Текст книги "Инамората"

Автор книги: Джозеф Ганьеми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Еще раз доброе утро, профессор.

Он обращался ко мне так с тех пор, как узнал, что я приехал из Гарварда, мне пришлось в этом признаться, когда он заподозрил меня в нелегальных махинациях.

– Сегодня только телефонный звонок? – спросил он и, когда я рассеянно кивнул, живо подсчитал на обороте старого рецепта, сколько мне следует заплатить. Это был забавный человечек, лысый и розовый, словно младенец, которого только что вынули из ванной и хорошенько растерли полотенцем, но младенец с печеночными пятнами. В глубокой задумчивости я заплатил за разговор, попрощался и уже собирался выйти на улицу, как вдруг мысль, подсказанная близняшками и их самодельным щенком, полностью прояснилась в моем мозгу.

– Могу я попросить вас о помощи?

Старичок насторожился и обвел взглядом помещение, словно хотел убедиться, что мы одни.

Потом перегнулся через прилавок и прошептал:

– Может, я и помог бы, но я продаю только по полпинты, так что, если вам нужен галлон, ищите в другом месте.

И тут же извлек откуда-то из-под оцинкованного прилавка бутыль без этикетки с «шипучкой» местного разлива, знаменитой изрядным содержанием спирта.

– Не хочу отвечать, если какой молодец вроде вас заболеет.

– Но я совсем не о том хотел вас просить!

– Нет? – Он заморгал на меня из-за очков без оправы.

– Я ищу чревовещателя.

– Ах, вот что! – только и сказал он, словно моя просьба ничем не отличалась от прочих, с какими обращались к нему его клиенты. Он наверняка знает город лучше, чем кто-либо еще, подумал я, как-никак ему уже под семьдесят, и он, верно, помнит даже войну Севера и Юга.

– Чревовещатель… чревовещатель… – Старик провел языком по уцелевшим зубам, словно содержавшиеся в них минералы могли помочь ему подстегнуть память. – Был один, жил на берегу, на Стальном Пирсе, вроде был ничего.

– А поближе никого нет?

– Поближе… – Аптекарь насупился и прищелкнул пальцами. – Собственно говоря, был один на Пятой Северной, называл себя «профессор Вокс».

Я взял огрызок карандаша и записал все подробно на том самом рецепте, где он подсчитывал плату за телефон.

– Это прямо за углом, – продолжал он, радуясь, что вспомнил. – Рядом с одной из этих еврейских молелен. Вы его дом не пропустите – там все стены афишами оклеены.

– Я знал, что обратился к дельному человеку! – поблагодарил я, свернул записку с адресом и сунул ее в карман. Я пожал старику руку, она была мягкой, как старая балетная туфля. Уже в дверях я снова обернулся: – А, кстати, сколько вы просите за ту бутылку?

Район, куда направил меня аптекарь, был всего в нескольких кварталах, но мне показалось, что я очутился на другом краю света, так непохож он был на окрестности площади Риттенхаус. Два района различались так же, как две реки, с которыми они соседствовали: на западе протекала Шуйкил, на соединенных каменными мостами берегах которой красовались хорошенькие лодочные домики, а рано по утрам здесь появлялись гребцы, словно заплывшие с Темзы; на востоке же была Делавэр, темная и глубокая промышленная река, вдоль которой теснились верфи, доки и таможни, а чуть поодаль расположились многочисленные пивоварни, кружевные мастерские, железнодорожные тупики. В этих местах и в помине не было тенистых деревьев, которые росли вдоль Пятой улицы и Сприг-Гарден; я заметил здесь лишь редкие сухие ясени да заросшие сорняками пустыри. Не было тут и ярких красок, казалось, в этих условиях выжить мог лишь тусклый цвет красного кирпича, хотя не исключено, что разноцветье не приветствовалось в этих краях. Я чувствовал себя здесь чужаком. Одиноко шагал я по одноцветным улицам мимо покосившихся доходных домов и неприветливых городских коттеджей на три семьи. На улицах почти не было людей, а те, кого я встретил – старухи, с головы до пят одетые во все черное, да ватага сорванцов, гнавшихся за бездомной собакой, – смотрели на меня подозрительно.

Слава Богу, старый аптекарь не обманул, сказав, что я обязательно замечу дом чревовещателя. Я нашел его под номером 700 в северном конце Пятой улицы, где он соседствовал с «еврейской молельной», которая на поверку оказалась греческой ортодоксальной церковью. Дом этот ничем не отличался от прочих: трехэтажное здание из тускло-коричневого кирпича, с окнами без ставен и видавшим виды полотняным навесом. И все же он выделялся среди соседей: каждый дюйм кирпичной стены был оклеен афишами и рукописными объявлениями, самое зазывное из которых звучало так:

ПРОФЕССОР САМУЭЛЬ Л. ВОКС ЗНАМЕНИТЫЙ ЧРЕВОВЕЩАТЕЛЬ

А ниже мельче сообщалось:

Чревовещательные иллюзии.

Ежедневные представления.

Международная школа чревовещания Вокса.

Записывайтесь прямо сейчас!

Мне бросились в глаза плакаты с аляповатыми утятами, говорящими «Кряк!», поросятами, кричащими «Хрю!», и хозяевами, глядящими на питомцев с удивлением. Здесь же красовался выцветший портрет самого профессора в галстуке-бабочке и цилиндре, он был нарисован прямо на стене, а сверху надпись:

Обращайтесь в любых случаях.

Единственное, чего я не смог найти, – это часов работы профессора.

Мне пришлось несколько минут стучать в дверь, поскольку на месте звонка имелось лишь ноздреподобное отверстие, из которого торчали провода, – но безрезультатно. Я было решил, что пропустил объявление, которое, должно быть, предупреждало, что прием ведется «Только по предварительной договоренности», и уже собрался отказаться от моей затеи, как дверь вдруг распахнулась и на пороге, моргая от яркого света, показался пожилой привратник-итальянец. Он помрачнел, когда я сообщил ему, что пришел проконсультироваться с Самуэлем Воксом по профессиональным проблемам, но, поразмыслив немного, все же впустил меня в дом.

Когда я вошел, в нос мне ударил запах, присущий всем театрам: запах грима и разрушающегося таланта. Судя по всему, посетители редко захаживали сюда в это время, привратник был явно смущен тем, что его застали со шваброй в руках. Это был приземистый пузатый человечек с коротенькими ручками, он ходил вразвалочку, словно ноги его были по-разному приделаны к туловищу. Слуга принял у меня пальто и провел по темному пыльному коридору в комнату, напоминавшую гостиную в борделе: персидские ковры, бумажные фонарики и бархатные обои. В одном углу стоял застекленный шкаф, где были выставлены предназначавшиеся для продажи брошюры и руководства с заголовками вроде «Как овладеть методом Вокса за один месяц» или «Принципы выработки чревовещательного голоса». Здесь же была жестяная коробка, куда, судя по всему, складывали деньги, полученные со зрителей, посещающих представления, которые, по всей видимости, происходили по другую сторону занавешенной двери.

Из-за занавески послышался голос, донесшийся словно с другого конца дома:

– Кто это, Альберт?

– Это молодой человек, профессор, – отвечал слуга.

– Скажите, что мы больше не даем дневных сеансов, – отвечал Вокс, а потом занялся чем-то вроде вокальных упражнений: – До-ре-ми-фа-соль-ля-си-до.

Альберт повернулся ко мне и развел руками.

– Вы ведь слышали, что он сказал?

– Если бы я мог только… – попытался я объяснить слуге, но потом решил не тратить время на посредника и крикнул Воксу через занавеску: – Не могли бы вы уделить мне всего несколько минут, профессор? Я пришел по очень важному делу.

Откуда-то из глубины дома донеслось ворчание. Альберт коснулся моей руки и вполголоса сказал:

– Сейчас неподходящее время для разговоров, понимаете? Слышите, он готовит голос к выступлению. Приходите в другой раз.

– Я не задержу его надолго, – настаивал я, – и обещаю, что большую часть времени буду говорить сам.

– Ушел он наконец, Альберт? – прокричал Вокс.

– Presto, presto! – отвечал слуга своему хозяину, а потом схватил меня за руку и повлек к входной двери, но, неожиданно для него и для меня самого, я высвободился и ринулся назад по темному коридору.

– Я лишь хотел задать вам пару вопросов, – предупредил я Вокса о своем возвращении, завидев желтоватый свет, просачивавшийся из комнаты в конце коридора. Ворчание внезапно прекратилось. Когда я достиг конца коридора и свернул за угол, то вдруг обнаружил… пустую гардеробную.

– Возвращайтесь назад, мой мальчик, – произнес голос за моей спиной.

Я обернулся и увидел Альберта, тот робко смотрел на меня, стоя в дверях. Альберт пожал плечами и проговорил голосом Вокса:

– В последнее время у меня туговато со слугами.

Я открыл рот от удивления. Когда ко мне вернулся дар речи, я пробормотал:

– Что ж, полагаю, вы только что ответили на мой первый вопрос.

– Какой же?

– Можно ли посылать голос откуда-то со стороны.

Вокс хмыкнул.

– Строго говоря – нет, все это лишь иллюзия, обман слуха. – Он протиснулся мимо меня в узкий коридор и жестом велел мне следовать за ним. – Пойдемте, нам будет удобнее разговаривать на кухне.

Вокс провел меня назад к крошечной кухоньке, где пахло старым линолеумом и витал дух прошлых ужинов, причем не очень изысканных, скорее всего, это были богатые крахмалом питательные блюда, подобные тем, какими питался и я сам. Он пригласил меня сесть, а сам поставил чайник на плиту и полез за чашками и блюдцами. Тем временем из-за холодильника доносилось то «А вон там!», то «Выпустите нас!». Но теперь я внимательно следил за Воксом и, хотя движения были еле заметными, отмечал легкое дрожание адамова яблока, сопровождавшее каждый звук.

Пока мы ждали чайник, Вокс посвятил меня в суть того, что публика называет «чревовещанием».

– Хотя я предпочитаю использовать термин «вентрология», – заметил Вокс, снимая с огня свистящий чайник.

Хозяин налил кипяток в две чашки, бросил в них чайные пакетики – те уже были один раз использованы, но он, видимо, считал, что жизнь их еще не закончилась, – и плеснул какого-то ликера с запахом лакрицы из бутылки без этикетки.

– Первым профессионалом в нынешнем понимании был Луис Брабант, служивший при дворе короля Франциска Первого. В те времена считали, что духи умерших селятся в желудках пророков и предсказателей, – отсюда и слово «чревовещание», то есть тот, кто говорит желудком. Сегодня их можно назвать…

– Медиумами.

Вокс кивнул.

– У Рабле в «Гаргантюа и Пантагрюэле» есть замечательная сцена, где действуют два чревовещателя – Энгастримит и Гастролатерс…

Он продолжал свой рассказ, но я перестал его слушать, меня увлекала его мысль о возможном пересечении чревовещания и спиритизма. Могла ли Мина говорить голосом своего брата Уолтера?

Когда Вокс завершил свои рассуждения, я спросил его:

– А можно ли овладеть искусством чревовещания за несколько месяцев?

Я подсчитал, что на подобные занятия у Мины был лишь короткий промежуток времени – с момента, когда у Кроули возник интерес к спиритизму, до появления Уолтера.

– Овладеть? Невозможно! Годы уходят только на то, чтобы, не шевеля губами, научиться произносить простейшие фрикативные звуки.

– Ах, вот как!

Именно такого ответа я и ждал. Я чувствовал, что мне не следует более злоупотреблять гостеприимством, пора поблагодарить хозяина и откланяться с тем, чтобы на досуге обдумать то, что я услышал. Я знал за собой одно свойство – бес противоречия, подобный тому, что описан в рассказе Эдгара По, дразнил меня и подталкивал порой к странным поступкам, заставляя прыгать с мостов или смеяться на похоронах. Я уже собирался встать, но вопрос так и вертелся у меня на языке.

– Просто ради примера, – услышал я свой собственный голос, – предположим, этому человеку нет надобности скрывать движение губ. Она действует в темноте и может шевелить губами сколько угодно. Ей достаточно убедительно подражать голосу мужчины и создавать иллюзию, что это он говорит из разных концов комнаты.

Вокс выслушал меня с серьезным лицом, словно я описывал какое-то преступление.

– В подобных обстоятельствах, – продолжал я, – вы по-прежнему будете настаивать, что это невозможно?

Вокс насупил брови, обдумывая мой вопрос. После некоторого колебания он спросил:

– А каковы размеры той комнаты?

– Примерно как эта. Может быть, чуть больше.

– Сто семьдесят квадратных футов, не меньше, – подсчитал Вокс. – А стены там какие?

– Штукатурка, оклеенная обоями.

– А потолок?

Я задрал голову и посмотрел на потолок кухни: мертвые мухи в матовом плафоне лампы, пятно от протечки, по форме напоминающее очертание Японии, – я попытался вспомнить потолок детской.

– Деревянный, я полагаю.

Но это было лишь предположение. Я никогда не обращал внимания на потолки, как, впрочем, и на небо или цвет глаз прохожих, разве что в исключительных случаях.

– А известно ли вам, из какого он дерева?

– Увы, нет.

Вокс усмехался, добавляя дополнительные условия в свои расчеты акустики детской.

– Это будет непросто, – вздохнул он; я замер, предчувствуя продолжение ответа, – но не невозможно.

– Насколько сложно?

– Работать в темноте сложнее, чем кажется. В нашем деле слишком многое зависит от театральных эффектов. Можно, например, склонить на бок голову и сделать вид, что прислушиваешься к «удаленному» голосу. В темноте, само собой, это невозможно, а посему ваш успех целиком зависит от ваших вокальных талантов.

Мне показалось, что я услышал нотки ревности в голосе Вокса: восхищение одного канатоходца другим, работающим без страховки.

– В случае если, как вы сказали, женщина пытается имитировать голос мужчины, ее задача еще более усложняется.

– Почему?

– Потому что мужские голоса тяжелее всего имитировать, этому учатся в самую последнюю очередь, – объяснил Вокс. – Молодые люди, которые приходят ко мне, начинают с овладения высокими голосами – тонкими звуками, производимыми ртом и носом. Овладев этими первыми звуками, они готовы попробовать создать первые «сложные» голоса – мальчика, девочки или старухи. Постепенно они учатся дисциплине, учатся правильно дышать, совершенствуют свое «пчелиное гудение» – это основа «удаленных голосов», которые являются мерилом истинного искусства звуковой иллюзии.

– Да, нелегкая школа.

– На это уходят годы, иногда – вся жизнь, – сообщил Вокс и добавил: – Но в каждом искусстве есть свои вундеркинды. Это несправедливо, однако таков Божий промысел. По-видимому, в вашем случае мы имеем дело с талантом от Бога.

Вокс посмотрел на меня водянисто-голубыми глазами, печальными и странными, и робко спросил:

– Вы говорите, что знаете такого человека?

– Нет, – ответил я рассудительно. – Полагаю, что нет.

Я допил чай, который почти совсем остыл, и встал из-за стола. Вокс торопливо показал мне остальные комнаты: гостиную, превращенную в Музей Голоса, и общую комнату, служившую аудиторией на двадцать человек. В благодарность за его труды я пожертвовал несколько долларов как взнос от «Сайентифик американ». Это весьма ободрило профессора, так что он даже возродил старину Альберта, слугу-итальянца, и тот проводил меня до дверей. Направляясь к выходу, мы прошли через Музей Голоса, где мой взгляд привлекла старинная книга в пыльной витрине. Это оказалось первое издание книги Чарлза Брокдена Брауна «Виланд, или Перевоплощение», выпущенное в 1798 году Т. и Д. Свордсами в Нью-Йорке.

Я спросил у Вокса, что это за книга, и он объяснил, что это ранний готический роман о злодее-чревовещателе, который использовал свое умение для уничтожения семьи, жившей в маленьком городке в Пенсильвании…

У меня похолодело внутри.

Я вернулся в дом номер 2013 на Спрюс-стрит и застал всех домочадцев суетящимися вокруг новенькой рождественской елки, которую устанавливали в гостиной; не было только Артура Кроули, должно быть, по локти увязшего в репродуктивных органах какой-нибудь пациентки.

– Немного правее, – распоряжалась Мина, полулежа на кушетке в светло-желтом платье. Миссис Грайс с совком и щеткой стояла подле нее и неодобрительно кудахтала, а Пайк и Фредди закрепляли дрожащее дерево, осыпая иголками начищенный пол. Словно пара комиков, они вальсировали вместе с деревом по комнате, разыгрывая комедию, достойную Бастера Китона: верзила Фредди сжимал елку в своих медвежьих объятиях, тогда как коротышка филиппинец, полностью скрытый ветвями, ругался на своем наречии.

Я снял перчатки и бросился им на подмогу.

– Осторожнее, – предупредил Фредди, сквозь стиснутые зубы, – не испачкайтесь смолой.

– Постараюсь.

Я протянул руки сквозь ветви и ухватился за ствол. Лицо Фредди прояснилось, когда он почувствовал, что я принял на себя часть тяжести дерева. Ворча в ответ на нерешительное руководство Мины («А может, лучше повернуть ее лысой стороной к стене?»), мы с грехом пополам, но ко всеобщему удовольствию наконец установили дерево.

– Браво! – захлопала в ладоши Мина, словно девочка. Она встала, чтобы помочь мне отряхнуть свитер от елочных иголок. Потом попыталась извлечь иголки, запутавшиеся у меня в волосах, но я отвел ее руку.

– Я сам.

– Пожалуйста, ворчун.

Мы стояли чуть поодаль друг от друга, пока миссис Грайс подметала иголки, Пайк открывал коробки с елочными украшениями, а Фредди, вскарабкавшись на лестницу, оттирал зеленые штрихи, которые оставила на потолке макушка елки. Крадучись проскользнула на разведку сиамская кошка, а за ней следом примчался и бостонский терьер.

– Какая прекрасная елка! – восхищалась Мина. Настроение ее поднялось, хотя она все еще была бледна, а голос оставался хриплым. Она взяла меня под руку. – Я боялась, что вы опоздаете и не успеете помочь нам наряжать ее.

– Кажется, у вас даже больше помощников, чем нужно, – заметил я и высвободил руку. – Прошу меня извинить, но мне необходимо кое-что сейчас прочитать.

И я удалился.

Через двадцать минут Мина отыскала меня в библиотеке.

– Мартин? – позвала она нерешительно, остановившись в дверях.

Я с громким треском захлопнул книгу. Мина вздрогнула.

– Да?

– Что-то случилось?

– Конечно, нет, – отвечал я раздраженно. – Почему что-то должно было случиться?

– Я не знаю… вы чем-то расстроены. – Она подошла ближе и присела на подлокотник моррисоновского кресла напротив меня. – Вы ведь сказали бы мне, если бы что-то было не так, верно, Мартин?

– Вряд ли.

– Но почему?

– Не в моих правилах злоупотреблять гостеприимством.

Ее реакция на эти слова была как раз такой, какую я и ожидал.

– Но мы же друзья.

– Разве? – переспросил я, словно это никогда прежде не приходило мне в голову. Я испытывал почти сексуальное возбуждение, видя, что мои слова ранят ее. Стыдно признаться, но я по-прежнему был во власти ее чар. – Что ж, это все меняет, верно? Друзья… – Я произнес это слово так, словно оно было иностранным и я впервые пробовал, как оно звучит, когда я произношу его своим американским языком. На вкус оно было как пепел: я вел себя жестоко, и, когда на глазах Мины заблестели слезы, я утратил всякий интерес к этой игре.

– Что случилось, Мартин? – спросила она, губы ее дрожали. – Пожалуйста, объясните мне, чем я вас так обидела.

– Ничем, – отвечал я, стыдясь самого себя и желая только остаться в одиночестве. – Просто я сегодня встал не с той ноги. Если бы вы знали меня лучше, то вам было бы известно, что такое со мной частенько случается. Без всякой причины.

– Правда? – спросила Мина, желая поверить моим словам, и, когда я кивнул, она содрогнулась, облегченно всхлипнула и, стараясь улыбнуться, обвила руками мою шею. Я почувствовал ее слезы у меня на воротнике и ощутил ее жаркое дыхание, когда она заговорила, уткнувшись в мою рубашку. – Поклянитесь мне, что это все, дорогой… что вы сказали бы мне, если бы что-то было не так.

– Почему вам так важно, что я думаю?

– Я… – начала она, потом слегка отстранилась, отвернулась к огню и тихо произнесла: – Я так одинока, Мартин. Я знаю, что это глупо звучит, ведь дом полон людей, и все же это так.

– А как же доктор Кроули?

Мои слова заставили ее улыбнуться, словно я напомнил ей о старом друге.

– Бедный Артур! – произнесла она с чувством. Это имя, произнесенное вслух, словно согрело ее изнутри и вернуло румянец щекам. – Мне кажется, мой муж иногда считает меня ужасно скучной.

– Не могу себе этого представить.

Если Мина и слышала меня, то не подала виду. Она смотрела на огонь и мыслями по-прежнему была рядом со своим замечательным мужем.

– У Артура всегда по дюжине книг на ночном столике, – сказал она, и я невольно почувствовал укол ревности при упоминании его спальни. – Книги обо всем на свете: поэзия, экономика, история, политика…

– Оккультизм?

Она бросила на меня настороженный взгляд.

– Метафизика.

– Что ж, – заметил я, – по крайней мере, в этом ваши интересы сходятся.

Мина кивнула:

– Теперь вы понимаете, почему возвращение моего брата было подарком судьбы. Уолтер очень сблизил нас с Артуром. Как ни иронично это звучит.

– Почему иронично?

– Уолтер был решительно против нашего брака.

– Из-за разницы в возрасте?

– И из-за того, как мы познакомились… – Мина умолкла, опасаясь, что сказала слишком много.

Прежде чем она успела передумать, я наклонился вперед и спросил:

– Так как же вы познакомились?

– Я была пациенткой Артура в больнице Джефферсона.

– Ах, вот как!

Она кивнула.

– Я провела в больнице много недель, и мы стали друзьями. Мой брат, по-видимому, считал это ужасно неэтичным со стороны Артура – позволить дружбе перерасти в нечто большее. – Она улыбнулась, словно вспомнила какую-то семейную шутку. – Это забавно, поскольку Уолтер последний человек, который имеет право критиковать чужое поведение. – Несмотря на улыбку, в голосе ее послышалось напряжение, которое говорило о многом. – Думаю, Уолтер просто разыгрывал чересчур заботливого брата.

– И до сих пор продолжает это делать, судя по тому, что мы слышали.

Она нахмурилась.

– Что вы имеете в виду?

– Ничего особенного.

Но Мина не отступала.

– Что-то произошло вчера вечером между Артуром и Уолтером, верно? – спросила она. – Еще одна ссора?

– Вы хотите сказать, что в самом деле не помните?

– Нет.

Я внимательно посмотрел на нее, желая убедиться, что она не лукавит. Но Мина казалась совершенно искренней в своем неведении. Я чувствовал, как во мне закипает гнев, но полное отсутствие коварства в Мине делало его беспомощным: букашка и без того лежала на спине и махала лапками. В конце концов мне пришлось пересказать ей вчерашний сеанс, не утаивая деталей – нападение Уолтера на Флинна, его намеки, обращенные ко мне, гадости, которые он наговорил шурину. Мина молча выслушала все это, руки ее лежали на коленях, а румянец постепенно исчезал с бледного лица. Когда я закончил, она поблагодарила меня за мою откровенность.

– Мне жаль огорчать вас, – сказал я, – но я подумал, что вы должны знать об этом.

– Нет, не извиняйтесь, – рассеянно сказала Мина, взяла мою руку и пожала в знак ободрения. – В этом доме слишком много людей стремится защитить меня от всего на свете. – Она наклонилась, чтобы наградить меня сестринским поцелуем и тем самым подтвердить наш уговор. Я почувствовал, как учащается мой пульс, и инстинктивно подался вперед, желая продлить поцелуй.

Мина рассмеялась, словно я развеселил ее забавной выходкой, а затем, поднявшись, поспешила вниз проверить, как наряжают елку.

8

Когда стемнело, я взял такси и отправился на Сэнсом-стрит, узенькую улочку, где располагались ювелирные лавки и рыбные ресторанчики, в одном из них мы договорились встретиться с Фоксом, Флинном и Ричардсоном, чтобы поужинать вместе. Я был так рассеян, что, переходя Девятую улицу, едва не угодил под фургон прачечной, который вез грязное белье из отеля «Континенталь». Проблуждав минут десять, я наконец отыскал зеленый козырек устричного ресторана Карла, который расположился в старом подвале. Спустившись в обеденный зал, я обнаружил там Флинна, он занял столик в углу и уже нашептывал какие-то непристойности на ухо официантке.

– Эй, парень!

Флинн радушно приветствовал меня, словно я был его братом, которого он не видел тысячу лет.

– И принесите еще дюжину линнхавенских устриц на створках раковин для моего приятеля, – сказал он официантке.

Я едва успел ухватить девушку за руку, прежде чем она ушла выполнять заказ.

– На самом деле я бы предпочел рагу.

Когда официантка ушла, Флинн скорчил гримасу.

– Рагу не добавит свинца твоему карандашу, приятель.

– А для чего мне карандаш? Кому мне писать?

– Наша официантка, вроде, в твоем вкусе, – намекнул Флинн, обдавая меня ароматом лосьона для полоскания рта, – я уже замолвил ей за тебя словечко.

– Весьма признателен. Очень великодушно с вашей стороны.

– Вовсе нет. Ее сестричка – вот это стоящая штучка!

– Так тут и ее сестра?

– На кухне. Но, к сожалению, есть еще и муж.

– И, полагаю, он тоже на кухне?

– Нет, вон он, в баре. – Флинн махнул рукой в сторону передней комнаты, где краснолицый верзила с татуировками на руках раскрывал устричные раковины.

– Похоже, он человек разумный.

Немного погодя появился Ричардсон, как обычно разодетый в пух и прах. На этот раз на нем было вигоневое пальто, смокинг с шелковыми лацканами и дорогие ботинки. Он уселся, положил ногу на ногу и расправил на коленях салфетку, словно собирался показывать фокусы. Официантка принесла заказанные нами первые блюда: устрицы для Флинна и устричное рагу с желтыми кусками масла для меня.

– В чем дело? – спросил меня Ричардсон. – Вы не любите их сырыми?

– Просто мне не нравится есть кого-либо живьем.

– Слыхали, Флинн? В наши ряды затесался пацифист.

– Отвяжись от парня, – сказал Флинн, отечески обнимая меня за плечи, – просто он бережет себя до свадьбы.

Я смахнул руку Флинна. Вечер обещал быть долгим.

Фокс, разрумяненный с мороза, прибыл минут через десять. Не успев снять пальто, он остановил нашу официантку и сделал заказ. Когда она спустя несколько минут появилась с сеткой креветок, отваренных в специях, он набросился на них, словно зверь на добычу.

– Господи, Фокс, тебе не нужен нагрудник? – спросил Флинн.

– Или китовый ус? – предложил Ричардсон.

Будь моя воля, я бы на всю эту троицу нацепил намордники. Хорошо хоть, что манеры Фокса отвлекли на время внимание присутствовавших от меня. Наш ужин продолжался в том же духе, официантка не переставала приносить поднос за подносом, и Фокс все больше краснел от натуги, силясь уместить в своей утробе каждое новое блюдо, – мне невольно вспомнилась детская сказка о китайце, который проглотил море. Я старался не поднимать голову, чтобы не попасть под саркастическую перестрелку между Ричардсоном и Флинном. О Мине Кроули никто так и не заговорил. Я и опомниться не успел, как ужин завершился, и мои коллеги закурили сигары и потребовали счет.

– Так что, кто-нибудь попытался сочинить вопросы для Уолтера? – спросил я.

– Ну, у нас еще будет время на это, – отмахнулся Флинн и объявил сидящим за столом: – А теперь предлагаю перенести нашу вечеринку в другое местечко.

От сигарного дыма меня начало мутить, и, пока Фокс расплачивался по счету, я поспешил выйти на улицу и стал поджидать остальных, прогуливаясь по тротуару. Ночь была ясная и морозная, так что, когда троица вышла из ресторана, мне уже стало получше.

К сожалению, ночной морозец подействовал на Флинна возбуждающе – впрочем, этому могли поспособствовать и две дюжины устриц, поглощенных им за ужином. Его вечное перо налилось свинцом, и он ощутил безотлагательную потребность найти подружку по переписке. Решительно шагнув на мостовую, он остановил проезжавшее такси.

– Забирайтесь, ребята, – пригласил Флинн. Ричардсон проворно нырнул внутрь, а за ним почти на карачках вполз Фокс. Флинн пинком подтолкнул его внутрь и жестом пригласил меня последовать за ними.

– Может, лучше найдем тихое местечко и обсудим завтрашний сеанс? – пробормотал я.

– После, – отрезал Флинн, распахивая передо мной дверцу.

– Куда вы направляетесь?

Флинн усмехнулся, зажав огрызок сигары в углу рта. Он вскинул брови и ответил загадочно:

– Там видно будет.

Через десять минут такси остановилось у похоронного бюро на одной из улочек в Южном районе Филадельфии, где, судя по каменным львам и многочисленным скульптурам Девы Марии, жили рабочие-итальянцы. Стараясь удержать в желудке ужин, который после тряски в машине так и рвался наружу, я тащился позади остальных. Флинн уверенно подвел нас к дверям похоронной конторы и позвонил в дверь; мы притоптывали, чтобы согреться.

Через минуту дверь открыл смазливый верзила в костюме, который был мал ему на пару размеров. Из глубины дома донеслись звуки органа.

– Чего надо?

– Мы пришли выразить наше соболезнование, – заявил Флинн.

Привратник оглядел улицу за нашими спинами.

– Вы что, родственники покойного?

– По материнской линии.

Это, как мы впоследствии узнали, был пароль, который Флинн вызнал накануне утром за мзду в два доллара у посыльного «Вестерн Юнион». Услышав надлежащий ответ, слуга хмыкнул и пропустил нас в дом.

Оказавшись внутри этой фальшивой похоронной конторы – «слепой свиньи», как называли подобные заведения во времена сухого закона, – мы двинулись на звук органа по темному коридору, где пахло мебельным лаком и увядшими гардениями. Мы прошли мимо молодого человека, преспокойно храпевшего в открытом гробу, и, раздвинув тяжелые бархатные гардины, оказались участниками самой хриплой похоронной службы из тех, что когда-либо видел и слышал. Электрическая пианола наигрывала мелодию, под которую среди столиков танцевала дюжина пар, в то время как бармены обносили посетителей джином и виски по пятьдесят центов за стакан.

– Ну и ну, скажу я тебе, старик, – пробормотал Ричардсон, хлопая Флинна по плечу, – семья твоей матери и впрямь знает толк в похоронах!

И они с Фоксом пошли добывать столик, а мы с Флинном направились к стойке бара.

Бармен подозрительно покосился на меня.

– А не молод ты для таких мест?

– Да вы что? – возразил я возмущенно. – Мне уже двадцать четыре.

Бармен повернулся к Флинну.

– А он не врет?

– Трудно сказать, – отвечал тот. – Может, и стоило бы распилить его пополам да подсчитать кольца.

– Флинн!

– Ладно, пусть на этот раз будет по-вашему, – проворчал бармен. – Чего желаете, парни?

– Бутылку лучшего кофейного зелья.

– Сколько стаканов?

Флинн поднял четыре пальца. И бармен удалился.

Рядом со мной какая-то девица беседовала с оливками в своем бокале.

– Скотство разговаривать так с девушкой, которую притворяешься, что любишь, верно?

Я почувствовал, как ее ладонь коснулась моего локтя, и обернулся. Девушка показалась мне миленькой, только выглядела как на смазанном снимке: тушь растеклась – видно, она уже всплакнула. Девица прищурилась, не столько из желания пофлиртовать со мной, сколько просто затем, чтобы лучше меня разглядеть.

– Что скажешь, мистер?

– О чем?

– Что дерьмово… ах, прости мне мой французский… просто ужасно обращаться так со своей девушкой. Обзывать ее фальшивкой и обманщицей… – Девушка вцепилась в мой рукав, на ее накладных ресницах повисли слезы. – Взаправду, мистер, разве не скотство так обращаться с девушкой, которая всегда тебя любила?