Текст книги "Несомненно ты (ЛП)"
Автор книги: Джуэл Э. Энн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)
Встав, я поправляю топ и подхожу к краю бассейна.
– Не имеет значения, находится Лотнер в пяти или пяти тысячах миль от меня. У нас всё кончено, – заявляю я и прыгаю в воду.
18 глава
1 сентября 2010 г.
Состояние нормализовалось. Спустя одиннадцать недель моей беременности, я наконец-то снова чувствую себя по-человечески. Те мучения, которые я испытывала каждый день, угасли. Мой живот увеличился настолько, что я уже стала его замечать, да и только, когда пыталась застегнуть шорты или джинсы. Юбки, сарафаны и штаны для йоги – вот теперь моя одежда на выход. Мне пришлось купить лифчики, побольше, но я не жалуюсь по этому поводу. На самом деле, я подумываю кормить ребёнка до тех пор, пока моя грудь будет такого размера, если это поможет ей быть в такой форме. Но, к сожалению, я прочитала, что так не пойдёт. Одна мама-блоггер рассказывает, что её дети высосали всю жизнь из её груди. Она превратились из грейпфрутов в долбаную игрушку-сквиши, которую можно мять и растягивать словно пластилин.
Шикарно!
Элизабет и Тревор уехали в Сан-Диего вчера. К счастью для меня их квартира меньше, так что они оставляют большую часть мебели здесь. Тревор подумал, что это поможет дому выглядеть более презентабельно.
Отец выезжает завтра, чтобы на моей машине вывезти все оставшиеся вещи отсюда. Одним из самых ужасных моментов в моей жизни был звонок папе, чтобы сказать, что я беременна. Он чувствует себя замечательно после операции, и я не хотела, чтобы у него остановилось сердце от моего откровения. Мучительная тишина, повисшая в трубке после того, как я ему сказала об этом, длилась целую вечность. А затем последовал один из самых лучших моментов в моей жизни. Он сказал: «Я люблю тебя и я всегда с тобой». И это всё, что он сказал. Моё сердце находилось в шаге от опасности. Но он предложил мне свою безоговорочную любовь, и я плакала от этого сильнее и больше, как если бы он кричал на меня, выражая своё полное разочарование во мне. Иногда я думаю, что душа моей мамы связалась с его, когда она умерла, потому что он говорит своим голосом, но вкладывает при этом сердце мамы.
Не уверена, куда пойду, когда дом продадут, но склоняюсь к тому, чтобы переехать в Лос-Анджелес, чтобы быть поближе к Эйвери. И я также буду ближе к Элизабет и Тревору. В последнее время я задумываюсь и о Сворли тоже. Ему всё ещё не нашли хорошего хозяина, и мой атакованный гормонами мозг считает, что я должна оставить его себе. За последние три недели я разговариваю с ним больше, чем с кем-либо вообще. Что я могу сказать… он проник мне в душу.
Благодаря связям Элизабет, в этом месяце мне удаётся найти кое-какую работу в качестве фотографа-фрилансера. Я делаю свадебные фотографии, фотографии детей, семей и даже успеваю побывать в качестве фотографа на дне рождения у собаки. Да, у некоторых людей имеется настолько много денег.
С тех пор как Элизабет и Тревор уехали, у меня нет личного транспорта вплоть до папиного приезда на моей машине пару дней назад. Сворли получает всю мою возродившуюся энергию, и так как мы пока остаёмся без колес, наши авантюры ограничиваются только пешими прогулками. Час назад мы пообедали, и теперь направляемся в парк, пока окончательно не стемнело.
– Я спущу тебя с поводка, но ты не должен забывать о своих манерах. Никакого дурного поведения, не писать ни на какие вещи, сделанные человеком, и приветствовать только пах своего четвероногого пушистого друга, понял?
Сворли кивает, потому что за последние несколько месяцев я превратила его в получеловека, и очень даже уверена, что видела, как он научился закатывать глаза из-за меня. Думаю, мне лучше начать привыкать к нахальству и закатыванию глаз… тоже прочитала об этом в блоге о родителях.
Себе на заметку. Найти более позитивных блоггеров, которые обрисовывают картину материнства с радугами, феями и волшебной пылью.
– Сидни?
Я оборачиваюсь.
– Привет, Дэйн!
Он наклоняется и отпускает собак с поводка.
– Боже, я и подумать не мог, что ты вернёшься. Как Париж?
Какая именно часть поездки? Вид потолка, открывающийся с дивана или водосток над туалетом?
– Отлично! – сильно приукрашаю я… и, возможно, балансируя между совершенной ложью.
– И как долго ты собираешься здесь быть? – он ставит руки по бокам.
Дэйн очаровательный. Уверена, что взрослому мужчине не нравится, когда его называют очаровательным, чёрт, да даже мне не нравилось, когда Лотнер меня так называл, но Дэйн правда такой. Высокий красивый брюнет с мальчишеской улыбкой, которая вызывает во мне желание забрать его домой, готовить печенье и налить большой стакан молока.
– Точно не знаю. Элизабет и Тревор совсем недавно переехали в Сан-Диего, и я буду жить в их доме, пока его не продадут или пока не найду что-нибудь другое.
Он наклоняет голову набок.
– И всё же они оставили Сворли здесь?
Повернувшись в сторону сумасшедшего пса, я качаю головой.
– Их ассоциация домовладельцев не разрешает держать больших животных. Они ищут ему новый дом, но пока я ухаживаю за ним.
– Вы двое через многое прошли с тех пор, как впервые появились у меня в кабинете.
Сцепив руки у себя за спиной, я опускаю взгляд и пинаю землю.
– Да, ты прав. В последнее время я рассматриваю вариант забрать его себе. Но пока я не знаю точно, где в итоге поселюсь, поэтому предлагать такое немного необдуманно и даже безответственно.
– Магистратура вместе с собакой. Тебе придётся найти место, куда пускают с животными.
Я кривлюсь и смотрю на него.
– Я не поеду учиться на магистра. По крайней мере, не в ближайшее время. Грядёт что-то доброе для меня.
– Оу? – Дэйн убирает руки с пояса и перекрещивает их на груди, расправив плечи.
Я шумно выдыхаю, проводя руками по лицу. Мои пальцы проходятся по бровям, и я снова встречаюсь с его взглядом.
– Я… беременна.
Глаза Дэйна практически вылезают из орбит, и если бы он открыл их ещё шире, то собаки начали бы гонять их по полю.
– Мне жа… то есть поздр… то есть…
Я улыбаюсь, потому что его очаровательность увеличивается вдвое, когда он нервничает и заикается.
– Теперь это поздравление… «мне жаль» было в прошлом месяце.
Он медленно кивает.
– Так ты вернулась сюда к Лотнеру?
– Нет… то есть, да, но это сыграло со мной злую шутку. Он… решил двигаться дальше.
– Двигаться дальше? Ты серьёзно? Забыть… тебя?
Я пожимаю плечами, покачивая головой вверх-вниз.
– Ну, он грё… долбаный идиот.
Дэйн усмехается.
– Особенно, если он с Клэр.
Его глаза снова расширяются.
– Доктор Браун?
Я киваю.
– Доктор «Грёбанодолбаная Браун».
Дэйн безмолвно произносит «вау».
– Точно-точно.
– Так, а что он сказал насчёт ребёнка? Ты остаёшься в Пало-Альто, чтобы тебе не пришлось таскать ребёнка туда-обратно на большие расстояния?
Я резко поднимаю голову вверх и прищуриваюсь.
– Что? Нет… Я имею в виду он не…
Сказать Лотнеру об этом и учесть возможность, что мы будем воспитывать нашего ребёнка под совместной опекой, когда родители не вместе... эта мысль никогда не приходила мне в голову. А теперь, когда Дэйн упомянул об этом, мне нисколько не нравится эта идея.
– Я ему не говорила.
Он раскрывает рот от удивления.
– Ты не сказала ему? Он даже не знает, что ты беременна?
Закусив нижнюю губу, я качаю головой.
– Сидни… – он чешет затылок. – Это, конечно, не моё дело, но он заслуживает знать.
Я ненавижу его за то, что он прав. Но этот страх внутри, он парализующий, и из-за него невозможно мыслить рационально.
– Дэйн, я знаю, как он поступит. Он скажет, что хочет быть со мной, но я так никогда и не узнаю, на самом ли деле он хочет этого или просто остаётся из-за ребёнка. Два месяца назад у меня таких вопросов и не возникло бы. Тогда я чувствовала, что он любит меня больше всего на свете. Но, когда я увидела Клэр, а прошёл всего лишь месяц… всё изменилось. Я больше не могу верить в его чувства ко мне.
Дэйн пожимает плечами.
– Тогда не говори ему, что ты беременна… по крайней мере, не сейчас. Посмотри, выберет ли он тебя и только тебя. И если он так и сделает, то ты будешь знать, что это не из-за ребёнка.
– А если не выберет? – слова отзываются болью в груди.
Он вздыхает.
– Если не выберет, то ты тогда не выйдешь замуж за неправильного парня по правильным причинам.
3 сентября 2010 г.
Последние два дня я провожу, размышляя о словах Дэйна. В тот вечер, когда я оказываюсь на пороге дома Лотнера, а дверь открывает Клэр, я дохожу до предела своего отчаяния. Я чувствую себя отверженной, даже не встретившись с ним. А мысль о том, что меня отвергнут, глядя прямо в глаза, за гранью моего понимания. Однако мне придётся это сделать. Все, кого я люблю и на чью поддержку рассчитываю, скептически отнеслись к моему решению не говорить Лотнеру о ребёнке. Рассказав ему, я почувствую, как, наконец, исчезнет постоянное чувство вины перед всеми, даже несмотря на то, каким будет исход.
Папа позвонил мне, когда находился в часе езды от меня, а звонок был уже час назад. Я сижу на крыльце, время от времени подёргивая ногами, и, не отрываясь, смотрю на дорогу. Знакомый серый «Джип Чероки» завернул на подъездную аллею, и я вскакиваю на ноги.
– Папа! – кричу я, сбегая по лестнице, пока он выбирается из машины.
– Привет, малышка, – он обнимает меня, и я слышу эмоции в его слабом голосе и пытаюсь сдержать слёзы.
– Я так рада, что ты здесь, – шепчу я ему на ухо.
– Я тоже, – говорит он, отпуская меня; мы оба улыбаемся. – Давай распакуем твои вещи… или я сделаю это. Тебе, вероятно, нельзя поднимать что-то слишком тяжелое.
Я закатываю глаза.
– Возможно, месяца через три-четыре и будет нельзя, но сейчас я в норме. И к тому же это ты у нас перенёс операцию на сердце. Я чувствую себя виноватой за то, что попросила тебя загрузить все мои вещи в одиночку и привезти это всё мне сюда.
Он пренебрежительно машет рукой.
– Ох… Да со мной всё в порядке. Как новенький стал.
Он открывает багажник, и мы вытаскиваем вещи, чтобы занести в дом.
К тому времени, как мы заносим всё внутрь и распаковываем, уже темнеет.
– Думаю, мне пора спать. Поговорим завтра, – предлагает он.
Я обнимаю его.
– Конечно. Я тоже устала. Люблю тебя.
– И я, милая.
4 сентября 2010 г.
Мы вдвоём выходим на прогулку со Сворли. Моему папе нужно каждый день выполнять небольшую комбинацию упражнений. Позавтракав, мы садимся во дворе, истощённые после небольшого утреннего разговора. Тишина, которая повисает в воздухе с тех пор, как приехал папа, наконец-таки даёт трещину.
– Итак... этот парень...
– Лотнер, – поправляю я его.
Папа кивает.
– Лотнер... он уже принял ответственность за всё это?
Я глажу себя по ещё несуществующему животу.
– Я не сказала ему...
– Ты что? – голос отца поднимается на октаву выше.
Я выставляю руку вперёд.
– Дай мне закончить.
Он опирается на спинку стула, губы превращаются в тонкую полоску.
– Я не сказала ему, потому что мне нужно понять, что делать и говорить, чтобы он в итоге не вернулся ко мне из жалости. Даже если мои мечты разбиты точно так же, как и мамины, это не означает, что я должна осесть с тем, кто не любит меня.
Брови папы сходятся на переносице, и, поджав губы, он качает головой.
– Ох! Подожди минутку. Почему ты так говоришь?
– Говорю что?
– Что мечты твоей мамы были разбиты. Почему вообще у тебя сложилось такое впечатление?
Я сглатываю, чувствуя, как в горле образовывается ком.
Прошло почти десять лет, я была маленькой, но всё ещё слышу её голос, её злость, её лихорадку.
– Вы с мамой ругались. Было поздно, и Эйвери уже спала. Но я нет. Я сидела на верхней ступеньке, а вы были на кухне.
Папа поник, а голова опустилась так, будто он знает, что я собираюсь сказать. Будто он помнит.
– Вы ругались из-за денег. Она говорила, что ты должен был выбрать другую профессию, если ожидал, что она будет сидеть дома, босая и беременная. А ты ей сказал, что она тратит слишком много денег на себя... меня… и Эйвери, – мой голос дрожит, и несколько слезинок катятся по щеке.
– Сидни, не... – напряженный измученный взгляд отца причиняет практически такую же боль, как и эти воспоминания.
Я делаю глубокий вдох и смотрю на бассейн.
– Ребёнок «медового месяца», – смеюсь я, вытирая слёзы и качая головой. – Допускаю, что при вашем мировоззрении лучше говорить, что я была ребёнком медового месяца, чем внебрачным ребёнком.
– Пожалуйста, Сидни, не...
Я выставляю руку вперёд.
– Я была слишком мала, чтобы всё полностью понять. У меня заняло много лет соединить это всё у себя в голове. Она сказала, что залетела и что ты украл её будущее, сказала, что ты сделал так, чтобы она стала зависеть от тебя, – ещё больше слёз градом катятся по щекам. – Ты сказал, – выдавливаю я, губы дрожат. – Ты сказал, что она вела себя, как шлюха, до того, как ты спас её от людского презрения, – всхлипываю я. – Затем я услышала, как что-то разбилось, и убежала обратно к себе в комнату.
Он протягивает ко мне руку, но я качаю головой и отодвигаюсь от него.
– Ты можешь себе вообще представить, как я себя чувствовала, когда смысл той ссоры стал мне понятен... слово за словом?
Папины глаза покраснели и стали полны слёз от сожаления.
– Это был долбаный удар ниже пояса, когда я узнала, что значат слова «залетела», «шлюха» и «презрение»!
Он сжимает челюсть. Знаю, что обидела его своими словами, но мне всё равно.
– Сидни, мне так жаль... – у него льются слёзы.
Приглаживая волосы, я прерывисто вздыхаю и вытираю лицо от слёз.
– Не надо. Я больше не злюсь. Я никогда не хотела, чтобы ты знал, что я была в курсе того разговора, но сейчас всё изменилось. Я так устала от того, что никто не понимает меня, и почему я так стремилась хоть что-то из себя представлять. И это не только рак. Это всё вместе. Я ненавидела маму за то, что она обвиняла тебя, и ненавидела тебя за то, что ты обвиняешь её. Позднее я поняла, что больше всего я расстроена из-за вас обоих. За то, что вы поженились из-за какой-то менее замечательной причины, – я снова смотрю на папу. – Я никогда не хотела ни от кого зависеть. Я никогда не хотела приносить в жертву своё самоуважение и свои мечты. Я никогда не хотела «оседать» с кем-то.
Он снова тянется за моей рукой. В этот раз я позволяю ему это сделать.
– То, что ты слышала той ночью, становится кульминацией тех эмоций, что копятся годами. Когда всё происходит не так, как мы себе представляем, легче найти козла отпущения, чем посмотреть на себя в зеркало. Как бы я хотел знать, что все эти годы ты вынашивала всё это в себе. Ты пыталась сложить мозаику, в которой не доставало частей.
– Что ты имеешь в виду? – я наклоняю голову набок.
– Это сложно объяснить, просто были некоторые ситуации...
– Скажи мне! Боже, я уже взрослая, я могу справиться с этим... скажи мне, пожалуйста, правду.
Он вздыхает.
– И у твоей мамы, и у меня были личные проблемы, с которыми мы разбирались, когда встретились. Возможно, это частично и привлекло нас друг к другу. Я сходил с ума по ней, она была искушением для меня, – он отводит взгляд, будто его смущает признать то, что мама привлекала его физически. – Ты была зачата, так как я считал, что предохраняться было чем-то более греховным, поскольку это было запланировано, – он кривится. – Затем мы узнали, что твоя мама беременна, я сразу же хотел жениться на ней, чтобы казалось, что ты была ребёнком «медового месяца». Но твоя мама хотела...
Голова опущена вниз, взгляд устремлён на меня, а боль в глазах слишком ощутима. Он ещё ничего не говорит, но я уже слышу его мольбу о понимании, поэтому ему не приходится произносить ни слова. От осознания у меня мурашки идут по телу, а сердце ухает вниз.
«Залетела». «Спас от презрения».
– Она хотела сделать аборт.
Он сжимает мою руку сильнее и отвечает, кивнув лишь один раз.
– Была ли я её первым ребёнком?
Он качает головой.
«Шлюха».
Руками я прижимаюсь к своему животу. Смогла бы я избавиться от своего ребёнка?
– Жизнь меняет людей, Сидни, – его тёмные глаза заглядывают в мои. – Мы все говорим вещи, которые на самом деле не имеем в виду. Мы все делаем вещи, о которых потом сожалеем. Я знаю, что ты слышала, но причина, по которой мы так сильно ругались, – наша любовь. Я всем сердцем уверен, что мы любили друг друга и любили вас. То, что я назвал вашу маму шлюхой... я всегда буду сожалеть об этом. И узнать, что ты слышала, как я говорю это... Это потрясло меня. Что ты не можешь понять, так это то, что она была моей первой, но я не был первым у неё. Когда ей было семнадцать, она забеременела и сделала аборт. Я ненавидел то, что она не была «непорочной» девственницей, которую я мечтал найти себе, но наши сердца не всегда соглашаются с нашим мозгом.
Он улыбается и опускает взгляд.
– Как бы я хотел, чтобы ты подслушала наш разговор после того, как она получила подтверждение своего диагноза. Тот, где она дала волю эмоциям и плакала у меня на руках часами, пожираемая сожалениями. Она хотела больше времени, чтобы провести его с нами – больше фильмов, больше поездок на велосипеде, больше посиделок на заднем дворе и больше зефира на гриле. Список сожалений был очень длинным, и его было очень больно слушать, но она никогда не говорила, что сожалеет, что у неё есть ты и твоя сестра, и она никогда не жалела, что стала мамой вместо того, чтобы стать архитектором.
Меня поглощают эмоции. Обжигающая искренность, которую я вижу, когда папа смотрит на меня, снимает с меня ношу вины, от которой я страдаю годами. Его рука прикасается к моему лицу, и я прижимаюсь к его ладони, когда он вытирает слезу с моей щеки.
– Это, моя милая девочка, разговор, который ты должна принять всем сердцем и поставить перед собой свои цели и свои мечты.
Мы обнимаемся, и я чувствую две пары рук на себе: его и «её». Я прочту письмо, которое мама оставила мне, новым взглядом. И начну с сегодняшнего дня. Я построю СВОЁ будущее, не её.
19 глава
6 сентября 2010 г.
Я подбрасываю папу до аэропорта и сразу же еду к Лотнеру. Сегодня воскресенье, поэтому есть возможность застать его дома. Приготовиться к тому, что увижу его с Клэр, когда постучу в дверь, сложно, но мне придётся это сделать. Это единственный способ, с помощью которого я могу двигаться дальше. Я обязана этим нашему ребёнку, и я обязана этим ему.
Я не вижу его «ФоРаннер», но стоянка непривычно заполнена сегодня, поэтому возможно машина где-то здесь.
И снова я чувствую подступающую тошноту, когда поднимаюсь по ступенькам к его квартире, но в этот раз всё от нервов. Глубоко вздохнув, я стучу в дверь.
Никакого ответа.
Я стучу снова.
Тишина.
– Могу я вам помочь?
Я поворачиваюсь и натыкаюсь взглядом на тату в виде розы, которое видела и прежде...
– Эм... Я пришла увидеть Лотнера.
Роуз останавливает на верхней ступеньке, глядя на меня сверху вниз.
– Он в больнице.
Я киваю.
– Тогда я поеду туда.
– Они не пустят тебя туда, если ты только не родственник.
Я прищуриваюсь.
– О чём ты говоришь?
– О его маме, алё.
На моём лице читается непонимание.
Она закатывает глаза.
– У его матери сегодня операция. Рак вернулся и теперь распространяется дальше по организму. Химиотерапия, лучевая терапия... и все подобные «хорошие» вещи. В любом случае, сейчас он абсолютно подавлен. Я очень редко его вижу. Клэр говорила, что в перерывах между ординатурой и походами к маме, он едва выходит куда-то. Она с ним находится круглые сутки. Помогает ему со стиркой, покупками, ходит к его маме, когда появляется такая возможность. Не знаю, что бы он делал без неё сейчас.
Теперь моё лицо не выражает никаких эмоций. Единственное, что я чувствую, шок. Этот ошеломляющий баланс между ощущением его боли и моей собственной.
– Хочешь, чтобы я сказала ему, что ты приходила?
Я смотрю на неё, на двери его квартиры, а затем на свои руки, лежащие на животе.
– Нет... не нужно.
Моё тело двигается на автопилоте, потому что в голове абсолютная каша. Это единственное объяснением тому, как я возвращаюсь домой и оказываюсь на диване. Я не помню, как выхожу из его дома или как еду домой. Больше нет никакого очевидного решения для всего этого. Как я снова могу ворваться в его жизнь сейчас? Если он висит на волоске, который держится благодаря Клэр, как я могу разорвать это? Что это сделает с ним?
Мне больно, я зла и сконфужена. Мне нужен совет, потому что я не могу доверять своим инстинктам, если у меня их нет.
20 глава
10 марта 2011 г.
– Тужься! Сэм, ты сможешь, – Эйвери сжимает мою руку, подбадривая.
Боль адская, и отказ от эпидуральной анестезии просто огромнейшая ошибка. Но сейчас уже слишком поздно об этом размышлять.
– Я уже вижу голову. Ты хорошо справляешься, Сидни, – спокойный тон доктора Виггинс чертовски раздражающий.
Она «видит голову» уже на протяжении последних сорока минут. Я вся истекаю потом и очень устала. Может быть, я просто навсегда останусь беременной. Этот ребёнок определённо не хочет появляться на свет.
– Я слишком устала, – выдыхаю я. – Ничего не срабатывает. Ребёнку недостаточно места.
Доктор Виггинс смеётся.
– С твоим ребёнком всё в порядке. И ты в порядке. Это марафон, Сидни, а не бег на короткую дистанцию.
Грёбаный марафон. У неё вообще есть хоть какое-то представление о том, насколько я ненавижу бег?
– Нет, нет, нет! – кричу я, почувствовав, как напрягся мой живот, и боль вонзила свои ужасные когти в меня, пока ещё одна схватка действует с неослабевающей силой.
– Давай! Тужься так сильно, как только сможешь, Сидни, – командует доктор Виггинс.
Жгучий огонь настолько сильный, что мне кажется, будто меня раздирают на куски.
Под конец схватки я верчу головой из стороны в сторону и стону.
– Дай мне свою руку, Сидни, – доктор Виггинс направляет мою руку мне между ног. – Ты чувствуешь это?
Я киваю и сглатываю. Там что-то влажное и скользкое, но это не я.
– Это твой ребёнок. Выталкивай её, Сидни. Настало время встретиться с ребёнком.
Начинается другая схватка. Всё ещё держа руку на голове у своего ребёнка, я тужусь так сильно, как только могу.
– Ахххх! – кричу я от ужасной боли, а доктор Виггинс говорит мне прекратить тужиться.
– Ох, Сэм, – по щекам Эйвери катятся слёзы. – Головка уже вышла. Это твой ребёнок. Боже мой.
– Хорошо, Сидни. Ещё один раз. Потужься. Самую сложную часть ты уже прошла.
Найдя силы непонятно откуда, я тужусь ещё раз, и в комнате раздаются аплодисменты, смех и плач.
– Ты сделала это! – Эйвери в полном восторге.
Медсёстры поздравляют меня, а доктор Виггинс даёт мне моего ребёнка.
– Познакомься со своей дочкой, Сидни.
Я беру её на руки, и она первый раз плачет. Это самый красивый звук на планете. Все эмоции, что копились у меня эти девять месяцев, превращаются в слёзы. Я не могу перестать плакать. Я влюбилась в неё, но всё же это горько-сладкий момент. Эйвери моя опора, но она не тот человек, который, как я представляла, будет держать меня за руку и перерезать пуповину.
– Вы уже выбрали имя? – спрашивает медсестра.
Пальцами я нежно провожу по тёмным волосам, и малышка открывает глаза.
Голубые ирисы.
Я читала, что большинство детей рождаются с голубыми или серыми глазами, но где-то внутри чувствовала, что у неё будут папочкины глаза.
– Оушен (прим. пер. – с англ. – океан)... Оушен Энн, – шепчу я, глядя на самое замечательное зрелище в своей жизни.
Я поднимаю глаза на Эйвери и думаю о маме и её письме.
Я только что оставила свой след на Земле, мам.
12 марта 2011 г.
Шесть месяцев назад я приняла сложное и мучительное решение не рассказывать Лотнеру. Спустя два дня после того, как я ушла из его дома, узнав о его маме, я очнулась в больнице от того, что упала в обморок. К счастью, мы с Дэйном должны были встретиться в парке для выгула собак, и когда я не пришла, он отправился на мои поиски. Доктор сказал, что это была смесь стресса и обезвоживания.
После этого случая мои приоритеты изменились. Я не могу рисковать, добавив к своему стрессу ещё и стресс Лотнера. Единственная важная вещь – наш ребёнок. И теперь мне ясно, что она будет единственной вещью, которая вообще когда-либо будет иметь значение. Мои руки сделаны для того, чтобы держать её, а сердце, чтобы любить.
Тревор и Элизабет продают свой дом в ноябре. Я размышляю над поиском жилья в Лос-Анджелесе, но уже принимаю заказы в качестве фрилансера, как в Пало-Альто, так и в Сан-Франциско, которые запланированы на середину февраля. Вмешивается Дэйн. Он владеет несколькими домами, которые сдаются, и один из них освобождается в декабре. Он предлагает мне вносить оплату ежемесячно, и от такого предложения я не могу отказаться. Это оказывается необычный причудливый кирпичный дом с тремя спальнями и огороженным двором. Он прекрасно подходит для моего усыновлённого ребёнка – Сворли. Я признаю простую истину... он зацепил меня, и теперь я забираю его себе.
– Шшш... тише, Сворли! – отчитывает Эйвери его за громкое приветствие, когда ставит сумку-кенгуру на диван.
– Он просто приветствует её, – смеюсь я, вытаскивая всё ещё спящую Оушен из её кроватки. – Она слушала его «голос» на протяжении многих месяцев. Уверена, что это не шокирует её.
– Что мы можем предложить тебе на ланч? – спрашивает Элизабет, заходя вслед за папой через парадную дверь.
Сидя на диване и держа в свертке на своих руках весь мир, я улыбаюсь.
– Без разницы. Здесь всё равно небольшой выбор еды.
– Пока мы тут с вами разговариваем, Дэйн делает покупки в магазине, ну а мы пойдём организуем что-нибудь на кухне, – папа наклоняется и нежно целует Оушен в лоб. Его глаза сияют от обожания.
– Дэйн и так уже сделал слишком много. Ему не следовало ещё и за покупками мне ходить, – закатываю я глаза.
Эйвери садится рядом со мной, когда Элизабет и папа выходят из комнаты, чтобы приготовить обед.
– Ага, попробуй ему об этом сказать. Он пожертвует своё левое яичко за всё, что тебе захочется и пожелается.
Я качаю головой.
– Я знаю. Он такой хороший друг. Не знаю, как бы я выжила без него эти последние несколько месяцев.
– Пф... «друг»? Без разницы. Он абсолютно никого, кроме Сидни, не видит. Посади его в комнату полную голых моделей, и он всё равно выберет намазывать крем от геморроя на твою задницу.
– Заткнись, – смеюсь я. – У меня нет геморроя. И мы с Дэйном просто друзья.
21 глава
3 июня 2011 г.
Оушен уже почти три месяца, и никого я так не обожаю в своей жизни, как её. Её прекрасные голубые глаза чаруют и завораживают. Эйвери присылает мне списки жилья для аренды в Лос-Анджелесе. Она считает, что мы должны поселиться вместе, чтобы она могла помогать мне с Оушен. Это заманчиво, но я не хочу, чтобы её жизнь стала вращаться вокруг моей. На данный момент я довольна жизнью в Пало-Альто. Эйвери думает, что это всё из-за близкого расстояния к Лотнеру, но это не так. По крайней мере, надеюсь, что я не такая жалкая.
Я продолжаю принимать заказы на фотографии, планируя их на вечер или на выходные, по совету Дэйна. Когда пытаюсь дать объявление о поиске няни на неполный рабочий день, он полностью бракует эту идею. Дэйн настаивает на том, чтобы я работала по такому графику, чтобы он мог оставаться с Оушен и заходит в этом так далеко, что даже вербует свою помощницу Кимберли помогать ему, в случае, если поступит срочный вызов.
В моих мыслях у Лотнера непрерывающаяся ординатура. Не уверена, что вообще когда-либо смогу смотреть в глаза Оушен и не вспоминать о нём. Недавно я задумалась над тем, чтобы рассказать ему. Он и понятия не имеет, что теряет такую часть своей жизни. Прекрасное существо, в котором заключены мы двое. Но самое удивительное то, что Дэйн, игравший роль адвоката Лотнера на протяжении месяцев после того, как узнал, что я беременна, теперь заставляет меня усомниться в своём решении рассказать правду. Он думает, что Оушен не будет помнить эту часть своей жизни, поэтому рисковать, начиная борьбу за опеку над ребёнком, будет нецелесообразно. Я не хочу слишком глубоко задумываться о том, как Лотнер и доктор Браун будут забирать мою малышку на выходные или на неделю, а то и больше. Желание защитить свою дочь просто неистово.
– В холодильнике стоят две бутылочки, а ещё замороженное молоко в морозильнике. Подгузники в...
– Иди, Сидни, – смеётся Дэйн, играя с что-то бормочущей на полу Оушен. – Я знаю, где всё находится. Чем быстрее ты уйдёшь, тем быстрее вернёшься, так что... просто иди.
Став на колени, я провожу носом по её шее, а затем игриво щипаю Дэйна за щёку.
– Ты слишком хорош для меня.
Он подмигивает.
Я хватаю сумку и камеру.
– Позвони, если ты...
– Иди! – кричит он с огромной улыбкой на лице.
Фотосессия предсвадебного обеда длится около двух часов. Это семь часов вечера, плюс завтра я уйду фотографировать саму свадьбу и праздник после неё, отчего у Оушен, конечно же, сильно испортится настроение.
К тому времени как я поворачиваю на подъездную дорожку, уже почти десять вечера. Открыв входную дверь, я сталкиваюсь с ещё одной замечательной возможностью воспользоваться фотоаппаратом. Дэйн лежит, откинувшись на диване, а Оушен посапывает на его груди, обнимая его, как коала, пока они оба спят. Я быстро делаю несколько фотографий, и прежде чем успеваю засунуть камеру обратно в чехол, Дэйн просыпается.
– Привет, – шепчет он, выпрямляясь.
Я улыбаюсь, и он нежно передаёт мне ребёнка. Уложив её в спальне, я возвращаюсь обратно в зал. Дэйн уже стоит у входной двери, обуваясь.
– Были какие-нибудь проблемы с ней?
Он заправляет волосы мне за ухо, не торопясь убирать руку от моей кожи.
– Она идеальна, как и её мама.
Я парализована... чем? страхом? Дэйн наклоняется, и его губы приближаются к моим. Он преодолевает последний сантиметр, но мне приходится повернуть голову так, чтобы он поцеловал мою щёку вместо губ.
– Я не могу... извини. Я просто...
Он качает головой.
– Всё в порядке. Я не хочу давить на тебя. Просто я тебя... ты мне нравишься... очень.
Я выдавливаю из себя улыбку. Назвать Дэйна замечательным парнем, это просто преуменьшение. Он даже больше, чем замечательный, но пока мне сложно подобрать правильные слова, потому и не говорю ничего.
Я киваю.
– Спасибо.
Он разворачивается, чтобы уйти, но прежде чем он берётся за ручку, я хватаю его за запястье.
– Серьёзно. То, что ты сделал для меня... то, что ты делаешь для меня сейчас, это просто...
Он пожимает плечами.
– Всё в порядке. Я бы не делал этого, если бы не хотел.
Ещё одна вымученная улыбка натягивает мои губы. Но я даже не успеваю заглянуть ему в глаза, он открывает дверь и идёт к своей машине.
22 глава
16 ноября 2012 г.
Куда ушло всё время? Оушен уже собирается праздновать свой второй день Благодарения. Тёмные кудряшки и глаза цвета океана управляют мной. Она – самое главное в моей жизни сейчас. У моей девочки больше фотографий, чем у любой знаменитости.
Дэйн стал частью нашей жизни точно так же, как и Сворли. Не то что я сравниваю его с собакой... Ладно, возможно, и сравниваю. Но правда состоит в том, что он мне, как семья. Просто я всё ещё должна решить, какую роль он в ней играет. Мы определённо друзья, но линия между этим и чем-то «большим» довольна размыта. Держаться за руки в парке и ужинать вместе почти каждый вечер – это относится к чему-то «большему». Был один случайный поцелуй, но он не привёл ни к чему. Дэйн ждёт, пока я решусь на что-то. Я чувствую это. Думаю, он может ждать целую вечность.
