Текст книги "Золотой трон (ЛП)"
Автор книги: Джули Джонсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
ГЛАВА ПЯТАЯ
СТУК в мою дверь тихий, нерешительный, я его почти не слышу. Я никого не жду. В почти десять часов вечера в пятницу единственные люди, с которыми я планирую общаться до того, как засну, – вымышленные.
Так… кто же стоит у моей двери?
Мои пальцы сжимают страницы книги, а сердце сжимается в клетке с неистовой надеждой. Прежде чем я успеваю остановить себя, мой взгляд приковывается к стене, отделяющей мою комнату от комнаты Картера…
Не будь дурой, говорю я себе, запихивая безрассудные чувства так глубоко, как они только могут быть. Он ушел на вечер. И даже в крайне маловероятном, статистически невероятном сценарии, что Картер Торн сидит дома в пятницу вечером… Он ненавидит тебя, помнишь? Он ни за что на свете не постучит в твою дверь и не предложит поболтать, как старые друзья.
Убедив себя, что это Леди Моррелл с платьем на завтра, или Симмс со списком назойливых требований, или горничная со свежими поленьями для моего камина, я делаю глубокий вдох, откладываю свой экземпляр «Графа Монте-Кристо» и обращаю свое внимание на дверной проем.
– Входите!
Несмотря на мои лучшие намерения, меня пронзает болт неугасимого разочарования, когда дверь со щелчком открывается и я вижу молодого пажа, стоящего на пороге, со стопкой толстых конвертов в руках. Официальная корреспонденция, без сомнения. Все это часть моих новых обязанностей в качестве «публичного лица семьи Ланкастеров».
Радость то какая.
– Простите меня, Ваше Высочество, – прохрипел паж, его лицо стало совсем белым. На вид ему всего восемнадцать лет, и, кажется, он до полусмерти напуган, просто встретившись с моими глазами. – Простите, что беспокою вас в такой час, но у меня для вас почта. Я должен был доставить ее раньше, но меня задержали с другими делами и… – Его горло судорожно сжалось. – Я знаю, что мое опоздание непростительно. Я обещаю, что больше такого не повторится, если только вы дадите мне еще один шанс проявить себя…
– Эй. Сделай вдох. Все в порядке.
– Нет, не в порядке. Это является основанием для увольнения, так что если вы хотите сделать мне выговор…
Я глубоко вздыхаю и поднимаю руку, чтобы остановить его.
– Возможно, это стиль моей любимой мачехи, но не мой. Ты совершил ошибку и извинился за нее. Довольно обильно, могу добавить. – Мои губы кривятся. – Так что, если ты просто положишь почту вон там, на мой письменный стол, я вернусь к своей книге, и мы оба сможем продолжить наши вечера. Звучит неплохо?
Облегчение проступает на его лице. Его адамово яблоко покачивается, когда он тяжело сглатывает и начинает двигаться к столу.
– Спасибо, Ваше Высочество. Большое спасибо.
Я киваю и снова беру свою книгу. Честно говоря, наверное, было бы невежливо не встать и не принять от него почту из первых рук, но каменные полы хранилища похожи на лед сейчас, когда зима крепко зажала нас в своих лапах. А мне слишком уютно, чтобы двигаться, уютно устроившись в любимом кресле у камина с подоткнутым вокруг меня пледом из белого лисьего меха – даже если Леди Моррелл сочтет это жуткой неуместностью.
Резкий звук тревоги пажа заставляет меня снова бросить книгу. Я оглядываюсь на него как раз вовремя, чтобы увидеть, как Галиция входит в мою комнату. Прежде чем мальчик успевает увернуться от нее, она выхватывает стопку писем из его рук. Когда она поворачивается ко мне лицом, выражение ее лица – смесь недовольства и неверия.
– Ваше Высочество. Вы просто говорите «войдите» всем, кто появляется у вашей двери, или это особый случай глупости?
Мои щеки пылают. Мой язык кажется неожиданно толстым.
– Я… ну
– Вы, ну, что? – Она качает головой. – Он мог быть кем угодно, принцесса. Он мог убить вас еще до того, как вы успели закричать.
Мои брови скептически изогнулись.
– Он? Мы смотрим на одного и того же мальчика? – Мой взгляд скользит по странице. – Без обид.
– Без обид, – слабо шепчет он.
– Меня не волнует, насколько слабым или неэффективным он может казаться… – Ай, Галиция, давай не будем словесно кастрировать мальчика прямо у него на глазах. – Угроза может исходить даже из самого безобидного на вид источника.
– Он работает во дворце, – указываю я. – Очевидно, что он не представляет угрозы.
– Как вы можете знать наверняка? – возражает она. – Насколько вы знаете, он не террорист, который украл дворцовую форму и пробрался внутрь с единственным намерением убить вас, пока вы спите.
Паж выглядит так, будто он может обмочить свои плиссированные флотские брюки.
– Честно, мэм, я здесь служащий…
Застывшая тишина взорвала комнату.
Я вздрогнула. Называть такую крутую особу, как Галиция, мэм равносильно обращению к высокопоставленному военному генералу парень. Так просто не принято. Паж, похоже, осознает свою оплошность, так как он краснеет и начинает, заикаясь извиняться.
– Простите, я не… это было не…
– Вы можете идти. – Она отстраняет его, не отрывая от меня взгляда. Он убегает так быстро, что остается лишь пятно на ткани темно-синего цвета, когда он исчезает в коридоре. Честно говоря, когда Галиция наступает на меня, мне хочется последовать за ним.
– Слушай, мне жаль, что я не проверила, убийца ли он, но, если честно, если бы он был убийцей, ты серьезно думаешь, что у меня был бы шанс отбиться от него? Тот факт, что он у моей двери, в моем номере, означает, что он уже прошел через дюжину существующих мер безопасности. Как много я могу сделать в этот момент, чтобы не дать ему перерезать мне горло?
– Если у вас такой менталитет, зачем вообще нанимать меня? Если вы собираетесь просто перевернуться и умереть при первых признаках опасности, то какого черта я здесь делаю? Или эта ваша гвардия принцессы просто для показухи?
– Конечно, нет! – Мой пульс набирает скорость. – Я прекрасно понимаю, что не являюсь экспертом в вопросах самозащиты. Именно по этой чертовой причине ты мне и нужна!
– И я сделаю все возможное, чтобы защитить вас. Но это не только значит, что вы будете защищать меня. Это также означает научить вас определять угрозы и защищаться от них, даже если вы одна. Даже если вы прижата к стене, безоружна, нападающий приближается, а помощи не видно.
У меня скрутило живот.
– Для протокола, я очень, очень, очень надеюсь, что этого никогда не случится.
– Для протокола? – Ее выражение лица смягчается, а резкость уходит из ее тона. – Мы с вами на одной волне в этом вопросе, принцесса.
Наступает долгая тишина, пока мы смотрим друг на друга. По правде говоря, я немного растеряна – прошло много времени с тех пор, как меня так ругали. Давно никто не относился ко мне так, как будто я обычная студентка колледжа – девушка, которая ошибается, просчитывается и иногда нуждается в том, чтобы ее направили в нужное русло, для ее же блага.
С тех пор как на мою голову водрузили эту корону, большинство людей, с которыми я сталкиваюсь, либо хотят возвести меня на пьедестал, либо дергают меня за ниточки, как марионетку, либо вообще скрываются от моего присутствия. Враги пытаются манипулировать мной; незнакомцы фанатеют от меня, как от знаменитости; сотрудники выражают откровенный страх, что я собираюсь бросить их в подземелья замка при малейшей провокации. (Я уверена, что у нас больше нет замковых подземелий, но это не имеет никакого значения).
Как принцесса, как Ее Королевское Высочество Эмилия Виктория Ланкастер, для большинства людей на планете я неприкасаема. Даже Симмс и Леди Моррелл, со всеми их критическими замечаниями и упреками, облекают свой гнев в вежливые слова и скрывают свое разочарование под хорошо отработанными банальностями. Но моему новому телохранителю, похоже, наплевать на королевские протоколы. И она определенно не боится обидеть меня, высказывая свое мнение.
Это освежающая перемена.
– Зачем ты это сделала? – неожиданно спрашиваю я.
Ее светлые брови поднимаются.
– Почему ты согласилась работать на меня? – Я качаю головой, в замешательстве. – Все остальные следовали приказам Бейна. Все остальные решили, что я не стою тех неприятностей, которые неизбежно вызовет дезертир из королевской гвардии… Так что. Почему? Почему ты рискнула?
Она долго молчит. Я почти уверена, что она вообще не собирается отвечать на мой вопрос, пока она, наконец, не вздохнула и не издала небольшой смешок.
– Парни в гвардии – большинство из них замечательные. Честные, хорошо обученные, умные. Это именно те люди, которых вы бы хотели видеть в своей шестерке на вражеской территории, когда у вас кончились патроны. Они, без сомнения, готовы получить пулю за вас. Но это не значит, что они были в восторге от перспективы вступления женщины в их ряды.
– Серьезно? Это не 1950-е годы, ради бога. Женщины больше не обязаны сидеть дома и готовить запеканки.
– Поверьте мне, некоторые из парней дали понять, что считают, что мне больше подходит стоять за плитой, чем держать в руках смертоносное оружие.
– Это так по-сексистски. Ты прошла те же тесты. Ты прошла ту же подготовку. Ты заслужила свое место в гвардии, как и они.
Она пожимает плечами.
– Это не имеет значения. Женщинам в отраслях с преобладанием мужчин всегда придется работать в два раза больше, чтобы доказать, что они добились своего на основе заслуг. Знаете, сколько раз меня спрашивали, не проспала ли я свой путь в подразделение? Знаете ли вы, сколько инструкторов спрашивали меня, не заблудился ли я, когда я явилась сдавать тесты на физическую подготовку? Сколько из них качали головами, улыбались и называли меня милашкой, когда я говорила, что хочу стать первой женщиной-офицером Королевской Гвардии?
Во мне вскипает гнев; я возмущаюсь от ее прозвища.
– У каждого в отряде есть прозвище, – продолжает Галиция. – Бейн выбирает их в первую неделю службы – что-то вроде ритуала дедовщины. Йейтс носит очки, поэтому он Глазок. Андерсон родом из крошечной горной деревушки, поэтому он – Альпа. Риггс – наш лучший стрелок, поэтому он Яблочко. В общем, вы поняли.
– Конечно.
– Знаете, какое прозвище он мне дал? Как я известна среди парней? – Ее губы сжались в тонкую линию. – Корточки. Потому что женщины… – Она вдыхает хриплый, полный ярости вздох и сглатывает свое возмущение. – Потому что я должна приседать, чтобы пописать. Потому что им пришлось построить для меня отдельную кабинку в казарме. Потому что у меня хватило наглости обладать другой анатомией.
Ее собственный командир.
Ее ближайшие товарищи.
Люди, которым она должна была доверить свою жизнь.
Люди, которые должны были придать ей сил.
Вместо этого… они пытались разорвать ее на части.
Я в ужасе, но у меня нет слов, чтобы утешить ее. Я не могу ничего сказать, чтобы исправить это.
– Галиция, я… Мне очень жаль. Я не знала, что так бывает.
– Я рассказала вам не потому, что мне нужна ваша жалость. Я сказала вам, потому что хотела, чтобы вы поняли, что для меня уход из королевской гвардии не был тяжелым решением. Всю свою жизнь я хотела служить своей стране на высшем уровне, приносить наибольшую пользу там, где я больше всего нужна. – Ее рот искривляется. – Мне кажется, сейчас… это вы, Ваше Высочество. Вам нужен кто-то, кто будет прикрывать вашу спину; я увидела эту возможность и решила ею воспользоваться. Это не сложно. У меня нет противоречий по поводу моего выбора.
– Тем не менее, не каждый бы сделал это. На самом деле, каждый другой солдат в той комнате наотрез отказался даже рассматривать этот вариант. Так что… спасибо. Независимо от твоих причин, я благодарна, что ты у меня есть. – Я делаю паузу. – Даже когда ты кричишь на меня.
– Кстати говоря… – Она поднимает стопку писем, которые все еще держит в руках. – Я убедилась, что эта конкретная партия писем была проверена на угрозы до того, как паж взял ее в руки, но с этого момента не принимайте ничего, пока не убедитесь, что я проверила это лично. Для кого-то не составит труда начинить конверт сибирской язвой или другим химическим агентом. Неэлегантное, да – но довольно эффективное средство для убийства.
Я внезапно побледнела.
– Разве все, что прибывает во дворец, уже не проходит проверку в рамках обычного протокола безопасности?
– Предположительно.
Мои брови приподнялись, но она не стала уточнять.
– Поспите немного, принцесса.
Положив письма на мой маленький приставной столик, Галиция поворачивается и идет к двери, ее длинные шаги пересекают комнату за несколько секунд. На пороге она останавливается. В ее голосе, если я не ошибаюсь, сквозит едва сдерживаемое веселье.
– Лично я бы сначала открыла конверт с золотым тиснением. Он может быть таким же придурком из трастового фонда, как и остальные, но, по крайней мере, он не пробует свои силы в богомерзкой, цветистой поэзии, как тот парень с синей каллиграфией…
– А? – спрашиваю я, но она уже ушла – исчезла в коридоре и с решительным щелчком закрыла за собой дверь моей спальни. Только после того, как переключив внимание на стопку конвертов, я поняла, что она имела в виду.
Видите ли, раньше я ошибалась. Ошибалась, полагая, что моя почта – это официальная корреспонденция, касающаяся предстоящих мероприятий во дворце, важных политических встреч, уведомлений о ведущемся расследовании поджога…
Не-а.
В моих руках более дюжины писем от тех, кого можно описать только как…
Ухажеров.
Подходящие, чрезвычайно богатые, германские женихи. Мужчины с землями и титулами и – господи, Галиция была права, судя по первому письму – с крайне плохим вкусом к поэзии. Мой ужас усиливается, когда я листаю письмо за письмом, читая несколько различных предложений о свидании, написанных наклонным мужским подчерком.
Считайте, что это ваше приглашение на официальный бал в Гленн Лэндинг…
Прошу сопровождать меня на торжественный вечер по случаю восстановления моста через реку Нелле в следующем месяце…
Для меня будет честью провести вас по Музею естественной истории Васгаарда, поскольку моя семья пожертвовала несколько ценных экспонатов для алмазной выставки…
Я закатила глаза. Октавия, должно быть, выпустила какой-то бюллетень: Наследная принцесса официально открыта для бизнеса, ребята! Это единственное объяснение внезапного всплеска романтического интереса. Разве что я неосознанно выделяю феромон, который привлекает исключительно политически связанных мужчин в возрасте до сорока лет, занимающих самый высокий налоговый сегмент в нашей стране.
Я комкаю особенно пошловатое письмо в шарик и бросаю его в огонь. Пламя быстро поглощает его целиком. Я смотрю, как оно разгораются ярче, пока бумага распадается на пепел, и хмурюсь, вспоминая свое противостояние с моей восхитительной мачехой сегодня днем. Ее снобистский тон эхом отдается в моей голове.
Вы согласитесь, чтобы за вами ухаживали подходящие холостяки из аристократии Германии. Женихи, специально отобранные за их семейные связи, влияние и титулы.
– Черта с два я соглашусь! – шиплю я, поднимаясь на ноги и бросая оставшиеся нераспечатанными конверты. Они рассыпаются по полу – конфетти из картона и каллиграфии высочайшего качества. – Она никак не может заставить меня встречаться с этими кретинами…
Бормоча себе под нос, я несколько минут кручусь перед камином, пытаясь изгнать из головы все мысли об ухаживаниях. Когда часы в углу моей комнаты пробили новый час, я перестала кипятиться, чтобы проверить время. Я ошеломлена, увидев, что уже полночь.
Черт.
Через восемь часов я должна быть накрашена и надушена, на сцене на церемонии в честь Дня памяти. Леди Моррелл сказала, что разбудит меня ровно в шесть часов, с командой визажистов и консультантов по гардеробу наготове. Я должна была уснуть уже несколько часов назад, если не хочу, чтобы темные круги под глазами стали самой запоминающейся частью моего первого публичного появления в качестве наследной принцессы.
На меня накатывает волна усталости. Я вытягиваю руки над головой, чтобы размять узлы в спине, и стону, когда кости трещат. Я чувствую себя старухой в зрелые двадцать лет.
Кто бы что ни говорил, чтение – это контактный вид спорта. Пять часов подряд, сгорбившись над страницами, – это серьезная нагрузка на позвоночник.
Широко зевнув, я поворачиваюсь к своей кровати, внезапно отчаянно желая закрыть глаза и положить конец этому нескончаемому дню. Я выбираю путь через минное поле разбросанных писем на моем полу. С таким же успехом они могут быть взрывчаткой, как мне кажется.
Когда мой взгляд останавливается на толстом бледно-голубом конверте, выглядывающем из верхней части стопки, адресованном мне безошибочно женским почерком, я говорю себе продолжать идти, игнорировать его, но…
Любопытство побеждает.
Наклонившись, я поднимаю его, словно в нем действительно может быть бомба, и нерешительными пальцами раздвигаю толстые листы пергамента. На одном из них стоит печать королевы и ее подпись жирными чернилами. Мои глаза расширяются, когда я просматриваю официальное письмо о помиловании.
В этот день, двадцать первого ноября… по королевскому указу… мистер Оуэн Хардинг… настоящим освобождается от всех обвинений, связанных с террористическими актами против короны…
Он подписан ее полным титулом, росчерки черных чернил пересекают страницу, как паутина.
Ее Королевское Величество Октавия Торн, королева-консорт Германии.
Все еще оправившись от шока, что она действительно выполнила мое требование о помиловании Оуэна, я перехожу ко второму листу пергамента. Он в основном пустой. Лишь небольшая пометка омрачает поверхность из слоновой кости – хотя, полагаю, ей не нужно больше нескольких слов, чтобы угрожать мне. Девять столь же эффективны, как и девятьсот.
«Я сдержала свое обещание. Проследи, чтобы ты сдержала свое».
ГЛАВА ШЕСТАЯ
– О БОЖЕ! Это принцесса Эмилия!
– Принцесса! Принцесса! Посмотрите сюда!
– Мы любим тебя, Эмилия!
Я выхожу из элегантного лимузина Rolls Royce, и меня встречают со взрывом вспышек фотокамер и криками собравшейся толпы. Я удивлена, что столько людей собралось так рано утром ради такой скучной вещи, как церемония открытия больницы.
Неужели людям нечем заняться в субботу утром, кроме как дрожать от холода на городском тротуаре?
Их крики становятся все оглушительнее, пока я медленно иду по мощеной улице. Когда шквал звуков поглощает нас, я начинаю подозревать, что они пришли вовсе не в больницу.
– Это она!
– Это принцесса!
– Не может быть!
– О Боже!
Галиция движется чуть позади меня, как вечно присутствующая тень. Симмс идет прямо слева от меня. Еще шесть членов королевской гвардии окружают нас со всех сторон, одетые в неприметные морские мундиры вместо тщательно расшитых, которые я помню, с тех пор, как в последний раз выходила за пределы дворца на похоронах короля Леопольда и королевы Эбигейл.
Полагаю, что мечи, знамена и полные регалии предназначены только для официальных мероприятий.
– Ваше королевское высочество!
– Принцесса Эмилия!
Толпа не стихает – кричит и фотографирует. Я сопротивляюсь желанию поднять руку и закрыть глаза от визуального нападения, пригнуть голову и убежать в укрытие обратно в лимузин.
После долгого заточения в пустом, отдающемся эхом замке, возвращение в реальный мир становится шоком. Все кажется слишком ярким, слишком смелым. Я – муравей под увеличительным стеклом, которого медленно сжигает концентрированный солнечный луч.
– Мы любим тебя, принцесса!
Когда я подхожу к ступеням больницы, где меня ожидает подиум, я замечаю несколько вооруженных сотрудников службы безопасности, расположившихся на соседних крышах и наблюдающих за происходящим сверху. Благодаря их снайперским винтовкам, плотному присутствию полиции, разбросанной по толпе, и металлоискателям, установленным по всему периметру и сверкающим в резком утреннем свете, я чувствую себя скорее как высокопоставленный заключенный, которого переводят перед судом, чем как король, собирающийся освятить новое муниципальное здание.
Весь квартал перед военным госпиталем был оцеплен для проведения памятной церемонии. Люди выстраиваются вдоль тротуаров, плотно прижимаясь к перегородкам, чтобы впервые увидеть свою новую принцессу во плоти. В толпе много семей, бывших военных, пар всех возрастов – людей, которых Леди Моррелл, без сомнения, назвала бы простолюдинами.
Они машут руками и приветствуют меня, когда я прохожу мимо них, чувствуя себя неподвижной, как робот, пока иду между баррикадами. Мне все еще непривычно быть в центре такого внимания, и я уверена, что это видно по моей неловкой походке.
– Принцесса!
– Принцесса Эмилия!
– Ваше Высочество!
Когда они обращаются ко мне, протягивая руки, я стараюсь прислушаться к словам Симмса из утренней поездки на лимузине.
Вежливо улыбайтесь, но не останавливайтесь, посоветовал он мне, его глаза-бусинки были устремлены на меня. Вы здесь только для того, чтобы вас увидели – нет необходимости разговаривать с ними. Когда вы подниметесь на трибуну, улыбнитесь и помашите рукой. Вы можете быстро поздороваться в микрофон, но обязанности по выступлению возьмет на себя министр по делам ветеранов.
Его план был достаточно прост в теории, но я думаю, что он недооценила, насколько взволнована будет толпа, когда я дебютирую. По толпе пробегает бешеная энергия. Воздух словно заряжен электричеством. Можно подумать, что я – знаменитость, проходящая по красной дорожке наградного шоу.
Через несколько мгновений постоянные вспышки фотокамер становятся практически ослепляющими. Не обращая внимания на горящую сетчатку, я поднимаю подбородок и продолжаю идти вперед. Каким-то образом мне удается не покачиваться на охотничье-зеленых туфлях на высоком каблуке, которые Леди Моррелл выбрала для меня в комплекте с дизайнерским платьем, черными чулками и элегантным шерстяным пиджаком.
В этом достойном наряде я едва узнала себя в зеркале сегодня утром. Мои ногти накрашены в подходящий нейтральный оттенок и отполированы до блеска. Мои темные волосы убраны назад в элегантную прическу. Искусно нанесенный макияж подчеркивает мои черты лица и скрывает даже самые заметные круги под глазами.
Для завершения образа: серебряная диадема из хранилища Ланкастеров, которая стоит больше, чем годовая плата за обучение в колледже, плюс проценты, покоится на моей голове. Она легка, как перышко, и все же… она так тяжела от веса моего нового суверенитета, что я едва могу держать подбородок. Кажется, я наконец-то поняла это расхожее выражение.
Тяжела та голова, которая носит корону.
Несмотря на мои многочисленные возражения против столь показной демонстрации богатства – «Все и так знают, что я принцесса, зачем утирать им нос?!» – Леди Моррелл не оставила мне выбора.
Глупости! Королева Эбигейл надела такую же тиару на свадьбу своей сестры в Швеции почти двадцать пять лет назад. Она вам очень идет. Если бы вы только одевались так каждый день, Ваше Высочество… Я никогда не пойму привлекательности этих ужасных штанов для йоги, которые вы упорно носите здесь, во дворце…
Оскалив зубы в победной улыбке, я машу рукой и продолжаю идти. До подиума всего пятьдесят ярдов, но по ощущениям это больше похоже на пятьдесят миль. Не знаю, что болит сильнее – щеки или ноги, когда я, наконец, подхожу к концу подиума.
– Принцесса!
– Смотрите! Это принцесса Эмилия!
По большей части, шум толпы неразличим – мелодия приветствий и добрых пожеланий сливается в звуковую какофонию. Но один голос все же пробивается: детский визг, чистый и сладкий от удивления маленькой девочки.
– Мама! Мама! Она настоящая принцесса!
Я смотрю направо, вглядываясь в море лиц, пока не нахожу их. Там, у самого входа, маленькая девочка в поношенном платье стоит со своей мамой. Женщина не может быть намного старше меня, но ее лицо испещрено морщинами – отпечатками бедности и боли. Ее пальто выглядит потрепанным, слишком тонким для такой зимней погоды. На ее маленькой девочке даже нет шапочки; я вижу розовые кончики ее ушей, торчащие над двумя заплетенными светлыми косичками.
С одного взгляда понятно, что путь, по которому они идут, нелегкий. И все же в глазах матери, смотрящей на свою маленькую дочь, светится чистая любовь.
Что-то в них останавливает меня на месте, заставляет мои глаза заслезиться в прохладном утреннем воздухе. Неожиданно на меня нахлынул образ моей собственной матери – как она смеялась и превращала все в игру, когда нам отключали электричество, потому что она не могла оплатить счет за электричество.
Сегодня вечером мы разбиваем лагерь в гостиной, Эмми! Захвати свой фонарик. Давай, сделаем крепость из подушек…
У меня тысяча подобных воспоминаний. Она игриво била меня по подбородку, когда я жалела себя, потому что не могла ходить на уроки балета, как другие девочки в моем детском саду. Она отмахивалась от моих опасений, что она не принимает лекарства от астмы, потому что лекарства слишком дорогие. Ее быстрая улыбка, скрывающая стресс от очередного коллектора, постучавшего в нашу дверь. Ее пустая тарелка, когда она ставит передо мной полный обед.
Мое сердце болезненно сжалось.
Мама.
У нас никогда не было многого… но мы были друг у друга. И почему-то этого всегда было достаточно. Почему-то это было всем.
Оставайся смелым, чистым сердцем.
– Ваше Высочество? – спрашивает Симмс, озадаченный моей внезапной остановкой посреди улицы. – Вы в порядке…
Я даже не смотрю на него. Я напрягаю все силы, чтобы разобрать слова маленькой девочки, пока она качается на своих потертых туфельках.
– Мама, можно я тоже вырасту и стану принцессой?
Выражение лица матери немного падает. Ее рот открывается, предположительно для того, чтобы сообщить плохие новости.
Нет, не можешь, милая.
Прежде чем я успеваю остановить себя, я прихожу в движение – отклоняюсь от своего пути к подиуму и направляюсь к их месту на тротуаре. Позади меня Симмс издает звук бедствия, а Галиция шипит что-то неразборчивое, но я игнорирую их обоих, приближаясь к баррикадам.
Крики толпы становятся все оглушительнее, когда я останавливаюсь в нескольких футах от них, все выкрикивают мое имя, пытаются привлечь мое внимание, быстро фотографируют на свои телефоны и палки для селфи. Мой взгляд не отрывается от дуэта матери и дочери.
– Привет!
Глаза женщины стали широкими, как блюдца. Маленькая девочка смотрит на меня с благоговением. Я приседаю до ее уровня, чтобы наши глаза встретились через металлические прутья перегородки. Ей не больше четырех или пяти лет. На носу у нее пятнышко грязи.
– Как тебя зовут?
Девочка смотрит на мать в поисках одобрения, а затем шепчет:
– Энни.
– Привет, Энни. Я Эмилия. Приятно с тобой познакомиться. Откуда ты?
– Хоторн.
Мое сердце переворачивается, когда она упоминает маленький район в Васгаарде, где я выросла. Несколько месяцев назад она могла быть моей соседкой. Несколько лет назад она могла бы быть мной.
– Ты действительно принцесса? – Легкий дефект речи смягчает ее согласные, превращая «р» в «в». Пвинцесса.
Я киваю.
– Да.
– Ты живешь в замке?
– Да, живу.
– Как в сказке!
– О, да. Все как в сказке, – вру я.
– Когда я вырасту, я стану принцессой, как ты! – с гордостью заявляет Энни. – Да, мама?
Ее мать краснеет.
– Простите, она не понимает…
Я качаю головой, искренне улыбаясь впервые с тех пор, как мои глаза открылись.
– Знаешь что, Энни? Я тоже выросла в Хоторне.
Ее брови взлетают вверх.
– Пвавда?
– Правда. И если я могу быть принцессой, то и ты можешь. – Потянувшись вверх, я снимаю маленькую диадему со своей головы. Она ярко сверкает при дневном свете. Не задумываясь, я протягиваю руку через решетку и надеваю ее на светлые волосы Энни.
Я слышу вздохи окружающих зрителей – волна шока прорывается, как сильный прилив. Маленькая девочка смотрит на меня с полным обожанием.
– Вот так, – пробормотала я, поправляя изящный головной убор и подмигивая. – Прекрасно.
Энни тянется вверх, чтобы потрогать диадему, ее губы растягиваются в огромной улыбке. У нее не хватает переднего зуба.
– Теперь я похожа на принцессу?
– Безусловно.
Она улыбается еще шире.
– Могу я открыть тебе секрет, Энни?
– Ага!
Я наклоняюсь так, чтобы только она могла слышать мои слова.
– В этой диадеме есть магия. Она делает того, кто ее носит, достаточно смелым, чтобы следовать за своей мечтой. Поэтому, когда ты будешь чувствовать страх или неуверенность, я хочу, чтобы ты надела ее. И я хочу, чтобы ты помнила, что ты смелая девочка, которая может стать тем, кем захочет, когда вырастет. Хорошо? – Я немного отстраняюсь, чтобы заглянуть в ее светло-карие глаза. – Ты можешь сделать все, что захочешь, Энни. Ты просто должна быть храброй. Понимаешь?
Она широко раскрывает глаза от удивления.
– Да, принцесса Эмивия.
Когда я поднимаюсь и встречаюсь взглядом с ее матерью, она выглядит почти испуганной.
– Ваше Высочество – мы не можем принять…
Я отмахиваюсь от ее слов.
– Конечно, можете. Кроме того, в любом случае, ей это идет больше.
Улыбнувшись напоследок Энни, я поворачиваюсь и иду обратно на середину улицы. Брови Галиции поднялись к линии волос. С периферии я вижу, как сжалось выражение лица Симмса. Я уверена, что позже он будет упрекать меня за то, что я отдала бесценное украшение, но мне, честно говоря, все равно.
Это стоило того, чтобы сделать день этой маленькой девочки немного ярче. Это стоило того, чтобы подарить ей немного волшебства. А в хранилище Ланкастеров достаточно драгоценностей, чтобы хватило на всю жизнь. Нескольких жизней. Одна маленькая диадема не будет упущена.
Когда я прохожу оставшееся расстояние по лестнице к подиуму, толпа вновь воодушевляется. Они кричат так громко, что я боюсь, что в итоге потеряю слух раньше времени, их отдельные призывы сливаются в сплошной шум. Даже после того, как я пожимаю руку министру по делам ветеранов и подхожу к микрофону, они продолжают аплодировать, пока Симмс жестом не призывает к тишине. Взглянув на меня, он бросает строгий взгляд, который ясно передает его приказ.
Улыбнись вежливо. Поздоровайся. Отойди.
Я стараюсь не закатывать глаза, поворачиваясь к толпе и прочищая горло.
– Ничего себе. Спасибо всем за теплое приветствие!
Я вздрагиваю, когда слышу свой собственный голос, раздающийся из динамиков и отражающийся от зданий. Это странное, развоплощенное ощущение. Мой взгляд скользит по множеству лиц в толпе – молодых, пожилых, мужчин, женщин. Я вижу группу седовласых мужчин в военной форме, которые, должно быть, являются солдатами Второй мировой войны, сгруппировавшихся рядом с группой школьников на экскурсии, их желтые джемперы для начальной школы являются визуальным нападением даже на таком расстоянии. Я вижу молодую пару, держащуюся за руки, рядом с пожилой парой, прижавшейся к перилам.
Так много разных лиц, все повернуты в мою сторону. Всех их объединяет одно.
Надежда.
Она написана на каждом лице в толпе. И когда я узнаю ее… невозможно не смириться. Невозможно продолжать думать о том, что я здесь делаю, как о работе, которую нужно вычеркнуть из списка дел, или о какой-то королевской обязанности, которую нужно выполнить без раздумий.
