Текст книги "Инамората"

Автор книги: Джозеф Ганьеми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Как обычно – стонут и рыдают в долине слез, ну и все в этом роде. Или выкрикивают: «Эй? Эй?» Это что-то вроде бесконечной игры Марко Поло.[36]36
  Игра Марко Поло – американский вариант игры в жмурки.


[Закрыть]

– Господи! – охнул Фокс, а потом прошептал: – Так вы в аду…

– Нет, я уже был там, – сказал Уолтер. – ясно помню, что его обитатели говорили по-французски. Теперь я в каком-то другом месте.

– Чистилище?

– Не исключено, хотя поначалу я принял его за Делавэр.

– А не могли бы вы описать, что вас окружает, – попросил я, – чтобы мы могли это себе представить.

– Locum refrigerrii, lucis et pacis.

Я напрягся.

– А почему вы отвечаете по-латыни?

– Но ведь вы это ищете, приятель?

– Что – «это»?

– Доказательства – сведения, которые Мина не может знать.

– По условиям конкурса мы не имеем права рассматривать чисто звуковые явления, – сказал я. – Это включает и все случаи «спонтанной речи». Боюсь, вам придется предъявить нечто большее, чтобы получить приз «Сайентифик американ».

– Non do un cazzo del tuo premio! – выпалил Уолтер. Его гнев стих столь же мгновенно, как и вспыхнул, и он добавил уже мягче: – Cosa bisogna, carrissimo, per convincerti che veramente esisto?

Я не хотел действовать под влиянием гнева и, чтобы дать себе время успокоиться, принялся считать секунды.

– Мой отец требовал, чтобы я говорил только по-английски, – сказал я. – Я не знаю итальянского.

– И Мина тоже, – подхватил Уолтер.

Я представил, как где-то совсем рядом стенографистка отчаянно пытается транскрибировать фразы Уолтера. Но если ее не сбил с толку его итальянский, она наверняка сдалась перед новым потоком тарабарщины, вылетевшим из темноты:

– Гаанонг калайо анг йонг малилипад са ту-тоо ланг, ибон? Анг йонг банг пак-пак ай матибай ат малакас окайа кайланган то панг мас малакас?

Я напрягся, мне хотелось, чтобы мое ухо превратилось в фотографическую пластину, которая запечатлела бы эти экзотически звучащие фонемы. Но, увы, это было невозможно, как сфотографировать птицу в полете, – все бы расплылось. Я уже хотел спросить, не знает ли кто из сидящих в круге, какой это диалект, как вдруг послышалось хлопанье крыльев, и в чреватой любыми неожиданностями темноте появился непонятный влажный предмет, состоящий из перьев, и это нечто молотило по воздуху крыльями.

– Какого черта…

– Где оно?

В нос мне ударил мускусный запах птичьего помета, я ощутил на лице студенистые капли, разбрызгиваемые крыльями, и только взмолился про себя, чтобы у того, кто летал над нашими головами, не было когтей.

– Кажется, это попугай.

– Или голубь.

Мы знали, что только один человек в комнате может ответить наверняка.

– Кто это, Уолтер? – окликнул я его в темноте.

– Ничего особенного. Просто маленький подарок на память, – прошептал, словно через силу Уолтер. – Знак признательности. Для тебя, приятель.

– Почему для меня?

В ответ я услышал лишь его покашливание, звук становился все тише. Я повторил вопрос, но не услышал ответа.

– Похоже, он исчез, Финч, – проговорил Фокс, сидевший справа от меня.

Я услышал, как справа Мина ловит ртом воздух.

– Она приходит в себя.

– Кто-нибудь зажгите свет!

Когда зажгли керосиновую лампу и комната осветилась ее розоватыми лучами, мы увидели, что за «подарок» оставил мне Уолтер: это был мокрый голубь, забившийся за передатчик на подоконнике. Перья птицы были обмазаны толстым слоем какой-то слизи, напоминавшей хорошо взбитый яичный желток, такое же студенистое вещество я почувствовал на своих щеках: «телеплазма». Я отковырял кусочек вязкой слизи с лица и решил послать ее на анализ в лабораторию.

Кроули появился в дверях, и я показал ему вещество.

– Сделать его анализ не составит большого труда, – сказал он мне, рассматривая беловатую слизь. – Я отнесу его патологоанатому из больницы Джефферсона, пусть изучит хорошенько.

Затем мы обратили внимание на живой объект. Голубь клюнул стекло и заворковал, словно спрашивал своего двойника, как они оказались по разные стороны зеркального отражения.

Члены экспертного комитета ушли (Флинн теперь обходил меня за версту), Мину уложили в кровать, а голубя обтерли полотенцем и устроили в старой бамбуковой клетке, которая нашлась на чердаке. Я же удалился в библиотеку, прихватив с собой изрядную порцию бренди и стенограмму недавнего сеанса.

К моей радости, у нашей стенографистки миссис Бинни оказался хороший слух к языкам, так что она вполне добросовестно транскрибировала выпады Уолтера. Я погрузился в распутывание этих записей. Голубь составлял мне компанию в моем уединении.

Вопрос. Не могли бы вы описать, что вас окружает, чтобы мы могли это себе представить.

Ответ. Locum refrigerrii, lucis et pacis.

«Обитель уюта, света и покоя». Еще одна шутка Уолтера. Я догадывался, что за этими словами кроется какой-то тайный смысл, предназначенный лишь мне одному. И не потому, что это было облечено в латинскую фразу: наверняка Фокс и Ричардсон, учитывая их профессиональный опыт, неплохо владели этим мертвым языком. Но цитата сама по себе имела особый смысл для католика. Я узнал эту фразу – отрывок из «Commemoratio pro defunctis» – «Молитвы за усопших», – она была знакома мне еще по тем дням, когда я мальчишкой стоял служкой у алтаря.

Мои глаза перенеслись на другую часть стенограммы.

В. Почему вы отвечаете по-латыни?

О. Но ведь вы это ищете, приятель?

В. Что – «это»?

О. Доказательства – сведения, которые Мина не может знать.

В. По условиям конкурса, мы не имеем права рассматривать чисто звуковые явления. Это включает и все случаи «спонтанной речи». Боюсь, вам придется предъявить нечто большее, чтобы получить приз «Сайентифик американ».

О. Non do un cazzo del tuo premio! Cosa bisogna, carissimo, per convincerti che veramente esisto?

В. Мой отец требовал, чтобы я говорил только по-английски. Я не знаю итальянского.

Строго говоря, я почти не покривил душой. Мой отец действительно настаивал, чтобы я говорил только по-английски, поэтому я помнил лишь самые простые итальянские фразы. Но при этом меня, как любого ребенка, интересовало, о чем спорят родители. Я довольно много запомнил со слуха, так что чуть-чуть понимал, когда говорили по-итальянски.

Я еще раз перечел слова Уолтера, и сердце мое замерло, а волосы на руках встали дыбом. Весь дом спал, я был один в библиотеке, но не мог отделаться от ощущения, что Уолтер стоит за моей спиной… и произносит со злостью фразу, обращенную только ко мне.

«Плевал я на ваш приз! Но как мне убедить тебя, дорогой, что я и в самом деле существую?»

9

– А он не кажется вам грустным?

Этим вопросом встретила меня Мина на следующее утро, когда я спустился к завтраку.

– Кто?

Она жестом указала мне на почетного гостя за столом Кроули – голубя Уолтера.

Это было вполне в духе Мины: волноваться о другом существе, в то время как ее собственное здоровье оставляло желать лучшего. Лицо ее приобрело желтоватый оттенок, глаза утратили прежнюю живость и яркость цвета. Когда она говорила, чувствовалось, что горло у нее пересохло и саднит. Но в присутствии Мины я не должен был показывать, что замечаю это.

Мина не желала обсуждать свое самочувствие. Я сделал вид, что внимательно рассматриваю птицу сквозь бамбуковые прутья, а та, в свою очередь, глазела на меня, сидя на своей жердочке.

– Он и впрямь выглядит несколько… недокормленным.

– Вот! – ликуя, подхватила Мина. – Слышал, Артур?

– Можешь скормить ему остатки моего тоста, – пробормотал Кроули из-за газеты.

– Не станет он его есть, – сказала Мина, пытаясь скормить голубю крошки со своей тарелки.

– Возможно, он не любит мармелад, – предположил я.

– В самом деле?

Кроули бросил на меня поверх газеты многозначительный взгляд, словно хотел предупредить, чтобы я не разуверял его жену.

– Я пошутил, – сказал я. – Вообще-то считается, что голуби не очень привередливы в еде.

– Грязные попрошайки, – проворчал Кроули. – Крысы с крыльями – вот они кто.

– Артур!

– Так и есть, – проворчал Кроули. Он свернул газету и положил ее рядом с нетронутым завтраком. – Я видел, как эти ужасные создания дрались из-за цыплячьего крылышка. Представляете? Как бы тебе понравилось, дорогая, если бы в одно прекрасное утро ты спустилась вниз и застала нас с Финчем, вырывающими друг у друга куриную косточку?

– Ну, во всяком случае, я бы обрадовалась, что к тебе вернулся аппетит, – отвечала Мина.

Она наклонилась и нежно поцеловала мужа в щеку.

Кроули отхлебнул последний глоток кофе и встал из-за стола. Прощаясь, он велел жене хорошенько отдохнуть за день, а меня попросил присмотреть, чтобы его указание было исполнено. Но, прежде чем он покинул столовую, Мина окликнула его:

– Не забудь сказать Фредди, чтобы он зашел в «Вулворт» и купил птичьего корма.

– Ладно, – пообещал Кроули. – Я говорил тебе, что снова потерял запонки?

– Какие? – поинтересовалась Мина с нарочитым равнодушием.

– Те, с кадуцеями из золота с платиной, подарок Ассоциации акушеров.

– Бедный растеряха! – Мина поцеловав мужа в висок.

– Хочу вам дать совет, Финч, – сказал Кроули. – Как доживете до сорока четырех – остановитесь. Потом – одни неприятности.

И удалился.

Едва он ушел, сиамская кошка вспрыгнула на освободившийся стул и с интересом начала разглядывать птичью клетку. Мина прогнала кошку и вновь принялась сокрушаться о своем пернатом пациенте.

– А вам не кажется, что клетка слишком мала для него?

Я покосился на бедную птицу.

– Да выпустите вы его лучше на волю.

– А вдруг он болен?

Я не успел ответить, так как в дверях, в шляпе и с перчатками, вновь появился Кроули, он был мертвенно бледен.

– Дорогой, что стряслось? – всполошилась Мина.

– У крыльца полно газетчиков.

– Газетчиков! – Я невольно привстал. – Но чего им надо?

– Они желают поговорить с «Марджори».

– Кто она такая? – спросила Мина.

– Полагаю, они имеют в виду тебя, дорогая. Достаточно заглянуть в сегодняшний номер «Нью-Йорк таймс».

– Но я не понимаю…

Зато мне все стало ясно. Желудок у меня сжался, словно кулак.

– Флинн.

Кроули кивнул.

– Он дал нам всем вымышленные имена, – сообщил Артур и опустился на стул, не снимая пальто. – Меня назвал «Арчибальдом Крамли».

– А Уолтера? – спросила Мина.

– Честер. – Кроули в смятении посмотрел на меня. – Я не знал, что им сказать, Финч, вот и… вернулся назад.

Я отшвырнул салфетку и с удивлением услышал собственный голос:

– Я поговорю с ними.

Я оставил супругов в объятиях друг друга, они были словно в оцепенении.

На улице я обнаружил трех репортеров, которые прохаживались перед домом и пытались выудить информацию у шофера Кроули, соблазняя его сигаретами и термосом с кофе. Фредди метнул в мою сторону взгляд, словно хотел спросить: «А не дать ли им хорошего пинка под зад?» Я попытался знаками дать ему понять, чтобы он держал оборону, но тем самым привлек к себе внимание репортеров, которые бросили Фредди и накинулись на меня, словно оводы.

Первым налетел парень лет двадцати в новеньком костюме, явно приобретенном на первую зарплату, глаза его горели, он был резв, как спаниель.

– Доброе утро, не могли бы вы уделить мне несколько минут и сообщить читателям «Инкуайрер», что вы думаете о деле Марджори?!

Но спаниелю не дали договорить, его оттеснил локтями старший коллега, побитый ветрами ветеран в видавшей виды фетровой шляпе и мятом костюме.

– Меня зовут Ливой, – сообщил он. – Я из «Паблик леджер».

– Здравствуйте, мистер Ливой.

– Зови меня просто Фрэнком, – сказал он и сунул свою руку в мою ладонь, а потом предложил мне сигарету. – А тебя как зовут, парень?

Я чуть было не назвал свое имя, но вовремя спохватился:

– Так парнем и зовите.

Фредди хмыкнул. На лице Ливоя появилось страдальческое выражение, словно у статуи, заметившей приближение стаи голубей. Не исключено, что при других обстоятельствах я бы даже пожалел его, но сейчас он и его собратья по перу расположились лагерем у дверей Кроули с намерением подловить Мину.

Ливой достал самодельную сигарету и указал ею на дом за моей спиной:

– Что, Марджори там?

– Боюсь, вы ошибаетесь.

– Вряд ли.

Он открыл номер утренней «Таймс» и принялся просматривать ее, наконец отыскал колонку Флинна, которая красовалась под заголовком «Ведьма с площади Риттенхаус». Ясное дело, сукин сын состряпал эту статейку сразу по возвращении с сеанса.

«Дом, в котором живет Марджори, – принялся читать вслух Ливой, – и где обитает Честер, расположен в самом красивом районе Квакер-сити на углу тихой улочки, носящей имя дерева.[37]37
  Название улицы Спрюс-стрит (Spruce street) переводится с английского как Еловая улица.


[Закрыть] Пусть с виду он не похож на дом с привидениями, но ведь и болтливый дух, объявляющийся здесь по ночам, тоже не похож на обычное привидение, как, впрочем, и весьма миловидная ведьма, которую он называет «сестрой». Но хоть они и не соответствуют расхожим представлениям, все же разыгранная братом и сестрой во время вчерашнего сеанса постановка – наиболее убедительная из всех, с которыми ознакомилась комиссия «Сайентифик американ». Поэтому весьма вероятно, что именно Марджори заполучит назначенную журналом премию в пять тысяч долларов…»

– Продолжать читать? – спросил Ливой, поднимая взгляд от газеты.

– Нет.

– Хорошо. Терпеть не могу читать вслух, – признался он, недовольно поморщившись. – Все равно что щеголять в чужом мокром купальном костюме. – Он сунул газету под мышку, словно направлялся в туалет, и опять приступил к расспросам: – Итак, может, теперь ты расскажешь что-нибудь о Марджори?

Газетчик, понимая, что я у него в руках, впился в меня взглядом. Нехотя я проговорил сквозь зубы:

– Исследование «Сайентифик американ» все еще продолжается.

– Удалось ли вам поговорить с Честером?

– Я не стану отвечать на этот вопрос.

– Почему? Вполне безобидный вопрос.

– Не бывает безобидных вопросов, – возразил я и добавил, обращаясь к Ливою и его прохаживавшимся неподалеку коллегам: – Джентльмены, я прошу вас уйти.

Я надеялся, что мой вежливый тон убедит их и они послушаются, но Ливой оказался крепким орешком.

– Извини, – сказал он, – мой редактор велел мне не возвращаться без интервью Марджори.

– Тогда вам лучше поискать другую работу.

Ливой смерил меня уничтожающим взглядом.

– Считаешь себя самым умным, верно? – Он снял с языка крошку табака и растер ее своим розовым пальцем. – Так вот что я тебе скажу, парень: я умею ждать. Я пережил самого кайзера… – Он зажег сигарету. – Пережил трех жен и нажил камней в почках столько, что тебе и не сосчитать. Будь уверен, уж я как-нибудь пересижу какого-то студентишку из Гарварда.

– Похоже, вы уже не раз произносили эту речь, – заметил я, стараясь показать, что и я не лыком шит, но на самом деле я был в панике оттого, насколько быстро эти шакалы все разнюхали.

Ливой выпустил мне в лицо колечко дыма.

– В этой жизни я уже все переделал, парень.

Я ждал, пока дым рассеется в утреннем морозном воздухе, но он так и продолжал висеть между нами, упрямый, как и человек, выпустивший его.

Кроули просидели взаперти все утро, словно узники в собственном доме.

Артур позвонил в больницу и отменил назначенные на этот день операции, а заодно узнал от дежурной сестры, что репортер из «Бюллетеня» уже побывал там и расспрашивал о нем. Мина провела несколько часов на диване в приемной Кроули, время от времени она выглядывала из-за занавесок – смотрела на притаившихся в засаде газетчиков. По молчаливому уговору мы с Кроули решили не сообщать ей детали статьи Флинна в «Таймс», словно это был диагноз какой-то неизлечимой болезни. Я страшился представить, как могло бы повлиять на ее и без того слабое здоровье известие о том, что она во всеуслышание объявлена «Ведьмой с площади Риттенхаус».

Я пробыл с Кроули все утро, отвлекая их разговорами и стараясь хоть немножко поддержать их морально. Но меня так и подмывало поговорить с Флинном, поэтому после обеда, когда дезинфектор привез побелку, я попросил его незаметно вывезти меня в его фургоне. Он согласился и высадил меня через несколько кварталов. Я не стал терять времени даром и прямиком направился в «Бельвю-Стратфорд».

Я отыскал Фокса и Ричардсона, они воздавали должное роскошному обеду в Дубовой гостиной ресторана, расположенного на крыше отеля. К моему удивлению, они ничуть не были возмущены статьей Флинна в «Таймс».

– Это должно было случиться, – заявил Фокс, намазывая хлеб маслом. – Вы-то, Финч, вероятно, и можете потянуть со сдачей вашей курсовой, а вот мы обязаны регулярно отчитываться перед своими редакторами.

Я был ошеломлен.

– И вам безразлично, что Флинн предал интересы «Сайентифик американ»?

– Никого он не предал, – возразил Фокс, – ну, может, сболтнул лишнего. Но он же не вышел из игры.

– Можете ли вы ручаться, что он не сделает этого в следующий раз?

– Мы заключили с ним джентльменское соглашение.

– Полноте, Флинн никакой не джентльмен!

Ричардсон закатил глаза.

– Бога ради, Финч, сядьте. И не устраивайте сцены.

Когда официант принес обед, подоспел метрдотель и предложил:

– Позвольте принести вам стул?

– Нет, спасибо, я не стану обедать.

– А следовало бы, – посоветовал Фокс, отправляя в рот кусок жареной утки. – Пора бы вам научиться расслабляться, Финч. Если вы все будете так близко принимать к сердцу, то раньше времени сведете себя в могилу.

– Лучше передохните и насладитесь ароматом роз, – посоветовал Ричардсон, указывая вилкой в окно. – Вон они там растут.

Я воспринял это как намек, что мне лучше удалиться, но, поглядев в окно, и впрямь увидел за большой застекленной дверью ресторана розовый сад, разбитый прямо на крыше. И хотя в это время года розы уже отцвели, несколько постояльцев, не боясь мороза, наслаждались открывавшейся сверху панорамой центра города.

Я повернулся к столу.

– Как я могу отдыхать! Ведь мы обещали Кроули оберегать их личный покой.

– Что-то я не помню о таком обещании, – возразил Фокс.

Я открыл рот от изумления. У меня побелели костяшки пальцев, так сильно я сжал спинку плетеного стула. Внезапно мне стало ясно, почему мои коллеги столь спокойно отнеслись к статье Флинна.

– А ведь вы, поди, рады, что Флинн сделал первый выстрел, верно? – сказал я и поспешил продолжить, не оставляя им времени на возражения: – Неужели вы думаете, что, выставив наше исследование на публичное обозрение, сумеете выкрутить мне руки и принудить меня проголосовать по-вашему.

– Поосторожнее, Малколм, – предостерег Ричардсон. – Он, похоже, так разозлился, что сам не знает, что говорит.

– Что ж, я и в самом деле разозлен, – признал я и, не утерпев, бросил им в лицо угрозу, которую подсказал мне вселившийся в меня бес: – Я настолько зол, что готов сам обратиться к газетчикам.

Фокс отложил вилку.

– Что ты сказал?

– Я говорю, что всерьез подумываю о том, не поведать ли мне репортерам истинную картину исследования, – заявил я. – Что «Сайентифик американ» волнует лишь повышение тиража, а не серьезное исследование проблемы. Что члены комитета больше времени проводят в разговорах, чем на сеансах. И что настоящему испытанию подвергается лишь бюджет расходов.

От моих слов Фокс и думать забыл про еду, но, когда он заговорил, голос его был холодным и ровным:

– Что вы хотите этим сказать?

Я открыл рот, чтобы ответить, но не смог произнести ни звука. Я не ожидал, что зайду так далеко.

– Если вы решили нас шантажировать, – произнес Ричардсон, выбирая ножом кости из рыбы, – то уж подготовили бы заранее список ваших требований.

И словно не желая бросать слов на ветер, он, к изумлению Фокса, не говоря уже о моем собственном, предложил мне помощь в составлении этого самого списка.

– Например, вы могли бы потребовать, чтобы Малколм прямо сейчас составил обращение в газеты…

– Что вы делаете? – прошипел Фокс.

– …и объяснил, что, несмотря на то что опубликовано в газетах, наш комитет еще не пришел к окончательному решению по поводу истинности дара медиума некоей Марджори.

– И вы полагаете, он согласится?

Ричардсон прополоскал небо глотком вина, задумался на миг и заключил:

– Полагаю, что да. По крайней мере, мне кажется, что вы его взяли за горло.

Я обернулся к Фоксу и подтвердил, что это и есть мое первейшее требование. В этот момент Фокс был похож на уличного актера из тех, что на потеху публики глотают всякие мелкие предметы – серебряный доллар, лампочку, часы, а потом возвращают их владельцам в том порядке, какой указывают зрители. Он с трудом выдавил из себя одно-единственное слово:

– Ладно.

Видно было, как непросто дался Фоксу этот короткий ответ. Но зрителю этого было мало. Неожиданная поддержка Ричардсона вдохновила меня.

– У меня есть еще одно требование.

– Да ты мелкий…

– Я, кажется, упоминал о репортере, которого встретил этим утром у дома Кроули? – продолжал я как ни в чем не бывало. – Из «Инкуайрер»? Молодой парень, примерно моего возраста. Явно пытается сделать себе имя. Уверен, что он будет рад возможности втянуть «Сайентифик американ» в скандал.

Я покосился на Ричардсона, чтобы узнать его реакцию.

– Не зарывайся, парень, – предостерег он меня.

– Чего еще ты хочешь? – прошипел Фокс.

– Чтобы вы заключили джентльменское соглашение со мной.

– На каких условиях?

– Еще одна неделя сеансов, – сказал я, – причем вы не станете препятствовать мне, какие бы меры контроля я ни предпринял.

Фокс поморщился и встал со стула. Он посмотрел на Ричардсона, на меня, на людей, которые обедали в зале и стали невольными свидетелями его унижения, потом отшвырнул салфетку и ринулся к лифту. Но тот подъехал не сразу, так что бедняге пришлось постоять на всеобщем обозрении, кипя гневом и делая вид, что ему все нипочем.

Я обернулся к Ричардсону.

– Благодарю вас.

– Не за что, – отвечал он, отодвигая тарелку и делая жест официанту подавать кофе. Он посмотрел на меня глазами цвета джина. – Только не воображайте, что я ваш союзник, Финч. Я считаю эту вашу маленькую «охоту на ведьм» недостойной, в этом я солидарен с Фоксом и Флинном.

– Тогда почему вы повели себя так странно всего несколько минут назад?

Ричардсон достал египетскую сигарету и покатал ее по крышке коробки, на которой был изображен ибис, затем закурил и глубоко затянулся, словно ответ на мой вопрос требовал от него более срочной инъекции никотина, чем та, которую могла дать трубка.

– Просто я хотел уравнять силы на поле.

Я внимательно посмотрел на него: прекрасно сшитый костюм, внушающие уважение манеры.

– Так для вас это только игра?

– Игра? – Брови Ричардсона удивленно взлетели вверх. – Нет, конечно, это не игра – иначе я не стал бы подвергать себя риску нажить в Малколме врага.

Лицо его сделалось серьезным, и он стал похож на военачальника, обдумывающего все за и против накануне важного сражения.

– Я не понимаю.

Он втянул в легкие побольше дыма.

– А я и не надеялся, что вы поймете. Вы слишком молоды, для вас это всего-навсего интеллектуальная задачка. Если вы ее решите – это откроет вам путь к докторской степени. Но для всех нас эксперимент – это нечто большее. – Рассеяно глядя в пустоту перед собой, он потрогал пальцем незажженный конец сигареты. Официант подал кофе и спросил, не принести ли вторую чашку – для меня.

– Нет, – ответил за меня Ричардсон. – Мой юный друг уже уходит. У него срочное дело, – добавил он, поглядев на меня через стол, – и многие ждут, что он доведет его до конца. Правильно я говорю, Финч?

– Да.

– Очень хорошо, сэр, – кивнул, смутившись, официант и ушел. Я собрался последовать за ним, но Ричардсон остановил меня:

– Еще один вопрос, пока вы не ушли, Финч.

– Да?

– Как вы объясните появление голубя?

– Ну, это довольно простой фокус, – сказал я, пожимая плечами. – Птицу прячут в каком-нибудь тайнике, например, под полом или в стуле с двойным дном.

– Ах вот оно что – тайник, – повторил Ричардсон, кивая. – А телеплазма?

– Удачная деталь, – признал я, – но она ничего не доказывает. По крайней мере, сначала надо дождаться заключения патологоанатома.

– Конечно.

Ричардсон слегка улыбнулся, словно желая показать, что он так и думал. Когда он потянулся за новой сигаретой, то на минуту забыл о необходимости сохранять невозмутимое выражение лица, и я заметил промелькнувшее на нем разочарование. Я попрощался, оставив его наслаждаться панорамой города и греться в лучах зимнего солнца. В окружении оживленных постояльцев и проворных официантов он казался самым одиноким человеком на земле.

Но в одном Ричардсон ошибался: для меня этот эксперимент значил больше, чем просто «интеллектуальная задачка». И я уже заработал синяк под глазом, решая ее.

Пока это была сложная задача – не только для моих мозгов, но и для моей совести. Как мне теперь сдержать обещание, данное Маклафлином? Ведь он поручился, что мы будем охранять покой Кроули. «Нет, – размышлял я, вновь и вновь возвращаясь к этому вопросу, – не обещание Маклафлина, а мое обещание». Пусть я прибыл в Филадельфию как представитель Маклафлина, но за эти дни я почувствовал личную ответственность за судьбу Мины и Артура Кроули. Поэтому появление этим утром трех молодчиков на пороге их дома я воспринял как собственный недосмотр. Я не больно надеялся, что признание, которое я только что принудил сделать Фокса, урезонит этих охотников за новостями. Необходимо было придумать что-то более изощренное, чтобы сбить их со следа.

Мне было пора возвращаться на Спрюс-стрит, но я был еще не готов вновь увидеть осажденный дом. Я отыскал автомат и купил стакан березового сока и бутерброд с ливерной колбасой, а потом направился в «Кагли и Муллен» (которые рекламировали себя как «самый большой в мире магазин для домашних животных») за десятифунтовым мешком корма для голубя. Дольше откладывать возвращение было нельзя, я взвалил мешок с зерном на плечо и решительным шагом, словно солдат на марше, направился к площади Риттенхаус.

Дойдя до перекрестка Двадцатой улицы и Спрюс-стрит, я с удивлением обнаружил, что переулок перед домом Кроули пуст, а журналисты исчезли. Что бы это означало? Но тут я увидел, как по ступеням крыльца торопливо поднимается репортер, минуту спустя парадная дверь отворилась, и его пустили внутрь. У меня упало сердце. С опаской последовал я по его стопам, и вскоре мне стало ясно, в чем заключалась новая стратегия Кроули по общению с прессой.

В нижнюю гостиную набилась добрая дюжина репортеров, среди которых я узнал уже знакомую мне по утренней встрече троицу – Ливой подмигнул мне, – но к ним прибавились новые типы из иногородних газет и радиостанций. Миссис Грайс подавала всем кофе в лучших фарфоровых чашках Мины, а Пайк тем временем расхаживал с бутылкой отличного хозяйского бренди.

Завидев меня на пороге, Кроули воскликнул:

– Ага, вот и он!

Прежде чем я успел отозвать его в сторону и поинтересоваться, насколько разумно было устраивать импровизированную пресс-конференцию, Кроули громогласно возвестил:

– Джентльмены, позвольте мне представить вам мистера Мартина Финча, председателя экспертного комитета «Сайентифик американ».

– Но я не председатель…

– Этот Финч пишется так же, как птица? – поинтересовался кто-то, и не успел я опомниться, как уже диктовал по буквам свое имя и объяснял, чем я занимаюсь в Гарвардском университете. Мне казалось, что я нахожусь в несущемся вперед поезде и надо немедленно нажать на тормоза, иначе мы сойдем с рельсов и угодим в информационную катастрофу.

– Джентльмены, пожалуйста, – произнес я, призывая к тишине. – Я не имею права давать какие-либо комментарии по поводу данного исследования до его окончания. Результаты нашей работы сначала будут опубликованы в «Сайентифик американ». Так что в настоящий момент я вынужден настаивать на том, чтобы вы отказались от оглашения наших имен в печати. А также призываю вас уважать личный покой доктора Кроули и его жены…

– Все в порядке, Финч, – сказал Кроули, появляясь рядом со мной. Он держался словно политик, выступающий перед публикой. – Нам нечего стыдиться! У моей жены особый, очень редкий дар – и пусть все об этом знают!

– Но вашим пациентам это может прийтись не по нраву, – напомнил я ему вполголоса.

– Тогда пусть валят ко всем чертям!

Газетчики рассмеялись и подняли вверх кофейные чашки, салютуя словам Кроули. Тут в дело вмешался мой старый знакомец Ливой:

– Ладно, приятель, но все же парочку слов для печати. Может, подскажешь, в какую сторону склоняются члены вашего комитета?

Я почувствовал на себе взгляд Кроули и догадался, что ответ на этот вопрос интересует его не меньше, чем газетную братию.

– Члены комитета не сомневаются, – начал я осторожно, – что Марджори – необыкновенная женщина.

Репортеры склонили головы и зацарапали карандашами в своих блокнотах. Все, кроме Ливоя. Пока его коллеги спешили записать мое заявление, он продолжал смотреть на меня хитрым взглядом старого крокодила.

– Вы довольны своим пребыванием в Квакер-сити?

– Да, оно очень приятное.

– Вы остановились в отеле «Бельвю»?

– Большинство членов комитета поселилось там.

Ливой изобразил удивление:

– Но не вы?

– Нет, – ответил я, пытаясь догадаться, куда гнет эта газетная ищейка. К этому времени несколько газетчиков уже оторвались от своих записей, и я обратился к ним: – Когда я прибыл, в «Бельвю» не оказалось свободных номеров, и доктор Кроули и его жена любезно пригласили меня стать их гостем.

– А разве это не конфликт интересов?

– В чем именно?

– Но вы пользуетесь их гостеприимством.

– Вам виднее – в данный момент вы пьете их бренди.

Ливой одарил меня широкой зубастой улыбкой и поднял свой бокал. «А этот парень опасен», – подумал я.

К счастью, я был избавлен от продолжения перекрестного допроса, поскольку один из радиожурналистов выкрикнул:

– А можем мы поговорить с самой Марджори?

– Она очень стесняется, – сказал Кроули, – но я посмотрю. Вдруг она согласится на несколько минут спуститься вниз…

– Боюсь, это невозможно, джентльмены, – вмешался я.

Схватив Кроули за руку, я решительно прошептал:

– Если вы не против, я хотел бы поговорить с вами наедине, доктор.

Я вывел его из комнаты в коридор, подальше от ушей газетчиков.

– Я понимаю, вам кажется, что нечего скрывать, – начал я, – но полагаю, что это не очень удачная идея.

– Вы преувеличиваете, – возразил Кроули, явно торопясь вернуться в гостиную. «Ты ведь любишь публику, верно, Кроули? – вспомнил я слова Уолтера, сказанные несколько вечеров назад. – Тебя хлебом не корми, дай перед кем-нибудь покрасоваться!»

– Я бы не хотел, чтобы вы с миссис Кроули выставляли себя на посмешище, – сказал я, – ради того, чтобы собравшиеся здесь люди продали побольше газет.

Мне показалось, что я убедил Кроули. Он ненадолго задумался, а потом кивнул:

– Вы правы, Финч. Не следует упрощать их задачу. Как это говорится? «Не дайте им насытиться, пусть жаждут еще».

Он обнял меня за плечи.

– Я не то хотел сказать…

Но Кроули уже направился назад в гостиную – к своей обожаемой публике. Я догнал его как раз в тот момент, когда он голосом бывалого импресарио объявлял собравшимся, что Марджори отдыхает перед следующим сеансом и ее нельзя беспокоить. Он поблагодарил репортеров за визит, пригласил их остаться и отведать угощений миссис Грайс, а затем, коротко поклонившись, удалился.