Текст книги "Несомненно ты (ЛП)"
Автор книги: Джуэл Э. Энн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
Впереди я вижу лавочку, стоящую на берегу небольшого пруда с утками, гусьми и ещё какими-то перелётными птицами. Рухнув на неё, я упираюсь локтями в коленки и прячу лицо в руках. Дамбу прорывает. Неконтролируемые рыдания сотрясают моё тело. Я так запуталась. Моя сестра живёт в пяти часах езды отсюда, мой отец ещё дальше, а мамы вообще больше нет. Мои чувства не поддаются никакому смыслу. Чем больше я стараюсь игнорировать их, тем громче они кричат у меня в голове. Агония разрушает меня. Как я могу одновременно хотеть остаться и уехать?
– Эй... – нежный голос Лотнера зовёт меня.
Подняв голову, я встречаюсь с голубыми ирисами. Печальными. Голубыми. Ирисами.
Он наклоняется ко мне, и я обвиваю его ногами и руками. Приземлившись на задницу, он прижимает меня к груди своими сильными руками. Я утыкаюсь носом ему в изгиб шеи и плачу. Он прижимается щекой к моей макушке и тихонько покачивается. Последний раз я чувствовала себя так надёжно, комфортно и такой любимой, когда меня обнимала мама.
– Прости, малышка. Мне проще умереть, чем причинить тебе боль.
Всхлипывая, я качаю головой.
– Нет. Я просто... просто т-т-таак запуталась. Дело н-н-не в тебе.
Я делаю глубокий вдох, а затем медленно выдыхаю.
– Твоя личная жизнь никак меня не касается и...
– Хватит!
Он резко отодвигается от меня и берёт моё лицо в ладони, вытирая слёзы с заплаканных щёк.
– О чём ты говоришь? Это. МЫ. И ничего не может быть более личным. Я бы раскрыл всю свою душу перед тобой, если бы ты только позволила мне. Ты поняла меня? Ты вообще хоть какое-то понятие имеешь о том, какие чувства я к тебе испытываю? – его лицо напряженно, пронизано болью.
Закусив губу, я киваю и быстро моргаю, чтобы избавиться от мешающих слёз.
Он прижимается губами к моим губам и закрывает глаза.
Жизнь. Такая. Жестокая.
Отпустив меня, он проходится пальцами по моему подбородку. Его глаза светятся от обожания.
– Я расскажу тебе всё, что ты хочешь знать. Даже если это не то, что бы тебе хотелось услышать. Хорошо?
– Хорошо, – шепчу я и слабо улыбаюсь.
– Ты убиваешь меня, Сидни Энн Монтгомери, – он качает головой. – Вообще я не жадный парень, поэтому... с этим «чувством» тяжело справляться.
– Чувством?
Он кивает.
– Желать чего-то больше всего на свете, но знать, что ты не можешь это получить... знать, что Я не могу получить ТЕБЯ.
Я пьяна Лотнером. Он мой любимый наркотик. И когда я нахожусь под кайфом от него, весь остальной мир перестаёт существовать. Голая. Удовлетворённая. В его руках. Это всё, что мне надо для умиротворения.
– У тебя болят руки? – звенит его голос в тишине его тёмной комнаты.
Проводя пальцами по его рукам, которые обнимают меня за талию, я улыбаюсь.
– Хмм, единственное, что я чувствую прямо сейчас – это блаженство.
Та улыбка, которая посылает мурашки по моей коже, прижимается к моему плечу. Интересно, знает ли он, что улыбка, которую я чувствую на своей коже, это моя самая любимая улыбка. Мои глаза видят то, что хотят видеть. Уши слышат то, что хотят слышать, но это прикосновение, эта тактильная эмоция, она настоящая и неоспоримая.
– У Клэр есть ключ, потому что Роуз любит развлекаться, поэтому я позволил ей учиться или проводить исследования у меня в квартире, пока меня нет дома.
Моё тело напрягается от одного упоминания её имени, и он сильнее прижимает меня к себе.
– А Роуз... ты с ней...
– Нет, – он смеётся. – Боже, я не такой парень.
– Какой парень?
– Который делает зазубрины на столбике кровати.
Шесть презервативов. Почему это беспокоит меня? Должна спросить его, но ненавижу себя за то, что я «такая девушка».
– Знаю, – говорю я, чтобы больше уверить себя, чем его.
29 июня 2010 г.
Мелодия на телефоне заставляет меня проснуться. Солнце уже встаёт, и я нахожусь одна в постели. Я даже не пытаюсь добраться до телефона, который лежит на кофейном столике. Я не такая быстрая по утрам. Стащив одеяло с кровати, я обматываю его вокруг своего голого тела и иду за телефоном. Не помню, чтобы он звонил больше одного раза, но на экране я вижу два пропущенных вызова. Один от Эйвери, второй – от Элизабет.
Что-то притягивает моё внимание, пока я зеваю. Снова оглядываюсь вокруг и замечаю огромный, нет, гигантский букет цветов, стоящий на кухонном островке. Он составляет целую радугу из различных ярких цветов и, должно быть, стоит целое состояние. У Лотнера, наверное, есть родственник флорист, просто потому что в городе нет таких магазинов, которые открывались бы так рано, когда солнце ещё не взошло. А огромная улыбка у меня на лице появляется, когда я вижу два эластичных бинта, завязанных в виде бантиков вокруг стеблей. Это те же самые бинты, которыми доктор Извращенец привязывал меня к своей кровати прошлой ночью. И, чёрт возьми... он делал со мной такие вещи, о которых я никогда не смогу рассказать даже своей зачастую пошлой сестре. Как он надевает халат и заботится о больных детях, словно Мать Тереза в мужской её версии, когда ночью делает со мной такое?
Я набираю Эйвери, но меня перебрасывает на голосовую почту, поэтому я оставляю ей сообщение. Затем я звоню Элизабет.
– Сидни, Эйвери пыталась дозвониться до тебя, но ты не отвечала, – говорит она торопливо.
– Знаю, я попыталась ей перезвонить, но попала на автоответчик.
– Скорее всего, она сейчас уже в самолёте.
– Что? Куда она летит?
– Сидни, вашего отца забрали в больницу сегодня рано утром. Они думают, что это сердце.
Кажется сейчас мой мир рушится, и я готова упасть прямо в свой собственный ад.
– Чт-Что? Он?..
– Сейчас с ним всё нормально. Они собираются сделать какие-то анализы, но до завтрашнего дня не будет ничего известно. Я заказала нам билеты на полдень. Это самый ранний вылет, который я смогла найти.
Я слышу её слова, но они не задерживаются надолго. Мой отец в хорошей форме, и он здоров. Этого не может быть.
– Ох... хорошо. Да, я буду готова к этому времени, – говорю я невнятно.
– Я заеду за тобой через два часа.
– Хорошо... эм... пока.
Слёзы катятся быстрее, чем я успеваю их вытереть. Я не могу потерять папу тоже. Это просто нечестно. Мой залитый слезами взгляд снова падает на цветы, и я думаю о Лотнере. Я уезжаю через два часа. А затем вся чудовищность ситуации поражает меня. Мой отец в больнице, а я не могу к нему добраться достаточно быстро. Через три дня я должна буду улететь в Париж, и я не смогу увидеть Лотнера... никогда.
Он заслуживает того, чтобы знать, поэтому я быстро отправляю ему сообщение перед тем, как начать паковать вещи.
«Мой отец в больнице. Я вылетаю в полдень. Прости, что мне приходится уезжать вот так. Позвоню тебе сегодня из Иллинойса.
Сид».
Я вхожу в комнату, кладу телефон на кровать и бросаю вещи в чемодан. «In Your Eyes» играет на моём телефоне.
– Не уезжай... просто подожди! – голос Лотнера в панике звучит из телефона.
– Прости, но мне нужно ехать. Я не хочу всё заканчивать вот так, но...
– Просто ПОДОЖДИ! – кричит он в трубку и отключается.
Моё сердце разрывается в двух направлениях. Я должна быть со своим отцом. Но совсем не так я хочу попрощаться с Лотнером, но у меня больше нет выбора. После того, как я собираю чемоданы и ставлю их у двери, я последний раз осматриваю всё на кухне и в ванной комнате. Элизабет приедет сюда не раньше, чем через полчаса, поэтому я пишу смс сестре, что обо всём узнала и уже вылетаю.
Я перестаю дышать, когда дверь с грохотом раскрывается и практически слетает с петель. Лотнер стоит передо мной в своей зелёной форме, тяжело дыша. И уже через мгновение я в его руках, и миллион эмоций захватывает меня: волнение, боль в сердце, печаль, страх и... любовь.
– Тише-тише, я здесь, – успокаивает он меня своим голосом.
Я чувствую и слышу, как его сердце колотится в груди. Будто в тот момент оно бьётся только для меня.
– Что случилось с твоим отцом?
Я отстраняюсь немного, чтобы посмотреть на него, чтобы найти уют в его голубых ирисах. Он берёт в ладони моё лицо и стирает с него слёзы.
– Сердце... чт... что-то с... сердцем, – всхлипываю я между рыданиями.
– Он сейчас в операционной?
Я качаю головой.
– Не д-думаю. Они проводят какие-то анализы, – я делаю глубокий вдох и задерживаю дыхание на секунду, прежде чем медленно и спокойно выдохнуть.
Его огромная рука прикасается к моей голове, и я оказываюсь у его груди. Он прижимается губами к моей макушке и так и остаётся стоять. Мы обнимаем друг друга, не говоря ни слова. Не знаю, как ему удаётся уйти из больницы, но это неважно. Он здесь, и я нуждаюсь в нём. Мне нужно это прощание, чтобы я смогла двигаться дальше. Мне нужна концовка.
– С твоим отцом всё будет в порядке. Уверен, что о нём хорошо позаботятся. Они сделают анализы, выяснят, что с ним не так и исправят это, хорошо?
Я отклоняюсь.
– Боже, я надеюсь на это.
Он целует меня. А затем останавливается. Я чувствую это. Зарождающиеся эмоции, реальность происходящего.
– Возвращайся назад, – шепчет он, проводя губами по моим губам.
Я делаю шаг назад и качаю головой.
– Не могу. Ты знаешь это.
– Почему нет? – спрашивает он нерешительно.
– Потому что мне нужно работать, а затем возвращаться на учёбу. Мне двадцать три. Я не могу выбросить своё будущее и свои мечты из-за какого-то парня.
Он резко поднимает голову.
– «Какого-то» парня? Вот, значит, кто я для тебя? Просто какой-то парень?
– Нет! – я нервно провожу пальцами по волосам, делая шаг назад, увеличивая расстояние между нами ещё больше. – Скорее всего, ты именно «тот самый» парень, но это ничего не меняет.
– Это, бл*дь, меняет всё! – он делает шаг вперёд и захлопывает дверь с таким грохотом, что рисунки падают со стен, и осколки стекла оказываются повсюду.
Его рёв и звук битого стекла посылают леденящие мурашки по всему моему телу. Никогда ещё я не видела его с такой стороны.
Я поворачиваюсь и смотрю на него, а затем на беспорядок на полу, который он даже не замечает. Его глаза прожигают меня насквозь.
– Боже, Лотнер! Мы знали, что этот день наступит. Я никогда не обещала тебе чего-то большего. Ты живёшь своей мечтой. А бросил бы ты её ради меня? – я перехожу на крик, меня злит то, что из-за него я теряю контроль.
– Да, – всего лишь одно слово, но он произносит его с абсолютной уверенностью и без какого-либо сомнения.
Это просто удар под дых, который выбивает весь воздух из меня. Как он может такое говорить? Более того, как он может иметь это в виду?
– Бред, – кричу я недоверчиво. – Ты бы отказался от своей мечты ради меня?
– Да, – его глаза наполнены слезами, которые ещё не прорвались наружу, а мои уже вовсю текут по щекам.
Я теряю контроль над своими эмоциями. Я теряю контроль над своей жизнью.
Вытираю слёзы рукой.
– Ну, в этом-то вся и разница. Я бы никогда не попросила тебя об этом, – я не могу скрыть чувство поражения в своём голосе. – Ты бы разозлился на меня.
– Нет, – он качает головой. – Я бы никогда не злился на тебя из-за этого.
– Ну, вот и всё. Снова это не имеет значения. Я бы злилась на себя за то, что ты бросил всё, чтобы быть со мной. Я бы злилась на тебя за то, что ты заставляешь меня чувствовать себя так отвратительно, за то, что я такая, – я качаю головой и закусываю верхнюю губу, чтобы хоть как-то сдержать эмоции. – В конце концов, это бы нас и разлучило.
– Я люблю тебя, – шепчет он.
– Не надо, – говорю я со злобой.
– И я всегда буду любить тебя, – он делает шаг ко мне.
– Заткнись, – я сжимаю зубы, глядя куда угодно, только не на него.
– Чёрт! Посмотри на меня! – он берёт моё лицо в ладони и окончательно пронзает меня кинжалом этих грёбаных голубых ирисов. – Я. Люблю. Тебя. И точка. Это чёртова любовь, которая потрясает до самой глубины души, и никогда, НИКОГДА, ни с чем не сравнится. Моя любовь к тебе н неизмерима и вечна.
В дверь стучат, но Лотнер игнорирует это. Я знаю, что это Элизабет.
– Мне нужно идти, – шепчу я и иду к двери.
– ЧЁРТ ПОБЕРИ, – слышу я его громоподобный голос и поворачиваюсь.
Он бросает пустую бутылку из-под пива в стену, и хватается за следующую. Я плачу из-за него. Плачу из-за себя. Он словно бомба с зажженным фитилем – челюсть напряжена, брови нахмурены, пронизывающий взгляд, сжатые кулаки и вздымающаяся грудь.
Дверь открывается.
– Сидни? – раздаётся взволнованный голос Элизабет.
Уверена, она слышит всю эту ссору и теперь беспокоится обо мне. Я поворачиваюсь и смотрю на неё.
– Уже иду, – пытаюсь выдавить из себя грустную улыбку, но ту эмоциональную катастрофу, которую она почувствовала, невозможно спрятать.
– Эм... хорошо. Я отнесу один из твоих чемоданов вниз.
Я киваю. Все эмоции кипят внутри меня, и это разрывает меня изнутри. Я не хочу любить его... Я не хочу ненавидеть его. Но правда состоит в том, что я ненавижу его за то, что он заставляет меня влюбиться в него. Он заставляет меня сделать паузу на достаточное количество времени, чтобы я стала сомневаться. Он раскрывает дверь в моё сердце и шепчет «что если».
Лотнер стоит на кухне, развернувшись спиной ко мне. Пальцы цепляются за край стола. Голова опущена.
Слова сильнее, чем мой контроль над ними. Я уже жалею о сказанном даже прежде, чем договариваю.
– В твоей коробке осталось четыре презерватива. Уверена, ты выживешь без меня.
Ревность, кажется говорят, язык сатаны. Слова ядовиты. Будет ли он любить меня меньше, если я сделаю ему больно? Буду ли я любить его меньше, если он сделает больно мне?
Вешаю свои сумки через плечо и наклоняюсь за ручной кладью и другим чемоданом.
Тащу свои вещи в коридор.
Пронизывающая боль в моей руке заставляет поморщиться, и меня резко разворачивает на сто восемьдесят градусов.
– Грёбаные презервативы! Так вот, о чём ты думала со вчерашнего дня?
Напряженность во взгляде его холодных глаз, злобные слова и его сильная хватка пугают меня. Я никогда ещё не видела его с такой стороны. Моя сумка соскальзывает с плеча, когда он тянет меня обратно в квартиру прямо к себе в комнату. Вырвав со всей силы ящик из тумбочки, он вытаскивает коробку с презервативами.
– Сколько здесь должно быть презервативов? – он держит коробку перед моим лицом.
Я сглатываю, но не могу сказать ни слова.
– СКОЛЬКО?
Я дрожу, а слезы неконтролируемо стекают по щекам.
– Десять, – выдавливаю я.
Он швыряет оставшиеся презервативы на кровать.
– Посчитай их! – я не узнаю голос, который слышу. Он так зол.
– Четыре, – шепчу я.
Он вытаскивает бумажник и кладёт ещё два на постель.
– А теперь сколько?
У меня вырывается очередное рыдание.
– Шесть.
Он снова хватает меня за руку и толкает к гардеробной. Вытащив из корзины шорты, те, в которых он был в ту первую ночь, когда у нас был секс без презерватива, он достаёт оттуда ещё два пакетика и снова бросает на кровать.
– Сколько? – требует он, сцепив зубы.
Мои рыдания душат меня.
– Остановись... пожалуйста, – умоляю я.
– Посчитай грёбаные презервативы, Сидни!
– Восемь... восемь, – плачу я.
Не знаю, что болит больше, моя рука или моё сердце. Хотя нет, знаю... моё сердце. Он просто разбивает его вдребезги. Он выводит меня из своей квартиры и ведёт мимо шокированной Элизабет, которая пришла за моими остальными вещами. Лотнер даже не замечает её, пока тащит меня вниз по лестнице.
– Ты делаешь мне больно... остановись! – молю я.
– Сидни! – слышу голос Элизабет за спиной.
Лотнер открывает пассажирскую дверь своего «ФоРаннера», затем раскрывает бардачок и вытаскивает оттуда... ещё... два... презерватива.
– Скажи это, – угрожающе произносит он.
Я качаю головой. С носа течёт, глаза опухают, слёзы льются ручьем по лицу.
– Чёрт побери, СКАЖИ ЭТО! – его рёв разрывает что-то глубоко внутри меня.
Взволнованный голос Элизабет звучит, словно эхо в милях отсюда, хотя она стоит всего в нескольких шагах от меня. Всё как в замедленном действии. Я смотрю на прошедший с Лотнером месяц, как в замедленной съёмке. Я смотрю на кадры, которые не должны видеть люди до того, как умрут. Так вот что происходит? Я умираю?
– Десять, – колкое слово проходится лезвием по моему горлу.
Он бросает их на сиденье и поднимает на меня глаза. Челюсть сжата и... о боже... слёзы. Его глаза полны слёз.
– В тот день... – сглатывает он, – ... в тот день, когда был дождь. Я чувствовал себя ужасно. Ты выглядела такой отвергнутой и... Боже, я тоже хотел быть с тобой.
Моргает. Один раз.
И с голубых ирисов текут слёзы. Никогда и ничто не было таким душераздирающим как это.
– Ты... – закусывает он верхнюю губу так сильно, что думаю, он прокусывает её. Делая нервный вздох, он качает головой. – Они были для тебя, только для тебя... всегда для тебя.
Я понимаю руку и хочу прикоснуться к его лицу, но он вздрагивает и делает шаг назад, закрывая дверь.
Отказ и боль, которую я чувствую прямо сейчас, они просто неописуемыми.
Он обходит машину и подходит к водительскому сидению.
– Лотнер... – его имя разрывает мою глотку.
Вновь появляющиеся слёзы заполняют мои глаза.
Он останавливается, стоя спиной ко мне и держа дверь наполовину открытой.
Я стою, обняв себя, впиваясь ногтями в кожу. Меня тошнит.
Из-за застеленного слезами зрения, я не замечаю, как он подходит.
Его бешеный поцелуй поглощает меня. Физическая боль моментально сменяется эмоциональной. Это то, как чувствуется последний поцелуй. Бесконечные эмоции. Прекрасная боль. Всепоглощающая. Отвратительно разрушающая.
– Надеюсь, твои мечты сбудутся, Сидни... моя... прекрасная... Сидни, – шепчет он мне на ухо надломленным голосом.
Ещё один последний взгляд. Ещё один последний момент. Последний шанс.
Умоляющие голубые ирисы взывают ко мне, вымаливая эти три слова. Три слова, которые он заслуживает услышать. Три слова, которые дадут ему понять, что он владеет мной. Три слова, которые разрушат моё будущее.
И я не произношу их.
Глаза закрываются. Ещё. Один. Прощальный. Кивок.
Дверь машины с грохотом захлопывается. Рёв двигателя. Визг шин.
Я открываю глаза, чтобы увидеть, что мой «что если» уехал.
– Я люблю тебя, – выпускаю я слова наружу.
Если бы я сдерживала их ещё хоть немного, это бы убило меня.
14 глава
Элизабет знает, что мне нужно. Мне даже не приходится просить. Слова приносят слишком много боли. Когда мы приезжаем в аэропорт, она вытаскивает мои солнечные очки из сумочки и всовывает упаковку салфеток мне в руку. Пока мы стоим в очереди, она нежно поглаживает мою спину рукой. Это её способ показать, что она рядом, и я люблю её за это. Никаких «я же говорила тебе», просто безграничная любовь. Материнская любовь.
Полёт в Иллинойс мучительно долгий. Впрочем, каждый вздох кажется целой бесконечностью. Время... Самое забавное в нём, что когда ты влюблён, оно летит со скоростью поезда, но ползёт секунда за мучительной секундой, когда залечивает моё разбитое сердце. Мне нужно увидеться с папой и узнать, что с ним всё будет в порядке. Часть меня уже умерла сегодня, я не могу потерять и его тоже.
К тому времени, как мы добираемся до больницы, я чувствую себя полнейшей развалиной. Мы находим папину палату и, зайдя в неё, видим сидящего на больничной койке отца с Эйвери под боком. Я знаю, что он замечает мои распухшие глаза, несмотря на то, что Элизабет прикладывала к ним холодные бутылки воды, пока мы ехали в такси.
– Папочка! – я обнимаю его, и слёзы вновь льются из глаз. Очутившись в его объятьях, я чувствую себя маленькой девочкой, которой сегодня разбили сердце.
– Ну, привет-привет, малышка. Для чего всё это? Со мной всё будет в порядке. Вам, девочки, совсем не обязательно было возвращаться домой.
Я разжимаю объятия и сажусь на край его кровати.
Эйвери закатывает глаза.
– Боже, папа. У тебя на восемьдесят процентов закупорена артерия и доктор сказал, что тебе понадобится стент. Так что не нужно так безобидно говорить об этом.
– Так у тебя сегодня операция? – всхлипываю я.
– Небольшая операция. Скорее всего, я выйду отсюда в течение двадцати четырёх часов.
– Когда они будут её делать?
– Завтра, – отвечает Эйвери.
– Я отменю свою поездку в...
– Ни за что, – обрывает меня папа. – Ты отправляешься в Париж. Ты мечтаешь побывать там ещё с самого детства. Если я умру, то можешь остаться, но если произойдёт что-то менее важное, то ты собираешься и садишься на самолёт. Поняла меня?
– Не говори так, папа, – я морщу нос, потому что даже от одного его упоминания о смерти меня подташнивает.
– Всё будет в порядке, – говорит Элизабет. – К тому же у нас есть прекрасный ангел-хранитель.
Папа смеётся.
– Я не боюсь смерти. Бог может забрать меня в любое время, когда я ему понадоблюсь. Поскольку любовь всей моей жизни ждёт меня там.
Боже! Неужели сегодня возможно ещё сильнее получить удар под дых?
– У мамы теперь бесконечность впереди. Она может и подождать тебя, – Эйвери наклоняется и целует его в щеку.
Входит медсестра и говорит, что ей нужно сделать кое-какие процедуры отцу перед завтрашней операцией. Элизабет остаётся с ним, а мы с Эйвери спускаемся вниз в кафетерий, чтобы хоть что-нибудь съесть.
– Ты не голодна? – спрашивает она, глядя на мою одиноко стоящую бутылку с виноградным соком.
– Не очень, – пытаюсь выдавить из себя улыбку.
– Всё будет хорошо, – говорит она, взяв меня за руку и крепко её сжав.
– Знаю. Это довольно простая операция.
– Я говорю не о папе, – её голос нежный и до ужаса сочувствующий.
Глупые слёзы возвращаются, но я отказывалась моргать, потому что они снова побеждают. Я делаю глубокий вдох и киваю, сфокусировав взгляд на этикетке бутылки.
– Я переезжаю, – заявляет она.
Боже, как же я люблю её за то, что она знает, когда нужно поменять тему разговора.
– Переезжаешь домой?
Эйвери фыркает.
– Чёрт, нет! Просто поближе к пляжу. Одной массажистке, с которой я работаю, нужна новая соседка. Та, которая бы не играла на волынке.
И мы обе смеёмся.
– Ну, тогда она тебя полюбит. В любом случае, ты никогда не вернёшься домой.
Эйвери сидит и ест свой сэндвич с курицей, а я заставляю себя допить сок. После этого мы снова поднимаемся к папе. Уже темнеет, а операция назначена на раннее утро, поэтому мы решаем поехать домой и дать ему немного отдохнуть.
30 июня 2010 г.
Мы приезжаем в больницу к семи утра, чтобы увидеться с папой до операции. Эйвери и Элизабет убегают за кофе, а я остаюсь в комнате ожиданий. Никогда ещё в своей жизни я не спала так отвратительно. В висках стучало и «Адвил» не помогал, вероятно потому, что я не переставала громко рыдать и выть. После полуночи Эйвери забралась ко мне в кровать и обнимала меня всю оставшуюся ночь. Поэтому я знаю, почему ей так необходима ещё одна доза кофе сегодня утром. Операция «Сломленная Сидни» изматывает. Ничего не звучит более соблазнительно сейчас, чем утопить свои печали в шести упаковках пива от Jack Daniel’s, но я не могу так поступить, потому что у папы сегодня утром операция.
Я не помню, как засыпаю. Но когда Эйвери подталкивает меня локтём, чтобы сказать, что операция закончилась, мне приходится вытереть дорожку слюны с щеки.
– Класс, Сэм. Очень красиво, – смеётся Эйвери, а Элизабет обнимает меня за плечи и ведёт в палату к папе.
Операция проходит хорошо, и врачи планируют отпустить его домой завтра утром, если все анализы будут в норме. Мы практически весь день проводим с папой, разговаривая о переезде Эйвери, о поездке Элизабет и Тревора и о моём списке того, что нужно сделать в Париже прежде, чем умереть. Папа периодически то засыпает, то просыпается, пока он, наконец, не выставляет нас из палаты после того, как съедает свою «замечательную» больничную еду.
– Вы, три курицы, возвращайтесь домой, чтобы закончить своё кудахтанье, – шутит он. Но мы-то знаем, что он говорит серьёзно.
– Мы вернёмся утром и заберём тебя, – говорит Эйвери и целует его.
– Если мы не слишком поздно закончим своё «кудахтанье», – Элизабет крепко обнимает его.
– Я сейчас, – говорю я, и они выходят из палаты.
Я уже хочу сесть на стул, но папа хлопает по месту на его больничной койке. Взяв его за руку, я сажусь рядом с ним.
– Я вылетаю в шесть утра, так что мы не увидимся, пока я не вернусь из Парижа.
Он улыбается.
– Живи по своим правилам, милая. Будь умницей... но живи по-своему. Я так горжусь тобой. Твоя мама тоже бы гордилась тобой. Ты так усердно работала, учась в школе, и продолжаешь упорно трудиться, чтобы довести всё до конца. Не могу дождаться того момента, когда однажды увижу свою малышку куратором музея. Скорее всего, в Лувре, – подмигивает он.
Я смеюсь.
– Конечно. Уверена, что они предложат мне работу, пока я буду там. Какое-нибудь прохождение практики.
– Нет предела совершенству. Несмотря ни на что, Бог действительно благословил нас.
Я вытираю одинокую слезу и обнимаю его.
– Да, благословил. Люблю тебя, папочка. Я позвоню тебе, когда прилечу в Париж.
– Я тоже люблю тебя, милая. Будь аккуратней.
– Буду.
По пути домой мы останавливаемся у магазина для печати. Я отправила им вчера несколько фото, чтобы они их распечатали. Элизабет и Эйвери я говорю, что это фотографии, которые я сделала для друга, и они больше не задают вопросов. Когда мы приезжаем домой, я опускаюсь в подвал и нахожу несколько рамок, которые купила когда-то на распродаже. Вставив фото в рамки, я подписываю их на обратной стороне. После этого я заворачиваю их в обёрточную бумагу и кладу рядом с ними немного денег и адрес для Элизабет с Эйвери, по которому они отправят посылку завтра.
– Пало-Альто? – спрашивает Эйвери.
– Просто сделай это для меня
Она кивает, ничего не спрашивая больше, и обнимает меня.
– Итак, кто из вас двух «куриц» поднимется в такую рань завтра, чтобы отвезти меня в аэропорт?
Эйвери поднимает руку вверх.
– Я как всегда вытяну короткую соломинку.
Элизабет усмехается.
– Я слишком стара, чтобы просыпаться так рано.
– Глупости. Я спала в твоей кровати. Слышала когда-нибудь, что такое жалюзи?
Она махает рукой.
– Ох, солнце меня не будит.
– Ну, если не солнце, то твой пёс уж точно это делает.
– Ты имеешь в виду пёс Тревора. Я не просыпаюсь так рано для Сворли, если только Тревор не в отъезде. Рано утром девушке нужно спать, разве ты не знаешь.
Я смеюсь.
– Так и знала, что это всё Тревор и его навязчивое отношение к перфекционизму.
Эйвери, которая копается в своём телефоне, и то смеётся, потому что это правда.
– У него нет навязчивого состояния.
Я наклоняю голову набок.
– Правда? Ты выбираешь этот ответ?
– Он просто... чистюля и любит порядок.
– У вас специи в алфавитном порядке стоят.
– Многие люди так делают.
– Точно так же, как и соусы в холодильнике. Барбекю соус, Вустерский соус, горчица, кетчуп, майонез, «Ранчо» соус, солёные огурцы, соус для стейка и «Тысяча островов» . И. Всё. В. Этой. Последовательности.
– Ага, есть что-то в этом ненормальное, – смеётся Эйвери.
– Он, правда, начинает вести себя немного странно, когда я ставлю солёные огурцы перед «Ранчо».
– Ммммхмм... – мы с Эйвери киваем и натянуто улыбаемся.
– Это ничего не значит. Я иду спать, юные леди. Иди, обними меня.
Я крепко обнимаю её.
– Хорошо тебе добраться, Сидни. Люблю тебя.
– Тебе тоже, Элизабет.
Эйвери подмигивает мне.
– Спокойной ночи, – отвечаем мы, когда Элизабет поднимается наверх.
Мы плюхаемся на диван и смотрим на завёрнутые в бумагу фото, лежащие на стуле. Лотнер преследует меня. До этого уже было такое, что я ничего не слышала от него больше, чем двадцать четыре часа, но сейчас всё чувствуется по-другому. Тогда я знала, что увижусь с ним снова. А теперь больше такого не будет.
Эйвери знает, о чем я думаю сейчас.
– Пожалуйста, скажи мне, что ты напьёшься в жопу завтра в самолёте и забудешь о докторе «Чьё Имя Нельзя Называть».
Я улыбаюсь, всё ещё глядя на завёрнутые рамки.
– Не могу. Я лечу одна. Мне придётся подождать, пока семья, у которой я буду работать, уедет, и вот тогдааа я собираюсь напиться в жопу и забыть о докторе «Чьё Имя Нельзя Называть».
– А ещё как дополнение лучше бы тебе переспать с парочкой горячих французов.
Я сижу, пропуская пальцы сквозь свои длинные локоны.
– Конечно. Какой смысл напиваться в жопу, если ты не проснёшься с утра в постели у незнакомца?
– Это моя девочка, – Эйвери наклоняется и кладёт голову мне на плечо. – Я очень устала. Одна горячая малышка не давала мне спать всю ночь.
Я опускаю свою голову на её.
– Она выглядела очень жалкой.
– Точно.
15 глава
22 июня 2013 г.
СВАДЬБА
– Готова, милая? – слышится низкий успокаивающий голос по ту сторону двери.
– Да. Иду, пап, – я сжимаю в кулаки свою длинную белую тюлевую юбку, как у балерины, и поворачиваюсь.
Мой отец весомо постарел. В его густых тёмных волосах просматривается седина, но его хорошая физическая форма скидывает ему добрых десять лет. Я знаю, что он никогда и представить себе не мог такие обстоятельства, приведшие к этому дню, или то, что это так быстро произошло со мной. Когда я поделилась с ним этой новостью, он никак не смог скрыть разочарования, которое появилось в его глазах, даже за безграничной любовью, которую он ко мне испытывает.
И вот мы здесь. Время тоже его изменило. Он готов вести меня под венец, как и готов вести всю церемонию. Мой отец, священник, принял «Руку Божью» в событиях, которые происходят последние несколько лет. И теперь он рассыпается слишком часто в благодарностях за благословение, которое так неожиданно ниспослано нам.
– Великолепная, – он качает головой, и я пытаюсь сдержать слёзы, рвущиеся наружу.
Я сдержанно улыбаюсь ему, пока пробую проглотить океан эмоций, который снова возвращает меня к десятилетней девочке, потерявшей свою маму слишком рано.
– Спасибо, пап.
– Твой жених немного волнуется.
Я склоняю голову.
– Правда?
– Он никогда не думал, что этот день когда-нибудь настанет. Вы двое прошли через многое. Он сказал мне, что это всё ещё кажется ему сном.
Я пожимаю плечами.
– Судьба.
Он смеётся.
– И это сказала моя дочь, которая не верит в судьбу.
– Ну да. Но иногда это единственное объяснение.
– Вот, – он опускает руку в карман пиджака и достаёт маленькую коробочку.
Я открываю её.
– Боже, папа....
Я не могу произнести ни слова.
– Они принадлежали твоей матери.
– Я знаю, – шепчу я, уставившись на платиновые серьги в виде капелек с голубыми топазами. – Это камень, подходящий моему месяцу рождения. Мама рассказывала, что ты подарил их ей за день до моего рождения.
Он кивает. Я чувствую, как его эмоции собираются комом у него в горле.
– Мои, в какой-то степени, одолженные и, в какой-то степени, голубые, – улыбаюсь я, вытаскивая их из коробочки.
– Просто, в какой-то степени, голубые, милая. Они принадлежат тебе.
Пока я надеваю серьги, в уголках глаз собираются слёзы.
– Я буду за дверью. Не торопись.
Думаю, папе самому нужна минутка, чтобы вернуть всё своё самообладание. Взяв сумку, я роюсь в ней, пока не нахожу свёрнутый лист бумаги, который практически разрывается на куски от того, как часто его разворачивают и сворачивают. Глубоко вздохнув, я читаю слова, которые разъедали мой мозг на протяжении многих лет... и теперь я читаю их в последний раз.
