонтиками, другие с черными плетеными корзиночками – выглядели просто великолепно: длинные юбки, фартучки, белые хлопчатобумажные чепчики и воротнички из тонкого кружева.

Когда парад закончился, спутники решили взглянуть на демонстрацию древних ремесел. При виде старинной паровой молотилки мадам Серр тут же вспомнила, как точно такая же машина, которой пользовались по очереди все окрестные деревушки, приезжала в Амур-сюр-Белль каждый год в июле. Наблюдая, как две женщины в белых чепчиках стегают пуховое одеяло, Пьер Рузо заметил, что еще помнит, как его тетушка сидела за точно такой же рамой. Дальше вниз по улице они задержались полюбоваться крестьянкой в длинной юбке и башмаках с заостренными носками, сидевшей в импровизированном загоне. Меж ног женщина крепко держала утку и через воронку насильно кормила птицу, дабы печень стала пожирнее. Опустив в воронку несколько жменей кукурузы, крестьянка весело поворачивала ручку, и зерна сами собой скользили в утиную глотку. Глядя, как крестьянка гладит шею птицы, чтобы зерно не застряло в горле, мадам Серр с сожалением призналась, что ей очень не хватает гусей и уток, ведь так приятно, когда у тебя между ногами зажато мягкое упитанное тельце. Наблюдая, как кузнец в белоснежной толстовке дергает вверх-вниз ручку жаровни, подавая воздух на раскаленные угли, Пьер Рузо поинтересовался, помнит ли мадам Серр время, когда в полях работали ослики, на что та ответила утвердительно. Они попробовали свежайшее ореховое масло, что капало прямо из пресса, и мадам Серр вспомнила испачканные желтым пальцы своей матушки, которая каждую зиму раскалывала миллионы грецких орехов маленьким молотком.

Вскоре желудки напомнили им, что дело идет к полудню, и, взявшись за руки из боязни потеряться в толпе, парочка направилась к огромной палатке, где подавали комплексные обеды. Уставшие, но довольные, они присели за деревянный стол. Пьер Рузо налил обоим по бокалу местного «Фелибре» и попросил мадам Серр рассказать о себе. Она охотно ответила, что вырастила восемь здоровых детей и потому ни разу не пожалела, что вышла за своего мужа. В конце концов он бросил ее из-за ее же измены и тем самым избавил от необходимости уходить от него самой. Героически справившись с чесночным супом, паштетом из гусиной печенки, утиной ножкой конфи с бобами, салатом из «Кабеку» и грецких орехов, пирогом с малиной, кофе и сливовым шнапсом, каждый из них согласился, что самое неприятное в старости – то, что не удается осилить столько, сколько ел раньше.

После сытного обеда они прогулялись до главной площади, где взяли свободную скамейку, перенесли в тень платана и, присев, стали наблюдать за народными танцами под аккомпанемент старинной шарманки и диатонического аккордеона.

Оба были в восторге от польки, но изнурены нестерпимой жарой, и отставной парикмахер предложил отдохнуть у реки. Они нашли тихое местечко в тени, и Пьер Рузо открыл для мадам Серр – у которой, по ее словам, совсем не осталось сил – баночку «Перье». Они скинули обувь и сели рядом, глядя на поскрипывающие у их ног кирпичные воды Дордони. Уже потом, дома, заливаясь краской при воспоминании о комичности своего поступка, мадам Серр обвинила во всем солнце, спекшее ей мозги. Так это или нет, но старушка вдруг отдала Пьеру Рузо свою минералку и сказала, что больше не может терпеть. Скрюченными от подагры пальцами она стянула с себя линяло-голубое платье, вошла в восхитительно прохладную воду и, отдавшись течению, поплыла вниз по реке на спине в своих просторных, телесного цвета панталонах.

Гийом Ладусет подъехал к булочной – забрать Стефана Жолли на рыбалку – и заглушил мотор. На сей раз он не стал опускать противосолнечный козырек, чтобы критически осмотреть в зеркальце великолепие своих роскошных усов. Не стал он и открывать бардачок, чтобы убить время. Он даже не выругал мысленно булочника за то, что тот каждый раз заставляет себя ждать. Вместо этого Гийом просто сидел, глядя в одну точку прямо перед собой, и думал о том, что же затеяли его лучший друг и Эмилия Фрэсс. Мысль эта не давала свахе покоя всю неделю. Он смотрел невидящими глазами на место, где некогда возвышался каменный крест, и пытался понять, каким же образом возник этот странный роман. Будь он понастойчивей, заключил Гийом, постарайся он убедить Лизетт Робер в многочисленных достоинствах булочника, – и Стефан Жолли не стал бы искать любовь на стороне.

Гийом Ладусет перевел взгляд на задернутые кремовые занавески и мысленно вообразил, как хозяин булочной стучится в ворота замка, вручает Эмилии коробку mille-feuilles, испеченных искусными пальцами мастера-лауреата, и пробует ее фамильные овощи. Интересно, думал Гийом, явственно представляя себе серебряные как ртуть волосы Эмилии, заколотые на макушке чем-то блестящим, в каком из старинных платьев она встречала гостя?

Он взглянул на ногти: когда-то ухоженные до совершенства, сейчас они были обкусаны до мяса – как у булочника, с тех пор как его хлеба стали раздуваться до жутчайших размеров. «Какой позор», – подумал Гийом, понимая, что ему придется прятать их от бывшего босса, когда тот явится в «Грезы сердца» рассказать, как прошло свидание с мадам Серр.

Пассажирская дверца внезапно открылась, и крепкая волосатая рука поставила на заднее сиденье увесистую, свитую из прутьев каштана корзину. Через мгновение рука исчезла, но тут же возникла вновь, на сей раз с кухонным полотенцем в красно-белую клетку, и аккуратно прикрыла корзину. В следующую секунду автомобиль накренился на правый бок: ухватившись за крышу и маневрируя задом, булочник втиснул в салон сперва свой внушительный корпус, а следом за ним и голову.

– Привет, – поздоровался он. – Прости, задержался.

– Ничего, – ответил Гийом, заводя машину. – Все взял?

– Ага, – подтвердил Стефан Жолли, опуская стекло.

Друзья выехали из деревни и свернули вправо у пастбища с рыжими лимузенскими коровами, дружно подмигивавшими всем и каждому. Они ехали в сторону Брантома, за окном тянулись поля кукурузы, и всякий раз, когда сваха переключал передачи, костяшки его рук терлись о бедро булочника, раздувшегося над пассажирским сиденьем. И впервые в жизни Гийом Ладусет чувствовал себя неловко.

– На обед что-нибудь прихватил? – наконец поинтересовался он.

– Да так, перекусить малость, – ответил булочник, глядя прямо перед собой. – А ты?

– Тоже – перекусить, – сказал Гийом и чуть сморщил нос.

Прибыв в Брантом, друзья повернули влево, подальше от скопища туристов, и остановились у реки. Они выгрузились из машины – каждый со своей корзиной, рассчитанной на средних размеров семейство, – и направились вдоль берега Дроны, с которого с визгом – и к шумному негодованию местных уток – сигала в воду довольная ребятня.

Добравшись до знака «Рыбалка запрещена!», друзья привычно поставили корзины на землю. Устроившись на берегу, каждый вынул из кармана моток лески с грузилом. Булочник запустил руку в свою корзину, вытащил свежий багет, надломил с краю и отщипнул от мягкого белого мякиша. Затем скатал из мякиша шарик и насадил на крючок, в то время как Гийом Ладусет открыл жестяную баночку и выбрал червяка пожирнее. После того как сваха скинул дежурные кожаные сандалии, а булочник – испачканные в муке туфли, каждый привязал леску к своей правой лодыжке. Аккуратно закатав до колен брючины, они погрузили ступни в темную воду, чувствуя, как лески винтом уходят ко дну реки.

– Хорошо! – воскликнул Гийом Ладусет, перебирая в прохладной воде волосатыми пальцами.

– Блаженство! – согласился Стефан Жолли, наслаждаясь щекочущим водоворотом вокруг своих варикозных вен.

Некоторое время посидели молча, наблюдая за кружением листьев на поверхности неторопливо текущей воды. Но Гийом не смог насладиться своим любимым местом на Дроне, где утки клюкали головой вниз, обнажая покрытые перьями гузки. В воображении свахи стояла совсем иная картина: вот булочник снимает с Эмилии Фрэсс ее нелепые средневековые туфли, привязывает леску к ее обнаженной лодыжке и угощает восхитительным содержимым своей корзины, свитой из прутьев каштана.

– Как-то я проголодался, – неожиданно объявил он.

– И я, – ответил Стефан Жолли.

Ерзая по траве задом, друзья переползли поближе к корзинам, за каждым тянулась леска в бледно-зеленых фестонах тины. Стараясь выиграть время, Гийом сделал вид, будто ищет свой перочинный нож. На самом деле сваха, как обычно, тянул, желая поглядеть, что скрывается в корзине соперника. Краем глаза он наблюдал, как появляется баночка корнишонов, следом – еще багет. А затем, с хитрой улыбкой, которую Гийом Ладусет моментально узнал, булочник извлек из корзины глиняную миску и принялся неторопливо снимать с нее липкую пленку.

– Зеленый салат с вареным вкрутую яйцом? Чудное начало, – обрадовался сваха, с облегчением переводя дух.

– Поверь, ничто не доставляет большего удовольствия, чем свежайшее яйцо из-под одной из твоих собственных куриц, – заметил Стефан Жолли с полным ртом. – Спасибо Марселю Кусси, который присматривает за моими птицами у себя на ферме. И всегда признателен мне за масло из грецких орехов, что я давлю сам и даю ему взамен за его услугу. Он говорит, что в жизни не пробовал ничего подобного. Кстати, я добавил немного в заправку к салату. Угостишься?

– Да нет, спасибо, иначе мне не осилить вот это! – ответил Гийом Ладусет, запуская обе руки в корзину и вынимая неглубокое глиняное блюдо. – Салат из помидоров, промаринованных в сливовом самогоне. Что может быть приятнее в жаркий летний денек! – продолжал он, снимая липкую пленку. – Разумеется, помидор вкуснее, когда ты вырастил его сам. Но еще лучше, если и самогон сделан из твоих же собственных слив. Я отнес их в прошлом году тому парню, что ездит по деревням с передвижным кубом для перегонки, и наблюдал весь процесс от начала до конца. Хочешь немного?

– Да нет, спасибо, иначе мне не осилить вот это!

На сей раз Стефану Жолли понадобились обе руки. Булочник вытащил из корзины огромное блюдо, нарочито торжественно поднял крышку и несколько секунд выжидал, чтобы Гийом – который уже нетерпеливо вытягивал шею, пытаясь разглядеть, какой же сюрприз приготовил его лучший друг, – как следует понервничал.

– Пирог? – с удивлением спросил сваха. – Отлично. Кажется, я видел такой в нашем супермаркете.

– Как ни странно, но это утка. Очищенная от костей, нафаршированная и запеченная с корочкой в сдобном тесте. После того как я вынул кости, я срезал мясо с грудки и бедрышек, нашинковал и нафаршировал им утку, сбрызнув коньяком и портвейном. – Булочник выдержал театральную паузу. – В рецепте сказано, что по желанию можно добавлять трюфель, а у меня как раз остался тот потрясающий экземпляр, что я нашел прошлой зимой, когда мы ходили с Марселем Кусси и его свиньей, – вот я и подумал: а почему бы и нет? Жаль, конечно, ведь, судя по всему, это самый большой трюфель из всех, что нашли в Перигоре за последние десять лет. Знаешь, в масле он сохранился идеально. Куда же это я задевал свой кухонный нож?

Стефан Жолли отрезал большой кусок, проткнул вилкой и предложил Гийому:

– Не хочешь попробовать?

– Да нет, спасибо, – ответил сваха, доставая из корзины блюдо, завернутое в фольгу. Но он так и не сказал, что куропатки приготовлены в листьях виноградной лозы, растущей прямо над его входной дверью. И что ореховый торт сделан с медом, который он собирал сам на пасеке, занавесившись сеткой. Ибо Гийом понял, что разгромлен по всем статьям блестящим трюфельным ходом Стефана Жолли.

– Честное слово, я не променял бы эту минуту ни на какую другую, – провозгласил булочник, работая челюстями. – Ну разве это не чудо!

– Да, – согласился сваха неубедительно.

Стефан Жолли разлил «Бержерак» в бокалы и протянул другу со словами:

– Я должен сказать тебе кое-что. Не могу больше держать это все в себе.

– О чем ты?

– Я кое-кого встретил.

– Я так и думал, – пробормотал Гийом Ладусет в полной безысходности.

– Она часто заходила ко мне в булочную за пирожными. Ты наверняка слышал, что в одном из них обнаружили любовное послание? Ума не приложу, откуда это все пошло, но даже не могу передать, как здорово это отразилось на моем бизнесе. Народ повалил валом. За последние две недели я продал столько, сколько не продавал за три месяца. Кстати, я всем рекомендую обязательно заглянуть к тебе. Так что готовься: скоро от клиентов отбоя не будет.

– Спасибо, – невнятно пробурчал сваха.

– Не за что. Так вот, она заходила регулярно, а для булочника нет ничего лестнее, чем когда женщина понимает толк в выпечке. Разумеется, мы всякий раз перекидывались словечком, болтали о том о сем. Сказать по правде, я думал, ее интересуют только мои mille-feuilles, – и угадай, что случилось дальше!

Сваха не отвечал.

– Ты что, не слушаешь? – Стефан Жолли с укоризной взглянул на друга.

– Конечно, слушаю. Она приходила к тебе в булочную и каждый раз покупала mille-feuilles, – повторил сваха, не сводя глаз с противоположного берега.

– Угадай же, что произошло дальше!

– Откуда мне знать.

– Представь, как-то после работы я запер дверь и как раз собирался в душ – и тут услышал за спиной женский голос.

Булочник замолчал, ожидая, что Гийом Ладусет спросит, кто это был. Но вопроса не последовало, и Стефану Жолли пришлось продолжить рассказ.

– Я оглянулся – и это была она! Признаюсь, я немного смутился, ведь я был в одном халате, и мне приходилось придерживать его, так как ветер все время норовил распахнуть полы. Я подумал, что она, как обычно, пришла за своими пирожными, но она про них даже не вспомнила. В общем, она проводила меня до душа и, заметив мой варикоз, сказала, что у ее дяди был точно такой же, но он его вылечил, и пообещала узнать, что он делал, и обязательно рассказать мне. Очереди в душ, как ни странно, не было, так что я сразу же прошел внутрь, а когда вышел, она все еще была там. Тогда мы отправились в «Сен-Жюс» выпить по бокалу вина, – правда, мне пришлось сбегать домой переодеться, так как Фабрис Рибу отказался пускать меня в бар в халате и тапках на босу ногу. С тех пор мы встречаемся каждый день.

– Фантастика, – пробормотал Гийом Ладусет, по-прежнему глядя на дальний берег реки.

– Знаешь, я действительно думаю, что она – та единственная, которую я искал всю жизнь.

– Неудивительно.

– По-моему, тебе совершенно не интересно.

В голосе булочника послышались нотки обиды.

– Прости, пожалуйста. – Сваха перевел взгляд на свои голые коленки. – Мне очень интересно, правда.

– Странно, что мы не встретились раньше. Ведь она живет совсем рядом, в Легийяке. Хотя, с другой стороны, она переехала туда недавно.

– В Легийяке?

– Ну да. Это Сильветта Бо. Ты знаешь ее?

– Знакомое имя.

Гийом Ладусет выглядел озадаченным. Впервые с того момента, как булочник начал излагать свою романтическую историю, сваха поднял глаза на друга. Мозг его еще не приспособился к мысли, что речь шла не о владелице замка.

– Должен сказать, эта Эмилия Фрэсс – чудная она какая-то… Зашла тут ко мне на днях и давай прямо с порога нести всякую чушь. Мол, она сроду не читала столь восхитительной поэзии, но у нас с ней не может быть никакого будущего, она-де всегда любила другого – того, кто не ответил на какое-то там письмо, которое она ему посылала. Невесть что несла. Пришлось пригласить бедняжку в подсобку и угостить ее любимым mille-feuille, вроде как это ее слегка успокоило. Думаю, она чересчур много времени проводит одна в своем жутком замке.

Но Гийом Ладусет уже не слушал – он сдернул леску с ноги и со словами «Прости, Стефан, мне надо бежать» сунул ее булочнику. Он не стал забирать помидоры, промаринованные в самогоне из слив, выращенных в собственном саду и отнесенных парню, что ездит по деревням с передвижным кубом для перегонки. Не забрал он и своих куропаток, запеченных в листьях виноградной лозы, что растет прямо над его входной дверью. Равно как и ореховый торт, приготовленный с медом, что он собирал сам на пасеке, занавесившись сеткой. Бросив все, сваха припустил вдоль берега Дроны с такой прытью, с какой только может бежать человек в кожаных сандалиях, купленных в супермаркете на распродаже.

Первые признаки того, что ветер усилился, сваха заметил, когда проезжал мимо «Le Moulin de La Forge»: столы и стулья из зеленой пластмассы вдруг разом поехали к бордюру узкого тротуара. Сворачивая у пастбища влево, в сторону Амур-сюр-Белль, он, к ужасу своему, увидел, что рыжие лимузенские коровы дружно пятятся задом. Зеленоухая кукуруза у деревенской околицы гротескно кренилась из стороны в сторону, точно борясь с разбушевавшимся океаном. А когда Гийом Ладусет затормозил перед своим домом, в окна истерично колотились подсолнухи, с корнем вывороченные из земли…

Если власти и были в курсе того, что Амур-сюр-Белль подвергнется атаке нового мини-торнадо, ее обитателям, разумеется, никто об этом не сообщил. Местная жандармерия призывала каждого добропорядочного гражданина предупреждать об ухудшении погоды, но с точки зрения жандармов под это определение не попадал ни один житель деревни.

Лизетт Робер как раз успела наполнить очередную ванну, когда наверху, точно крышки сотен кастрюль, задребезжала волнистая черепица цвета лосося. Тотчас узнав этот звук, повитуха бросилась закрывать все окна и ставни, ибо хорошо помнила, чем это закончилось в прошлый раз. Убедившись, что все заперто, она решила найти применение подсолнухам, залетевшим в окно гостиной. Отрезав корни, Лизетт Робер поставила подсолнухи в вазу – украсить последние часы своей жизни. После чего заглянула в холодильник, размышляя, чем бы отужинать на прощанье, и пожалела, что не сходила вовремя в супермаркет.

Стуки у двери раздались, когда Лизетт Робер стояла на стуле в кухне и рылась в буфете в поисках чего-нибудь, подходящего столь знаменательному событию, как приближение собственной смерти. Решив, что это стучат стебли кукурузы, которые к тому времени уже взлетали в воздух, она не придала странным звукам никакого значения. Но когда стуки раздались вновь, повитуха – в надежде, что кто-нибудь с более качественно укомплектованным буфетом пришел пригласить ее разделить трапезу в смертный час, – открыла дверь.

Обнаружив на пороге человека из совета, Лизетт Робер мигом забыла о своей досаде по поводу недостатка приличного провианта и пригласила гостя войти. Но такова была сила ветра, что Жан-Франсуа Лаффоре – который одной рукой вцепился в дверной косяк, а другой – в свой портфель из мягкой кожи – вдруг исчез, и понадобилось несколько долгих минут, прежде чем он, шатаясь, снова возник в поле ее зрения. Не медля ни секунды, Лизетт Робер цапнула его за рубашку, втянула в дом и закрыла дверь.

После того как Жан-Франсуа Лаффоре пригладил волосы, заправил рубашку в брюки и извинился за беспокойство, он объявил, что пришел по делам службы. Прижимая портфель к животу, человек из совета объяснил, что получил большое количество сигналов от местного населения о том, что Лизетт Робер продолжает принимать ванны. И хотя сам он всецело осознает, что стояние под душем в пластмассовой кабинке на Пляс-дю-Марш не идет ни в какое сравнение с непревзойденным удовольствием, которое получаешь, сидя в собственной ванне, он вынужден напомнить хозяйке дома, что это запрещено.

Лизетт Робер, проинформировавшая о своих преступных деяниях максимально возможное число односельчан, тотчас признала вину. Она пригласила инспектора наверх и показала последнее из своих правонарушений. Стоя у края ванны и глядя на розовую губку, неторопливо скользившую по теплой воде, она попросила человека из совета учесть еще минимум дюжину подобных проступков с ее стороны.

Они вернулись на кухню, и Жан-Франсуа Лаффоре тут же присел за стол – рядом с подсолнухами, которые Лизетт Робер поставила в вазу, дабы украсить предсмертный час. Вынув из мягкого кожаного портфеля чистый бланк, человек из совета старательно заполнил его печатными буквами, не желая отходить в мир иной, не исполнив служебный долг. Под жуткие завывания в трубе дымохода он попросил Лизетт Робер поставить внизу подпись и дату. Когда оформленный бланк вернулся в портфель, Жан-Франсуа Лаффоре облегченно откинулся на спинку стула и с удовольствием пригубил «пино» из бокала, что налила ему повитуха. И после того как они разделались с двумя банками паштета из дикого кабана и половинкой багета, запивая еду лучшим из всех красных вин, что нашлись в погребе, человек из совета охотно принял предложение Лизетт Робер присоединиться к ней в ванне.

Первым же делом Гийом Ладусет поспешил проверить, как там его матушка. Мадам Ладусет он нашел у нее дома: вытянув голенастые, как у цапли, ноги, старушка сидела на полу в кухне и с предовольнейшим видом доила козу, занесенную ветром в раскрытое окно. Убедившись, что матушка в безопасности, Гийом кинулся вниз по Рю-дю-Шато – той, что действительно вела к замку. Ураган с такой яростью лупил в грудь, что он едва мог дышать.

Нагнув голову, Гийом попытался пересечь двор замка, но ветер схватил его за ноги и шмякнул о выбеленную солнцем дверь. Поднявшись с земли, сваха замолотил по двери кулаками, но ответа не последовало. Чувствуя, что буря вновь норовит оттащить его за лодыжки, он оставил приличия, ввалился в дом и, подперев дверь спиной, кое-как запер ее. Под барабанную дробь гравия, что закручивался волчком во дворе и обстреливал окна замка, сваха громко позвал хозяйку, но никто ему не ответил. По коридору с фиолетовой плесенью, сейчас более напоминавшей по цвету свежую кровь, он прошел в кухню со сводчатым потолком. Медная утварь на крючках грохотала и тряслась, точно бесноватая. Гийом огляделся, но деревянное кресло, сиденье которого сдвигалось, открывая тайник, куда в былые времена прятали соль от сборщика налогов, оказалось пустым. Вернувшись обратно тем же путем, он очутился в гостиной с полом pisé– но никто не прятался под длинным дубовым столом, украденным из монастыря. Сваха метнулся по коридору – мимо комода, скудно инкрустированного перламутром, – рывком открыл двери в grand salon, но обнаружил на перекидном двустороннем полу лишь три еще теплых трупика ласточек.

Под грохот черепицы, что градом сыпалась с крыши во двор, Гийом открыл тяжелые двери оружейной, забитой железными нагрудниками, инкрустированными перламутром мушкетами и старинными двуручными мечами. Но внутри его встретил один лишь смрад поражения. Он спустился в темницу, но во мраке глаза его различили лишь ржавые цепи да царапины на стене. Неожиданно он наткнулся на потайную дверь и очутился в подземном ходе, ведущем в часовню конца XV века, что была отстроена заново руками прокаженных. Но в часовне не оказалось ни единой души, преклонившей колени и молящейся о спасении. Он прошел подземный ход до конца и вышел через маленькую дверцу за дымоходом.

Каменная винтовая лестница, давно нуждающаяся в ремонте, привела Гийома в коридор, увешанный выцветшими гобеленами; обрывки ветра, точно когтями, вцарапывались в трещины вокруг окон. В спальне он опустился на колени – заглянуть под кровать Эмилии Фрэсс, и тут взгляд его упал на листок бумаги. Высохшее на солнце, любовное послание лежало на ночном столике рядом со стаканом подрагивающей воды. Он увидел след от укуса там, где когда-то была его подпись, и еще раз перечитал все, что смог разобрать в расплывшихся кляксах сдобренного ромом crème pâtissière. Глаза Гийома скользили по излияниям обожания и благоговения, и невыплаканные слезы страсти, что копились в его душе двадцать девять лет, заставили сваху поморщиться от боли. Он схватил авторучку, лежавшую рядом с ночником, подписал письмо второй раз, вернул листок на тумбочку и продолжил поиски в башне.

Когда в замке не осталось ни одного уголка, куда не заглянул бы Гийом, уже охрипший, выкрикивая заветное имя, он побрел, шатаясь, как пьяный, обратно через двор. Ветер терзал и мучил его, и огромные каменные зубцы рушились на землю вокруг. Гийом достиг подъемного моста, но тягостный гул за спиной заставил его обернуться. К ужасу своему, он увидел, как ветер срывает с часовни крышу, точно крышку консервной банки. Несколько секунд она провисела в воздухе, пока ураганные порывы, будто соперничая друг с другом, рвали ее то вправо, то влево. Внезапно они отступили, и крыша сверзлась с небес в зловещей тиши, с грохотом обрушившись наземь в нескольких футах от ошалевшего Гийома. Именно в этот момент сваха сообразил, что пора бежать.