Текст книги "Инамората"

Автор книги: Джозеф Ганьеми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Вы обратились не по адресу, – пробормотал я, схватил свой стакан со стойки и поспешил за Флинном.

Когда мы расселись за столом, Ричардсон поставил четыре стакана и налил каждому порцию некоей жидкости из бутылки, этикетка на которой уверяла, что там было виски «Джонни Уолкер». Хотя цвет был странный и пахло это зелье как чистый спирт, бармен уверял, что напиток доставлен прямиком с частных складов мистера Хоффа, подразумевая Макса «Бу-Бу» Хоффа, знаменитого филадельфийского бутлегера.

– Друзья, я хочу сказать, что рад нашему знакомству, – сказал Флинн, поднимая бокал. – Последние дни были чертовски трудными, не каждая шея такое выдержит, можете мне поверить! – И он ткнул пальцем в пластырь на своей шее, который скрывал укус Уолтера.

Я вдруг понял, что эта троица и не собирается сегодня обсуждать будущий сеанс. Они просто радовались возможности повеселиться и списать расходы на счет «Сайентифик американ».

– За шею Флинна! – провозгласил Ричардсон, поднимая свой стакан.

– Обождите, – перебил его Фокс, – давайте произнесем настоящий тост.

– А зачем? Виски-то ненастоящий, – возразил Флинн.

– За наших потомков! – сказал Фокс. – Как-никак это все же историческое событие.

– Верно, – согласился Ричардсон, снизив голос до еле слышного шепота, – как бы не подслушали нас здесь биографы!

– Уж не та ли цыпочка за пианино? – подхватил Флинн.

– По мне она больше похожа на лингвистку.

– Вот как? – Флинн обернулся, чтобы лучше рассмотреть ту, о ком шла речь. – Интересно, сколько она запросит, чтобы поучить меня?

– Да я серьезно! – сказал Фокс.

– Ладно, – кивнул Флинн. – Так за что мы выпьем? Но предупреждаю, Фокс, если вы предложите за «Сайентифик американ», я двину вам в зубы.

Фокс нахмурился, тщетно пытаясь придумать подходящий тост. И тут его осенило, по лицу его, словно разбитый желток, расплылась улыбка. Он поднял стакан и провозгласил:

– За миссис Кроули!

Остальные одобрительно зашумели, поддерживая тост. Все подняли стаканы и чокнулись с Фоксом.

– За обольстительную Мину.

– И Уолтера!

Все посмотрели на меня: когда и я присоединюсь к тосту? Я поднял стакан и слегка ударил краем об их стаканы. Выпил. Дрожь пробежала по моему телу: денатурат начал свое путешествие по моему пищеводу и прошел его, не останавливаясь, до самого конца, где мой копчик и мошонка соседствовали, словно шары и молоточки в ящике для крокета. Пока Флинн заново наполнял стаканы, я сунул руку в карман пальто и нащупал маленькую книжицу в тряпичном переплете, которую носил с собой весь вечер, поджидая подходящего момента. Вот такой момент настал, но я вдруг почувствовал, что раздумал: пусть лежит себе никем не замеченная, а позже я верну ее туда, откуда взял, – в библиотеку Кроули. Меня всегда было легко уговорить выпить за компанию, по мере того как контрабандный спирт проникал в мои мозги, он постепенно растворял твердые частички обиды, образовавшиеся там за последние семьдесят два часа. Я начал смотреть на Флинна, Фокса и Ричардсона более благосклонно, а книга, лежавшая в моем кармане, стала казаться не столь уж важной находкой, способной только испортить вечер. Я вынул руку из кармана и присоединился к моим коллегам, снова поднимавшим стаканы. На этот раз у ликера оказался неприятный металлический привкус, и действовал он медленнее. Я закрыл глаза, и в памяти моей всплыл недавний поцелуй Мины.

Я достал книгу и выложил ее на стол.

– Зачем нам Библия короля Якова,[31]31
  Имеется в виду классический английский перевод Библии, сделанный по заказу короля Якова I (1566–1625). Впервые опубликован в 1611 г.


[Закрыть] парень?

– Это не Библия.

Фокс нагнул голову и прочел надпись на корешке.

– «Виланд»?

– Это об одном мошеннике, – объяснил я. – О чревовещателе.

– Одолжите мне ее, старина, – попросил Ричардсон, – будет что почитать в поезде по дороге домой.

– Я нашел эту книгу в личной библиотеке Мины Кроули.

Рука Флинна, разливавшая спиртное, слегка дрогнула. Но он все же закончил наполнять наши стаканы, затем поднял свой, посмотрел мне в глаза и произнес новый тост:

– За начитанных женщин.

Он выпил все до дна и решительно поставил стакан на стол.

– А еще, – продолжал я, опасаясь, что если не скажу всего сейчас, то потом уже никогда не решусь, – не знаю, заметили ли вы, но во время прошлого сеанса Мина сумела выпутать ноги из веревок.

В зале повисла тишина. Даже пианола прекратила играть, подобные внезапные заминки люди имеют обыкновение приписывать ангелам.

– На что это вы намекаете, Финч? – тихо спросил Фокс.

– Я хочу только сказать, что нам еще рано праздновать победу, – проговорил я, стараясь, чтобы мои слова звучали убедительно. – Профессор посоветовал нам попросить Кроули в будущем не присутствовать на сеансах. Я же полагаю, что нам следует также попросить у Мины разрешения завязать ей рот.

Флинн метнул в мою сторону колючий взгляд.

– И что вы хотите этим доказать?

– Что Мина не говорит голосом Уолтера.

Я удивился. Насколько быстро они придумали свои доводы.

– А даже если и так, – сказал Фокс, – вы только докажете, что голос, который мы слышали, не исходил непосредственно от духа.

– Что ж, – вступил Ричардсон, вставая на сторону Фокса, – Уолтер окажется не первым духом, которому потребовался посредник, чтобы разговаривать с живыми людьми.

– Возможно, вы правы, – согласился я, – но он первый дух, который заговорил с «Сайентифик американ». А условия журнала ясно говорят, что «чисто слуховой феномен не может претендовать на награду».

Над столом воцарилось молчание. Но ненадолго.

– Если речь Уолтера не может быть засчитана Мине, – произнес Ричардсон, подтверждая свою славу ловкого адвоката, – тогда она бесспорно может быть использована против нее. В этом случае «Виланд» неизбежно становится уликой ее проступка.

– Я вовсе не хочу рассматривать это как преступление.

– Конечно, нет, – вмешался Флинн, – тебе хочется просто немного поиздеваться над бедной женщиной.

– Что вы хотите этим сказать?

– А то, что сначала ты ее связал по рукам и ногам, а теперь собираешься еще и рот заткнуть, – пробурчал Флинн в свой стакан, отчего согласные прозвучали немного смазано. – Я не психиатр, но мне кажется, что ты перегибаешь палку.

– Вы пьяны.

– Но не настолько, – прорычал Флинн, – чтобы не дать тебе пинка под зад, сукин ты сын…

Он так внезапно вскочил из-за стола, что опрокинул стул, и тот упал с грохотом. Я на всякий случай тоже поднялся, чтобы он не напал на меня сидящего. Все находившиеся в зале теперь глазели на нас. Я почувствовал струйку пота под рубашкой, я не знал, осмелится ли он меня ударить или нет.

– Прекратите, Флинн.

Фокс и Ричардсон попытались утихомирить приятеля. Флинн позволил вывести себя из-за стола. Я же пытался понять, в какой момент наш спор принял опасный оборот, но тут Флинн вырвался и ринулся на меня. Он угодил кулаком мне в левый глаз, а затем, хоть уже нетвердо стоял на ногах, набросился на меня, словно разъяренный бык. Он боднул меня в грудь и отбросил назад. Послышался ужасный треск, а потом звон разбиваемого стекла, я упал вверх тормашками и приземлился на полу. Я увидел звезды – настоящие звезды, целые созвездия, а когда они прекратили вращение и растаяли, оказалось, что я лежу в углу между горшком с фикусом и батареей. «Вот, значит, что чувствуешь, когда тебе бьют морду», – подумал я. Я был не прочь испытать, каково это дать Флинну сдачу, но в этот миг мне открылось, что в жизни, в отличие от кино, драка кончается, едва успев начаться. Флинна уже и след простыл, его выпроводил верзила-вышибала. Ричардсон торопливо расставлял по местам перевернутые стулья, Фокс помог мне встать на ноги. Возможность реванша была упущена.

Фокс поспешил к бару и вернулся с пригоршней льда, завернутого в носовой платок.

– Зачем это? – спросил я.

– Для твоего глаза, – отвечал он.

Не успел он произнести эти слова, как меня пронзила острая боль. Я поднес руку к левому глазу и поморщился, почувствовав, как саднит распухшее от удара веко. Ноги мои подкосились. Фокс и Ричардсон едва успели подхватить меня под руки.

– Уводите его отсюда! – заорал бармен, указывая пальцем на меня. Фокс и Ричардсон подхватили меня с двух сторон и потащили к выходу.

Я стоял на крыльце, покачиваясь на нетвердых ногах. Ричардсон отправился на поиски такси, а Фокс узнавал у вышибалы, в какую сторону направился Флинн. Я смотрел на декабрьское звездное небо. То ли от смущения, то ли от сотрясения мозга, у меня все путалось перед глазами; словно в соответствии с какой-то странной космологией все созвездия поменялись местами: стрелы и лучники преследовали чеширскую луну по усеянному звездами небу.

– Это твой час, о душа, – запел я, глядя на звезды, – твой свободный полет в бессловесное… – Видимо, доля сицилийской крови, а также опьянение и боль вызвали в памяти эти поэтические строчки. – Вдали от книг, от искусства, память о дне изглажена, урок закончен… И ты во всей полноте поднимаешься, молчаливая, пристально смотрящая, обдумывающая самые дорогие для тебя темы… – Черт, как там кончается последняя строфа?

Но тут мои ноги подкосились, я упал навзничь и прочел ответ в небе над собой:

Ночь, сон, смерть и звезды.[32]32
  Строки из стихотворения Уолта Уитмена. Пер. А. Старостина.


[Закрыть]

– Господи, что с вами стряслось? – спросил Кроули на следующее утро, заметив мой подбитый глаз.

Хотя боль немного утихла, синяк потемнел, и левая часть лица стала похожа на переспелую сливу. Я был рад, что Мина этого не видит. Она позавтракала в постели, чтобы сберечь силы на вечер. Так что мне пришлось оправдываться лишь перед одним из хозяев.

– На самом деле все не так уж страшно, – попытался успокоить я Кроули.

– Кто это вас так?

– Джонни Уолкер. – Мой ответ прозвучал, пожалуй, чересчур беспечно, поэтому я добавил: – Я выпил лишнего вчера вечером и поскользнулся на тротуаре.

Не обращая внимания на мои попытки не придавать значения собственному повреждению, Кроули продолжил расспросы:

– Скажите, не теряли ли вы сознания при падении?

– Нет.

– А головокружения у вас не было?

Я покачал головой.

– А мысли не путаются?

– Не больше, чем обычно.

Кроули взял мою голову, посмотрел мне в глаза, подняв сначала одно веко, а затем другое, словно проверял, нет ли различий в зрачках. Я и сам уже проделал это накануне ночью перед зеркалом для бритья.

– Что ж, – проговорил Кроули, убедившись, что у меня нет сотрясения мозга. – Хотел бы я посмотреть, как выглядят этим утром ваши коллеги! – Он улыбнулся, а потом бросил взгляд на свои карманные часы. – Мне надо быть в операционной через тридцать минут, иначе бы я остался и присмотрел за вами. Я велю Пайку заняться вашим глазом.

– Уверен, что у него есть более важные дела.

– Ерунда. Он manghihilot, знаете об этом?

– Простите, кто?

– Целитель. – Кроули сунул под мышку утреннюю газету и бросил прощальный взгляд на недоеденный завтрак, с которым в очередной раз не смог справиться. – Он родился попой вперед, это верная примета – не хуже, чем медицинский диплом, по крайней мере, когда дело касается филиппинцев.

Он подмигнул мне и повернулся, чтобы уйти.

– Обождите, доктор, – поспешил я остановить его. – Я вас не задержу, только хотел договориться с вами о сегодняшнем вечере.

– Да?

– Скажите, не будете ли вы в претензии, если мы попросим вас не присутствовать в круге?

– Но почему?

Я предчувствовал, что он об этом спросит, и полночи придумывал, как лучше ответить.

– Чтобы не сердить Уолтера. Мы бы хотели подольше побеседовать с вашим шурином, но боимся, что ваше присутствие может этому помешать. Кроме того, нам кажется, что миссис Кроули слишком тяжело переносит ссоры с Уолтером.

– Я полагал, что вы позволите мне самому заботиться о здоровье моей жены! – проворчал Кроули.

– Конечно.

Я следил за выражением его лица, пока он обдумывал мое требование, точно так же в свое время я изучал выражение лица «преподобной» Бетти Белл Хакер, выискивая какой-либо намек на двуличие или угрызения совести. Но ничего не заметил.

Кроули решительно покачал головой.

– Боюсь, это невозможно.

– Могу я спросить, почему?

– Вы сами сказали: посещения Уолтера слишком тяжело отражаются на здоровье моей жены. Я должен быть рядом, чтобы направлять сеанс и прекратить его, если напряжение станет для нее чрезмерным.

– Возможно, я смогу переубедить вас, – заметил я, – если скажу, что год учился в медицинском колледже и целое лето работал терапевтом в моем родном городе.

– Медицинский колледж? – удивленно переспросил Кроули. Я увидел, как эта новость меняет его мнение обо мне и – что еще важнее – его отношение к моей просьбе. – Ладно, – проговорил он. – Полагаю, если я кому и могу доверить здоровье Мины, так это вам, Финч.

Я пожал ему руку.

– Спасибо, доктор.

– Не благодарите меня заранее, – сказал Кроули, просовывая руки в рукава шубы, которую ему подал Пайк. – Неизвестно, объявится ли Уолтер в мое отсутствие. Не исключено, что вы зря потратите время.

– Вот как?

Кроули натянул лайковые перчатки и бросил в дверях:

– Чтобы устрица родила жемчужину, ее надо потревожить.

Но не эти слова преследовали меня все оставшееся утро, а то, что он сказал до того.

«Если я кому и могу доверить здоровье Мины, так это вам».

Днем меня охватили сомнения: не слишком ли я переоценил свое медицинское образование? На всякий случай я решил установить наверху диктограф, чтобы Кроули мог следить за происходящим из другой комнаты. Ей-богу, я не мог взять на себя ответственность за здоровье Мины, я и так отвечал за все исследование. Чтобы скрыть истинные причины установки диктографа, я нанял стенографистку. Остаток дня я провел в подвале, пытаясь найти гуманный способ контроля за голосом Мины, чтобы не прибегать к обычному кляпу. Если бы не темнота, это было бы легче легкого: достаточно попросить ее отпивать из стакана с водой всякий раз, когда заговаривает ее брат. Но в данных обстоятельствах мне пришлось бы прибегнуть к более сложным ухищрениям – например, к трубкам со светящимися шариками от пинг-понга, которые бы двигались, когда кто-то дул на них. Промаявшись с час, я сдался: все равно все мои изобретения, даже самые успешные, никогда не получат одобрения членов комитета.

Я как раз начал разбирать мои приспособления, когда Мина окликнула меня сверху:

– Мартин, вы внизу?

Я поспешил выбраться из подвала и застал ее в шубе и перчатках.

– Что с вашим глазом?

Я рассказал ей ту же версию, что и Кроули. Она посмотрела на меня недоверчиво. Чтобы отвлечь внимание от своей персоны, я указал на ее шубу и спросил:

– Вы достаточно окрепли для прогулки?

– Сидеть дома слишком скучно, – ответила Мина. – Хотите пойти со мной?

– Куда?

– За рождественскими подарками. Хочу купить кое-что из одежды для Артура – новую шелковую пижаму и костюм для гольфа на весну. Я подумала, вы могли бы помочь мне, если бы согласились. У вас с Артуром похожие фигуры.

Эта просьба смутила меня, но я не смог придумать убедительной отговорки. Мина расценила мои сомнения как согласие, и не успел я опомниться, как мы уже катили в такси в центр города, в универмаг «Ванамейкер».

Было бы неправильно назвать владения Ванамейкера просто универмагом. На двенадцати гранитных этажах и почти двух миллионах квадратных метров мраморных полов посетителям предлагалось все: от мебели и книг до траурных костюмов, это был подлинный торговый Колизей. Или, скорее, самостоятельный город с собственной электростанцией, почтой и телеграфом. Когда мы с Миной вошли в главный вестибюль, я поднял глаза и увидел семь высящихся над нами галерей; мне показалось, что я внутри свадебного торта. Мина взяла меня за руку и подвела к бронзовому орлу, восседавшему в гнезде из красных и белых пуанцетий в центре мраморного зала. Остановившись там, мы прослушали концерт рождественской музыки, исполненный на самом большом в мире органе. Сей инструмент был построен в 1904 году и изначально предназначался для Торговой ярмарки в Луизиане, позже его переправили из Сент-Луиса на тринадцати фургонах. Так распорядился мистер Ванамейкер, человек, который не привык стеснять себя ни в чем.

Когда концерт закончился, мы поднялись на эскалаторе на третий этаж в отдел мужской одежды, где мне предстояло поработать манекеном. Началось со спортивной и выходной одежды. В надежде приохотить мужа к физическим упражнениям (как и большинство мужчин в его роду, Кроули страдал от повышенного кровяного давления), Мина наряжала меня в костюмы для поездок на велосипеде, игры в гольф и прогулок верхом. Стоя в кожаных бриджах и высоких сапогах, я чувствовал себя дурак дураком.

– Что-то не так, дорогой? – спросила Мина.

– Я чувствую себя щеголем.

– Не говорите глупостей.

– Может, мне еще и напудренный парик примерить?

– Хотите, я спрошу? Вдруг у них найдется ваш размер, – поддразнила меня Мина.

– Лучше решите, будете вы покупать этот дурацкий костюм или нет, чтобы я наконец мог его снять.

– Не понимаю, куда вы торопитесь – вам он очень к лицу.

Может, меня и обрадовал бы подобный комплимент, скажи она его всерьез, а не в шутку. Мину забавляла эта игра в наряды, и я подозревал, что она намеренно выбирает самые неудобные костюмы. На самом деле это было не такое уж неприятное занятие, но правила игры предписывали мне делать вид, что я недоволен.

Прислуживавший нам продавец внезапно вынырнул из-под моего локтя:

– Не желаете ли примерить другую расцветку?

– Нет, спасибо. Нам бы хотелось еще посмотреть вашу коллекцию треуголок.

– Мартин.

Продавец подозрительно на меня покосился. Мина сообщила ему, что покупает костюм для верховой езды, и меня отправили в кабинку снимать его. Тем временем моя собственная одежда была аккуратно сложена каким-то эльфом, служившим в магазине. Мои рубашка и брюки показались мне теперь еще более ветхими и мятыми, тщетно старалась миссис Грайс привести их в надлежащий вид. Ничто так не убеждает в собственных несовершенствах, как примерка одежды в дорогих магазинах. Я подтянул потуже пояс и вышел из кабинки, стараясь не замечать собственное отражение в зеркале.

Я обнаружил Мину у ближайшей кассы галантерейного отдела, где она решала, что выбрать – фетровую шляпу или котелок. Когда я подошел, она протянула мне на экспертизу оба головных убора.

– Что вам больше нравится?

– То, что подешевле.

– А если бы дело было не в деньгах?

– Тогда я бы предпочел корону.

Мина закатила глаза.

– Вы невозможный человек!

– Я не виноват. Просто я не привык принимать подобные решения.

Она вернула обе шляпы продавцу со словами:

– Пожалуйста, упакуйте их, я беру обе.

– Может быть, ваш муж сначала примерит их, вдруг размер не подойдет?

– Я не муж этой дамы…

– Он мой поклонник! – прощебетала Мина.

– Верно, – сказал я, справившись со смущением, изо всех сил стараясь подыграть ей. – Мы решили убежать сегодня вечером. Надеюсь, вы умеете хранить тайны?

– Конечно. Мои поздравления, желаю счастья, – выдавил из себя продавец. – А теперь, прошу меня извинить, но мне надо на время исчезнуть, чтобы подобрать коробки pour vos deux chapeaux.[33]33
  Для двух ваших шляп (фр.).


[Закрыть]

– Мы зайдем за ними позже, – сказала Мина, беря меня под руку.

Увидев, что мы направляемся к лифтам, я поинтересовался:

– А теперь куда?

– Пожалуй, пора выпить чая.

– Как любезно с вашей стороны.

– Да, я надеялась, что вы сумеете это оценить.

Я посмотрел на нее:

– Неужели, я настолько ужасен?

– Просто вы ворчун, – сказала Мина. – Артур ведет себя точно так же, когда голоден. Удивительно, как вы иногда бываете похожи… – И она устремилась вперед, оставив меня в недоумении, какие еще сходства она обнаружила между нами.

Мы поднялись на лифте в Кристальную Чайную, где я отдал должное птифурам, а Мина поклевала маленькие узкие бутербродики. Очевидно, у меня был низкий уровень сахара в крови, потому что, отведав пирожных, я почти сразу вернулся в бодрое расположение духа и снова мог наслаждаться видом шикарных интерьеров: люстры и черкесская резьба по дереву, официанты, снующие с маленькими серебряными подносами, на которых лежали тонко нарезанные ломтики лимона, грузные матроны, помешивавшие чай крошечными ложками, пианист, исполнявший «Кукольный кекуок» Дебюсси. Стыдно признаться, но я унаследовал от своего отца двойственное отношение к богатству, хотя, надеюсь, что раз я сознаю это, то не рискую оказаться жертвой своих заблуждений. Впрочем, у меня было больше, чем у отца, возможностей вращаться в привилегированном обществе, и я научился держаться так, чтобы не сразу было заметно, что на самом деле мое место среди посетителей подземного этажа, где расположены магазины, предназначенные для покупателей, не привыкших сорить деньгами.

– А вы, оказывается, сладкоежка! – улыбнулась Мина, когда я приступил ко второму ряду птифуров.

– К сожалению, это у меня от матушки.

– Почему «к сожалению»?

– Потому что это свело ее в могилу. – Фраза прозвучала грубее, чем мне бы хотелось, поэтому я поспешил добавить: – У нее был диабет. Она не усваивала углеводы. – Я отхлебнул чай и обнаружил, что он остыл. – Чем больше сладостей она ела, тем хуже ей становилось, пока в конце концов они не прикончили ее.

– Голодные призраки… – тихо произнесла Мина.

– Что?

– Ничего, – ответила она, подняв глаза. – Просто вспомнила то, что прочла как-то в одной из книг Артура о восточной мифологии.

– У вашего мужа превосходная библиотека.

Она внезапно просветлела:

– Спасибо, что вы мне напомнили!

Мина достала свою сумочку и извлекла завернутый в подарочную бумагу сверток, перевязанный серебряной ленточкой.

– Я послала сегодня утром Фредди обыскать все книжные магазины на Лудлоу-стрит. – Она положила пакет на стол и велела мне: – Откройте!

Но я не притронулся к свертку.

– Не могу.

– Но вы даже не знаете, что там.

– Все равно. Я не могу принять его.

Она нахмурилась:

– Но почему?

– Потому что, если я стану принимать ваши подарки, это скомпрометирует наше исследование. – Я чувствовал, что лукавлю: ведь принял я гостеприимство Кроули, не говоря уже о дружбе Мины.

Но у Мины были наготове свои возражения.

– Это же букинистическая книга, – проговорила она, подталкивая ко мне сверток. – Мне просто хотелось сделать вам приятное, подарить что-то на память.

Как будто я мог забыть ее!

Я посмотрел ей в глаза и понял, что не смогу отказаться от подарка. Я взял его, развернул бумагу и обнаружил, что держу в руках томик «Виланда» Чарлза Брокдена Брауна в кожаном переплете. Это была букинистическая книга, первое издание.

– Я заметила вчера, что она вас заинтересовала, – сказал Мина, радуясь своей смекалке. И замахала на меня руками: – Да загляните скорее внутрь! Посмотрите, что я там написала.

Я открыл обложку и увидел надпись, сделанную ее изящным почерком:

«Моему обожаемому скептику в память о тех ночах, когда он не мог заснуть. С любовью, Мина».

В тот вечер мы ужинали в узком кругу – только Кроули и я – в библиотеке наверху. На этот раз нам подали «перченый суп» – еще один местный деликатес. Мина приняла лечебную ванну, чтобы восстановить силы перед прибытием Фокса, Флинна и Ричардсона. Рецепт этой целебной ванны был изобретен покойной Сарой Бернар, актриса прибегала к нему перед особо сложными спектаклями. Два фунта ячменя, фунт риса, шесть фунтов отрубей, два фунта толокна и полфунта лаванды следует кипятить в двух четвертях[34]34
  Четверть – здесь: мера емкости, равная приблизительно 290 литрам.


[Закрыть] воды, смешанной с одной унцией буры или соды. Теперь, когда Кроули считал меня своим юным медицинским коллегой, темы нашей беседы за ужином – или, точнее, речи Артура – простирались от самой большой в его практике фибромы, которую он успешно удалил, и этических вопросов применения сыворотки правды к преступникам (Кроули ничего не имел против подобной практики) до последнего вручения Нобелевской премии в области медицины канадским докторам Бантингу и Бесту, открывшим инсулин (по мнению Кроули, награда должна была достаться Сергею Воронову, русскому хирургу, который утверждал, что может омолодить человека, пересадив ему клетки, извлеченные из половых желез обезьяны). Пока Кроули рассуждал обо всем этом, я, как и следовало, время от времени издавал неопределенные звуки, изображая, что внимательно слежу за ходом его мысли, а сам между тем водил ложкой в тарелке, пытаясь понять, что именно перченого было в супе.

После ужина я попросил Кроули пройти со мной посмотреть диктограф. По пути наверх я рассказал ему, как пытался найти наименее заметное место для передатчика и в конце концов установил его на одном из подоконников в детской.

Кроули внезапно замер на месте, вцепившись рукой в перила.

– Что вы только что сказали?

– Что я поставил передатчик на подоконник.

– Вы сказали «в детской», – напомнил он мрачно, с особым нажимом.

– Именно так.

Голос его стал тихим и угрожающим:

– Почему вы ее так назвали?

– Я… да не знаю, – отвечал я, догадавшись, что невольно вступил на минное поле. – Не мог же я сам это выдумать. Наверное, слышал, как вы или миссис Кроули называли так эту комнату…

– Нет, – прошипел Кроули, – это исключено.

– Извините, – пробормотал я, – в таком случае я, право, не знаю, где это услышал. Надеюсь, вы понимаете, что я не хотел сказать ничего плохого.

– При условии, что вы больше никогда не повторите вашу оговорку, – резко отвечал Кроули, – особенно в присутствии моей жены.

– Конечно.

– Хорошо, – словно заводной солдатик, которого подтолкнули, он снова начал подниматься по лестнице, но остановился на площадке между этажами. – Простите, если я был только что слишком резок с вами.

– Извинения тут излишни.

– Видите ли… – Он понизил голос: – Мина потеряла ребенка в прошлом году, и она только-только начинает смиряться с мыслью, что, возможно, никогда не сможет стать матерью.

Я выразил свои соболезнования. Кроули ответил мне торопливой улыбкой и пожал мне руку в знак того, что мой faux pas[35]35
  Промах (фр.).


[Закрыть] прощен. Он снова зашагал по лестнице, оставив меня размышлять о странном совпадении по времени утраты ребенка и неожиданного появления у Мины спиритического дара. Я вспомнил, как моя мама частенько говорила, узнав о подобном несчастье в чьей-либо семье: «Когда Господь закрывает дверь, он открывает окно».

Если так произошло и в доме Кроули, то в настоящий момент в это распахнутое окно влетел довольно холодный ветер, заставивший меня дрожать, пока я поднимался вслед за Кроули.

Сорок минут спустя мы сидели в темноте и слушали потрескивание граммофона, который в третий раз играл мотивчик, что был в моде несколько лет назад, – «Я без ума от Харри».

Перед очередным уколом Мина повторила предупреждение своего мужа: что Уолтер, в знак протеста против внесенных нами изменений в «спиритический состав» нашего кружка, может и не появиться в этот вечер. Мне было больно слышать ее извинения. Когда мы вновь соединили руки, я был готов провалиться сквозь землю от стыда. Я все больше мрачнел с каждым припевом модной песенки, которую распевал гунявый голос, и постепенно убедил себя, что на этот раз из сеанса ничего не выйдет.

Каково же было мое облегчение, когда под конец третьего исполнения я услышал, что кто-то насвистывает в такт.

Свист становился все громче, словно человек приближался к нам по длинной мощеной улице. Я представил, как он идет по пустынной метафизической аллее – руки в карманах, воротник поднят.

– Уолтер?

– Ш-ш-ш, – прошипел голос где-то внутри комнаты. – Это лучшее место, – пояснил он и стал напевать на удивление приятным голосом:

 
О, я просто без ума от тебя,
Не могу без тебя,
Неужели ты не слышишь, как я зову тебя?
Неужели ты сомневаешься?
 

Уолтер заставил нас дождаться, когда фонограф прекратит играть, а потом намеренно громко вздохнул. Кажется, я начал разбираться в его музыкальных пристрастиях. Впрочем, он сам не замедлил подтвердить это:

– А разве ты не любишь эту мелодию, Кроули?

Ответа не последовало.

– Кроули?

– Его здесь нет, – сказал я, вызываясь вести переговоры от лица всех собравшихся.

– Что? – искренне удивился Уолтер.

– Мы попросили вашего шурина на сегодня удалиться из круга.

– Почему?

– Ради эксперимента.

– И Кроули согласился? Не следовало ему этого делать. Уж ему-то известно, как я не люблю сюрпризы.

– Честно говоря, доктор Кроули предупреждал нас.

– Так в следующий раз слушайте, что он говорит! – раздраженно заметил Уолтер. – Теперь мне придется перенастраивать аппаратуру. Вы не представляете, сколько хлопот вы мне причинили.

– Так вы используете оборудование?

– В некотором роде. Телеплазматическое… – Уолтер сделал попытку описать нам свою технологию, но быстро осознал тщетность подобных усилий. – Слишком сложно объяснять. Вам достаточно знать, что в этой комнате находятся несколько приборов, весьма чувствительных. Поэтому я и не люблю, когда кто-нибудь шляется здесь в дневное время, особенно этот зубастый маленький мошенник на деревянной ноге. Я бы предпочел, чтобы в будущем вы проводили свои эксперименты в лаборатории.

– Извините, – пробормотал я, – мы не знали.

Уолтер скрепя сердце принял мои извинения. Но тут что-то вновь привлекло его внимание.

– А что это там на подоконнике?

– Передатчик диктографа, – объяснил я. – Чтобы доктор Кроули мог слышать все, что мы здесь говорим.

– А ответить он может?

– Боюсь, что нет.

Похоже, это обстоятельство весьма обрадовало Уолтера. Я почувствовал, как он начал постепенно оттаивать.

– А что с ним за девица?

– Стенографистка.

– Так вы все это записываете?

– Если вы не против.

– Отнюдь, – отвечал он, явно польщенный. – Я даже постараюсь изречь что-нибудь умное.

– Это вовсе не обязательно, – возразил я. – Но не согласитесь ли вы ответить на несколько наших вопросов?..

– Она, верно, бабенка что надо?

– Кто?

– Эта ваша стенографистка.

– О… – Его вопрос застал меня врасплох. Я смутился, сознавая, что эта самая стенографистка сейчас ждет, как я отвечу. – Да, – согласился я. – Она и в самом деле недурна.

– А моя сестренка не ревновала?

Я вспомнил, как Мина и стенографистка пожимали друг другу руки при знакомстве.

– Я бы этого не сказал.

– Забавно, – хмыкнул Уолтер, – обычно она не любит делить с кем-либо свет рампы.

– Но она ведь позволяет вам выходить на сцену?

– Это другое, – возразил Уолтер. – Тут у нее нет выбора.

– Почему?

– По причинам, которые мне не вполне ясны, мы не можем находиться одновременно в одном и том же месте, – заявил Уолтер. И добавил многозначительно: – Возможно, именно в этом заключается жестокая ирония метафизического договора. Таковы правила.

– Чьи правила?

– Увы, мне неизвестно, приятель, а то бы я знал, куда адресовать мои письма с жалобами.

Тут Фокс не утерпел и вступил в разговор:

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, – произнес Уолтер небрежно, – что в том, что касается Промысла Божьего, я столь же не осведомлен, как и вы.

– Но… – Ответ Фокса явно озадачил. Он изменил свою тактику и спросил: – Что же, там с вами никого нет?

– Есть и другие, – отвечал Уолтер. – Иногда я слышу в отдалении их голоса.

– А чем они занимаются?