Текст книги "Слава, любовь и скандалы"

Автор книги: Джудит Крэнц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

15

Тедди Люнель с тоской и завистью смотрела на своих одноклассниц. За те семь лет, что она провела в школе «Эльм», небольшом частном учебном заведении рядом с Центральным парком, она так и не стала своей среди них. И Тедди вынуждена была признать, что причина кроется в том, что она на них совсем не похожа.

Во-первых, у нее не было отца и многочисленных родственников. Во-вторых, ее мать, в отличие от матерей ее одноклассниц, работала целый день. В-третьих, Тедди из первого класса перешла сразу в третий и поэтому оказалась на год моложе остальных. И наконец, она была выше всех. Тедди решила, что именно из-за роста ее определили в аутсайдеры. Верховодили в классе несколько девочек, и именно они решали, кто самый популярный в классе. Тедди всегда оказывалась хуже всех.

Ее никогда не приглашали на дни рождения, за исключением тех редких случаев, когда чья-нибудь мама настаивала на том, чтобы дочь позвала весь класс без исключения. Во время перерыва на ленч никто не занимал для нее места в кафетерии. Если девочки собирались стайкой и о чем-то шушукались, никто из них не махал призывно рукой, подзывая Тедди.

Иногда Тедди казалось, что ее «исключили» из разряда своих с первого же школьного дня, и ничто не могло этого изменить. Ей некого было спросить, в чем дело. Ее как будто не замечали, и загадочное коллективное решение не подлежало обжалованию.

Рядом с ней не оказалось никого, кто объяснил бы Тедди, что всему виной ее красота. Ее внешность была настолько совершенной, что девочки не могли с этим примириться. Когда взрослые делали ей комплимент, а лишь немногим удавалось воздержаться от этого, Тедди не принимала их слова близко к сердцу. Ведь им было невдомек, что, несмотря на идеальную правильность черт и непобедимое очарование, никто не любил Тедди.

Кто в тринадцать лет склонен к философским обобщениям? В крови бурлит желание быть такой же, как все, принадлежать к какой-то группе, с кем-то шептаться, кому-то поверять свои секреты и чувствовать себя своей среди себе подобных. Так ведут себя люди в лепрозориях, тюрьмах и на тротуарах Калькутты. Тедди не понимала, что всегда есть те, для кого не находится места в общепринятой иерархии.

Но даже если бы она задумалась об этом и что-то поняла, это никак не исправило бы ее настроения. В тринадцать лет Тедди Люнель была выше своего преподавателя мистера Саймона, а он был мужчиной нормального роста.

Маги не могла даже представить, что ее дочь – пария в своем классе. Тедди не нашла в себе сил рассказать о своих переживаниях матери, которая так любила ее, так гордилась ею. И эта любовь требовала, чтобы Тедди была счастливой в своей исключительности и стала воплощением всего того, что Маги мечтала видеть в ребенке. Тедди с ужасом думала о том, что перестанет радовать мать, если признается, как одиноко и печально ей в школе. Она скрывала свои раны от Маги, словно и в самом деле совершила нечто позорное, заслужив подобное отношение к себе. В очень раннем возрасте Тедди научилась фантазировать, создавая у Маги впечатление, что ее дочь провела чудесный, ничем не омраченный день.

Маги часто задумывалась над тем, что Тедди не хватает нормальной, естественной уверенности в себе. Но, возможно, это и к лучшему, учитывая ее юный возраст, успокаивала себя Маги, чувствуя себя мудрой и осторожной. Совершенная красота дочери казалась ей иногда колдовской. Тедди была существом, созданным из самых романтических контрастов. Ее густые темно-рыжие волосы вились, переливаясь всеми оттенками от каштанового до светло-золотистого. Белоснежная кожа отличалась прозрачностью дорогого фарфора, а вспыхивавший нежно-розовый румянец напоминал о лепестках цветущей яблони. Пухлые губы четкого, красивого рисунка казались накрашенными. Из-под изящно изогнутых бровей смотрели на мир широко расставленные, как у самой Маги, большие глаза, казавшиеся то серыми, то зеленоватыми, то голубыми в зависимости от освещения и настроения девочки. Нос хорошей формы придавал ей несколько высокомерный вид, но, пожалуй, был чуть крупноват для детского личика без косметики. Хотя Маги не сомневалась, что время исправит этот небольшой недостаток. Наметанный глаз Маги видел женщину, которой она станет, а не слишком высокую, слишком заносчивую, слишком не похожую на других девочку, какой она была на самом деле.

Когда агентство «Люнель» только начинало свою работу и Маги руководила им из дома, она радовалась тому, что работающие на нее девушки относятся к Тедди как к младшей сестренке. Ведь у девушки была только мать, и никого больше. Потом Маги заняла офисное помещение в административном здании Карнеги-холла, получила несколько телефонных линий, взяла на работу помощников. С тех пор она расширяла свои владения и штат каждый год. Тогда она просила няню Баттерфилд, а затем сменившую ее мадемуазель Галлиран приводить Тедди после школы Несколько раз в неделю к ней в кабинет, чтобы девочка могла побыть с ней несколько часов.

Когда Тедди подросла и должна была выполнять домашние задания, ей поставили небольшой письменный стол в одном из уголков поспокойнее. Девушки Маги, чье число достигло ста двадцати, заглядывали в «кабинет» Тедди, чтобы обнять ее, поболтать несколько минут, показать новые фотографии, пожаловаться на боль в ногах или попросить яблоко из корзины, всегда стоявшей на ее столе. Они ничем не хуже ватаги родственников, с вызовом думала Маги, отправляясь по субботам за покупками в магазин Сакса, чтобы приобрести для Тедди еще несколько новых кашемировых свитеров, дорогую импортную фланелевую или твидовую юбку.

От «Сан-Ремо», красивого многоэтажного дома на углу Семьдесят четвертой улицы и Западного Центрального парка, где Маги снимала квартиру, было совсем близко до школы «Эльм». Из окон дома были видны башни Пятой авеню, отделенные зеленым массивом Центрального парка. Именно эта отделенность понравилась Маги, когда та выбирала квартиру, хотя она могла позволить себе жить в самой элегантной части города на Восточных Шестидесятых или Семидесятых улицах и послать Тедди в более известную и модную школу. Но в Ист-Сайде девочка могла в любую минуту встретиться с кем-нибудь из Килкалленов, Макдоннеллов, Мюрреев или Бакли. Этот квартал принадлежал богатым католическим семьям, а после скандала с картинами Мистраля Маги старалась держать свою дочь подальше от них. Это легко сделать в большом городе. Достаточно сменить соседей и школу. Особенно легко, если ты никогда не принадлежал к этому кругу.

Тедди путешествовала по «Сан-Ремо», словно это были ее владения. Она знала историю жизни всех чернокожих лифтеров. Привратники обожали ее, и у них всегда находился кусочек мела, чтобы она могла порисовать на тротуаре. Тедди охотно играла в «классики» и благодаря длинным ногам всегда выигрывала. Вне стен школы она оставалась разговорчивой милой непоседой, носящейся то на роликах, то на велосипеде. Зимой она с удовольствием каталась с гор в парке. За ней всегда увязывались дети помладше. Тедди рассказывала им длинные, запутанные истории о тропических джунглях или Амазонке.

Ранней весной, когда шел мелкий дождик и первые золотистые цветы форсайтии оживляли серый парк, Тедди находила пристанище в саду Анны Хэтавей у подножия старой каменной башни и сидела там одна. И тут ее фантазии вырывались из строгих рамок, ее надежды взмывали ввысь, сердце пело, и Тедди мечтала о любви, гадая, – когда же она придет к ней.

В тринадцать лет Тедди, закончила среднюю школу.

Когда девочка прошла через сцену в белом платье, чтобы получить диплом, в зале раздались аплодисменты. Маги пригласила на церемонию Дарси, Лонгбриджей, Гаю и Оливера Барнсов и кое-кого из моделей. Двенадцать девушек в самых модных шляпках, получающих самые высокие гонорары и снявшиеся на обложках многих журналов в 1941 году, аплодировали, свистели и радостно приветствовали дочку Маги, когда та с врожденной грацией, о которой многие из них могли только мечтать, прошла по сцене.

– Господи, До, – обратилась одна из них, только что отметившая свой двадцать четвертый год рождения, к своей соседке, – разве не чудесно снова было бы стать молодой?

– Я все еще молода, дорогая, – уверенно ответила ей До, но ледяной палец сомнения коснулся ее сердца. Ей тоже было двадцать четыре.

В старших классах школы Тедди вдруг стала общаться с такими же непопулярными девочками, как и она сама. Они сплотились в крепкий союз: Салли, вечно обливающаяся потом, настоящий книжный червь в очках с толстыми стеклами; заика Гарриетт в ортопедических ботинках; Мэри-Энн, любимица учителей, всегда сидевшая за первой партой, готовая триумфально поднять руку, если другие задерживались с ответом. Эти три девочки стали лучшими подругами Тедди.

После уроков она перестала ходить в парк или в агентство «Люнель», а готовила домашние задания со своими новыми приятельницами. Вся четверка собиралась у кого-нибудь дома, побыстрее заканчивала с уроками и приступала к живому обсуждению романтических мечтаний. Они не говорили о каких-то конкретных мальчиках или молодых людях, это был смутный образ представителя мужского пола, которому в далеком будущем предстояло появиться в их жизни. Самая горячая дискуссия разворачивалась вокруг первой брачной ночи. Разве можно показаться мужчине в такой ночной рубашке, какую носит мама? Ведь она совершенно прозрачная, через нее все видно! Каждая из девочек проверила содержимое комода своей матери и обнаружила этот невероятный, шокирующий факт. Как выйти из ванной комнаты и прошествовать через спальню, если рубашка просвечивает? Допустим, всегда можно надеть халат, но как его потом снять? А потом еще нужно лечь в постель… Или надо прилечь поверх одеяла? А что дальше? На этом месте все начинали хихикать и отправлялись на кухню за печеньем и колой.

Однажды Тедди попыталась рассказать своим подружкам, что происходит дальше:

– Отец берет пенис в руку и вставляет в вагину матери, сперма изливается…

Ее прервали возмущенные возгласы. Девочки не желали выслушивать такие отвратительные подробности. Они не могли поверить, что мама Тедди – пусть даже она и работает – рассказала дочери такие ужасные вещи. Им всем недавно исполнилось четырнадцать, они еще не пришли в себя после шока от первых месячных, и то, что Маги называла «правдой жизни», казалось им совершенно неромантичным и абсолютно невозможным. Значит, незачем это все и выслушивать.

Интересно, что бы они сказали, если бы узнали о ней всю правду, часто думала Тедди. Ее подруги не хотят слушать, откуда на самом деле берутся дети, а как бы они повели себя, если бы узнали, что она незаконнорожденная?

Тедди уже и не помнила, когда Маги решилась рассказать ей об этом. Между собой они всегда говорили по-французски, а не по-английски. Маги казалось, что на родном языке ей будет легче открыть дочери правду. Тедди была еще совсем крошкой, а когда выросла и поняла, что на самом деле означают слова матери, то была уже достаточно взрослой, чтобы все понять правильно. Как так получилось, что Тедди всегда помнила – никаких расспросов о прошлом матери? Когда она научилась твердо отвечать, что ее отец умер? Бог его знает, но все это стало само собой разумеющимся много лет назад, и Тедди приняла это как должное.

Тедди сама уходила от опасной и запретной темы. Понимание настолько укоренилось в ней, что это табу распространилось и на общение Тедди с подругами. Хотя их дружба предполагала общие секреты, взаимную поддержку, чувство локтя и помощь в сложный период полового созревания.

Маги не стала рассказывать Тедди об отце слишком подробно. Когда она сочла дочь достаточно взрослой, она сообщила, что отец Тедди был ирландским католиком, который умер от сердечного приступа прежде, чем успел жениться на ней. Оформить брак раньше им помешали законы церкви. То, как Маги изложила все это, навсегда отбило у Тедди желание расспрашивать. Мать выглядела такой печальной и напряженной, что девочка никогда бы не решилась ничего спросить.

Тедди боготворила свою мать и все же немного боялась ее. Маги Люнель пугала многих.

Привычка руководить, отвечать за собственное дело изменила характер Маги, придав ему черты, которых не хватало большинству женщин в сороковые годы двадцатого века. К ней трудно было относиться как к матери, но очень легко воспринимать ее как «босса». Именно так обращались к ней девушки из ее агентства, воздерживаясь от этого только в те моменты, когда Маги сердилась. Тогда они шепотом сообщали друг другу, что «Мария-Антуанетта» разбушевалась. В такие дни почти все девушки придумывали предлоги не появляться в агентстве. Те, кто задержался накануне вечером дольше положенного в «Сторк-клубе» или в «Эль Марокко», тщательнее обычного накладывали косметику, И ни одна из моделей не осмеливалась опоздать на съемку.

В тридцать четыре года Маги выглядела как настоящая, признанная красавица и вела себя соответственно. В семнадцать она выглядела взрослее своих лет, а теперь ее сверстницы казались старше. Время лишь подчеркнуло изящество ее черт, не состарив великолепной кожи. В движениях появилась уверенность, в золотисто-зеленых глазах засветились мудрость и опыт.

В офисе Маги всегда появлялась в сшитых на заказ, идеально сидящих черных или серых костюмах, меняя их летом на белые. Ее шею неизменно украшал бирманский жемчуг, подаренный ей Перри к двадцатилетию, а в петлице по-прежнему пылала красная гвоздика. Известный дизайнер создавал для нее шляпы, которые Маги не снимала даже в рабочем кабинете. Так поступали в то время многие дамы из мира моды. Маги находилась в дружеских отношениях со многими из них. Она часто приглашала их на ленч в «Павильон», где для нее всегда был зарезервирован лучший столик.

Вечера она проводила с Дарси, лучшим другом, многолетним любовником, помощником в делах, за которого она не собиралась выходить замуж. Вот этого ее лучшая подруга Лалли Лонгбридж никак не могла понять, хотя Маги приложила все силы – господь тому свидетель, – чтобы объяснить.

Много лет назад Лалли спросила ее:

– Маги Люнель, ты совсем потеряла рассудок? Дарси умирает от желания жениться на тебе. Почему ты не скажешь ему «да», что тебе мешает?

– О Лалли, я не могу зависеть от мужчины. Все изменится, как только мы поженимся. Я отлично себе представляю, как будут разворачиваться события. Я буду появляться в своем офисе все реже и реже, пока совсем не заброшу бизнес. Я превращусь в домашнюю хозяйку, буду всюду сопровождать Дарси, следить за нашими домами, управлять прислугой, устраивать приемы и, вполне возможно, воспитывать детей. Я окажусь в его власти, Лалли, а этого я не хочу. Я не могу зависеть от мужчины, не могу позволить, чтобы он содержал меня. – Маги поставила бокал на стол и еле удержалась от желания встряхнуть Лалли, чтобы та наконец поняла. – А если выяснится, что мы не можем быть счастливы вместе и нам придется разводиться? И с чем я останусь? Нельзя бросить такой бизнес, как мой, а потом вернуться как ни в чем не бывало. Лучше все оставить так, как есть. Дарси знает, что я принадлежу ему и люблю его. В моей жизни нет другого мужчины. Мне его, конечно, жаль, но наши отношения иными быть не могут.

– А я собиралась организовать вашу свадьбу, – с преувеличенным сожалением заявила Лалли, но в глубине души она была встревожена подобными взглядами Маги на брак. Если бы все женщины так трезво рассуждали о разводе еще до свадьбы, род человеческий прекратил бы свое существование.

Маги понимала, что Тедди скоро начнет задумываться о ее отношениях с Дарси. Но если она не могла объяснить все умнице Лалли Лонгбридж, то она не станет даже пытаться говорить на эту тему с девочкой-подростком. Она столь многого не умеет объяснить своей дочери, с привычным чувством вины думала Маги. Она никогда не говорила Тедди, что и сама была незаконнорожденным ребенком. Из ее слов дочь поняла, что Маги очень рано осиротела. Тедди, зачитывавшаяся «Грозовым перевалом», бредившая «Унесенными ветром» и посмотревшая «Филадельфийскую историю» четырнадцать раз, утешалась романтическими сказками и ни о чем не расспрашивала мать.

Маги не воспитала дочь религиозной, а когда спохватилась, оказалось уже слишком поздно. Себя она осознавала еврейкой, но это никоим образом не зависело от соблюдения религиозных догм. Маги жила в плотном еврейском окружении в детстве, а раввин Тарадаш являл собой образец достоинств и мудрости иудаизма, но когда она убежала из дома, то совершенно не испытывала потребности следовать каким-либо традициям. Она ощущала себя еврейкой, и все тут. Та менора, которую она когда-то купила для своей новой квартиры, так и осталась в Париже. А приобрести взамен другую Маги отчего-то не хотелось.

Она послала было Тедди в воскресную школу при испанской и португальской синагоге. К ней отнеслись как к чужой. Тедди решила, что ничто на свете не заставит ее вернуться туда, потому что по сравнению с этой воскресной школой порядки в школе «Эльм» казались просто райскими. Когда Тедди подросла и могла сама доехать на автобусе до собора Святого Патрика, она вошла под его высокие своды, села на жесткую скамью и со страхом оглянулась.

Огромное каменное строение, разноцветные витражи, мягкое мерцание тысячи свечей, молчаливые, уверенные в себе люди, точно знающие, зачем они здесь и как должны себя вести… Какое отношение это имеет к ней, Тедди Люнель? Никакого, решила она. Она не католичка и не еврейка. Матери девочка объявила, что считает себя пантеисткой или, может быть, язычницей. Во всяком случае, ей больше по душе яблони в цвету, сестры Бронте, плакучие ивы, сиамские кошки, хот-доги на Джоунс-бич и паром Стейтен-Айленда.

– Пэтси Берг трогала мальчика там! – объявила Салли так, словно сама не верила своим словам.

– Я тебе не верю! – пораженно выдохнула Мэри-Энн.

– Если она так поступила, значит, он ее заставил, – сказала Гарриетт с видом знатока.

Тедди промолчала. Она бы отдала многое, чтобы только увидеть эту штуку. Чтобы до нее дотронуться, об этом она даже не мечтала. Она долго бродила по залам музея Метрополитен в надежде найти скульптуру с таким пенисом, который не выглядел бы как мраморная завитушка, похожая скорее на украшение для торта. Большая часть мужских изваяний вообще была лишена этого органа, обломанного как носы греческих статуй. Тедди не сомневалась, что музейные экспонаты далеки от правды.

Но ей вот-вот должно было исполниться шестнадцать, а только один мальчик приглашал ее на свидание, троюродный брат Гарриетт, которого звали Мелвин Алленберг. Он оказался крошечного роста, хрупкостью сложения напоминал эльфа и носил очки с толстыми стеклами. Но он учился в последнем классе школы, и что-то в его смущенной улыбке напомнило Тедди известного актера.

Когда Мелвин впервые увидел Тедди, она с легкостью вошла в его мечты, наполненные обожанием и желанием. Ее рост казался еще одним достоинством в сонме тех, которые украшали рыжеволосую девушку. Его воображение уносило Мелвина на остров, населенный высокими, красивыми женщинами, которые по первому требованию исполняют все его желания.

Перед тем как отправиться на свидание, Тедди сбрила тонкие золотистые волоски на ногах. Она первой из дружной четверки сделала это. Остальные наблюдали за ней с выражением мрачного отчаяния.

– Они отрастут и будут колоться, как щетина у мужчин на щеках, – предупредила Мэри-Энн. – Теперь тебе придется делать это каждую неделю.

– Всю оставшуюся жизнь, – не удержалась от ядовитого замечания Салли.

– Не могу поверить, что ты пошла на это ради коротышки Мелвина. Согласна, ему уже восемнадцать, но ты просто дурочка, Тедди Люнель. – Гарриетт неодобрительно сощурилась. – Ты знаешь, что сказала его мама моей? Она назвала собственного сына странным! Предполагается, что у него очень высокий коэффициент умственного развития, но он не хочет учиться в колледже, не интересуется спортом и ничем другим, кстати, тоже, кроме своего фотоаппарата и темной комнаты… Тетя Этель не может удержать в доме ни одну приличную горничную, потому что Мелвин заставляет их позировать. Горничную, ты представляешь? И потом, тетя нашла в его комнате кучу неприличных журналов. Тебе следует быть с ним поосторожнее. Пусть он достает тебе только до плеча, но кто знает, что у него на уме?

Тедди улыбнулась Гарриетт и принялась за левую ногу. Они просто завидуют, решила она. Ни одну из них еще ни разу не пригласили на свидание.

Тедди просидела весь фильм – «Смотри в оба, рядовой Харгроу», – не осмеливаясь встретиться взглядом с Мелвином, но она чувствовала, что он время от времени пристально рассматривает ее профиль, странно склонив круглую курчавую голову.

После сеанса они ели вафли, и Мелвин торжественно заявил:

– Ты самая красивая девушка в мире, Тедди Люнель.

– Я? – Она не поверила своим ушам.

– Совершенно верно. – Его очки блеснули, когда он посмотрел на нее. – Я признанный знаток женской красоты. Можешь спросить у нас в школе, и тебе это любой подтвердит.

– Я тебе не верю!

– Веришь или не веришь, это значения не имеет.

Тедди вспыхнула от смущения, в ушах стоял гул, и она испугалась, что вот-вот расплачется. Она часто слышала комплименты от взрослых и никогда не придавала им никакого значения, но слова Мелвина! Он действительно думал так, как говорил, ошибиться было невозможно. Этот юноша как будто вынес ей приговор, а за толстыми стеклами очков сияли его умные, проницательные, ярко-синие глаза. На его забавном круглом лице появилось выражение крайней серьезности. Мелвин выглядел как крохотная пичужка, сосредоточившаяся на необычайно упитанном червяке.

– Я стану называть тебя Рыжиком, – продолжал Мелвин. – Каждой красавице просто необходимо прозвище, чтобы ее красота не казалась такой пугающей. А называя тебя Тедди, я всякий раз вспоминаю о Теодоре Рузвельте. Когда парень смотрит на тебя, Рыжик, он видит то, что до этого считал несуществующим или возможным только на киноэкране. И он сразу пугается, что не сумеет сказать ничего интересного, ему не удастся привлечь твое внимание. Скорее всего, у тебя с этим возникнут проблемы. Люди не смогут с тобой нормально разговаривать и вести себя как обычно. Все красивые женщины от этого страдают. Только особенные мужчины понимают их.

– Ты просто псих, Мелвин Алленберг. – Тедди никак не могла прийти в себя от тех слов, что он так спокойно, с такой уверенностью наговорил ей.

– Подумай об этом, Рыжик, просто подумай, – миролюбиво успокоил он ее. – Когда-нибудь мы оба будем богаты и знамениты, и тогда ты скажешь мне, что я был прав.

Тедди не нашлась, что ответить. Это его небрежное «когда-нибудь» подействовало на нее так, словно волшебный луч указал ей дорогу в будущее, более того, подтолкнул ее к неведомому миру, где Тедди Люнель двигалась легко и свободно, где невозможное становилось возможным. Она опустила голову и впервые в своей жизни задала провокационный вопрос:

– Что такое грязный журнал, Мелвин?

– Значит, Гарриетт рассказала тебе. Я не могу даже собрать коллекцию художественных снимков, семья немедленно называет меня грязным чудовищем. Скажи, Рыжик, неужели я и тебе кажусь грязным чудовищем?

– Гарриетт никогда не говорила мне, что ты грязное чудовище. – Тедди поспешила защитить подругу. – Она вообще ничего не рассказывала о тебе, пока ты не пригласил меня в кино.

– Что ж, о тебе она тоже не упоминала, так что все справедливо. И к тому же я с ней не вижусь. Наши матери заключили своеобразный пакт и стараются не встречаться.

– Так Гарриетт никогда не говорила тебе о моей семье, о моем… отце?

– Нет. А зачем?

– Видишь ли, мой отец служил в бригаде имени Авраама Линкольна… Он погиб, сражаясь с фашистами в Испании… Он был настоящим героем.

Мелвин торжественно произнес:

– Господи, как ты должна гордиться им!

– Я горжусь. Моя мама… так и не смогла оправиться после его смерти. Она целиком посвятила себя работе. Мама – француженка из аристократической семьи. Среди ее предков есть даже один маркиз, которого казнили во время Великой революции… У них конфисковали всю землю и все деньги, но осталась гордость. Мама последняя в роду, вернее, последняя представительница семьи – это я… – Голос Тедди звучал мечтательно.

Ее собеседник завороженно сглотнул. Точно, Рыжик не похожа на тех девушек, с которыми он встречался раньше.

– Ты часто проводишь время вне дома? – поинтересовался он несмело после довольно долгой паузы, которой, по его мнению, следовало отдать дань погибшему маркизу.

– У меня очень строгая мама. Она разрешает мне всего два свидания в неделю, по пятницам и субботам. В воскресенье я должна рано ложиться спать из-за школы.

Мелвин немедленно взглянул на часы, так как ему напомнили о времени.

– Идем, я провожу тебя домой, Рыжик. Твоя мама сказала, что мы должны быть дома к половине двенадцатого. Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности.

У парадного Мелвин Алленберг взглянул на странно молчаливую Тедди снизу вверх.

– Ты уже видела «Джейн Эйр»? – поинтересовался он.

Пусть он смешной коротышка, но Мелвин верил, что всегда надо просить то, чего тебе хочется, какой бы странной ни казалась просьба.

– Нет, – ответила Тедди, уже трижды посмотревшая картину.

– Хочешь сходить в следующую субботу? Если ты, разумеется, свободна.

– Гм-м… Может быть, сходим в пятницу? К сожалению, суббота у меня уже занята.

– Договорились, – просиял Мелвин. Как всегда его примитивный подход к решению проблемы, неведомый большинству восемнадцатилетних юношей, имел успех.

– Спасибо за приятный вечер, – поблагодарила его Тедди, которую перед свиданием ревностно натаскивали три ее подружки.

Мелвин улыбнулся, светская фраза Тедди вселила в него уверенность.

– Надеюсь, что ты так же хорошо провела время, как провел его я. Послушай, я сразу могу сказать, что ты не из тех девушек, кто позволил бы парню поцеловать себя на первом же свидании, но, может быть, ты сделаешь исключение?

Тедди не колебалась ни минуты. Она сняла с него очки и в порыве благодарности так крепко обняла его, что он уткнулся носом в ее ключицы. Мелвин высвободился и укоризненно покачал головой.

– Не так, Рыжик. Нагнись ко мне и стой спокойно. – Он коснулся ее губ целомудренным поцелуем. – Вот так! А теперь пообещай мне, что больше никому этого не разрешишь.

– Обещаю, – прошептала Тедди. Мужские губы оказались совсем непохожими на женские. Кто бы мог подумать? С первой в жизни игривой, флиртующей улыбкой она нагнулась снова, легко поцеловала Мелвина и снова водрузила ему на нос очки. – Только не говори никому, – пробормотала она. – А то ты разрушишь мою репутацию.