Текст книги "Слава, любовь и скандалы"

Автор книги: Джудит Крэнц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

– Эта картина не продается, – негромко сказала Маги.

– Мадемуазель Люнель права, – поддержал ее Авигдор. – Полотно принадлежит мисс Браунинг.

– Черта с два! – парировал его собеседник. – Где она? Я хочу поговорить с ней!

– Месье Авигдор ошибается, – голос Маги звучал твердо. – Именно эта картина принадлежит мне с того самого дня, когда она была написана. Жюльен подарил мне ее, и она не имеет цены, потому что я не собираюсь ее продавать.

– А что скажете вы, Авигдор?

– Вероятно, это недоразумение… Возможно, мисс Браунинг… Я не могу… – Авигдор выглядел так, словно разверзлись небеса и град побил его урожай.

– Следуйте за мной, – обратилась Маги к высокому мужчине. Надо было все выяснить раз и навсегда. С трудом пробравшись к Мистралю, Маги потянула его за рукав. – Жюльен, твой дилер только что сказал этому господину, что моя картина мне не принадлежит. Ты не мог бы все ему объяснить?

Мистраль повернул голову и яростным взглядом обжег их обоих. Его губы, крепко сжатые от досады, искривились от раздражения.

– Что за глупости, Маги? Здесь все посходили с ума, неужели и ты не устояла?

– Жюльен, послушай меня. Речь идет о моей картине, самой первой. Авигдор сказал этому господину, что картина принадлежит мадемуазель Браунинг.

– И это правда, – раздался спокойный голос Кейт. Она появилась рядом с Мистралем в ту же секунду, когда к нему подошла Маги.

Тот сердито потряс головой.

– Я не понимаю, что за чертовщина тут творится!

– Ничего особенного, Жюльен, – Кейт была совершенно спокойна. – Перед открытием выставки я оставила все ню себе. Они ценны именно в серии, и это была единственная возможность. Иначе эти картины сейчас принадлежали бы семи разным владельцам.

Маги отпустила рукав Мистраля.

– Вы не могли купить эту картину, мадемуазель Браунинг. Она моя. Спросите Жюльена. Жюльен, да скажи ей, наконец! Ты же помнишь, ты не мог забыть…

Мистраль закрыл глаза, и Маги мгновенно вспомнила его в тот день – всклокоченного, уставшего, потного, бросившегося на нее, вытиравшего об нее руки, испачканные краской, уверенного в том, что она принадлежит только ему.

– Жюльен нарисует для вас еще что-нибудь, – Кейт даже не повысила голоса. – Верно, Жюльен? Будьте благоразумны, мадемуазель, успокойтесь. Вы просто не можете ожидать от художника, чтобы он выполнял все опрометчиво данные обещания. Ведь это первая работа целого цикла, она очень важна для понимания всего его творчества. Я полагаю, это совершенно ясно.

– Жюльен, почему ты молчишь? Ты же отлично знаешь, что подарил мне эту картину, – Маги почти кричала, совершенно потеряв над собой контроль.

А художник переводил взгляд с одной женщины на другую. Щеки Маги пылали, на лице застыло выражение тревоги, ее пухлые губы выдались вперед в гримасе ожидания. А Кейт стояла спокойная, изящная, грациозная, очаровательной формы голова покоилась на красивой шее. И ее поза красноречивее любых слов убеждала в ее правоте.

– Перестань вести себя как ребенок, Маги! – сурово приказал Мистраль. – Кейт абсолютно права. Эти семь картин составляют единое целое. Я тебе возмещу это полотно, черт побери! С тебя не убудет, если ты уступишь эту картину!

Маги не сводила глаз с его лица. Она будто надела маску, скрывавшую ее страдания, слушая его слова. Голоса людей стали глуше, она видела только Кейт и Жюльена. В эту секунду Маги узнала о них обоих больше, чем они знали о себе сами.

Она сразу поняла, что Кейт – ее полная противоположность, но только теперь увидела ее глаза – глаза росомахи. Эта женщина купила картины не потому, что они ей понравились, а потому что она ненавидела их, хотела, чтобы они исчезли. А Мистраль, которому Маги так доверяла, просто выплеснул на нее свое раздражение, не гнушаясь откровенной ложью.

И в этот день триумфа Мистраль вдруг показался Маги чужим и неинтересным, он как будто даже стал меньше ростом. Почему-то ей пришло на ум сравнение с попавшим в ловушку, укрощенным и посаженным в клетку диким зверем. В Кейт чувствовалась безжалостность, истинные размеры которой Маги только начала понимать. У нее не было сил, не было друзей, ей не удалось бы одержать победу на этой арене. Оставалось только уйти с достоинством. Маги будто обмякла, потеряв стержень. Если она постоит перед ними еще немного, то завоет от обиды, от боли… Но и это ей не поможет.

Очень медленно произнося слова, Маги спокойно обратилась к Кейт.

– Если вам так отчаянно хочется иметь мой портрет, мадемуазель, что вы готовы даже украсть его, то я вам его дарю. Цены он не имеет. Храните его там, где вы все время будете видеть его, но помните, он никогда не будет принадлежать вам. – Маги повернулась к Мистралю: – Ты ничего не сможешь мне «возместить», Жюльен. Ты сделал мне подарок, а потом передумал и отобрал его… Все так просто, что даже я, ребенок, это поняла.

– Проклятье! Маги, перестань преувеличивать…

– Прощай, Жюльен. – Она холодно кивнула Авигдору и Кейт, развернулась и направилась к выходу из галереи. Ей казалось, что ее ноги еле двигаются, но она гордо вскинула голову. Маги шла в доспехах холодного достоинства, и люди расступались перед ней и смотрели вслед. Удивляясь, сколь не похожа девушка на свое изображение. Та натурщица, что позировала Мистралю, была эротичным, смеющимся созданием, такой молодой, такой спелой. А мимо них шла женщина, красивая холодной, враждебной красотой, недоступная, царственная и очень печальная.

7

Когда Перри Маккей Килкаллен наконец вырвался с вернисажа, он твердо знал, что ему следовало бы поймать такси, так как он уже опаздывал. От галереи Авигдора было одинаково недалеко и до отеля «Ритц», где Килкаллен жил, и до перекрестка Вавен. На такси дорога была бы короче, но не хотелось сидеть в душном и темном красном «Рено». В ранних октябрьских сумерках таилась особая прелесть, в теплом воздухе задержались ароматы лета, так откровенно что-то обещавшие, что было бы грешно их пропустить.

Перри шел к «Ритцу», надо было переодеться для делового ужина. Он остановился на мосту «Карусель», оглянулся на остров Ситэ, похожий на плывущий корабль, где высился фасад собора Парижской Богоматери, посмотрел на запад, там вдоль реки на фоне лимонного неба на левом берегу стояли высокие серые дома, а на правом синели деревья сада Тюильри. Перри замер, впитывая в себя увиденное. Этот вид всегда казался ему высшим достижением цивилизации.

Но сегодня перед его глазами стояла высокая рыжеволосая девушка с созданными для его поцелуев губами и телом, к которому он жаждал прикоснуться. Его переполняли желание и нетерпение. Нахлынувшие чувства не помешали ему вспомнить фразу Шелли о «мошке, устремившейся к звезде», и он рассмеялся от счастья. Никогда раньше ему не приходилось испытывать столь сильных эмоций, ему всегда казалось, что поэты намеренно выдумывали их, чтобы заставить завидовать тех, кто не наделен поэтическим даром.

Перри Килкаллен в свои сорок два года мог считаться представителем элиты американской ирландской католической аристократии. Родственник богатых Маккеев, он рано женился на представительнице большого и утонченного клана Макдоннеллов, очаровательной и очень набожной девушке. Она легко могла доказать, что ее большая семья восходила корнями к королевскому ирландскому роду и говорила о Макдоннеллах тринадцатого столетия как о ближайшей родне.

Шли годы, и Мэри Джейн Килкаллен, так любившей генеалогию, пришлось задуматься о продолжении рода, потому что они с Перри оказались практически единственной среди своих ровесников парой, не имеющей детей.

Сначала бездетность вызывала чувство досады, затем им пришлось с этим смириться. Они забыли о личных отношениях, основанных на легкой юношеской влюбленности, и каждый из супругов занялся своими делами.

Мэри Джейн заседала в комитетах многих католических общественных организаций, а Перри посвятил все свое время международным финансам. К 1926 году он проводил в Париже большую часть года и редко появлялся в их квартире на Парк-авеню.

Париж стал настоящей любовью Перри, утешением в неудавшейся личной жизни. Этот город сохранил его молодость, как сохраняет ее всякому, кто по-настоящему любит его. Как любовь к Лондону дарит человеку мягкость, любовь к Риму придает характеру патину времен, так любовь к Парижу гарантирует молодость души.

Перри Килкаллен жил в трехкомнатных апартаментах, окнами во внутренний двор «Ритца». Его жизнь в Париже была наполнена телефонными разговорами, заседаниями, деловыми ленчами и официальными ужинами, но он часто отпускал шофера и отправлялся бродить по будоражащим кровь улицам древнего города.

И теперь женщины оглядывались ему вслед, когда Килкаллен торопливо шел к Вандомской площади. Было что-то такое в его походке, быстрой, уверенной, по-военному четкой, что заставляло их оборачиваться.

Перри Килкаллен не видел никого. В его голове звучало только два слова: Маги Люнель. Маги Люнель!

На следующее утро Перри потребовалось всего полчаса, чтобы выяснить, что мадам Пола Деланд является владелицей ресторана «Золотое яблоко». Он вспомнил, что она называла Маги Люнель своей протеже. Что бы это могло значить?

Перри попросил секретаршу заказать на вечер столик в «Золотом яблоке» и ужинал в одиночестве, не замечая ни великолепия изысканно приготовленной баранины, ни зрелости сыра бри. Он лишь ждал того момента, когда Пола Деланд снизойдет до него и остановится возле его столика. Она уже поприветствовала его по приходе и сделала это достаточно сердечно, но теперь она переходила от одного столика к другому в переполненном ресторане, словно все гости бесконечно требовали ее внимания.

Пола заметила нетерпение американца. Он просто глотал пищу, не обращая внимания ни на ее качество, ни на вкус. Пола дольше обычного болтала со своими постоянными посетителями. Пусть подождет. Это решение ей подсказала ее оскорбленная гордость. Когда Перри Килкаллен выпил вторую чашку кофе, Пола подошла к его столику и кивнула. Он немедленно вскочил из-за стола.

– Позвольте мне угостить вас рюмочкой коньяка, мадам.

– С удовольствием. – Пола села напротив него, положила пухлые локотки на стол и задумчиво оперлась аккуратным подбородком на руки. Она гадала, когда же Килкаллен решится заговорить о том, что привело его в «Золотое яблоко». Наверняка примется ходить вокруг да около.

– Мадам, я должен ее увидеть.

Пола восхищенно вскинула бровь. Прямое нападение. Не так плохо для американца.

– Вы можете помочь мне, мадам?

Она подняла вторую бровь, и очаровательные черты ее лица застыли между выражением согласия и выражением сомнения.

– Мадам, я влюблен.

Пола презрительно щелкнула пальцами:

– Вот как? Это невозможно.

– Мадам, я серьезный человек. Вы же понимаете, что это не просто каприз. Я не подвержен легкой смене настроения. Поверьте, я никогда не испытывал ничего подобного. Я банкир…

– Банкир? Смотрите-ка, это становится все более и более невозможным.

– Уверяю вас… Пожалуйста, не смейтесь. Вот моя карточка. Я прошу вас только о возможности встретиться с ней.

Пола так долго и внимательно изучала визитную карточку, словно хотела прочесть по ней будущее. Маги ночевала у нее, и они проговорили полночи. С Мистралем все было кончено. Маги сказала, что неважно, занимался он с Кейт любовью или нет, на этот раз была задета гордость Маги. С ней обошлись как с пустым местом. И Пола поверила ей. Она всегда чувствовала, когда ей говорили правду. Мистраль отвергал Маги неделю за неделей, а она отказывалась это признавать. Но теперь она знала, что Мистраль уважает ее меньше, чем американку. И, поняв это, Маги не станет больше ждать от него подачек. Ничего. Никогда. Одно дело поглупеть от любви, такое может случиться с каждым, в этом нет никакого позора, но позволять себя дурачить – это совсем другое.

Пола не сомневалась, что Маги все еще любила Мистраля. Страсть, тем более первая страсть, подобная той, которую она пережила с ним, оставляет в жизни женщины неизгладимые отметины. Но продажа картины настолько ярко показала Мистраля в истинном свете, что возврат к прежнему был невозможен. Маги не могла больше слепо любить его. Она щедро отдавала себя Мистралю, потому что верила – пусть по-детски, пусть по-глупому, – что Мистраль так же сильно любит ее, как и она его. А когда эта вера была разрушена, Маги оказалось не за что ухватиться.

Она уже больше не испытывала гнева. Ведь Мистраль ни разу не сказал, что любит ее. Она сама так решила и принимала это как нечто само собой разумеющееся. Теперь подобное отношение казалось ей совершенно ребяческим и наивным. Маги не плакала. Только так и можно справиться с ситуацией. Если она примется рыдать, то просто сломается под тяжестью горя. Утром Маги послала мальчика за своими вещами, еще остававшимися в мастерской Мистраля, и теперь вновь устраивалась в своей прежней комнате.

– Мадам… – Перри Килкаллен нарушил молчание, решив, что Пола Деланд слишком долго рассматривает его визитную карточку. Глядишь, бумага пожелтеет от времени.

Пола раздумывала. Он определенно богат, говорит искренне. Был ли он на самом деле влюблен в Маги, хотя не обменялся с ней ни словом, это вопрос спорный, но сам американец, разумеется, в этом уверен. Желание, да, конечно, но любовь… Это совсем другое дело. Вероятнее всего, этот симпатичный банкир женат, но это не имеет значения. Маги нанесли слишком серьезную рану, и чем раньше благотворный бальзам прольется на нее, тем лучше. И господь свидетель, на этого Килкаллена приятно посмотреть. Кто лучше, чем добрый, богатый, красивый американец, поможет Маги быстрее прийти в себя после неудачного приключения с Жюльеном Мистралем? Пусть он слегка сумасшедший, но в жизни каждой французской женщины должен быть хотя бы один американец.

– Завтра вечером, месье Килкаллен, вы можете пригласить нас на ужин, – серьезно произнесла Пола, чувствуя себя в некотором смысле кормилицей Джульетты.

Перри вздохнул с огромным облегчением. Он уже приготовился отправиться к Авигдору, если мадам Деланд откажет ему в просьбе, но все же чувствовал себя менее смешным, когда разговаривал с женщиной.

– Мы встретимся в ресторанчике «У Мариуса и Жанетт», – продолжала Пола, – сейчас самое время есть устрицы. – А про себя подумала, что к «Максиму» Маги просто не в чем пойти. Наряды, сшитые мадам Пулар, годились до недавнего времени, но у «Максима» в них не появишься.

– Как мне отблагодарить вас? – с жаром воскликнул Перри.

– Просто не возражайте, когда я закажу вторую дюжину устриц, умоляйте меня, чтобы я попросила принести третью, но не позволяйте мне есть десерт. Мне легко угодить, я предпочитаю простые радости.

– Как жаль, что у меня нет брата, – с восхищением сказал Килкаллен.

– Мне тоже жаль…

Во время первого их совместного ужина, пока Пола наслаждалась устрицами, Перри Килкаллен сумел разглядеть под маской холодного равнодушия на лице Маги, насколько глубока ее душевная рана, как она отчаянно пытается скрыть свою боль. Перри понял, что он просто обязан ей помочь. Ее очарование было столь велико, что, по мере того, как ужин приближался к концу, Перри охватила буря эмоций, встревожившая его, но не напугавшая.

В последующие дни он ухаживал за Маги так, как джентльмены ухаживали за девушками во времена его молодости, то есть в начале века. В его манерах сказывались золотые времена правления короля Эдуарда, когда никто никуда не спешил.

В квартирке Маги стало не повернуться от корзин с цветами, которые доставляли каждый день из лучшего парижского цветочного магазина, но Перри не позволил себе дарить ей что-то более существенное. Проходя каждое утро мимо магазина Картье, он с вожделением смотрел на его парадную дверь. Как бы ему хотелось ворваться туда и скупить все, но он понимал, что так не положено. Перри водил Маги ужинать так часто, как она соглашалась. В те времена для ужина в ресторан полагалось надевать вечернее платье, и ему пришлось смириться с ее желанием посещать места попроще, где она не смущалась своих простых нарядов и черной накидки. Очень осторожно, как будто Маги была редкой, пугливой птичкой, Килкаллен наводил ее на разговоры о ее детстве, о ее бабушке, о ребе Тарадаше, о ватаге сорванцов, с которыми она носилась по улицам Тура всего два года назад. А он рассказывал ей о том, чем ирландцы отличались от всех остальных иммигрантов, приехавших в Соединенные Штаты.

– Они любят хорошую драку, Маги, и хорошую песню. Они непоследовательны и дьявольски горды, и они будут сражаться ради свободы и справедливости, какими они себе их представляют. Ирландцы всегда уверены, что правы, даже когда ошибаются. Но такова натура уроженцев Зеленого острова, такой огонь пылает в их душах.

– Мне кажется, ирландцы мне понравятся, – Маги улыбнулась его горячности.

И тут Перри вдруг увидел перед собой лицо жены, в которой ирландский огонь погас много лет назад. Мэри Джейн Килкаллен превратилась в сухую, деловитую даму-патронессу, заседавшую в нескольких благотворительных комитетах. Когда Перри думал о ней, он всегда как-то смутно вспоминал большой дом, обставленный антикварной мебелью, безупречно начищенное серебро и тонкие, свежеотглаженные льняные простыни, удачный удар на поле для гольфа, отлично смешанный коктейль. Но он не помнил, какими были на ощупь ее волосы, не помнил вкуса ее губ. Его реальностью стали округлые плечи Маги, сияние широко расставленных золотисто-зеленых глаз, необычность ее лица, без которой немыслима настоящая красота.

Прошло две недели такого изящного ухаживания, и Перри Килкаллен, который так прямо говорил с Полой, уже начал проклинать себя, потому что его чувства к Маги оказались такими сильными, что буквально парализовали его. Он понимал, что превратился в робкого подростка, который боится протянуть руку и коснуться девушки, в которую влюблен, из опасения быть отвергнутым. Он забывал отвечать на письма и звонки и спрашивал себя: как это вышло, что он ведет себя как заботливый, добрый дядюшка?

Еще одна неделя миновала.

Как-то вечером после обильного ужина Маги почувствовала, что не против потанцевать.

– Куда пойдем? – спросил обрадованный Перри.

– В «Жокей», – ответила Маги.

После вернисажа она не бывала в кафе, бистро и ночных клубах Монпарнаса. На Правом берегу вероятность наткнуться на Мистраля или на любящих чужие скандалы знакомых сводилась к нулю. Но этим вечером она выбрала «Жокей», потому что ей впервые было все равно, кого она могла там встретить. Этот ночной клуб любили посещать художники. Они чувствовали себя там настолько по-домашнему, что зачастую являлись туда в рабочем халате.

Очень скоро Перри и Маги оказались в толпе людей в узком темном зале, который был, вероятно, самым шумным местом в Париже. «Жокей» оформили как западный салун, облепили стены афишами и повесили на них грифельные черные доски с изящными лимериками на американском сленге. Ли Коуплэнд, бывший ковбой, играл на пианино, ему аккомпанировали два гавайских гитариста. Когда они уставали, им на смену приходил фонограф с последними записями в стиле джаз и блюз из США.

Примитивное, чувственное возбуждение пульсировало под крышей «Жокея» все четыре года его существования, и каждый вечер роскошные лимузины, подобные тому, в котором ездил Перри, останавливались перед его черными стенами, на которых яркими красками были нарисованы индейцы и ковбои. Сбежавшие с официальных балов пары быстро исчезали за дверями клуба, чтобы всю ночь напролет пить виски и танцевать. Маги и Перри устроились за столиком. На крошечной площадке для танцев в сумасшедшем ритме двигались пары.

– Черт побери, я так не умею! – в отчаянии воскликнул Перри.

– Я тоже, я не была здесь уже несколько месяцев, – ответила Маги и сделала глоток виски. – Так можно руку сломать.

Наконец Ли Коуплэнд заиграл медленный фокстрот, и Перри с облегчением улыбнулся.

– С этим я справлюсь. Потанцуем?

Маги встала и по привычке сбросила туфли. Впервые Перри держал ее в своих объятиях, и их тела заговорили друг с другом при первом прикосновении. Физическую совместимость так легко определить, если ваша кожа касается кожи партнера. И если это ощущение вам неприятно, то все остальное уже не имеет значения. Но если вы рады ему, то за первым танцем может последовать многое.

Жизнь стала намного проще, когда появилась возможность танцевать на балах или вечеринках. Ничего странного в том, что долгие годы дальновидные матроны не позволяли своим дочерям танцевать вальс. Стоит только разрешить мужчине обнять женщину и двигаться с ней в такт музыке, многое может произойти.

Из всех танцев, популярных в двадцатые годы, именно медленный фокстрот был наиболее опасным по сравнению с чувственным танго и взрывным веселым шимми. Медленный фокстрот предполагал объятия в сочетании с простым шагом под медленную музыку, но крохотный зал «Жокея» делал практически невозможными даже эти движения. Как только гавайские гитары принялись выводить вместе с пианино волшебную мелодию Гершвина, все чудесным образом изменилось. Узы нерешительности и робости, сковывавшие Перри последние три недели, просто растворились в мелодии.

Лиризм простых банальных слов всегда будет для него источником радости, думал Перри. Они обнимали друг друга, пока не кончилась музыка. Пианист заиграл следующую мелодию, но они оставались стоять на месте, глядя в глаза друг другу. Маги не шевелилась, но Перри казалось, что ее тело изгибается под порывами весеннего ветра.

– Я могу попросить пианиста снова сыграть эту мелодию, – мечтательно произнес Перри.

– Или вы можете отвезти меня домой, – прошептала Маги ему на ухо с особенным выражением. Держась за руки, они вышли из клуба, задержавшись у столика лишь на мгновение. Перри расплатился, а Маги надела туфли. Лимузин ждал на улице и быстро домчал их до дома Маги у ресторана «Золотое яблоко».

Она все еще напевала мелодию медленного фокстрота. Они поднялись по лестнице, выщербленной, плохо освещенной, и добрались до ее квартирки на шестом этаже. Уже с третьего этажа им пришлось аккуратно пробираться между корзинами с цветами, которые стояли на каждой ступеньке. А когда она распахнула дверь, Перри ахнул. Огромная кровать плыла в море цветов.

– Похоже, я перестарался, – пробормотал он.

– Если вы посылаете цветы девушке, их никогда не бывает слишком много.

– Негде даже сесть.

– И нет места, чтобы я могла сварить вам кофе.

– И вы не можете подойти к камину, чтобы зажечь огонь.

– И я не могу открыть дверцу шкафа, чтобы повесить ваше пальто.

– У меня нет пальто.

– Это все упрощает. У нас нет выбора, верно?

– Нет. Либо мы ложимся на кровать, либо будем стоять так всю ночь.

– У меня болит нога, – пожаловалась Маги.

– Тогда остается только одно…

Когда его губы коснулись губ Маги, их дыхание смешалось, он понял, что цель достигнута. Они стояли и целовались среди цветов.

– И что же? – прошептала Маги.

Они легли поверх лоскутного одеяла. В неярком золотистом свете уличного фонаря, лившемся через окно, Перри разделся. Без отлично сшитого костюма, накрахмаленной рубашки, он был просто золотоволосым мужчиной с мышцами лыжника.

Перри стянул тонкие бретельки платья Маги с ее плеч и спустил его до талии. Его рука ласкала ее тело, овладевая им постепенно, пока Маги не расслабилась и ее голова не упала на подушку. Тогда он стянул с нее платье и бросил на корзину с фиалками. Маги лежала перед ним нагая, обольстительно пассивная, выжидающая, что он станет делать дальше. Перри долго любовался совершенством ее юного тела, а потом лег с ней рядом. Они оказались почти одного роста, губы к губам, соски к соскам, сердце к сердцу.

– Маги, я так тебя люблю. Ты позволишь мне любить тебя?

– Попробуй только уйти от меня… – Маги залилась смехом. – О да, люби меня… Перри, дорогой… Люби меня и не задавай больше вопросов.

Сначала их ритм не совпадал. Маги, привыкшая к бурному натиску Мистраля, его нетерпеливости, опередила Перри, неторопливо ласкавшего ее. Маги почувствовала, как нарастает ее возбуждение, осознала собственное нетерпение, и вдруг поняла, что незачем стремиться к немедленному удовлетворению. Она приноровилась к Перри, затаила дыхание, отдаваясь его губам и пальцам с блаженным любопытством. Каждый момент был совершенством сам по себе, переходя в следующий так плавно, как ноты сливаются в мелодии. «От него пахнет медом», – мечтательно подумала Маги, и Перри наконец взял ее, уверенный в себе, сильный. Они вместе достигли пика наслаждения, и Маги вдруг показалось, что из ее тела вылетела стайка бабочек, растворившихся в ночном воздухе.

Дважды за эту ночь они просыпались и поворачивались друг к другу, наслаждаясь близостью.

Когда Маги окончательно проснулась, за окном ярко светило солнце, а Перри еще крепко спал. Она выбралась из постели, надела серебристые лодочки, накинула на голое тело черную накидку и побежала в булочную за углом, где купила шесть еще теплых круассанов. Когда она вернулась, Перри все еще спал. Маги отодвинула в сторону корзину с цветами и подошла к единственной газовой горелке, чтобы сварить кофе и подогреть молоко. Она налила крепкий напиток в две большие чашки, поставила их на поднос вместе с кувшинчиком горячего молока, сахарницей и круассанами, затем расчистила место на полу возле кровати и поставила там поднос.

Перри лежал на животе. Где-то среди ночи он натянул на себя одеяло, так что видны были только макушка и одна рука. Маги нагнулась и лизнула его мизинец. Перри заворчал, но не проснулся. Язычок Маги пробрался между мизинцем и безымянным пальцем и стал ласкать нежную кожу. Перри убрал руку, но Маги перехватила ее и чуть прикусила его указательный палец. Он подскочил на кровати, словно у него над ухом зазвонил колокол.

– Какого черта… Что это? Маги, ах ты дьяволенок! – Он потянулся к ней и потащил ее к себе на постель. – Почему ты в плаще? Сними немедленно и поцелуй меня!

Маги упала на подушку, ее рыжие волосы разметались огненными языками по белоснежной наволочке. Когда она ответила на поцелуй Перри, тому показалось, что он снова вернулся в детство, когда каждый день полон неисчислимых возможностей, минуты кажутся часами, еще ничего не испорчено, все только предстоит.

– Кофе! – умудрилась пробормотать Маги. – Он остынет!

– Почему же ты ничего не сказала? – поддразнил ее Перри. – Я слышу его запах, но ничего не вижу.

Маги свесилась с кровати и подняла поднос так аккуратно, что не пролила ни капли.

– Боже мой! Откуда это все взялось? – поинтересовался Перри, когда Маги налила горячее молоко в чашки. – Вчера вечером ты говорила, что тебе негде сварить кофе… А сегодня утром такой пир!

– Утром некоторые вещи становятся более важными, поэтому я изменила свою точку зрения. Возьми круассан.

– Так вкусно. Ничего вкуснее я в жизни не ел. Где ты их взяла?

– Я сбегала в булочную, пока ты спал, – Маги впилась зубами в теплое воздушное тесто.

Когда с едой на подносе было покончено, Перри откинулся назад и потянулся. Он огляделся, впервые по-настоящему рассматривая место, где он провел ночь. Единственным красивым предметом в комнате были корзины с цветами, часть из которых теперь прикрывала его сброшенная второпях одежда. Обои на стенах выцвели и кое-где отошли, позолота на кровати потрескалась и облезла. Подержанный платяной шкаф упирался в низкий потолок, и комната казалась очень тесной.

– Я могу принять ванну? – спросил он.

– В коридоре, вторая дверь слева.

– У тебя нет собственной ванны?

– Одна ванная на этаж, сэр. У меня есть раковина и биде и только холодная вода. Так что если мне хочется принять ванну, то я иду к Поле. А когда мне надо в дамскую комнату, я иду по коридору и открываю вторую дверь слева.

– Ты случайно не помнишь, куда я бросил брюки?

– Они наверняка где-то здесь.

– Если они не отыщутся, мне придется отлить в биде, – пригрозил Перри и сам себе удивился. За двадцать лет брака он ни разу так свободно не говорил с Мэри Джейн.

– Вон твои брюки, среди розовых роз. Подожди, не вставай, я тебе их принесу. – Маги пробралась между корзинами с ловкостью кошки, совершенно не стесняясь своей наготы, приведя Перри в состояние одновременно восхищения и шока. Никогда в жизни его жена, получившая воспитание в католическом монастыре, не разгуливала перед ним без одежды.

Когда он вернулся в комнату, Маги уже успела почистить зубы, умыться и собрать все предметы его одежды, теперь она восседала на постели, закутавшись в пеньюар из сиреневого шелка.

– Маги. – Перри уселся рядом с ней с видом человека, собирающегося сделать важное заявление.

– Ванная соответствовала твоим ожиданиям?

– Даже более того. Послушай, любовь моя, ты не можешь больше здесь жить.

– Почему же? Из моих окон открывается великолепный вид.

– Потому что мы не можем питаться только кофе и круассанами. Потому что мне нестерпимо думать, что у тебя нет ванной. Потому что есть слишком много вещей, которые я хотел бы подарить тебе. Потому что я не могу ночевать здесь и каждое утро ехать в «Ритц», чтобы побриться, принять ванну и переодеться перед тем, как отправиться на работу. У меня нет на это времени. И еще потому, что здесь недостаточно места для твоих цветов.

– Проводить здесь каждую ночь? – Маги повторила именно то, на что обратила внимание.

– А ты этого не хочешь?

– Нет, я очень хочу!

– Каждую ночь? – Его серые глаза настаивали на утвердительном ответе.

– Я не уверена насчет каждой ночи. – Маги улеглась к Перри на колени и смотрела на золотистые волосы, покрывавшие его грудь. – Но определенно сегодня ночью, завтра ночью и послезавтра ночью…

– Вот видишь, моя девочка, ты обязана переехать. Здесь не хватит места для моей одежды.

– И для твоего лакея.

– Особенно для лакея. Ты хочешь жить в «Ритце»? Нет, забудь об этом. Через пять минут весь персонал примется обсуждать наши отношения, а я не понимаю, почему это должно стать достоянием общественности. Маги, ты позволишь мне найти для тебя квартиру? Позволишь подписать все бумаги, чтобы у нас было достойное жилище?

– Это «достойное» место будет только для меня или для нас? – спросила Маги.

– А какая разница?

– Я не перееду в квартиру или в дом ни к одному мужчине. Я предпочитаю жить в своей комнатушке. Мне она подходит. Но если это будет моя собственная квартира, ключ от которой будет только у меня, я могла бы об этом подумать…

– Я обещаю! Клянусь! Квартира будет только твоей. Единственный ключ останется у тебя. Я стану звонить и просить о свидании. Согласна ли мадемуазель Люнель встретиться сегодня с месье Килкалленом? Согласна ли мадемуазель, чтобы звонивший развлек ее? Согласна ли мадемуазель, чтобы означенный господин поцеловал ее в шейку или у мадемуазель появились более нестандартные желания? Не хочет ли мадемуазель, чтобы он коснулся ее между…